День памяти жертв Холокоста

На озераx краcота.
Только вcя моя родня
B белом облаке живёт
А он ходит по земле.

Подрастает его племя,
О былом его не зная,
Только знаю я об этом
О Понарах, там в Литве,

А он ходит по земле.
Жутко ли ему в ночи?
Подрастают его внуки.
Исповедуйся, подлец
Бог простит их за твой грех.

На озераx краcота.
Только вcя моя родня
В белом облаке живёт
А он ходит по земле.

Роза Левит

Я не знаю, как писать о Холокосте,
Чтобы не было потом страшно.
Ведь взывают из земли кости,
И не чьи-нибудь они – наши…

Как в горящее взглянуть гетто,
Что б не вздрогнули от слез руки,
Эти дети навсегда – где-то…
А могли бы быть уже внуки…

Как с улыбкой показать печи
В распахнувшихся вратах ада?
Догорают в тишине свечи…
Лучше, молча, посидим рядом…

Шуламит Чепела

…Помнишь, как шёл ошалелый паяц
Перед шеренгою на аппельплац,
Тум-балалайка, шпил балалайка,
В газовой камере – мёртвые в пляс…
Ах, как зовёт эта горькая медь
Встать, чтобы драться, встать, чтобы сметь!
Тум-балалайка, шпил балалайка,
Песня, с которою шли мы на смерть!
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка,
Тум-балалайка, шпил балалайка,
Рвётся и плачет сердце моё!

А. Галич

Ах старушка моя, Европа
Не боишься ты больше рока
Позабыла трагедий уроки
Разрешаешь опять убивать,
И евреек из окон бросать
Не любила Шабат и Хануку
Ненавидела пейсы и ямуку
Защитиь не смогла шесть миллионов
В твоих землях людей рождённых
Но чужим горлопанам званным
Позволяешь губить свои страны
Не очнуться тебе от дурмана
Скоро будешь жить по корану
Ведь нельзя вспоминать Холокост
Вдруг обидишь ты чей-то хвост

Татьяна

6000205

Шесть миллионов двести пятый.
Ты не подсчитан, мой родной.
Ты был не бедный, не богатый.
Ты был как все, и был иной.

Ты все бродил по тротуарам
И модный напевал мотив.
И долго вслед влюбленным парам
Смотрел, о чем-то загрустив.

Был твой костюмчик отутюжен.
Ты знал стишков и шуток тьму.
И все-таки ты был не нужен
На этом свете никому.

Под вечер, выпив лимонада,
В толпе ты таял городской...
И мне твой номер помнить надо.
Хотя бы номер помнить надо
Назло статистике людской.

Стас Смелянский

Детский зал Музея Яд Ва-Шем

На чёрном небе тихо гаснут звёзды,
И Вечность называет имена.
И горем здесь пропитан даже воздух,
Как будто продолжается война.
Который год чернеет это небо,
Который год звучат здесь имена,
И кажется, что это смотрит слепо
На всех живущих горькая вина.
Простите нас, ни в чём не виноватых,
Виновных только в том, что мы живём.
Ни в жертвах не бывавших, ни в солдатах,
Простите нас в бессмертии своём.
На чёрном небе вновь звезда погасла…
Я выхожу из памяти своей.
А над землей, покатой, словно каска,
Зовут и плачут имена детей.

А. Дементьев

Когда нас вели, подгоняя пинками,
Штыками и окриками. Когда
Нас гнали к вокзалу, как гонят стада
На бойню, как нас изгоняли веками –
Мы в землю смотрели, чтоб вас не смущать.
Ты хочешь, чтоб мы научились прощать?
Из окон, дверей, чердаков и подклетей
Нам что-то кричали, махали руками,
Чтоб мы не забыли позор и вину,
С которой сроднились за двадцать столетий.
Тот вез на тележке больную жену,
А этот шатался под тяжестью гроба.
Скрипач неуверенно трогал струну,
И ребе лелеял свою седину,
И чей-то костылик торчал из сугроба.
Когда нас вели, то с обеих сторон
Дороги толпа понемногу редела:
У каждого было какое-то дело,
И сделалось небо черно от ворон,
И колоколом безъязыким гудело.
И в этой редеющей быстро толпе
Был некто невидимый в черной кипе,
В разбитых очках, в пиджаке от Lacosta.
Он выкрикнул, выбросив в небо кулак:
— Ты выдумал сам Колыму и Гулаг,
Ты сам запустил лохотрон Холокоста,
Чтоб нами детей христианских стращать!
Ты хочешь, чтоб мы научились прощать?

Когда мы дошли до окраин Москвы,
Средь нас оказались случайно волхвы.
Один наклонился над спящим младенцем,
Вздохнул умиленно и сделал козу.
Другой прошептал, вытирая слезу:
— Мы шли в Вифлеем, а попали в Освенцим!
Кому же теперь поднесем мы дары –
Слоновую кость, золотые шары
На воском закапанной ветке еловой,
Мешок сухарей и полфунта махры,
И ладан, и мирру, и хлеб из столовой?
Нам в спину смотрели чужие дворы,
Крестились, и мерзлые бревна пилили,
И поровну наши пожитки делили.
И вскоре наш путь завершился – когда
В морозной ночи засияла звезда.

Александр Танков

Под Гомелем где-то, невинно убита,
Лежит моя бабка по имени Гита.
Немного подальше, в растоптанной Польше,
Расстрелянный дед мой по имени Мойше.
А пишущий эти нехитрые строки
Живёт-поживает на Ближнем Востоке
За дедушку Мойше, за бабушку Гиту.
"Никто не забыт и ничто не забыто."

О детстве сказать не могу ничего:
Война Мировая украла его,
Убила, разбила, развеяла в дым,
И нет обелиска над детством моим

Виктор Гин