Барух Шуб рассказывает

От редколлегии.

Барух Шуб, председатель Организации партизан, подпольщиков и борцов гетто, известный в Израиле общественный деятель, принадлежит к группе первых строителей государства. Барух - участник антигитлеровского сопротивления, узник Виленского гетто, героический партизан, а впоследствии боец Красной армии, с оружием в руках приближавший нашу Победу.

Перед праздником День Победы мы встретились с Барухом Шубом и поговорили о некоторых эпизодах его бурной юности. Вот рассказ Баруха.

Партизаны

 Интервью с Барухом Шубом

 

Мне тяжело говорить по-русски, но попробую…

Я родился в Вильнюсе, тогда он принадлежал Польше. Мне было 15 лет, когда в 39-м Молотов-Риббентроп поделили Польшу и мы оказались в СССР. Через пять недель образовалась Советская власть. Так что первые годы жизни я провел в Польше, потом в СССР, потом в Литве, потом под немцами, опять в Литве и т.д. В нашей семье, кроме родителей и меня, были две сестры и брат.

Когда пришли немцы, они сразу убили половину евреев Вильнюса, остальных, в том числе нас, загнали в гетто. Перед оккупацией в городе было около 50-55 тыс. евреев, еще прибавилось тысяч 15 беженцев из захваченной немцами Польши, так что в гетто оказалось 30-35 тыс. человек. Вскоре фашисты объявили, что в гетто должно быть не более 20 тыс. Расчет простой: отбирается 5 тыс., которые могут работать, и с каждым из них может быть еще 3 члена семьи. Семья решила, что в гетто останутся 4 человека (включая работоспособного отца), а мы с сестрой должны бежать в Белоруссию: считалось, что это хорошо, потому как немцы, якобы убивают евреев только в Литве, а в Белоруссии – нет.

Мы с сестрой в группе 25 таких же, как мы, человек добрались до местечка Родашковичи, недалеко от Минска. Среди местных жителей были люди, знавшие отца, и мы у них поселились. В Родашковичах евреев пока не трогали. Меня приняли механиком в военный гараж. Так мы жили до 11 марта 42 года.

В этот день с утра немцы объявили, что все евреи местечка должны собраться на площади. Я уже слышал, что в Вильнюсе немцы забирали евреев и расстреливали в Понарах. И решил бежать: местные меня не знали, а на еврея я не был похож. Я побежал к лесу через поле. Зима в 41-42-м была снежная, ноги вязли в глубоком снегу, быстро бежать было невозможно. Немцы меня издали увидели, открыли огонь, и я вернулся.

Кроме евреев, в гараже работали советские военнопленные. Один из них спрятал меня в яме, где я просидел целый день. Вечером услышал выстрелы, вылез и через щели гаража увидел, как невдалеке от нас немцы расстреливали евреев, а потом трупы сожгли в сарае. На другой день еврей, который у нас в гараже работал, рассказал мне, что гестаповцы проводили селекцию: 200 евреев оставили для работы, а несколько тысяч убили.

Когда я рассказываю обо всех этих событиях, многие спрашивают, как такое могло быть – целый день люди стояли на площади и ждали, пока их убьют? Ничего не делали для спасения, не убегали, не нападали на охрану? Мне тяжело это объяснять.

Вот смотрите сами. За первые полгода войны, когда Красная армия отступала, в немецкий плен попали около 5 миллионов солдат. Немцы не ожидали такого подарка и не подготовили места, чтобы содержать столько военнопленных. Так они устраивали лагеря на открытых местах, люди сидели прямо под небом, на голой земле. Один из таких лагерей расположили в поле, невдалеке от наших Родашковичей. Там находилось около 3 тыс. голодных, плохо одетых людей. Жили они в шалашах, а использовали их на ремонтных работах на трассе Минск-Вильнюс. Однажды вечером, в марте 42-го, мы услыхали со стороны лагеря пение многих-многих людей. Все советские, известные мне песни. Хорошо пели, до утра. Ближе к полночи увидели большой зарево в стороне лагеря, и так было до рассвета. Утром услышали пулеметную стрельбу. Потом – тишина. В этот и в следующие дни военнопленные на работу не пришли, мы их больше не видели. Потом от немцев мы узнали, что произошло. В лагере было несколько заболеваний тифом, и немцы решили всех военнопленных уничтожить. С вечера они объявили, что работы на этом месте заканчиваются, завтра утром придут машины и всех перевезут на новое место, где условия жизни лучше. Впервые немцы выдали пленным нормальную человеческую пищу, водку и разрешили устроить костры из досок шалашей. Вот так. Утром пришли машины. С пулеметами…

