Размышления о Конкурсе

 

А. Казарновский

Члены Конкурсной Комиссии не выбирались и не назначались. Просто нескольким профессиональным журналистам (и нам с Давидом Таубкиным), было предложено войти в жюри Конкурса. Предварительно, конечно, каждому рассказали, о чем и зачем конкурс. С ножом к горлу ни к кому не приставали. Вот так 7 человек согласились поработать на общее благо:

1. Борис Бурле burle@012.net.il, burle99@gmail.com, 0522518838, 035509937
2. Эли Валк valk@012.net.il, 0522245833
3. Инна Дмитренко fainna48@rambler.ru, 0522411427
4. Яков Зубарев yakovzub@mail.ru, 0544790015
5. Анатолий Казарновский nnitsulim@gmail.com, 0545492573, 039323765
6. Давид Таубкин victor-t@013.net.il, 0506860954
7. Галина Федоровна Каширина kashirina@rambler.ru 0523473573

Число 7 казалось достаточным, чтобы достичь какой-то «объективности» оценок.

Одна из особенностей организации состояла в том, что руководитель Комиссии не назначался и не выбирался. Расчет был на самоорганизацию: ведь, с одной стороны, люди проявили интерес, согласились заниматься Конкурсом добровольно, стало быть, можно было рассчитывать на инициативу и взаимопомощь («оркестр без дирижера»), а с другой, - никто не мог сказать: «я знаю, как организовать и провести конкурс именно о еврейской маме и именно среди бывших узников» (хотя не сомневаюсь, все знали, что такое литературный конкурс вообще), стало быть, позиция лидера была невозможна.

Чтобы обеспечить взаимодействие внутри Комиссии, оперативно и комфортно знакомить членов Комиссии с материалами Конкурса, было решено поступающие материалы публиковать на сайте (но сделать видимыми только для членов Комиссии; этот режим действовал до января 2014, потом рассказы стали доступны всем). Все материалы сначала поступали ко мне, проходили первичную редакцию, как всякие другие материалы для сайта, и загружались на сервер. Так я оказался в центре потока от авторов к жюри, занимаясь диспетчерско-редакционной работой. Хотя она заняла немало времени, ничего особенного в ней не было, и дальше о ней я промолчу.

Гораздо больше меня как члена Жюри занимал вопрос о порядке и критериях оценок конкурсных рассказов и выборе победителей Конкурса.

Мне довелось один раз участвовать в конкурсе и много раз наблюдать другие мероприятия такого рода. Это были конкурсы литературные. Там было более-менее ясно, что и как оценивается. И была уверенность, что наш Конкурс можно провести по этим образцам. С этим «ясно» я и приступил к делу.

Прочтя 3-4 первых рассказа, я вдруг заметил, что в центре моего внимания оказались не беллетристические достоинства материала и приключения литературных героев, а экстремальные события, которые происходили с реальными людьми, многих из которых я знаю (или видел), и отношение к этим событиям. Тексты перестали для меня существовать как литературные произведения. А как они могут существовать, стало неясно. Первоначальная ясность оказалась проблематичной. Это значило, что еще надо отвечать на вопрос: «что является объектом оценки?».

Действительно, что Жюри должно оценить: язык, стиль, образность, занимательность, в целом мастерство изложения? Эти объекты показались мне не только мало различающими, но и малозначимыми: среди авторов нет профессиональных литераторов или тех, кто хочет им стать, опыт литературного творчества и уровень культуры примерно одинаков, хотя было несколько малограмотных (до редактирования) текстов.

Дальнейшее чтение показало, что авторы довольно сильно различаются в понимании того, что входит в тему Конкурса. Одни представили автобиографии, другие - что-то похожее на историю семьи, начиная за царя панька, третьи хотя и говорили о маме, но как бы в одном ряду с другими родственниками и даже друзьями. И есть несколько текстов только о маме и взаимоотношениях с нею. Однако брать понимание тематики в качестве объекта оценки я не стал так же, как и явные признаки слабости памяти некоторых авторов: физиология не при чем.

Так или иначе, во всех текстах упоминается мама и отношения с ней. Тогда может быть, можно сравнивать авторов по степени любви к маме и степени любви мамы к ним? Во-первых, для таких сравнений в текстах не видно достаточных оснований, а во-вторых, это уже какой-то административный идиотизм.

Стало понятно, что я столкнулся с проблемой: не понимаю чего-то существенного, без чего дальнейшее продолжение работы теряет смысл. Я предположил, что и другие члены жюри могли испытывать те же трудности. Поэтому разослал письма с предложением обсудить вопрос критериев. Из 6 человек откликнулись 2 (по-видимому, остальные члены Комиссии уже держат Бога за бороду), и мы обменялись мнениями, хотя к единому пониманию, что и как делать, не пришли.
Обмен оказался полезным. По крайней мере, для меня: мы артикулировали то очевидное обстоятельство (и лучше поняли его значение), что эта тема не вообще о маме, а о маме в конкретных – экстремальных – обстоятельствах. Я понял, что это отличие от других конкурсов - принципиальное и должно учитываться во всех последующих решениях. Что поскольку наш конкурс не похож на известные нам шаблоны, следовало бы, по крайней мере, проверить прежние представления о конкурсах на адекватность нашему Конкурсу прежде, чем их применять. И что имела в виду Гита, когда говорила, что мы - первопроходцы этой темы.

