Маленькие заложники большой войны
Яков Басин
Отсутствие документальных свидетельств и, в первую очередь, архивных данных о судьбах детей периода оккупации, о плановом характере геноцида детей со стороны нацистов для сокращения биологического потенциала населения оккупированной территории серьезно усложняет работу исследователя. И все же есть одна категория детей, по которой эти данные, пусть и в небольшом объеме, все же сохранились. Это – дети, воспитанники детских домов, изоляторов, детских приемников и иных сиротских учреждений.
В основу данной работы положен авторский цикл публикаций в республиканской газете «Звязда» (Минск, 1995 г. на белорусском языке): «Маленькие заложники большой войны», «Расстрелянное детство», «Сиротство в паутине свастики» и «Обиженные войной и обществом» (1 – 4 февраля 1995 г.).
1
«Что есть у нас дороже наших детей? Что есть дороже у любого народа? У любой матери? У любого отца? А кто подсчитает, сколько детей уничтожает война, которая убивает их дважды? Тех, кто родился, и тех, кто мог бы, кто должен был прийти в этот мир... Ребенок, который прошел через ужасы войны, ребенок ли это? Кто вернет ему детство?»
Так писала Светлана Алексиевич в предисловии к своей документальной повести «Последние свидетели». Именно так, последними свидетелями назвала она тех, чье детство оказалось растоптанным тяжелой поступью Второй мировой войны – самой жестокой и кровопролитной войны в истории человечества. Кто, выжив в этой кошмарной мясорубке, на всю жизни сохранил в себе страх, въевшийся во все поры, униженность и беспомощность. Кто умер, так и не познав счастья материнской ласки. Кто и спустя десятилетия, в далеко не старческом возрасте, страдает от нажитых в те, детские годы болезней и ран. Они, бывшие дети войны, и остались последними свидетелями самого дикого преступления ХХ века – массового детоубийства.
«... Мы были постоянно голодными и полуобутыми, – пишет в своих воспоминаниях москвичка Лариса Лозовая, – ступни ног были в трещинах, и за мной на полу оставались следы крови. На правой руке с внутренней стороны что-то делали, остался рубец до настоящего времени. В результате на этой руке вырезали опухоль. Нас заставляли подолгу сидеть на ведре. У меня выпадала прямая кишка, я ложилась на пол и сама себе заталкивала ее назад. Нас били плеткой, когда мы ложились спать, и запрещали кричать при этом.
Очень хорошо помню двух парнишек – Эрика и Юру. Они не могли ходить и даже стоять на ногах. Я становилась на карачки и перевозила их по очереди из комнаты в спальню. У них было ночное недержание мочи, за что их каждое утро били. У Эрика, как выяснилось после войны, была последняя стадия рахита – большой живот, большая голова и скрученные маленькие ножки, поэтому он не мог ходить. Он постоянно жаловался на головные боли. Умер в 25 лет. Вскрытие показало множество рубцов в мозгу, и врачи говорили, что это – от ударов по голове.
Летом мы ели траву и цветы во дворе, а зимой ели снег. Мы постоянно голодали. А еще было постоянное чувство страха. Когда я пошла в школу, меня освободили от письма, потому что у меня тряслись руки, и я осталась на второй год. После детского дома я несколько лет лечилась у невропатолога. Я до сих пор страдаю от головных болей. К сорока годам я потеряла все зубы. Часто бывают нервные срывы...» [1].
«В черных шинелях к нам в детдом приезжали немцы,– вспоминала минчанка Анна Гуревич. – Правда, когда они брали кровь, они были в белых халатах, но белые халаты не запомнились. Запомнилась черная форма... Когда мама забрала меня из детского дома, через два дня, в воскресенье, мы пошли с ней на рынок. Там я увидела милиционера и забилась в истерике, закричала: «Немцы!..» После этого два дня не выходила на улицу...» [2].
