1000 дней в подполе.
Олег Морткович нашёл своих спасителей спустя 70 лет*

Пастуху Владимиру Бабенко было 13, когда он нашёл в траве 2-летнего мальчика-сироту… Только в 2012-м Олег Морткович разыскал того, кто спас ему жизнь.

Врач Олег Морткович в 70-х участвовал в ликвидации вспышек холеры и бубонной чумы, горел в самолёте и много раз избегал смерти там, где, казалось, она была предуготована. И ещё — кричал по ночам. До седых волос. Только в 2012 г. он узнал свою историю.

«Часто перед глазами у меня вставала эта картина: высоко над головой, в узком проёме с куском неба плывут облака — а я думаю, упадут они или нет... И ещё — руки женщины, которые закрывают меня всего, прячут моё лицо. И её шепот: «Тише, только тише, хлопчик, потерпи, всё пройдёт...».

В конце нулевых Олег Морткович, московский врач-нефролог, принимавший участие в создании первого аппарата почечного гемодиализа, учёный, автор многих патентов, случайно наткнулся на пожелтевший линованный листок — рукописную справку, которая гласила, что в 1940-х гг. Наталья Фёдоровна Бондарь воспитывала сына лекаря Мортковича, расстрелянного за участие в партизанском движении. И отправился в Винницкую область, чтобы увидеть реку из своих снов, дом, который стоит на её берегу. И подпол в хате, в котором просидел 1000 дней. И яму во дворе, «место прогулок», откуда видны были облака...

Сын лекаря

«От родителей осталась всего пара фотографий. Мама — московская красавица, была балериной, отец — известный врач. Они уехали в Винницкую область, и я родился в 1939-м. Когда в село вошли фашисты, мать ушла в партизаны. Отец был начальником госпиталя, а потом ушёл в подполье и погиб при облаве. Маму и ещё 4 человек выдал провокатор, они были расстреляны. Её единственную в 1946-м перезахоронили в гробу: тело в плащ-палатке лежало в сырой глине и хорошо сохранилось, маму смогли опознать... Я знал только, что родители погибли в войну: бабушка сидела у моей постели ночами, когда я кричал, и будила от снов, которых я не мог понять. "Тебе не надо знать больше...“ В 2012 г. я отправился искать Наталью Бондарь — и узнать свою историю»

Семья Олега Мортковича перед войной.

«Вы не знаете, жила здесь такая Наталья Фёдоровна, прятала мальчика...» — постучался он в один из дворов ещё не ставшей нам чужой Винницкой области. «Как же, знаю, — откликнулся через тын старик. — Я его сам ей и передал».

«Бери его, Наталка!»

Позднее лето 1941-го, 13-летний пастух Володя Бабенко идёт по нагретому полю на звук: «Ма-ма-ма-ма». В траве плачет мальчик. По виду годика два. «В матросочке и бескозырке, с торбиночкой, в которой кусок хлеба и два яичка». Мама, уходя в партизаны, оставила сына подруге, а та, под угрозой расстрела за укрывательство евреев, снесла его в поле... «Дитинка, ты чей будешь?» Пастух схватил хлопчика, потащил в хату — мать всплеснула руками: «Убьют нас же!» Но схоронила. Вскоре пришёл полицай, связанный с партизанами, и зашептал: «У тебя ребёнок? Бери его, Наталка! Жизнью отвечаешь!» Из-за спины выступила Наталья Фёдоровна, бездетная, безграмотная, жёсткая. Та, которую все в селе боялись. За справедливость. И любили. За неё же. Взяла хлопчика в дом у реки. И спрятала на тысячу дней. Прятала в подполе. В яме. А когда совсем близко смерть подходила — в кадушечке. Закрывала всем телом, утешала, чтобы не плакал, когда шли облавы. И всегда говорила: «Если его найдут, пусть меня вместе с ним расстреляют».

