Введение в курс литературы о Холокосте

О Холокосте пишут писатели Америки, Израиля, России, многих других стран. Причина этого – тот травматический опыт, который живет много десятилетий или даже века после самих травматических событий. Примером можгут служить продолжающие выходить книги о Холокосте в Америке.

Литература о Холокосте - это не только литература о том, что лично пережито автором, но это все, что связано с этой темой. Не менее уважительно следует относиться ко всему, что написано писателем на эту тему. Даже если он лично не был свидетелем событий Холокоста, еврейский писатель будет по необходимости включать эту тему в состав «своей» еврейской истории. Все это не снижает важности воспоминаний как свидетелей этих ужастных событий, так и, что не менее важно, детей этих свидетелей, а также людей, бывших детьми во время этих событий. Моя подруга – профессор психологии занимается именно «психологической терапией» людей, оставшихся в живых после Холокоста, а также терапией их уже взрослых детей.

Отношения между такими родителями и детьми складываются часто не легко. Многие современные литературные произведения описывают эти отношения. Книги эти часто спорные: например, есть книга комиксов, где евреи представлены мышами, нацисты – котами, а поляки – свиньями. Мы не являемся националистами, мы склоняем голову перед людьми разных национальностей, принимавших участие в спасении евреев.

Литературу о Холокосте, как и другую литературу, можно разделить по категориям.
Возможно, большая часть этих книг – мемуары, которые подробно описывают детали жизни автора в виде воспоминаний детства, юности, школьных дней, воспоминаний о жизни семьи автора, родственников и друзей, а также описание общественной, политической и культурной жизни в описываемой стране описываемого времени. Иногда эти мемуары описывают и анализируют вхождение евреев в новые условия и в новый для них общественный круг. Часто мемуары документируют политическую жизнь в стране или в локальной области, рассматривают сами условия, которые способствовали или только разрешали приход фашизма и / или нацизма в этой стране. Для мемуаров характерно перемещение действия описываемых событий в пространстве, если, например, автора мемуаров высылали в концлагерь или его освобождали из лагеря.

Часто описывается также жизнь людей, переживших Катастрофу, после войны. Самыми известными авторами – мемуаристами, писавшими о Холокосте, являются, возможно, Эли Визель (Eli Wiesel) и Примо Леви ( Primo Levi), хотя много книг Визеля относятся к категории романов.

Многие из авторов мемуаров были детьми до периода Холокоста. Период Холокоста пришелся на время их становления, оставил яркий отпечаток в их личности и судьбе. Возможно, именно это объясняет их выбор жанра – мемуары. Здесь мы должны указать на разницу двух жанров: мемуаров и дневников. В обоих жанрах есть сообщения о событиях и описание жизни, часто день за днем. Дневник это обычно хронологическая документация, в то время как мемуары содержат размышления о событиях и раздумья об их причинах.

Мы можем видеть, что отчеты о событиях могут принимать самые разные формы. Цель этих отчетов – описание действительности может достигаться различными средствами. Дневник располагает писателя в определенном месте и в определенном времени. Роман также ставит персонажи в центр событий, но роман имеет беллетристическую форму. Каждый жанр, однако, организует свое взаимодействие между собственно жанром и точкой зрения пишущего. Мы можем предположить, что дневники детей, часто идеалистические и наивные, сосредотачиваются на мелочах жизни, на повседневной жизни детей, семьи и школьных друзей. Именно поэтому детские дневники о Холокосте мучительно читать. Это понятно, ведь дети не обладают перспективным видением, они не знают, что случится в дальнейшем.

В этом курсе можно говорить и о детской литературе в связи с Холокостом. Это очень известный жанр в Америке, его изучают в школе начиная с третьего класса высшей ступени школы. Учителя школ часто обращаются к жанру дневников при преподавании истории Холокоста детям и подросткам. Для них очень важно видеть, как другие дети жили в другом времени и в совершенно разных других обстоятельствах. Это дает им понимание действительности исторических событий в сильном и личностном способе выражения.