«Иногда некоторых детей отправляли в отдельно стоящее здание, – вспоминал минчанин Михаил Леонович. – Происходило это по ночам: входит воспитательница, с ней – солдат или даже два (случалось, полицаи), освещали спальню фонариками, забирали нужного им ребенка под номером – заспанного, из постели. Назад никто не возвращался...» [1].
Что же это за место было такое, где детей били плеткой и запрещали кричать при этом? Где это у маленьких детей брали кровь и уводили по ночам туда, откуда не было возврата? Где это дети от голода ели траву и, страдая от рахита, даже не могли ходить? Где за ночное недержание мочи избивали?
Этим местом, оказывается, был Минский детский дом-ясли N1(3), где находились в годы оккупации Лариса Лозовая, Анна Гуревич и Михаил Леонович. Правда, Ларису и Аню знали там иначе: Лариса Чернушева и Аня Патеко. Родителей девочек никто не видел, имя свое они знали, а фамилию им придумал персонал: Ларисе – по внешнему виду, Ане – по записи на бумажке, которую всунула ей в кармашек мать перед тем как подкинуть в детский дом.
То, о чем написали Лариса, Аня и Михаил (можно привести еще ряд свидетельств), невозможно читать без волнения, но, к сожалению, в существующих ныне правилах по установлению фактов, касающихся периода оккупации, воспоминания уже не являются историческим свидетельством. На Нюрнбергском процессы они еще признавались свидетельствами. И в процессе по делу Эйхмана также. А в тех кабинетных судилищах, через которые в недавнем прошлом вынуждены были пройти многие жертвы нацизма – нет. Мало ли чего там напридумывают эти люди – в годы войны им и было всего ничего, а сейчас они могут получить ряд социальных благ! И хоть блага эти мизерные – все равно не дадим!
2
Материалы о геноциде детского населения на оккупированной территории появились уже в первые месяцы после освобождения Беларуси от фашистов, однако эта тема долгие десятилетия оставалась одной из наименее изученных, да и сейчас в ней можно обнаружить множество «белых пятен». Фундаментального научного исследования, которое было бы специально посвящено этой теме, пока не создано, хотя публицисты собрали огромный фактический материал [2].
Отдельные факты можно обнаружить в документах Чрезвычайной следственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их соучастников, в энциклопедических, справочных изданиях [3], в книгах, посвященных Холокосту на территории Беларуси [4], но все они носят достаточно разрозненный и хаотичный характер. Проблема эта, в первую очередь, нуждается в своем систематизаторе. Литературы о судьбах воспитанников детских домов на оккупированной территории практически не существует вообще.
Геноцид детского населения на оккупированной территории был частью единого проекта уничтожения миллионов граждан СССР по так называемому генеральному плану «Ост». Дети чаще всего разделяли судьбу своих родных и близких. Материалы Чрезвычайной комиссии позволяют более или менее представлять себе масштабы гитлеровских злодеяний. По данным на сентябрь 1944 г. из 33087 детей школьного возраста, которые проживали в Минске до начала войны, в наличии оказалось только 11000. Аналогичная ситуация была в Минской области. Например, в Бегомльском районе из 7774 детей школьного возраста выжило 4066. По данным на 1 марта 1945 г. в Брестской области за годы оккупации погибло 44953 детей и подростков.
О том, что геноцид детей осуществлялся с ведома властей и по определенному плану, свидетельствуют документы, обнародованные на Нюрнбегском процессе. Например, в меморандуме от 2 мая 1941 г. под заголовком «Результаты обсуждения с государственными секретарями «Плана Барбаросса» говорится: «Первое: война может продолжаться только в случае, когда все вооруженные силы на третьем году войны будут обеспечиваться питанием из России. Второе: нет никакого сомнения в том, что в результате этого многомиллионное население умрет голодной смертью, когда мы возьмем от страны то, что нам необходимо».