Вот было 3 тысячи, хоть и обессиленных, молодых ребят – офицеров, солдат и никто не закричал «Ура!», не бросился на пулеметы, не пытался убежать… Люди, обученные обращаться с оружием, и лес близко.
Это мой ответ тем, кто спрашивает, почему евреи не сопротивлялись. Мысль о возможности тотального уничтожения людей была настолько абсурдна, что даже, когда появилось множество свидетелей кровавых действий фашистов, находилось немало наивных, считавших, что "все еще обойдется", не понимавших, что имеют дело не со случайностью, а с системой. Этот абсурд немцы, разумеется, маскировали и по поводу своих намерений распространяли правдоподобную ложь. А когда внезапно обман раскрывался, было уже поздно что-либо предпринимать.

В апреле пришел в гараж немецкий солдат и принес мне письмо от мамы из Вильнюсского гетто. Этот человек еженедельно ездил из Вильнюса в Минск, мать как-то его нашла и мы стали через него переписываться. Мать советовала мне вернуться в гетто. Но просто так уехать я не мог, это считалось побегом и привело бы к гибели моих товарищей. Все решили деньги, которые мама переслала мне, на них подкупили ответственного эсэсовца.

***

Когда я вернулся, в гетто Вильнюса уже существовала подпольная организация, но меня еще не знали и не приняли. Тем не менее, желание убежать от немцев меня не оставляло. Я узнал, что в окрестных лесах прячутся несколько групп. Одна из них – бывшие советские аппаратчики, не успевшие уйти с отступающими войсками. Они сидели тихо, на немцев не нападали. В конце 42-го – начале 43-го, когда в Центре был создан Штаб партизанского движения, появилась группа парашютистов со связью, они соединились с аппаратчиками. Другая группа, тоже подготовленная в Центре, перешла линию фронта и должна была совершать диверсии в немецком тылу. Кроме этих, в лесу выживали несколько групп военнопленных, которым удалось бежать из лагерей. Как я позже узнал, с ними опасно было встречаться: они всех грабили. А евреев, которым удавалось в 42-м бежать из занятых немцами местечек, еще и убивали. Я стал искать товарищей по побегу из гетто. Постепенно составилась подпольная группа из 25 человек, нашли хорошего проводника, частично купили, частично украли оружие – 5 винтовок, 5 пистолетов, несколько гранат. Родители во всем мне помогали.

Мы шли ночью, днем дремали. На третьи сутки пришли на место, окруженное болотами. Стали обустраиваться. Подходили еще группы, через неделю уже было человек 800-900. Мы думали о том, как организовать боевой отряд, где достать оружие, провиант, лекарства,  - чтобы начать действовать. 

Спустя несколько дней командир нашей группы выстроил нас. Подошел ко мне. У меня был хороший немецкий парабеллум, которым я очень дорожил. Командир приказал отдать его другому бойцу, который уже воевал и лучше подготовлен к боевым действиям. Меня это сильно обидело и я решил уйти из этой группы. К тому времени разворачивалось партизанское движение, инициаторы ходили по лесам, искали себе бойцов. Пришли и к нам, и предложили мне присоединиться к их боевому отряду. Я тут же согласился. Мне дали винтовку, так я стал партизаном.

В нашем отряде было 150 человек и только несколько евреев. Были женщины и дети, но мало. Пищу, рабочие инструменты, оружие добывали у местного населения: у нас были разведчики, которые знали, что и у кого можно взять. Мы занимались диверсиями: разрушали линии местной связи, связь Берлина с фронтом, взрывали мосты, воевали на рельсах. Однажды за одну ночь взорвали четыре моста. Это была красивая работа. В конце 43-го мы уже получали из Москвы конкретные приказы – что, где и когда сделать. Это было очень важно.

