На конкурс "Вспомним о наших дорогих мамах!"

Мама моя, мамочка

Леонид Грипс

Я очень серьёзно и долго обдумывал возможность написать о моей Маме.
Не мог решиться долго сделать это.
Сегодня, 15 ноября 2013 года исполнилось 100 лет со дня ее рождения.
Пусть нижеизложенное будет частицей моей бесконечной благодарности и вечной памяти моей Маме.

Я свою Маму почувствовал, запомнил тот момент на всю жизнь при следующих обстоятельствах. Мне было очень, очень больно, когда рука Мамы жёстко, сильно, властно, но одновременно и не больно легла на моё лицо и зажала мне рот. Я не мог кричать и шевелиться, т.к. Мама прижала меня всем своим телом к чему-то мягкому и липкому. Случившееся я понял позже, а осознавал и до сих пор, по прошествии более семидесяти лет, осмысливаю. Этому предшествовали следующие события.

Я родился в городе Житомире, в еврейской семье.
Папа мой, Грипс Григорий Абрамович, был красивый, физически очень здоровый, крепкий мужчина. И это не удивительно. Он вырос в местечке Троянове, в многодетной еврейской семье, был самым младшим - четырнадцатым ребёнком, недолго учился в хэйдере и с семи лет начал работать. Образование он получал уже в зрелом возрасте.
Пред началом ВОВ он работал в Харькове. Сначала на строительстве, а затем на производстве знаменитого ХТЗ, потом в Житомире начальником цеха на авторемонтном заводе.
22 июня 1941 года он пошёл в городской военкомат записаться добровольцем в армию и с автоматом в руках прошёл путь от Житомира до Сталинграда, а затем до Берлина.
Трагически погиб в 1973 году в автомобильной аварии...

Мама со мной и бабушкой остались в Житомире. Бабушка была очень больной человек и, надо сказать откровенно, она уговаривала маму не бежать, т.к. приводила примеры о поведении немцев в Украине в 1918 году, когда они вели себя порядочно по отношению к евреям.

В Житомире до начала ВОВ проживало около 100000 жителей, треть из которых были евреи. О начале войны житомиряне узнали на рассвете 22 июня 1941 года, когда немецкая авиация начала бомбить город. Бомбёжки были очень жестокие. В городе и на окраинах дислоцировалось много воинских частей, которые и были в основном объектами бомбардировок. Результатом этих варварских действий стало то, что город практически был уничтожен. Осталось несколько десятков трёх - четырёхэтажных зданий. К этому ужасу нужно отнести и то, что через город сплошным потоком двигались в сторону Киева огромные массы беженцев и отступающие войска со стороны Бердичева и Новоград Волынского. Выбраться из города в такой ситуации было крайне сложно, а для Мамы, на руках которой была моя больная бабушка и я, стало практически нереально.

Затем на несколько часов наступило затишье и в город ворвались немецкие войска. Буквально через несколько дней в городе на заборах, деревьях, столбах, стенах разрушенных зданий появились листовки, в которых в категорической форме приказывалось гражданам еврейской национальности зарегистрироваться в комендатуре города. Не выполнившим этот приказ грозил расстрел. По многим причинам до сего дня так правдиво и не указано реальное число евреев, оставшихся в городе. По неофициальным данным в Житомире немцы убили около 30000 евреев.

Мы жили в маленьком домике, на одной из центральных улиц города. Это был дом моих дедушки и бабушки. Дедушка, через год после моего рождения скончался, а в доме жили мои родители вместе с бабушкой. Население города было интернациональным. Много украинцев, поляков, немцев, чехов. В соседних домах жила польская семья, рядом жила вдова царского генерала, в доме которой вскоре поселился немецкий генерал. За невысоким забором жила семья, в которой жена была украинка, а муж - немец. Со всеми этими людьми у моих бабушки, дедушки, родителей были прекрасные отношения. Я всё об этом подробно пишу, т.к. это будет иметь непосредственное отношение к нам.