Стало понятно, что текст не может не включать описаний реальных обстоятельств (на первый взгляд кажущихся ненужными), происходящих вокруг событий и судеб близких людей, включая автора. В то же время, было бы странно встретить в нем упоминания о традиционных для еврейской мамы приготовлениях вкусной еврейской еды, контроле успеваемости детей и вытирании детских носов. Их и не было. В оккупации перед мамой стояли более серьезные задачи – выживания детей. Об этом же и замечания Мориса Бронштейна (9. Морис Бронштейн. Фрума на идиш - "Благочестивая"):

"В многочисленной литературе принято писать о нежных, ласковых материнских руках, о хрупких женских фигурах, о маминых колыбельных, под которые засыпают детки. Всё это справедливо и не подлежит сомнению. Но ради той же справедливости я говорю, что всего этого у меня почти что не было"

и Сильвии Вайнблат (28. Сильвия Вайнблат (Липчак). Мамины "сказки"):
«В детстве, наша мама - Анна Исаковна Липчак (в девичестве - Нудельман) не рассказывала мне и сестре загадочные сказки, не пела нам веселых песенок, а рассказывала нам о жизни в Могилев-Подольском гетто. Это были страшные «сказки» из жизни.
Маме было 20 лет, когда началась война».

В оккупации от мамы требовался героизм и самопожертвование. И нет ни одного текста, который бы не свидетельствовал, что мама соответствовала этим задачам. Нет ни одного намека на колебания мамы в витальных ситуациях (а они длились непрерывно), на какие-то рациональные расчеты – спасать-не спасать, какую цену платить.

Другой мотив, показавшийся важным, тоже встречающийся во всех текстах, это отношение детей к маме. Его особо выделил Соломон Кракопольский в эпиграфе к своему рассказу (29. Соломон Кракопольский. Воспоминания о маме):

«Вы когда-нибудь видели, как еврей относится к своей маме? «Видели» — тут плохое слово. Чувствовали? Это любовь, которая не поддается описанию. Поэтому она не афишируется, ее не выносят на флаг. Это любовь до самой смерти….
Андрей Макаревич».

«Постояли, обнявшись (у могилы папы.-- А.К), появились слёзы, поплакали, взяли, что смогли, что уцелело в доме, и ушли, ушли в никуда, и никого не было ближе и родней у меня, чем мама, и никого не было ближе и родней у неё, чем я.
… я получил диплом инженера, стал неплохим турбинистом на электростанции, подарил маме любящую невестку и любимого внука, кажется, рассчитался сполна… Мама умерла в 67-м у меня на руках, я закрыл ей глаза -- и заплакал, второй раз с 18-го августа 41-го.»
(27. Илья Коган. Какая она была, моя мама?)

Эта любовь, обостренная витальностью ситуаций, видна во всех рассказах о маме.

Теперь, через 2,5 месяца с начала Конкурса, я уверен, что героизм - самоотверженность мамы и отношение детей к маме – это и есть особые объекты оценки для наших конкурсных рассказов.

Как я уже упоминал, они присутствуют во всех рассказах. Надо ли, можно ли их как-то измерить, чтобы сравнивать разные тексты, и какие критерии применить к результатам сравнения?
Я не берусь отвечать, не знаю, не знаю, как измерять боль, радость, любовь и т.п.: кого мама любила больше, кто маму любил лучше…

Я вижу особость этих объектов не только в неизмеримости, но и в происхождении: они не взяты из опыта (их там не стояло), они не выдуманы из головы, а появились по необходимости, в результате анализа конкретных текстов. Поэтому я склонен считать их достоверными и реалистичными, а их появление – одним из значимых результатов Конкурса: их констатация и демонстрация придают Конкурсу общественный смысл.

Можно, конечно сравнивать средства выражения чувств и конечный эффект, но выше я говорил, почему эти критерии неприменимы: задуманный вначале конкурс златоустов обернулся поминанием родных людей, нет оснований различать, кто это делает лучше, каждый поминает, как может.

Другой значимый результат конкурса таков. Поиски объектов, по которым можно было бы различать рассказы, привели к противоположности – объектам, общим всем рассказам и неизмеримым. Стало быть, смысловой центр дискурса о Конкурсе (например, в сообщении об итогах, выступлениях с отрывками из рассказов и др.) должен быть не на отдельных рассказах, а на целом: Конкурс как памятник Маме. Тогда надо признать победителями и поощрить всех участников Конкурса за то, что взяли на себя смелость коснуться таких тонких и для многих болезненных вещей.

Памятник Маме поставлен. Но он - виртуальный. Может, когда-нибудь поставят реальный памятник.

Несмотря на эти рассуждения, возможны варианты. Потому, что все, сказанное выше, - попытка получить рациональные основания оценки конкурсных работ. Но возможны и интуитивные оценки, а также оценки экспертные т.е. такие, которые не требуют никаких обоснований, кроме авторитета эксперта (по понятию экспертизы). В этих вариантах не возникает вопросов об особенностях Конкурса и, стало быть, особенностях его организации и критериях оценок. И можно работать, как всегда.
С уважением
Анатолий.