: Фото. Подпись: Иосиф Сигал

На поля:
Мир истерзанный, мир победивший
Был очищен от чёрной чумы.
Все народы считали погибших...
Уцелевших считали лишь мы.
ВРУБКА: На поля.
Я долго молчал. Тяжело не только рассказывать, но даже просто вспоминать. Сейчас, когда нас, живых свидетелей Катастрофы осталось не так уж много, а голоса антисемитов все громче и беззастенчивее лгут о том, что ничего этого не было, разве можно молчать? Да, господа! Фашисты убивали не только евреев. Но людей всех других национальностей убивали как врагов, а евреев уничтожали только за то, что они евреи. Это и есть геноцид.
Вот, 3 апреля этого года мне – 85 лет. Я имею право говорить. И пусть нелегко вспоминать, я обязан рассказать людям о зверствах фашизма, о печальной судьбе моей семьи. Вместе с теми, кто готов меня выслушать, я пройду по той дороге смерти с болью в душе хотя бы ради того, чтобы те, кто пришел и еще придет в этот мир, больше не шли по этой дороге. Пусть будет их путь светлым и мирным.
Сигал Иосиф
Малолетний узник гетто.(1941-44гг) Сегодня ему 85 лет. Живет в Израиле (г . Ашдод). Активный участник «Группы Милосердия»
МЫ – ЖИВЫЕ. И МЫ ГОВОРИМ.
1. Гетто.
Гетто, для евреев села Песчаное (Одесская область) организовали, между прочим, не немцы! Они вошли в село в августе 1941 года, навели там свой фашистский порядок, оставили своих, т.н. «наместников». Предоставили румынской полиции стали хозяйничать, а немцы пошли дальше, «завоевывать мир». Под гетто опоясали колючей проволокой бывшую улицу (!) – Ленина. Все по известной, раз и навсегда выработанной схеме: желтые шестиконечные звезды на груди и спине (Чтобы легче целиться?), принудительные изнуряющие работы для людей старшего возраста. Голод. Холод. Безнадежность. Унижения.
В январе 1942 года ночью нас выгнали на площадь. Стоял лютый мороз. Мы не успели даже, как следует, одеться или взять с собой хоть какие- то вещи. Среди толпы таких же несчастных, как мы, наша семья из 12 человек ничем не выделялась. Папа Исруль, мама Мася, бабушка Циля, еще тетушка – мамина сестра. Остальные восемь – мы, дети. Мне13 лет, а младший Абрамчик – совсем еще грудной младенец. У папы сильно болела раненая еще в Первую Мировую войну нога. Мы простояли до утра. Нам не разрешали уйти с площади даже по естественной надобности. Мама шепнула мне, пока было еще темно:
- Попробуй, может, сможешь. Проберись в дом, там мука осталась.
Получилось. Я улизнул от охраны, в темноте, как попало, набил карманы мукой и вернулся на площадь к семье. В дальнейшем это помогло нам хоть как-то продержаться. Мы простояли на площади еще один день. Старики, женщины, дети. Когда появились телеги и людей стали грузить на них, казалось, что это спасение: хоть какая-то ясность, какое-то изменение, а не изнуряющее замерзание на одном месте. Кого-то погрузили, кто-то шел пешком. Неизвестность шла вместе с нами. Куда нас ведут? Что будет с нами? Долго ли еще продлится этот изнуряющий путь? По дороге оставляли замерзших. Моя сестра Бетя отморозила пальцы на ногах. В дороге мы ничем не могли ей помочь. А когда через двое суток глубокой ночью нас выгрузили в какие-то бараки, мы только на рассвете поняли, что теперь наш дом - бывшие недостроенные свинарники. Бетя сняла сапоги. Ноги были черные. Среди нас оказался еврей фельдшер. Он сказал, что пальцы надо ампутировать. Иначе начнется гангрена. Это смерть. Я не в силах рассказывать об этом подробно. Нож. Никакого обезболивающего… Кто-то как-то нашел способ добыть у местного лесника барсучье сало. Помню только, что это был обмен, оставивший семью без многих вещей, необходимых для выживания. Но маленькая баночка этого зелья спасла ноги Бети. Хотя, конечно, она осталась на всю жизнь калекой.
2. Свинарники.
