Мои воспоминания
Подготовила к печати Малка Шекин
Я выросла в интернациональной семье. У меня мама еврейка, а папа украинец. Между еврейскими мамиными родными и украинскими папиными сложились тёплые дружеские отношения. Это особенно проявилось в годы второй мировой войны.
Моя мама, Розалия Сроль-Нохимовна, была родом из зажиточной еврейской семьи. Её отец, мой дедушка, Сроль-Нохим, до революции на паях с компаньоном в родном городе Ромны Сумской области содержал конфетную фабрику, мельницу, мыловаренный и конный заводы. Он был высокообразованный человек. Его растила бездетная тётя, которая жила в Варшаве. Там он закончил экономический, историко-философский и теологический факультеты Варшавского университета. После революции он был раскулачен и спасаясь от репрессий, в 30-х годах бежал с семьёй в Крым, поселился в деревне Курман-Кимельчи (ныне станция Урожайная), вступил в колхоз и вначале работал бухгалтером. Т.к. он был религиозным человеком, то категорически отказывался работать в субботу, за что его перевели в пастухи. Бабушка Рахель также работала в колхозе и вела домашнее хозяйство, производила молочные продукты на продажу. Кроме мамы у них были ещё две дочери, Хася и Люба, а также сын Мордехай. К началу войны в Курман-Кимельчи с ними жила только младшая дочь Люба.
Мордехай учился в Крымском медицинском университете, который располагался в Симферополе. Хася в это время с мужем и детьми также жила в Симферополе. Её муж Исаак Сапожников после окончания Московского Плехановского института, экономического факультета, был направлен на работу в Казахстан в город Кзыл-Орду. Там у них родилась дочь Светлана. Исаак отработал установленный срок, и семья вернулась в Симферополь, где Исаак начал работать заместителем начальника курортторга Крыма. В 1940 году у них родился второй ребёнок, сын Арнольд.
С начала войны Исаака призвали на фронт. Перед уходом он посоветовал Хасе уехать с детьми в Кзыл-Орду. Она первая уехала из Симферополя. Мордехай эвакуировался вместе с мединститутом, в котором учился, также в Кзыл-Орду. С ним в Кзыл- Орду уехали бабушка Рахель и Люба. Не помню по какой причине дедушка задержался в Крыму. В течение двух месяцев бабушка ежедневно ходила к поезду в надежде встретить его. Он в последний момент сумел перебраться на Кавказ, а оттуда в Казахстан. В 1943 году в эвакуации дедушка заболел крупозным воспалением лёгких и умер. Из-за отсутствия лекарств его не смогли спасти. Он похоронен в Кзыл-Орде. К сожалению, после войны никому из нас не удалось навестить его могилу, но мы часто тепло вспоминали его. Мир праху его.
В Крыму жила дедушкина сестра Эстер, очень красивая женщина. Она не смогла эвакуироваться. Один немец принуждал её к сожительству, но она воспротивилась. В отместку на её глазах расстреляли шестерых её детей, а саму привязали к лошади и тащили уже мёртвую 10 км до Джанкоя. Это был излюбленный садистский приём фашистов.
Родители папы, бабушка Пелагея Ивановна и дедушка Степан Игнатьевич жили в Харькове. Там же жила их дочь Ксения со своей семьёй и младшая дочь Анна. Родом папины родители были из Белоруссии, из деревни Шиповичи возле города Кобрин. Тогда это были польские земли. У Степана Игнатьевича был бунтарский характер, горячий нрав. В молодости на него оказали влияние веяния революции, бродившие по стране в период Первой Мировой Войны. В 1914 году он поджёг имение пана Шандурса, был за это осуждён и отправлен с группой политзаключённых этапом в Сибирь. По дороге они убили конвоира, бежали и добрались до Архангельска. Там мой дедушка поступил докером на американское судно и отплыл в Америку. Бабушка с двумя детьми (папе было 4 года, а тёте Ксене 1,5 годика) после случившегося не могла оставаться в деревне и подалась к своей сводной сестре Ирине в Кривой Рог. Нелегко ей было с двумя малыми детьми в дороге. Приходилось работать у людей (стирать, работать на огороде и др.) чтобы прокормиться.