Мама вынуждена была зарегистрироваться и ей, как и всем евреям, приказали пришить к одежде жёлтую шестиконечную звезду. Через несколько дней были развешены новые листовки, в которых приказывалось всем евреям покинуть свои дома и квартиры, собрать самые ценные вещи, взять продукты и переселиться в центр города в отведённые для этого кварталы. Не выполнение этого распоряжения каралось смертной казнью. Генеральская вдова, настоятельно рекомендовала быстрее выполнить это распоряжение, польская семья попросила, чтобы ценные вещи, мебель, посуду перенесли к ней домой. А немецкая семья Мееров, просила не спешить, осмотреться, потянуть время в надежде, что вернётся Красная Армия.

Но Армия продолжала отступать на восток, в городе стали расстреливать и вешать евреев, не переселившихся в гетто. Переселились туда и Мама со мной и бабушкой. Я не буду описывать те условия, в которых мы разместились. Там уже находились родственники моего отца, они и приютили нас в этих жутких условиях рядом с собой. Воду, канализацию и электроэнергию отключили. Питался каждый тем, что он успел взять с собой и ещё одним источником получения каких то продуктов стал обмен вещей евреев на кусок хлеба, бутылку молока, которые приносили местные жители. Справедливости ради надо сказать, что много людей приходили к проволочному забору, чтобы бескорыстно поддержать своих бывших соседей. Но голод становился всё более ощутим. Начались избиения и насилия полицаями и немецкой охраной несчастных людей. За водой люди ходили к реке по территории гетто. Вся территория была огорожена колючей проволокой и по периметру стояли сторожевые вышки с охраной. Туалеты были вырыты рядом с домами, где ютились люди.

Вскорости начали формировать команды исключительно из молодых людей и отправлять их на машинах из гетто, Людям объяснили, что это первые партии отправляемых в Палестину. Но обман вскрылся очень скоро. Оказалось, что этих людей привозили в лес на окраине города в районе Богунии и заставляли в течение дня без еды, воды и отдыха копать прямоугольные глубокие и длинные рвы, а поздно вечером их отводили в сторону к выкопанным ямам и расстреливали. Об этом рассказал молодой парень, раненый, но не убитый и вернувшийся в гетто к своим родителям. Его нашли и прилюдно повесили. А новые бригады молодых людей ежедневно отправляли рано утром и они не возвращались.

В первое время можно было на несколько часов выйти в город под предлогом, что забыл взять дома ценности. В заложниках, что проситель вернётся, оставались близкие родные, а вернувшийся обязан был охране дать большую часть принесённого.

Моя Мама воспользовалась такой возможностью, и она со мной пришла во двор нашего дома.
Квартира была полностью разграблена, вынесли всё, были одни голые стены. Но цель похода Мамы была не меркантильная, она хотела встретиться с семьёй Мейеров. Их четыре дочери были ближайшими подругами моей Мамы .К началу войны они не жили в Житомире. Анастасия Ивановна и Василий Иванович увидели нас и позвали к себе в сад. Это был смертельно рискованный для них шаг. За укрывательство евреев расстрел был неминуем. Разговор был не длительным, но деловым. Было принято решение, что Мама оставляет им паспорт, а они свяжутся с человеком, который за деньги перепишет его содержание. В результате так и было сделано. Грипс Татьяна Аврумовна было вытравлено, а написано Грипсунова Нина Андреевна, а вместо еврейка - написано украинка. Мейеры дали ценные вещи, чтобы Мама передала охране с тем, чтобы она смогла ещё выйти в город. Мама ещё раз со мной вышла в город и забрала переделанный паспорт.

Начали вывозить из гетто больных, немощных и очень старых людей и они не возвращались. Так мы потеряли бабушку. Вскоре выход в город был практически запрещён, но за взятку ещё можно было вырваться. Мама этим воспользовалась, да и охранники помнили, что она с ними щедро рассчитывалась. Мы снова оказались в своём дворе. Генеральша Минченко была очень не довольна нашим появлением. У неё квартировал немецкий генерал, и появление евреев было для неё нежелательно. Нас снова позвали к себе Мейеры и приняли решение, что мы больше в гетто не вернёмся. Но Мама не хотела подвергать смертельному риску этих благородных, порядочных людей. И мы вернулись.

