На конкурс "Вспомним о наших дорогих мамах!"
Моя еврейская мама Элька
Рассказывают, что у одного старого ребе умерла мать, и он оплакивал её горькими слезами. Его молодым ученикам было тяжело видеть своего умного учителя в таком состоянии. Один из них подошёл утешить его и сказал: "Ребе, почему Вы так плачете? Ваша мама ушла в пожилом возрасте, оставив за собой хорошее имя и большую семью. Она достойно прожила свою жизнь".
"Ты прав " – ответил ребе. "Но я знаю, что с сегодняшнего дня мне уже никто не скажет "Майн кинд".
Я понимаю этого ребе, потому что не помню, чтобы это мне говорила моя мама.
О своей маме я знаю очень мало из рассказов чужих людей, а больше из собственного воображения.
Мне было два года, когда нас выгнали из дому и под конвоем повели в гетто.
Я была первым ребёнком у своих родителей. Их брак был счастливым, и меня ждало светлое будущее.
Однажды, совсем взрослой, я познакомилась с человеком, и в случайном разговоре оказалось, что мы с ним из одного местечка. Когда он услышал, кто были мои родители, он рассмеялся и сказал: "У меня с тобой старые счеты. Когда твоя мама вывозила тебя в коляске спать на свежем воздухе, я гонял обруч и поднимал пыль. Мама твоя злилась на меня, жаловалась моей маме, а я сердился на тебя, мне было девять лет".
Как здорово, что он мне об этом рассказал. Теперь я знаю, что мама любила меня, берегла мой покой и защищала меня, как могла. Это длилось недолго.
По дороге в гетто она заболела, её физические силы таяли, слёзы родных, потеря близких были для неё тяжёлым ударом. Когда глубокой осенью мы всё ещё продолжали плестись колонной в неизвестность, стало ясно, что маме далеко не уйти. Бабушка Хана, мамина мама, искала помощи, папа бегал и искал врача, а я плакала, просила есть.
Напрасные труды: помощи не у кого искать - все беспомощны, врач, которого папа разыскал, был сам гонимый и негде было достать еду. Но дядя Хаим вынул золотое кольцо, которое хранилось на крайний случай, и категорически заявил: "Мы Эльколу не оставим", и нашёл крестьянина с телегой, чтобы маме не идти пешком. Её положили на телегу, укрыли, чем могли, от дождя и холода. Те, кто ещё был в живых из семьи, шли рядом. Когда мама приходила в себя, она просила положить меня рядом с ней. Понимая своё положение, может, она хотела согреть меня своим слабым телом, шептать мне нежные слова любви, может, попрощаться со мной? Не знаю и никогда об этом не узнаю, так как крестьянин отказался положить меня на телегу. Он сказал, что лошади тяжело тянуть двоих: мою умирающую маму и меня, двухлетнего ребёнка!
Мама умерла. Ей было всего 22 года.