После революции дедушка вернулся в Россию, нашёл бабушку с детьми и уговаривал её уехать в Америку. Но она категорически отказалась. Так дедушка остался в Кривом Роге, был активистом, вступил в партию большевиков и был первым председателем революционного комитета города Кривой Рог. Когда я была ребёнком, бабушка показывала мне американскую фотографию стачки в Чикаго. На ней среди толпы был дедушка. Бабушка также была членом партии в течение 10 лет. Но потом решила выйти из партии. По характеру она не была общественницей, больше занималась домашним хозяйством. Когда и как они оказались в Харькове, я не знаю. К началу войны Степан Игнатьевич был заместитель министра транспорта Украины по грузовым перевозкам.
А наша семья перед войной жила во Львове. Папа закончил институт железнодорожного транспорта и после присоединения западной Украины к Советскому Союзу работал начальником железнодорожной станции Тернополь. Летом 1937 года родилась я. Мама училась в харьковской консерватории по классу пианино, но не закончила её по семейным обстоятельствам. В 1939 году папу перевели во Львов главным инженером депо Запад Львовской железной дороги. Так мы оказались во Львове.
Мы жили в большом трёхэтажном доме на улице Городецкой, который до присоединения западной Украины к Советскому Союзу принадлежал Меиру и Басе Мирлярдам. Дом был конфискован советской властью. В доме было 15 квартир, одну из которых занимали бывшие хозяева. Квартира, в которой жили мы, располагалась на втором этаже. У нас была прекрасная квартира, потрясающая дубовая мебель, мамин большой венский рояль, часы от пола до потолка с боем и т.д. На первом этаже располагались продуктовый и хлебный магазины, также принадлежавшие бывшим хозяевам. Это была бездетная пара, очень религиозная. Незадолго до войны они взяли к себе на проживание племянника Гришу Гриф и племянницу Броню Грин. К началу войны Гриша достиг призывного возраста и был призван в армию, а Броня работала продавщицей в их магазине.
Началась война. Львов начали бомбить сразу. Надо было спасаться. Мама считала, что хороших евреев не убивают, и не хотела уезжать. Но папа сказал: «Роза, если ты самостоятельно не поедешь, то я тебя свяжу и насильно с Беллочкой отправлю». Он работал на железной дороге и знал обстановку. В западной Украине было много пианерских лагерей. По приказу руководства страны прежде всего детей отправляли на восток.
Уже на второй день войны, 23 июня вместе с ними папа отправил нас в Харьков к своим родителям. Из документов мама взяла только моё свидетельство о рождении. Нас провожала Броня. В вагоне папа попросил её подержать на руках меня, пока он будет грузить вещи. Вдруг без предупреждения поезд тронулся, и Броня уехала вместе с нами. На первой остановке она вышла, чтобы вернуться во Львов. Однако, на запад поезда уже не шли, а только на восток. Броня каким-то поездом уехала на восток и добралась до Сталинграда. Во время войны случайно в Сталинграде её встретил мой папа. А её большая родня, 17 человек, остались на оккупированной территории и были расстреляны в лесу в местечке Стоянов Львовской области. Об этом ей рассказали свидетели после войны. Мы всю жизнь дружили с Броней, для нас она была близким, более чем родным человеком.
На третьем этаже жил поляк, машинист паровоза. К нему обращались «пан Тарас». У него была слепая жена, еврейка, очень красивая, и двое деток. После войны он рассказывал маме, как их забрали в гетто и как он первое время ходил к воротам гетто, чтобы их увидеть и что-нибудь передать. В один из дней он их не застал, их уже расстреляли.
Меир и Бася не успели или не захотели эвакуироваться. Немцы расстреляли их на чердаке собственного дома.
Мы ехали со Львова в Харьков 9 суток. За Тернополем начался обстрел с самолётов. В одном из налётов все выбежали из вагонов и прятались в кукурузном поле. Мама рвссказывала, что она нашла ямку, положила меня туда и накрыла своим телом. Она надеялась, что если её убьют, то я вылезу, меня кто-нибудь найдёт, и я останусь жива.