Вскоре людей большими колоннами или толпами, как вам будет угодно, во второй половине дня выгоняли из гетто и отправляли пешком под усиленным конвоем через весь город в сторону Богунии. Всех их там и убивали. Нам снова повезло. Наша очередь пойти в лес совпала с наступлением темноты. Уже с дороги слышались винтовочные и пулемётные выстрелы. К яме нас подвели в кромешной тьме, под светом фар автомашин.

Да. Мне больно, Неимоверно больно. Боль появилась за мгновение до падения в могилу. Пока в лесу мы шли к людям, стоявшим на краю могил, освещённым светом автомобильных фар и падавшим в бездну, Мама меня крепко держала за руку, прижимала к себе и тихо, но очень чётко и властно требовала, чтобы я не смотрел по сторонам, не боялся, повиновался каждому её жесту и движению и всё будет у нас хорошо.

Мама была молодая крепкая, физически сильная женщина. Она окончила школу, землеустроительный техникум, продолжала учёбу в ВУЗе. На практике в техникуме она хорошо узнала окрестности города, т.к они делали во многих местах топографические съёмки и исходили десятки и сотни километров пешком, что требовало физических сил и выносливости. По характеру она была спокойная, выдержанная, рассудительная. Прекрасно разбиралась в людях и безошибочно распознавала неискренность в действиях и поступках людей. Об этом я узнал гораздо позже, чем в те критические минуты жизни. Я только могу представить себе, как чётко, напряжённо и целеустремлённо она пыталась найти единственный выход для спасения себя и своего ребёнка . Максимальная концентрация воли и внимания были единственным шансом для спасения в эти трагические мгновения. На краю расстрельной ямы, когда начали падать сражённые пулями люди справа и слева, она увлекла меня за собой в могилу, которая оказалась нашим спасением. Но уже когда мы падали в яму глубиной 4-5 метров, меня зацепила пуля убийцы. Ранение было в ногу, но, как оказалось, кость пуля не задела. Боль, жуткая боль. Будучи взрослым и изредка рассматривая еле заметный шрам на ноге, испытав на себе не одну гораздо более серьёзную "царапину" на теле, я всегда ощущал и до сих пор ощущаю ту боль и ни с чем не сравнимое присутствие рядом моей Мамы.

На нас падали убитые и полуживые человеческие тела. Это тоже было очень больно. Но мама своим телом накрыла меня и от падающих тел и от пуль закончивших бойню пьяных от водки и крови полицаев, стоявших на краю могилы и добивавших ещё раненых, стонущих людей в могиле. Когда всё затихло, уехали машины и наступила тишина, Мама выбралась со мной из могилы и понесла меня как можно дальше от этого страшного места. Лес был не безлюден. Уже к расстрельным ямам спешили "мирные" жители, чтобы поживиться добром снимая с мертвецов одежду, не гнушаясь раскрывать рты и вырывать золотые коронки и зубы. За лесом начинались болота и Мама решила там пересидеть световой день. Нога болит, кровоточит, хочется пить и кушать, но Мама, моя Мамочка она и лекарь, и Спаситель, и мой Бог. Во второй половине дня снова стрельба, снова убивают моих родных, братьев и сестёр. Снова убивают Мой Народ.

Остаток ночи мы в пути. Мама ногами, я у неё "на баранах". День просидели в сгоревшем доме на окраине города. Ни крошки во рту, болит нога, кругом опасность. В городе с наступлением темноты ходить можно только по пропускам. Без пропуска -расстрел на месте. На всех улицах полицаи в патрулях и немцы на мотоциклах. Но Мама, известными ей дворами, переулками, садами добирается к дому Мееров. Заходить опасно, не столько для нас, сколько для них. Мама со мной устраивается под летней садовой верандой, отдельно стоящей от дома и ждёт, когда появится в саду, кто-то из хозяев. Льёт осенний дождь. И вот появляется Василий Иванович, по каким-то хозяйским делам во дворе. Мама его окликнула, чтобы никто не услыхал из соседей и посторонних людей. Он услыхал и дал понять, что слышит Маму.

Пришёл он к нам поздно вечером. У меня с ногой совсем плохо. Принёс покушать, попить, тряпки чистые для перевязки. Сам днём пошёл к маминой подруге - врачу и взял у неё для меня перевязочный материал и лекарства. Ночью они нас забрали к себе. Помыли, накормили, устроили на чердаке возле тёплого дымохода спать. Долго находиться у них было смертельно опасно для этих порядочных людей, несмотря на то, что он чистокровный немец.