В тех же лесах (это территория, равная, примерно, половине Израиля) действовали чисто еврейские партизанские отряды – 4 из Вильнюса, человек 700 и 3 из Ковно, около 500 человек. Женщин и детей в них спасалось намного больше, чем у нас. Но в 43-м пришел приказ из Москвы, поставивший еврейских партизан вне закона. Оказывается, партизанские отряды могут быть только национальные – белорусские, литовские, украинские и т.д., по национальным республикам, а евреи – не национальность и еврейской республики нет. Вот так. В еврейские отряды прислали нееврейских командиров и бойцов. Но до самого конца, до прихода Красной Армии, большинством в этих семи отрядах были евреи. И это мой ответ тем, кто спрашивает, как евреи сопротивлялись.

Когда уничтожали гетто, из моей семьи уцелел только отец. Но его убили за день до освобождения Вильнюса. Когда мы выбили немцев из города, я нашел его, уже мертвым среди многих сотен расстрелянных евреев. Я не успел похоронить его – надо было продолжать гнать убийц уже в составе Красной армии.

***

Как проходил партизанский день? Лучше спросите, как проходила партизанская ночь. Днем мы обычно спали и ели, ели и спали. А вот ночью начиналась наша работа. Поначалу мне не давали важных поручений, но через несколько месяцев включили в состав диверсионной группы. Мы начали войну на рельсах. Обычно до мест диверсии было 20-30 км. Выходили с вечера, шли всю ночь по лесу, к утру выходили к какой-нибудь деревне и дневали. Выставляли охрану, чтобы никто из местных не побежал к полицаям с сообщением о нас, а также на случай внезапного появления немцев. Нельзя сказать, что население было радо нашему приходу, но нас  кормили, одевали, обували. Кроме того, мы устраивали специальные рейды по селам для сбора провианта, одежды, оружия. И тут я хочу немного задержаться, потому что была нелегкая проблема.

С одной стороны, мы должны были жить за счет крестьян, иных вариантов не было. Даже в 43-м, когда уже действовал партизанский Центр, если нам что-то и сбрасывали на парашютах, то не пищу и одежду, а людей и взрывные материалы. С другой, командиры, которые прибывали на парашютах, требовали не озлоблять население против Советской власти, да мы и сами этого не хотели. Вот и выкручивались:у малоимущих не брали; тех, кто побогаче - где припугнем, что спалим, где вежливо попросим, где расписку оставим:вот, дескать, как Красная Армия придет, вам все вернут. (Я так до сих пор не знаю, действительно ли вернули). Крестьяне равно боялись и нас, и немцев, и слушались тех, у кого в данный момент была сила.

Ну вот, проходил день, а вечером мы продолжали путь, выходили к месту диверсии и делали свою работу. Если было задание взорвать объекты в нескольких местах, мы выходили в поход на 3-5 дней, и так же дневали в деревнях. А после хорошей работы мы, счастливые, возвращались домой, нас ждали обед, водка, отдых.

В нашем отряде было много украинцев бывших военнопленных. Почему? Это отдельная история. Когда украинцы попадали в плен, немцы обращались с ними особым образом: отделяли от остальных пленных, нормально кормили, выдавали обмундирование и даже включали в состав Вермахта. Все это для того, чтобы подготовить кадры для "самостийной Украины" - государства, которое немцы собирались устроить на оккупированных территориях. Но полного доверия не было, поэтому на передовую их не посылали, а оставляли в тыловых гарнизонах. Один из таких гарнизонов располагался в деревне Рудишки, недалеко от нас. Мы установили связь с тамошними украинцами и дали им понять, что если они хотят воевать с немцами, мы примем их в отряд. Тем самым они реабилитируются, когда придет Красная Армия. Четырем украинцам удалось убежать и они пришли к нам. Мы сначала в дело их не брали, проверяли несколько недель, как они себя ведут, увидели, ребята искренне хотят воевать с немцами и приняли в партизаны. Потом пришел еще один и сказал, что 30-40 украинцев из гарнизона хотят соединиться с партизанами. Мы проверили эту информацию и договорились, что в такую-то ночь мы подойдем к ограде гарнизона. Охрана состояла из сменных пар: немец-украинец. Они обходили территорию по периметру. Известно было, кто из украинцев пойдет в караул в назначенную ночь и в какое время. Мы с ним условились, что он убьет немца-напарника, проделает для нас дыру в ограде, подаст условный знак, а мы войдем, перебьем немцев, заберем украинцев и исчезнем. Так все и вышло. Мы забрали бывших военнопленных, все немецкое оружие и без потерь вернулись домой. Потом в лагере странно было видеть среди партизан столько людей в немецких мундирах.