Дети войны... Это особенная категория людей – людей с покалеченными судьбами, нереализованными возможностями, людей, которые чаще всего рано ушли из жизни. Из всех детей, которые в годы оккупации находились в детских домах и других сиротских учреждениях Беларуси, к середине 1990-х гг. откликнулось только 140, а их через один только детдом-ясли N1(3) в районе станции Козырево, на окраине тогдашнего Минска (ныне – район камвольного комбината) прошло более 500. А сколько их было уничтожено, вывезено на работы в Германию? Сколько погибло в пунктах сбора крови для немецких госпиталей, во время медицинских экспериментов? Сколько умерло от болезней, полученных в болотах во время блокад партизанских зон?
Судьба бездомных детей в годы оккупации была печальной. Газета «Минскер цайтунг», которую выпускали оккупационные власти, так писала о детях, которые ведут бродячий образ жизни: «В любую погоду они живут под открытым небом и занимаются бродяжничеством... Каждый состав, который приходит на вокзал, осаждается бездомными. Это дети от 5 до 12 лет».
До конца войны значительная часть таких детей погибла. Немцы вели на них подлинную охоту. Вот рассказ очевидцев Марии Готовцевой, Марфы Орловой и Фени Лепешко:
«... Весной 1943 года в одном из разрушенных совхозов Минской области, недалеко от города, нашли целый барак с детьми. Они были брошены на произвол судьбы. Селяне приносили им подачки. Семилетние наблюдали за трехлетними. Многие из них погибали от голода и холода.
Немцы ворвались в барак и первым делом стали спрашивать, не еврейские ли это дети. Дети были настолько слабыми и маленькими, что не могли им ответить. Не добившись толку, гестаповцы... отправили детей на Минский вокзал. Тут дети без еды и воды страдали двое суток. Трое из них хотели удрать в город, но немцы их пристрелили.
Известие о том, что немцы продают на вокзале детей, облетело город. К вокзалу потянулись сочувствующие женщины. Это был невероятный аукцион. Немцы сбывали маленьких по 25-30 марок. Когда большинство детей было продано, немцы стали продавать сирот по 10 марок...» [1].
Даже тогда, когда судьба войны была решена и гибель гитлеровского режима не вызывала сомнений в самой Германии, о чем свидетельствует, в частности, заговор против Гитлера, государственный механизм по воплощению в жизнь плана «Ост» не прекращал своей работы. Вот выписка из секретного меморандума от 12 мая 1944 г., оглашенного на Нюрнбергском процессе:
«Армейская группа «Центр» предполагает отправить на территорию империи 40-50 тысяч подростков в возрасте от 10 до 14 лет. Эта акция предназначена не только для того, чтобы предупредить усиление военной мощи врага, но также сократить его биологический потенциал в будущем».
Какое количество детей погибло в годы оккупации, мы, вероятно, уже никогда не узнаем. Определить точную цифру невозможно. Но есть другая цифра, и ее привела в своей книге «Последние свидетели» Светлана Алексиевич: «Во время Второй мировой войны погибло тринадцать миллионов детей». На территории Беларуси в годы оккупации погибло не менее двух с половиной миллионов мирных жителей. Треть из них – дети и подростки. 5454 белорусских деревень было уничтожено вместе с жителями (полностью и частично) [5]. Треть погибших – дети и подростки.
"Кто сейчас скажет, сколько среди них было русских, белорусских, сколько детей польских или французских?» – спрашивает писательница и сама заканчивает мысль: «Погибли дети – граждане мира».
3
На мемориальной стене в Хатыни выбито название деревни Домачево Брестского района. Осенью 1942 г там были уничтожены все воспитанники местного детского дома. Вот как об этом свидетельствует Акт «Об уничтожении детей Домачевского детского дома немецко-фашистскими захватчиками в июне 1941 – сентябре 1942 г., составленный 35 ноября 1944 г.
«В 1941 г. в детском доме находилось 100 детей русской, белорусской, украинской, еврейской и польской национальностей в возрасте от грудных детей до двенадцати лет... 15 детей еврейской национальности в возрасте от 2 до 12 лет из детского дома были помещены в гетто, а затем 14 из них расстреляны.