Германские войска заняли Киев и на скорое возвращение Красной Армии надеяться уже не приходилось. Взрослые приняли решение, что мы должны идти на восток и догонять Красную Армию. Меня переодели в девочку, научили церковным молитвам, креститься и всё делать, как делает девочка. Эти несколько дней мы прятались в заброшенных крольчатниках в Монастырском саду, а на ночь нас забирали к себе на чердак Мееры. Все ждали, чтобы у меня зажила рана на ноге.

Если б я был в одежде мальчика, не представлял быбольшого труда определить нашу национальность.
Анастасия Ивановна и Василий Иванович благословили нас на дорогу и жизнь, завернули продукты в котомку, посадил меня в садовую тележку и в сопровождении Мамы Василий Иванович вывел нас на глухую околицу города.

Начались наши многомесячные скитания по оккупированной немцами Украине. Мама прекрасно, без акцента говорила на русском, украинском. Всё понимала и что говорят на немецком, да и говорить на нём могла. Но несмотря на это, она строила свою речь так, чтобы в словах не было буквы "Р". Она не говорила, что идёт из ЖитомиРа, а говорила, что идёт из-под Киева. Наш путь на восток мама выбирала так, чтобы мы и близко не подходили к крупным населённым пунктам, железнодорожным станциям, магистральным дорогам. Мы шли просёлочными дорогами, окраинами лесных массивов, полями от одной глухой деревушки к другой. Мама к крайним хатам деревни всегда подходила в сумерках и выбирала ту избу, из которой в случае опасности можно было быстрее добраться к опушке леса, стогам сена. Просилась переночевать. Всякие встречались люди. Видя уставшую женщину с маленьким ребёнком впускали до рассвета в дом, рискуя жизнью, т.к. за недоносительство, что появился в деревне посторонний человек - расстрел, другие с порога выгоняли и грозились донести старосте или полицаям, третьи давали кусочек хлеба, ломтик сала или бутылочку молока и боясь впустить в дом чужих людей, указывали на заброшенную хату, сарай или погреб.

Мне нравилось ночевать в большой соломенной скирде в поле. Но подойти к ней нужно было обдуманно. По снегу и грязи - нельзя, т.к. останутся следы, влезая в солому нельзя оставлять вмятину от лаза, не следовало оставаться рядом с землёй, т.к. утром могут приехать крестьяне за соломой и вилами заколоть нас. Надо было пробираться повыше, хотя там менее тепло и более сыро. Но зато затем, устроившись, ощущая рядом Маму, мне казалось, что вокруг тепло и спокойно. Первоначально жутко донимали мыши, которые по нас сонным бегали и по телу, и по лицу, но потом привыкли и даже были рады им. Если есть мыши, значит, в колосках остались зёрнышки после обмолота. Можно и нам поживиться. Мне очень нравилась морковка или бурачок, найденный нами в мёрзлой земле. Мама всё время разговаривала со мной, учила и напоминала, что я должен говорить в той или иной обстановке, рассказывала о том, что нас окружает, что такое дождь, снег, о природе вокруг нас. А когда она замолкала, я понимал, что мешать ей не надо своими вопросами, просьбами и желаниями. Уже будучи взрослым, я понимал, что она в те минуты обдумывала дальнейшие свои действия и решения. Так мы шли много месяцев зимой и летом, в жару, в холод и дождь.

Особо сложно Маме пришлось при переправе на левый берег Днепра. Всё было под контролем немецких войск и полиции. Все лодки, челны были на учёте в комендатурах и незаконный перевоз людей без пропуска карался смертной казнью. Ночью мама попросила незнакомого человека, собиравшегося в маленькой лодочке переплыть на другой берег очень бурного в ту ночь Днепра и он нас переправил. Там его ждал человек, и они моментально отплыли обратно. Но это был не самый напряжённый момент. Мы, наконец, подошли к линии фронта в районе Валуйки под Харьковом. Мама, абсолютно штатский человек, должна была решить сложнейшую задачу - как перейти этот рубеж.