Теперь мы коснемся более общего вопроса: в чем сама идея литературы о Холокосте? Некоторые думают, что эта идея противоречива изначально, так как
- невозможно совместить деятельность, то есть изначально – жизнь (здесь пока мы говорим только о литературе) с явлением, представляющим исключительно смерть и зло;
- ни одно литературное описание не в состоянии достоверно отобразить весь ужас Холокоста;
- для того чтобы писать писатель должен отстраниться от темы, однако такое «беспристрастие» нарушило бы неприкосновенность действительного страдания и смерти жертв.

Искусство никогда не было отделено от смерти. Например, песни и симфонии Густава Малера (Gustav Mahler) . Но музыка Малера постигает трансцедентность и неотвратимость смерти. Но тогда может быть можно с помощью искусства преодолеть и запредельность Холокоста? В книге «Катастрофа и литературное воображение» (1975) Лоуренс Лангер (Lawrense Langer) писал о повторных темах, «которые иллюстрируют эстетическую проблему о том, как можно согласовать нормальность с ужасом: вытеснение сознания жизни повсеместно распространяющейся смертью. К этому также добавляются прерывание детства, разрушение физической реальности, распадение разума и нарушение нормального хода времени».

Окончательность и неотвратимость Катастрофы только делают её непонятной. Холокост располагается вне человеческого воображения. Где же тогда место человеческого языка как положительного инструмента мысли? Мы должны признать, что при описании Холокоста он (язык) может выполнить свою функцию лишь при использовании таких методов как метафора и сравнение. Может быть поэтому может показаться, что есть изначально противоречие в самом термине «литература о Холокосте», однако так или иначе такая литература существует. В связи с тем, что мы отвергли тезис о невозможности литературы о Холокосте, следует рассмотреть историю её возникновения как жанра.

Есть взгляд, что наличие литературы о Холокосте принизил бы неприкосновенность Холокоста как явления, низвел бы эту литературу только к описательной и объяснительной функции. Это было бы так, если бы язык опирался лишь на конкретный человеческий опыт, однако в литературе язык может попытаться сделать и невозможное при условии, если мы не будем ограничивать его функции лишь объяснительной ролью. Существует достаточно старая традиция литературы о страдании в духе Еврейского Писания. Мы можем вспомнить о литературе божественного гнева и человеческого причитания, о пророческих разрушениях (Иеремия), рассказы о принудительных обращениях в христианство и погромах. В этом плане действительность Холокоста временами, а иногда и буквально местом действия может быть соотнесена со страданиями в духе этой старой традиции. Таким образом сам тематический материал литературы о Холокосте находится в русле еврейской литературы определенного жанра.

Но есть и другие «еврейские» темы традиционной еврейской литературы, к примеру, тема о «сокрытии и наготе», являющимися традиционным религиозным, да и светским культурологическим наследием евреев. Идея покрытия (одежды) постоянно ссылается на связь между богом и его людьми как на символы «кипы», «таллита» и др. Ввиду распространенности этих тем в еврейской традиции можно ожидать их и в литературе о Холокосте. Действительно библейские темы мы часто находим в литературе о Холокосте, хотя часто они даны в перевернутом значении. Другим примером использования библейской темы является интерпретация темы akeda (связывание Ицхака). Этот рассказ обычно рассматривается как высшее испытание веры, как пересечение божьей воли и беспрекословного человеческого подчинения. В литературе о Холокосте тема akeda интерпретируется как отсуствие божественного вмешательства в судьбу людей, которые скоро будут принесены в жертву. Начиная с книги Брейшит (Бытие) еврейская традиция разлагает связь между страной Эрец Исраэль и её историей на четыре элемента: обещание, диалог, суд и изгнание, при этом в обещании предусматривается и спасение. Эти элементы показывают как библейские писатели отображали в своем творчестве сознание людей Эрец-Исраэль.

В литературе о Холокосте значение этих элементов нарушено или искажено. Например, тема диалога между Богом и человеком используется, чтобы понять собственную судьбу и чтобы соотнести её со страданиями страны. Начиная с наших праотцов и до мудрецов новейшего времени евреи чувствовали свое право обращаться непосредственно к Богу, чтобы просить его объяснить происходящее, а иногда и поспорить с ним. Но когда Бог отводил свое лицо, еврей чувствовал себя необратимо и страдательно оставленным, так по крайней мере изображается в литературе о Холокосте его место в мире, лишенном провидения. В результате мы видим попытку примириться с Холокостом как нечто большим, чем можно осознать на личном опыте, хотя сам Холокост воспринимается в личностном самооущущении как потеря именно своего человеческого образа.