... 23 сентября 1942 г. около 7 часов вечера во двор детского дома прибыла пятитонная машина с вооруженными немцами в военной форме. Старший из группы немцев, Макс, объяснил, что детей повезут в Брест, и приказал посадить детей в кузов автомобиля. В машину посадили 55 детей и воспитательницу Грахольскую Пелагею... [Затем они] были вывезены в направление станции Дубица, 1,5 км от деревни Леплявки. На пограничной древо-земляной точке, размещенной на расстоянии 800 м от реки Западный Буг, автомашина с детьми остановилась. Дети были раздеты... и расстреляны...»
Подвиг великого педагога Януша Корчака, погибшего вместе с воспитанниками Варшавского детского дома, сотрудница Домачевского детского дома Пелагея Грахольская повторила буквально спустя месяц после него. Свидетели, сотрудники детского дома рассказывали, что, когда детей начали вывозить, Пелагея сказала: «Что будет с ними, то будет и со мной», и пошла с детьми в автомашину. С детьми вместе и погибла [6].
Уничтожению подлежали не только дети «расово неполноценные» (евреи и цыгане), но и страдающие психическими отклонениями и с физическими недостатками. «После создания гетто в детдом постоянно подкидывали еврейских детей, – писали в совместных воспоминаниях минчане Зинаида, Галина и Михаил Голянтичи, воспитанники все того же детского дома на ул.Газетной (стация Козырево). – Узнав об этом, немцы наладили ночные рейды. Приезжали в детский дом в 2 часа ночи. Подъезжал закрытый фургон, про который мы потом узнали, что это душегубка. Как-то ночью кроме чернявеньких, кучерявеньких (похожих на евреев) забрали детей-инвалидов и вообще со всякими отклонениями. Нам сказали, что детей повезли в другой детдом, и лишь потом мы узнали, что их, уже мертвых, завезли на еврейское кладбище...» [1].
Среди лагерей смерти, созданных фашистами, были и лагеря для уничтожения детей, которые ранее содержались в детских домах. В один из таких лагерей – в литовском городе Алитус, неподалеку от Каунаса – был вывезен Витебский детский дом. На уничтожение были обречены и другие детские дома. Два из них (Семков Городок и Полоцк) были спасены только благодаря специальным операциям партизан, которые в тяжелых условиях создали для этой цели санные отряды.
Герой Советского Союза, командир партизанского соединения Роман Мачульский вспоминал в своей книге «Вечный огонь» (1965), как «весной 1943 года партизанам стало известно, что фашисты под видом прививок от дизентерии хотят испытать на детях некое новое лекарство, изобретенное в Германии». Эта акция была сорвана.
Глубокой осенью 1943 года в Семков Городок снова прибыли фашистские медики, которые хотели брать у детей кровь. Удалось сорвать и эту акцию. Наконец, в первых числах 1944 года стало известно, что воспитанников детского дома собираются вывезти в Германию. И тогда партизаны собрали 50 подвод, необходимое количество одеял, шапок, валенок, платков и под охраной специального отряда вывезли в партизанскую зону 276 детей. Среди вывезенных из Семкова Городка детского дома не было ни одного здорового ребенка: цинга, чесотка, фурункулез, многие были опухшими от голода.
Нередко для спасения жизни детей персонал детских домов должен был проявлять подлинный героизм. Во время ликвидации Полоцкого гетто несколько детей нашло приют в местном детском доме. Когда возникла опасность селекции, этих детей распределили между местными жителями, а позднее и вовсе переправили в партизанскую зону. Все они дожили до освобождения.
С Полоцким детским домом связана история спасения полутора сотен детей местного детского дома. Подвиг это совершили участники подпольной группы «Бесстрашные», действовавшей в городе с августа 1942 г. по февраль 1944 г. Однажды персоналу детского дома стало известно, что немецкие власти собираются использовать детей в качестве доноров. Партизаны бригады имени Чапаева провели операцию по спасению детей. 18 февраля 1944 г. подпольщики вместе со всем штатом детского дома, в котором состояло 38 человек и который возглавлял Михаил Форинко, с помощью старших воспитанников принесли на руках и привели на опушку леса 154 ребенка. Партизаны осторожно сажали детей на санный поезд из 30 подвод и всех переправили... в глубокий партизанский тыл. И сделано это было при условии, что сами партизаны не только находились в сложных условиях «лесной» жизни, но и серьезно нуждались в элементарных предметах жизнеобеспечения, не говоря уже о продуктах питания.