Когда ехали по западной Украине, то слышали в свой адрес всякие гадости. Стоило оказаться на территории восточной Украины, отношение жителей резко изменилось, женщины приходили к поезду, приносили молоко, сметану, картошку, старались подкормить, особенно маленьких детей.
В Харьков приехали грязные, завшивленные, голодные. Папины родные приняли нас очень хорошо, обмыли нас, вытаскивали вшей из волос, кормили. У них мы пришли в себя после ужаса дороги. В Харькове мы прожили два или три месяца. Вскоре мы получили открытку от бабушки Рахели из Кзыл-Орды, в которой она звала нас туда. Немцы приближались, надо было уезжать из Харькова. Наши украинские родные уехали на Урал в город Сорочинск Чкаловской области к родственникам мужа дочери. А мы с мамой товарным поездом поехали в Казахстан к бабушке Рахили.
Это была трудная и долгая дорога. Я её не помню, но мама рассказывала, что на протяжении месячного пути на каждой станции из вагонов выносили трупы. Люди умирали от голода, болезней, травм. Я также не помню жизнь в Кзыл-Орде, в памяти остались только несколько фрагментов быта:
- что жили впятером в одной комнате, мы с мамой, бабушка Рахель, тётя Люба и... - что какое-то время мама работала поваром,
-что однажды маму послали за продуктами, она долго ехала по степи на подводе, запряженной лошадью. Вдруг встречный путник велел ей разворачиваться, т.к. впереди находился лепрозорий,
-что какое-то время мама работала в финотделе,
-что когда мама работала, меня смотрела бабушка.
В начале 1943 года папа прислал маме вызов с фронта. В ансамбле Второго Украинского Фронта, второй воздушной армии, в/ч 62345 требовался концертмейстер. Мама не хотела оставлять меня и уговорила начальника санитарного поезда, которым добиралась до места назначения, разрешить взять меня. Так я была с мамой при ансамбле до конца войны. Иногда меня досматривал папин денщик, очень хороший добрый человек. Победу мы встретили в Австрии и оставались там по месту папиной службы.
У моей мамы до войны была подруга, Мария Яковлевна, прекрасный стоматолог. Она была наполовину полька, наполовину украинка, замуж она вышла за еврея. И вот во время войны, когда евреев сгоняли в гетто, она тоже пошла в гетто с мужем. После войны её мать рассказывала, сколько ей стоило золота и сил, чтобы вытащить дочь из гетто. Муж сгинул то ли в гетто, толи в концлагере. Мать надеялась, что дочь никогда в жизни не свяжется больше с евреями. Но после войны дочь снова вышла замуж за еврея Давида Эдельмана. Это была прекрасная пара. У них родились двое детей. Я хорошо их знала. К сожалению, второй муж рано умер от рака печени.
Я вспоминаю ещё один случай, когда украинка Стефа (мы познакомились после войны) прятала своего мужа еврея. Он выжил, у них родились дети, одна из их дочерей, Гладких Михалина Михайловна, сейчас живёт в Израиле.
Я могу много рассказать интересного о себе и моих родственниках.
У моей мамы был троюродный брат рэб Довид Ханзин, который в 1935 году уехал из Москвы в Палестину пароходом из Одессы. Его провожал старший брат Мордехай. Как только он отошёл от причала, его тут же забрали и осудили на 10 лет лагерей. А Довид стал в Палестине, а затем в Израиле, главным равином Петах-Тиквы. Когда мы с мамой репатриировались в Израиль в 2001 году, мама встречалась с ним и со всей его многочисленной семьёй. Нас пригласили на свадьбу его внука. Когда Довид увидел маму, он воскликнул: «Рэйзл, Рэйзл!». Все обратили на нас внимание, начали нас расспрашивать. Мы ведь были свежими олимами. К счастью, на свадьбе оказались несколько человек русскоязычных. Сейчас две его правнучки живут в Ашдоде.
С конца 20-го столетия, начала 21-го почти вся мамина родня выехала в Израиль.