Наталья Бондарь детей не оставила. Могилу её на деревенском кладбище Олег Морткович найти не смог. Дом над рекой так и стоит нараспашку. В нём давно не живут. Лазоревые, что небо, двери хлопают на ветру. Посреди комнаты провал обрушенного подпола. Сад зарос лесом. Что бы вы ей сказали, если бы раньше приехали, Олег Ефимович, спрашиваю. А он плачет. «Сказал бы, что у неё есть дети. И внуки. А на Аллее праведников в Иерусалиме выбито её имя и посажено в её память оливковое дерево».

Пастух Бабенко жив. Последний раз они виделись осенью 2019-го. Олег Морткович каждый год приезжает, помогает, кладёт старика в больницу и снова слушает историю о том, как нашли в поле хлопчика с двумя яичками... Сейчас её рассказывает дочь 90-летнего пастуха. Тому уже трудно говорить. Над его головой колышутся золотые деньрожденные цифры, воздушные шары — «9» и «0», вот-вот и их унесёт в облака... И не останется свидетелей чуда.

«Пошли ему ангела»

«Когда после войны из Москвы приехала бабушка меня искать, я не умел говорить, с трудом двигался, кричал по ночам. Эта боль ломает людей изнутри. Она живёт во мне до сих пор — как переломы локтевых суставов, которые я никогда на своей памяти не ломал, а сделанный недавно рентген показывает, что они застарелые... Такие, как я, росли в детских домах, нам не пели колыбельных, нам не к кому было прийти за советом и объятиями, и потом нам многое давалось с трудом; наши собственные дети и внуки часто рождаются с психическими заболеваниями: уже открыт так называемый «лагерный синдром», когда ужас передаётся в генах и ломает психику следующих поколений...

После первой поездки в Винницу таких людей оказалось вокруг меня много — до какого-то времени все боялись говорить о том, что знали. Сейчас я председатель Организации бывших малолетних узников гетто и концлагерей. Многие из наших членов стали выдающимися людьми. Как будто жили не только за себя, но и за тех, кто был сожжён в газовых камерах, над кем были проведены медицинские эксперименты. У нас много врачей, основоположников новых направлений в медицине, лауреаты госпремий. Борис Сребник, мальчишкой выживший в минском гетто, — академик Нью-Йоркской академии наук и до сегодняшнего дня преподаёт в Финансовой академии. По его учебникам учились Прохоров, Силуанов и Кудрин. Студенты буквально носят его на руках. У нас был академик, изобретатель Яков Месенжник, в гетто у него началась гангрена ног, ему ампутировали без наркоза ступни. Был профессор Анатолий Кочеров, он сидел с мамой в немецкой тюрьме. Мама не похожа была на еврейку — светловолосая, выдавала себя за русскую. Когда немцы узнали, что она переводчик у партизан, схватили её 3-летнего сына и подвесили к потолку: «Мы его повесим, если не скажешь». Она начала ругаться, материться по-немецки — так виртуозно и ужасно, что немцы решили: «Это не может быть еврейская женщина. Они так не ругаются!» Так она спасла себя и сына. Но у него на всю жизнь остались проблемы с руками и ногами. Есть в нашей организации Александр Гельман, писатель. Его семья умирала в бараках гетто поодиночке, когда ему было 8. И когда умерла мама, он пролежал с ней 10 дней: «Что бы я ни делал, тот запах преследует меня всю жизнь».

Так и я. Моё прошлое не даёт мне открыто смеяться, быть счастливым. И только теперь понимаю почему... Но одновременно и понимаю, что хранило меня всю жизнь, когда много раз я проходил на волоске от смерти. Когда я нашёл своего спасителя, об этой встрече писали местные газеты и даже прибыли из Киевской патриархии: «Вот, хотели на вас посмотреть... По-видимому, мама вас так любила, что просила Бога дать сильного ангела-хранителя, который мог бы сохранить вам жизнь».

Пастух Бабенко, уже ясно не слышащий этот мир (прошлой осенью Олег Морткович привёз ему хороший слуховой аппарат), теперь по-детски улыбается небу, по которому без всяких границ плывут бесконечные облака.
И не падают.