Двум евреям - мне и моему товарищу - поручили из этих людей организовать отряд (а мне было всего 18 лет!). Я с ними подружился и вместе мы неплохо воевали до самого конца. И уже потом я узнал, что после прихода Красной Армии, их всех схватили, засудили за "измену Родине" и загнали в лагеря на 10-15 лет. Вот так их отблагодарила Советская власть.

Послезавтра мы отметим День Победы. Но для меня день встречи с Красной Армией 13 июля 44 года более значим, чем День Победы. В день Победы я уже шагал по Румынии в городе Огаде-Маре, по дороге ...  в Палестину: мы надеялись добраться туда из Констанцы по морю. Мы - это группа молодых польских сионистов, с которыми я подружился в госпитале в Кенигсберге, куда попал после  ранения. Они давно искали способы добраться до Палестины и придумали стать греками, которых немцы ранее депортировали в Освенцим, а теперь, дескать, они возвращаются домой. Они сделали себе соответствующие документы, к ним я и примкнул и из гражданина СССР превратился в грека (точнее, в греческого еврея). Это давало возможность передвигаться легитимно и без бюрократических проволочек. Нас провожали и встречали официальные организации, ведающие репатриацией. И вот в городе  наши официальные опекуны предлагают нам выйти 9 мая 45 года на общую демонстрацию с лозунгом: "Вива лакомуниста парта!". Но сионисты не могли с этим согласиться. Мы таки пошли, и кричали на идише:"Дайте нам взять свои вещи, чтобы ехать в Палестину!" (в переводе). Никто не понимал, но по звучанию было похоже на официальный лозунг.

Пора нам заканчивать, но я хочу еще рассказать о первой встрече с Красной Армией.

Взять Вильно сходу не удалось - немецкий гарнизон был сильно укреплен. Командование решило подключить партизан. Каждому отряду был выделен небольшой участок фронта. Пять суток длился бой за город, а когда все кончилось, к тому месту, где стоял наш отряд, подъезжает советский танк, останавливается, из башни кто-то показывается. Я подхожу к танку и спрашиваю, можно ли мне к нему подняться. Танкист разрешил. Я не был в военной форме и он спросил, кто я. Я рассказал и в свою очередь спросил, кто он. Оказалось, младший лейтенант, командир танка. Мы разговорились и я сказал ему, что я еврей. "И я тоже еврей", - сказал младший лейтенант. Так я познакомился с Красной Армией через еврея. Он уехал, а я пошел к своим.

И вот лет 5 тому назад (уже давно я жил в Израиле) будучи на передаче в радиостудии, я услышал рассказ участника боев за Вильно (он сидел рядом со мной), как его танк остановился после боя в таком-то месте, еврейский парень партизан поднялся к нему и они познакомились. Я знал этого человека уже лет двадцать, знал, что он воевал, и вдруг понял, что это тот самый младший лейтенант. Мы протянули друг другу руки и обнялись... Его зовут Ион Деген. В том бою в Вильно из всей танковой бригады уцелел только его танк. Потом Ион был серьезно ранен. После войны окончил мединститут и стал ортопедом. Сейчас он профессор, живет в Тель Авиве, очень интересный, приятный человек.

Моя жизнь после репатриации была связана с авиацией. И оба мои сына стали классными летчиками. Надеюсь, и внуки продолжат эту традицию.

Могила и памятник на месте убийства нескольких сотен вильнюсских евреев за день до освобождения. Здесь же похоронен отец Баруха	Барух через 20 лет у той же землянки	Внутри землянки	Группа бывших партизан на месте партизанского лагеря через 10 лет после войны	Партизанская землянка в лагере
Барух Шуб после выхода из леса, 1944г.	Командиры моей партизанской бригады	Отец Баруха Иосиф Шуб, матрос царского флота