Мы уже упоминали жанры литературы о Холокосте. Бывают правдивые рассказы, бывают воспоминания. Материалом этих историй является собственная жизнь писателя. Другая категория литературы – беллетристика («фикшен»). Но нельзя думать, что беллетристику читают, чтобы узнать, что случилось. Если у искусства есть функция спасения и избавления, то литературу о Холокосте следует читать также, как мы читаем литературу других типов, так как есть причина к тому, что писатель пишет литературное произведение, а не исторический труд.

Многие из этих писателей конечно пережили Холокост и на собственном опыте, что преобразило их, преобразило навсегда. В произведениях о Холокосте действие происходит позже этих ужасных событий. В них исследуется влияние Холокоста на жизнь последующих поколений, а также показывается как время Холокоста повлияло на отношение родителей к детям и детей к родителям.

Многое из случившегося во время Катастрофы до сих пор лежит в области непонятого. Люди иногда говорят, что нет объяснения уничтожению евреев Европы. Очень известный американский писатель – еврей на вопрос: «Можно ли дать объяснение убийству 6 миллионов человек» ответил: «Я надеюсь, что нет». Даже Эли Визель писал, что он так и не понял причины произошедшего. О суде над нацистскими преступниками во Франкфурте он написал: «Суд ничего не разъяснил нам. Холокост выходит за пределы сознания. Мы не можем осознать, как это случилось и почему. Тайна еще существует. Также как мы никогда не сможем проникнуть в память жертвы, мы не сможем понять и извращенный ум убийцы».

Может быть мы так никогда не сможем понять, чем же был Холокост в действительности, однако это ограничение или недостаток не может освободить нас от чувства моральной ответственности. Наше обязательство заключается не в том, чтобы ответить, а в том чтобы продолжать пытаться ответить. Визель частично пишет об этом – об обязательстве свидетельствовать о Холокосте. Визель и другие писатели часто говорят о «необходимости дать сообщение к живым от мертвых». Какая же цель этих сообщений? Неужели можно чему- нибудь научить читателей через описание допросов, например? Такие вестники, по существу, просят читателя посмотреть на самого себя через призму знания о Холокосте и своего отношения к этому.

Есть также и другие трудные вопросы. Например, как могло стать возможным, что некоторые заключенные в лагерях сохранили в себе «Человека», несмотря на жесточайшие условия концентрационного лагеря, такие условия, что даже Примо Леви в своей книге «If This Is A Man» («Если это человек») написал, что только когда человек жертвовал своим достоинством и честью он мог уклониться от уничтожения. Однако Визель, отчасти споря с Леви, пишет «о единственном обязательстве»: «Каждый еврей, рожденный до, во время или после Катастрофы должен постоянно приходить к ней, чтобы пропускать её через себя. Мы все были в ней, мы все видели те же самые видения. Мы все слышали и все видели. Если это так, то мы все были в Освенциме». Этот новый тип литературы, «новый завет», «новая библия» вышел из Холокоста. Леви написал в упомянутой нами книге: «Мы будем рассказывать об этом друг другу каждый вечер. Это должно происходить везде – в Норвегии, в Алжире, на Украине …Эти рассказы непонятные, хотя они простые, как рассказы в Библии. Эти рассказы и сами являются «новой библией»». Для некоторых писателей отделение творчества от событий в мире или событий их жизни бессмысленно. В этом случае писатель выступает одновременно и в роли свидетеля. Это особенно важно, если писатель пишет о Холокосте. Таким писателем является, несомненно, Визель, выступающий как свидетель, для которого Холокост – главное о чем он пишет. Холокост является фоном для всего остального. Холокост – для него - это все, здесь он берет ссылки и аллегории, события Холокоста он пропускает через весь сюжет книги, отношением к Холокосту он оценивает всех и все. Это дает ему право заметить однажды, что «наши традиционные категории ценностей и толкований были разрушены единственным событием, которое и надо пытаться объяснить».