ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ
Из Главы 20. Рахель, дети и бабушка.

Всех евреев города Могилева-Подольского собрали на площади возле вокзала. Люди переговаривались между собой, делились догадками о будущем. Кто-то предполагал, что их отвезут в Германию, кто-то утверждал, что немцам не хватает рабочих рук. Наверное, некоторые из этих несчастных догадывались об истинном положении вещей, но человек всегда склонен верить в лучшее и из горького горя намыть хоть крупицу надежды.
Дети плакали, просили кушать. Доставались малочисленные, а у кого-то и последние припасы. Малыши затихали на время, а у взрослых, знавших, что в следующий раз накормить детей будет нечем, саднило сердце.
Заскрежетали, открываясь, вагонные двери. Не бог весть какая перемена, но затянувшееся ожидание было настолько мучительно для всех, находившихся на площади, что люди, собрав последние силы, нестройными рядами, понукаемые окриками орудовавших прикладами полицаев, ринулись к железнодорожным путям.
Рахель, сначала подсадив детей, помогла потом взобраться в вагон маме. Затем она бережно передала ей спелёнатого Эмму и тут же, запрыгнув сама, вновь прижала его к груди……………………………..
… Мерный стук колес товарного вагона незаметно убаюкал пассажиров поневоле. Рахель запрокинула голову, опершись о дощатую стенку. Руки у нее онемели от усталости, но она упорно прижимала к груди сына, успокаиваясь его теплом. Слува, истинная мать, почувствовала, как необходим рукам дочери хотя бы кратковременный отдых, и осторожно взяла у нее малыша. Рахель поблагодарила одними глазами и растворилась в дреме, уносящей в мир воспоминаний:
… За окнами вагона благоуханный май. Рахель только недавно узнала, что снова ждет ребенка – неописуемое восторженное ощущение переполняет молодую женщину.. Дома ждет любимый муж, она так соскучилась по девочкам и маме. «Г-споди, как же Ты щедр ко мне! – думает Рахель. – Я так счастлива!»
Молитву прерывает хлопотливый старичок, сосед по купе, Роман Валерьянович.
– Ну, милая барышня, довольно предаваться майским грезам: извольте-ка ополоснуть Ваши пухленькие ручки, и – прошу к столу.
Он уже застелил белым вафельным полотенцем вагонный столик и раскладывал незамысловатую дорожную снедь: краснопузые помидоры, помятые сваренные вкрутую яйца, остатки жареной курицы и ноздреватый черный хлеб с тмином. ….
…………………………………………………………………Последним штрихом, завершающим этюд, был щелчок сумочки, из которой она бережно извлекла плоский флакон модных и редких духов «Красная Москва».
– Ах, какой аромат! – восхитился Роман Валерьянович. Погодите, дайте угадать: «Любимый букет императрицы»?
– Какой такой императрицы? – Рахель как бы обиженно поджала губки. – Это же «Красная Москва».
– А, теперь это так называется?
– А что, раньше называлось иначе? Я-то думала, что эти духи появились совсем недавно.
– Что Вы, сударыня! Они были преподнесены в качестве презента французским парфюмером Августом Мишелем еще покойной императрице Александре Федоровне семнадцатого августа одна тысяча девятьсот тринадцатого года, – и Роман Валерьянович выразительно поправил серебряное пенсне на переносице.
– Да что Вы! – Рахель непроизвольно всплеснула руками. – А я и не знала.
– Эх, матушка, много тайн хранит история земли русской! Вот, например, Вы знаете, как называются камни в ваших сережках?
– Знаю. Это черные алмазы.
НА ПОЛЯ: С подписью:

Черный алмаз
– Не просто черные алмазы, точнее, бриллианты – это же знаменитая огранка – «черная слеза». Редчайшая! Конечно, цветные алмазы ценятся не так, как камни чистой воды, но работа гранильщика и ювелира поистине уникальна. Это я Вам говорю как потомственный ювелир с более чем пятидесятилетним стажем. Вы только вдумайтесь! – и он повторил нараспев: «Чер-на-я сле-за». Сочетание тьмы и чистого света, ада и рая, высокой поэзии и площадной брани. Да Вы, милочка, обладаете настоящим сокровищем.
– Да, – сказала гордо Рахель, приподняв подбородок, и прикоснулась к серьгам кончиками пальцев. – Это мне муж подарил, когда у нас Хаюня родилась.