Село, куда нас привезли, называлось Ободовка. (Винницкая область) Оно находилось довольно далеко от основных населенных пунктов. Здесь не было даже воды. Мы прибыли сюда не первые. До нас тут уже существовали евреи, согнанные сюда из других из других мест В бараках свирепствовал тиф. Живые и мертвые лежали вместе. Поэтому нам пришлось в первые же минуты искать себе места буквально на ощупь. Теплый - живой. Не трогать! Если нащупывали холодное тело, значит, его можно вынести и занять это место. Прошел день, снова наступила темень. Места были найдены, мы, уставшие после дороги, свалились, кто, где смог. Но в эту первую ночь нас оглушило зверское нападение местных полицаев. Они избивали изнуренных людей, требуя спрятанные драгоценности и золото. К утру они, наконец, ушли. Начались ночи, заполненные поисками пищи и воды. Выкапывали в поле мерзлую картошку и бурак. Сестра Рая умерла. Голод и тиф косили людей.
И тогда мы собрались всей оставшейся семьей и решили: Надо бежать. По сути, убежать не составляло большого труда. Охраны почти не было. Полицаи и фашисты понимали, что изнуренные голодом, морозом, тифом люди не решатся на побег, а если и решатся, то далеко не уйдут. За месяц нашего прозябания моя старшая сестра Поля сумела найти знакомого старика среди свободного населения, и ночью он отвез нас до местечка Бершади.

3. Дорога «домой».
Там нам помогла учительница местной школы украинка тетя Мария. Она нашла нам место, спрятала. Несколько дней мы просидели в клуне. Кругом были фашисты, а мы сидели тихо, никуда не выходили. Учительница приносила нам поесть. Через несколько дней мы поняли, что пора уходить. Нельзя было так долго злоупотреблять
Добротой женщины, приютившей нас, несмотря на смертельный риск лишиться жизни за укрывательство евреев. Мы решили пробираться в своё село Песчаны. Ведь там был наш дом. Шли только по ночам. Днем прятались, где придется. Несколько суток мы были в пути. Старшие дети несли маленьких. Голодные, в одежде, совершенно не пригодной для долгих ночных переходов по заснеженным морозным дорогам, мы с риском быть пойманными полицаями или немцами, вынуждены были тем не менее, обращаться к людям за помощью. Конечно, делали мы это крайне редко и очень осторожно. Встречались такие, которые жалели детей и измученных наших родителей, давали что-то поесть. В дом обычно не пускали, это слишком рискованно.
И вот – мы в своем селе Песчана. Дом наш представлял теперь печальное зрелище. Разграблен подчистую. Надеяться, что нас не загонят тут же в гетто, бесполезно.
4. За колючей проволокой.
Конечно, мы сразу же оказались за колючей проволочной оградой. Конечно, это были не тифозные свинарники. Но по - прежнему нас мучали проблемы с водой. Колодец был по ту сторону гетто. За водой выпускали стариков. Видимо, с таким расчетом, что они-то никуда не сбегут: не те силы: еле двигаются, а кроме того, старики не оставят своих без воды. По скользкой, тяжелой дороге хоть ползком, но вернутся в гетто. Страшно смотреть на эти измученные, еле передвигающиеся тени, несущие воду в гетто. Нас не переставал мучать голод. Можно осторожно, вдали от охранников выменять на еду что- нибудь из остатков одежды у местного населения. Но в чем самим-то ходить в такую стужу? К тому же, как только мы вернулись в гетто, меня свалил тиф, видимо, я принес его еще из свинарников. Хорошо, что об этом не дознались немцы. В противном случае, меня бы просто пристрелили, чтобы пресечь распространение заразы.
В селе к тому времени расквартировалась рота румын. Однажды их комендант отмечал свой день рождения. Комендант распорядился привести из гетто людей, работа нашлась всем. Бабушка Циля замечательно пекла. Её и еще других евреев расчетливый именинник решил не расстреливать: «Пусть поработают на меня. Расстрелять я их всегда успею». Я и мой товарищ стали работать у коменданта в конюшне: чистили лошадей, кормили их, а потом выполняли все, что прикажут. За работу получали объедки. Мы все несли все в семью, чтобы как-то спасти всех от голода. Мама пекла и шила, девочки вязали. А старшая сестра Поля стирала белье у румынов. Нас, голодных, грязных, оборванных, обессиленных болезнями и тяжелой, работой, часто проверяли на честность: оставляли, будто бы без присмотра, еду, одежду, какие-то вещи, а то и мелкие деньги, потом наблюдали, возьмем или нет. Но мы – то знали, чем может закончиться присвоение хотя бы даже ничего не значащей, не стоившей ничего собственности немца. Несмотря на то, что, по сути, это все появилось у хозяина в результате ограбления тех же еврейских домов, малейший проступок еврея карался смертью. Потом нашего папу забрали на строительство моста в селе Варваровка Николаевской области. На этих работах он отморозил ноги. Вернулся уже инвалидом. Долго не мог ходить.