Долго находиться в прифронтовой полосе, и быть незамеченными невозможно. Идти через немецкие, а затем наши окопы - безумие и верная смерть. Зима, холод, о голоде я не говорю, его мы ощущали постоянно, вокруг ни души, одни развалины и остовы сгоревших изб, постоянно над головой летят снаряды и свистят пули.

Мама, моя Мамочка, и здесь не растерялась, не проявила трусость и растерянность, она полностью сосредоточилась над тем, как спасти жизнь в первую очередь своему ребёнку и себе, разумеется. Всё её внимание, мысли, энергия, жизненный опыт и воля были сосредоточены на том, как найти выход в этой казалось бы безнадёжной ситуации. И на второй день, вечером она поползла по выбранному ею участку, на котором, по её наблюдениям, меньше всего стреляли и перемещались немцы.

Так мы оказались в окопах солдат Красной Армии. Нас моментально передали офицерам НКВД. Начались допросы, угрозы, издевательства и всё время требовали, чтобы мы признались, что мы не сын и мать. На вторую ночь маму заставили с группой солдат снова переползти на немецкую территорию и показать маршрут её перехода линии фронта и место, где мы укрывались два дня перед переходом. Затем нас отправили в лагерь НКВД для гражданских в районе города Воронежа, а допросы продолжались долго и регулярно. Немцы постоянно бомбили район, где мы находились и нам выдали справку (она сохранена до сего дня) , что мы пришли со стороны оккупированной немцами территории.

Затем нас отправили в Астрахань в пересыльный пункт. Там свирепствовали эпидемии, условия были ужасные, но Маме разрешили устроиться на работу и поселиться вне фронтовой зоны. Постепенно жизнь налаживалась, если можно считать, что это была жизнь. Через Бугуруслан, где размещался всесоюзный цент поиска потерявших друг друга членов семей в результате войны, мама нашла мужа - моего папу. Он находился в действующей армии. И, как только был вторично освобождён и разрешён въезд в город, мама со мной вернулись в Житомир.

В свой разорённый дом, в котором жили чужие люди, мама не пожелала вернуться и бороться за это жильё. Она пошла работать в военный госпиталь, где нам дали комнату с ещё одной женщиной, проживающей в ней. Я пошёл в первый класс школы, в декабре 1945 года вернулся с войны папа и начала налаживаться жизнь.

Вся родня - братья, сёстры, племянники со стороны папы, и моя бабушка, всего 37 человек были убиты в Троянове и Житомире. Все наши родственники, за исключением одного папиного племянника, участники боевых действий - солдаты и офицеры, вернулись живые с фронтов после войны. В доме моих родителей не принято было говорить о войне, о пережитом, о своих боевых и ратных поступках. Хранимые ими боевые награды говорят сами за себя.
С боями всю войну прошили и родители моей жены.

Всем им вечная память.

Безусловно, те тяжелейшие в физическом, моральном, психологическом плане дни, проведённые в смертельно опасной обстановке рядом с моей Мамой, оказали влияние на формирование меня, как человека и личность.
Говоря так откровенно и подробно о моей Маме, я не имею права быть не честным и не искренним.
Я никогда никого и ничего в жизни не боялся, никогда ни на кого ни и на что не обижался. Мне чужды эти понятия.
Никогда не таил зло на людей и никому не мстил.
Не прощал обман и подлость. Совершившие такое люди в отношении меня или моих близких переставала для меня существовать.
Я всю жизнь стараюсь быть благодарным тем людям, кто в своих отношения добр, порядочен и честен со мной и моей семьёй.
При таком моём мировоззрении и философии, мне не всегда было просто в жизни.

О своих человеческих качествах судить не мне.
Всему своему душевному, моральному и духовному содержанию я обязан только ей - МОЕЙ МАМЕ. Испытать, пережить и выйти победителем из того кромешного ада могла только умная, спокойная, рассудительная, физически и морально здоровая, мужественная, бесстрашная, обладающая железной волей и самодисциплиной Женщина и Человек.
Вечная слава и память моей и всем матерям на земле.

Благородство, порядочность, бесстрашие и высочайшие моральные качества Анастасии Ивановны и Василия Ивановича Мейер обесcмертены в мемориале Яд Вашем и присвоено им почётное звание Праведник Народов Мира.

Почетная Грамота Праведника народов мира