Из главы 21. БУКЕ и МЕНИХЭ в эвакуации.
– А где моя мама? – робко поинтересовался Букэ.
– В женском отделении, где ей еще быть?
Ответ произнесли таким металлическим голосом, что у мальчика тут же пропало желание еще что-либо спрашивать.
В палате, где разместилось пятнадцать человек, Букэ положили у самой двери. Надо полагать, таким образом заразных больных отделяли от остальных. На железной, Б-г знает какого века койке, лежал матрас, набитый соломой. На матрасе – подушка с неизвестным содержимым. Две простыни – нижняя и верхняя, а также жиденькое армейское одеяло. Все это было чистое, как до войны. В палате не очень тепло, но это сущий пустяк, если есть возможность свернуться калачиком в настоящей постели – и тут же уснуть ……………………………………………….
Ужина, как и следовало ожидать, не было. Завтрака на следующее утро – тоже. В ночлежке утром они хоть что-то, но ели. Правда, скудный завтрак был подчас и обедом, и ужином. А здесь – вообще ничего. Впрочем, как позже выяснится, в госпитале все-таки кормили, но не чаще чем раз в два дня. Ходячие раненые сами добирались до столовой, а прикованным к постелям еду приносили в палату.
Изголодавшийся Букэ, мучимый запахом пищи, отворачивался к стенке и укрывался с головой одеялом. Никто не обращал на него внимания и уж тем более не интересовался его состоянием. Санитарка, … подойдя к его койке, сказала:
– Это тебя Борисом зовут?
– Да.
– Там, в приемном покое, тебя твоя мать ожидает.
Он быстро вскочил с постели, надел халат, сунул ноги в старенькие шлепанцы и поспешил в приемный покой. Там стояла мать в плюшевом пальто, видавшем виды. До войны это была настоящая роскошь… Теперь пальто пестрило многочисленными заплатами, но прорех на нем было еще больше. На голове у женщины трухлявая ветошь, которую вряд ли можно назвать платком. На ногах разноцветное тряпье, где-то подобранное матерью. Тряпье перевязано какими-то бечевками, как это делали калики перехожие, голь перекатная. Наряд дополняли вдрызг изношенные галоши, что Менихэ в минуту случайного везения нашла на базаре.
Теперь-то Букэ по-настоящему понял, что выражение «пухнуть от голода» – не иносказание. Перед ним стояла мать, тридцатилетняя старуха, с лицом, отекшим настолько, что ее миндалевидные изумрудные глаза превратились в слезящиеся щелочки. Из-под ветхого платка выбивалась седая прядь.
«Бедная матушка! Что с тобой сделала жизнь!» – подумал мальчик, изо всех сил стараясь не заплакать.
– Букалэ, – сказала женщина странным охрипшим голосом, – Я решила уйти из больницы, чтобы найти еду. Иначе мы просто умрем от голода. Ты не беспокойся за меня – я завтра приду.
И она, поцеловав сына, направилась к двери. На мгновенье обернулась на пороге, улыбнулась вымученной улыбкой, приветливо махнула рукой, вышла на улицу и – навсегда………… ………
На другой день мать не пришла. Не было ее и на третий, а на четвертый. Утром Букэ услышал чей-то стук в оконную раму. Взглянув, он сразу узнал соседку по ночлежке. Мальчик кинулся к окну и умоляюще спросил:
– Скажите, где моя мама?
– Она умерла сегодня ночью.
– Умерла… Как – умерла?!- Дыхание у Букэ перехватило.
Соседка что-то еще говорила, но мальчик ее уже не слышал. Он бросился на свою койку и забился в рыданиях. Букэ укрылся с головой, чтобы никто не слышал горького плача. Худенькое мальчишечье тело содрогалось от всхлипов. Несколько дней он не мог успокоиться.
Он лежал, смотрел в потолок, думал невеселую думу, ибо уже дошло до ребячьего сознания, что он – круглый сирота………………………………………..
И вновь наворачивались слезы, и вновь он поворачивался лицом к стене, накрывался с головой одеялом, и невыносимая взрослая тоска сжимала детскую грудь, перекрывая воздух.
НА ПОЛЯ
…
Теперь он один

Из главы 28 Семья БЕКЛЕР: РАХЕЛЬ (мать), ХАЮНЯ, НЕХАМА, ЕММАНУИЛ (её дети), СЛУВА (бабушка), СЕНЕЧКА (племянник) в ГЕТТО «Мертвая петля». Один