5. Расстрелы.
Если тебе едва 14 лет, и ты после долгих лет мучительного существования под властью фашистов все еще надеешься, что когда-нибудь это закончится, только бы выжить, только бы вынести все эти нечеловеческие издевательства, унижения, бедствия, то как забыть, что тебя выводят на лесную поляну, наставляют на тебя оружие… И ты понимаешь, что вот сейчас не станет этого леса, не станет света, не станет тебя. Навсегда.
Еще минуту назад ты ехал на подводе, вез веселою компанию гогочущих немцев, поддавших по какому-то случаю. Тебе велели остановится: Господа надумали сфотографироваться на фоне такой экзотической лесной неухоженной природы.
Они углубились в лес . А к подводе откуда-то сзади появилась группа добровольцев, содействующая немцам. Один из них остановился совсем рядом с тобой, пристально глядя в твое мальчишечье лицо, разгоревшееся от мороза и быстрой езды, дыша на тебя тяжелым душным дыханием:
- Ты жид?
И что толку было молчать или отрицать…
- Вставай, пошли.
Ты пошел. Он велел тебе остановиться у дерева на поляне, щелкнул перезарядкой. Ты успел подумать: «И вправду говорят, что перед смертью за мгновение вся твоя жизнь может промелькнуть в сознании». Да и то! Чему тут удивляться, долго ли вспомнить такую короткую жизнь. Успел еще подумать: «Маму жаль. Переживет ли она потерю еще одного ребенка?».

Я не слыхал, как звал меня возвратившийся с фотоаппаратом немец, хозяин телеги, не заставший меня на месте. Я услыхал его резкое возмущенное:
- Хальт!
Доброволец вздрогнул и опустил руку.
- Вас ист лос? – Хозяин был явно раздражен самоуправством холуя. Ведь это только он, немец, представитель великой нации, ариец голубых кровей имел право решать, когда лишить жизни своего раба.
Доброволец сник, однако промямлил в оправдание, тыча пальцем в свою жертву:
Юдэ! Юде! Паф- паф!
- Найн! – в этом запрете звучало презрение к холую, самоуверенное хозяйское самоутверждение победителя над побежденным, уверенным, что его вещью не смеет распоряжаться никто, кроме него самого.
В феврале 1944 года всех ребят моего возраста и старше собрали Песчаны во дворе скотного двора. Нас держали всю ночь. На утро была назначена акция: расстрел. Причину нам не говорили. И так ясно: потому что родились евреями. А вот почему отменили расстрел, это действительно: по неизвестной причине. Но что стоило нам это ночное ожидание смерти, нам, пацанам, еще не успевшим и понять. Что оно такое: свободная жизнь.
6. Освобождение.
Я часто вспоминал эту великонацистскую спесь на лице моего хозяина, когда после освобождения 14 марта 44 года, проработав в колхозе год, поступил в ФЗО, закончил его, получив специальность штукатура - маляра и работал на восстановлении завода по производству станков, на котором работали пленные немцы. Я не раз напрасно пытался заметить, отыскать хотя бы в одном лице военнопленного намек, остаток гордости своей принадлежностью
к нации, позволившей себе поверить, что она имеет право стереть с лица земли древнейший народ, целый народ.
После войны было не легко жить. Когда в 46 году пошел на работу, жил в общежитии, где в одной комнате проживало 38 человек. Все русские. Один я – еврей. Жестокое было время. Мало того, что карточная система, 700 граммов хлеба – и ни крошки больше. Люди от голода в обморок падали. А к тому же еще обидно и горько мне было, что после всего пережитого в оккупации я натолкнулся на издевательства своих же, русских парней! Выходило, что я для них, как и прежде для румын и немцев, был опять – таки «жид», которого можно и оскорблять. Но теперь я знал, что могу защищаться. Жестоко и по – настоящему! У меня был широкий ремень, намотанный на руку. А между пальцами - лезвие. К концу 47 года нас, наконец, распределили по комнатам в 5-6 человек. Стало легче. А затем и карточной системе пришел конец.
И теперь, когда я давно уже живу в Израиле, на земле возрожденного еврейского государства, когда я опять слышу эти спесивые призывы новоявленных фюреров стереть с лица земли евреев, я знаю точно, что все их «великие идеи» и сумасшедшие посягательства на наше право жить на своей земле в мире и процветании закончатся точно так же, как это уже не раз происходило с врагами еврейского народа. Нельзя допустить повторения Холокоста. Надо помнить каждого, кто попал под его раскачавшееся смертоносное колесо. Надо помнить!