4
Плановое физическое уничтожение детей из организованных коллективов не являлось единственным критерием для определения преступных действий над детьми детских домов, которые могут быть оценены как геноцид. Классическим проявлением геноцида в детских домах были «расовые чистки».
Геноцид еврейских детей – одна из наименее исследованных страниц истории Беларуси в период немецко-фашистской оккупации. Дети гетто гибли вместе со своими родителями во время погромов и при окончательной ликвидации гетто. О целенаправленном уничтожении детей гетто известен, пожалуй, лишь факт уничтожения детского дома Минского гетто. Вот как об этом на основании свидетельских показаний пишет в книге «Десятый круг» писатель Давид Гай:
«На территории [Минского] гетто существовал детский дом. После очередных облав и погромов сирот прибавлялось. Врачом здесь работала Сима Чернис... Кормились скудно. Смертность была высокой. Дети умирали от дифтерита, других заразных болезней. Их заворачивали в простыни и хоронили... Детский дом ОБЕЗЛЮДИВАЛИ дважды: второго марта сорок второго и в апреле сорок третьего. Второй раз окончательно.
... Детей живыми кидали в яму и засыпали песком под душераздирающие крики... Обезлюдевший 2 марта 1942 года детдом стал наполняться: нужно было куда-то девать детей, оставшихся без родителей и родственников. Через год он опустел окончательно» [7].
Статистически детское население (до 14 лет включительно) составляет четвертую часть всего населения. Если же в расчет брать и подростковое население (от 15 до 18 лет включительно), то это количество уже составит треть от общего числа популяции. Учитывая, что на территории Беларуси, по последним данным, было уничтожено около 800 тыс. евреев, легко подсчитать, что среди них было не менее 250 тыс. еврейских детей и подростков.
Исходя из того, что еврейское население составляло от 40 до 85 процентов населения белорусских городов, можно смело предположить, что среди воспитанников детских домов еврейских детей было уж никак не менее половины. Но вполне возможно, что и значительно больше, ибо, узнавая о предстоящих погромах и депортациях, еврейские родители, их соседи, друзья и знакомые сдавали или просто подбрасывали туда детей в хрупкой надежде, что им не дадут умереть.
Персонал присваивал этим детям придуманные имена и фамилии. Детей крестили в ближайших церквах, получая документ о крещении и заветный нательный крестик. Чернявым красили волосы, детей с выраженной национальной внешностью прятали от полицаев и гестаповского контроля, а после отбора на антропологическую экспертизу учили как себя на ней вести. Дети старшего возраста были более самостоятельны и зачастую уходили из гетто сами, пополняя армию бездомных подростков, заполнявших подвалы и развалины. Нередко еврейских детей помещали в детские дома, обеспечив «русскими» документами, члены подпольных антифашистских групп, когда нужно было вывести их родителей из города в партизанские отряды.
Еврейских детей спасало то, что идентификация ребенка по национальному признаку затруднена. Единственным бесспорным признаком еврейства в те годы являлось наличие обрезания у мальчика. Многие бывшие воспитанники детских домов периода оккупации до сих пор помнят, как немцы выстраивали на линейку всех детей и заставляли мальчиков снимать штанишки.
Можно только себе представить, какое количество людей и поныне проживает в наших городах, даже не подозревая о своем еврейском происхождении. Фашисты догадывались, что в детских домах значительное число воспитанников – евреи, поэтому периодически проводили там расовые чистки, практикуя внезапные наезды, чаще всего в ночное время в надежде застать детей и персонал врасплох.
Понятно, что выжило еврейских детей в условиях такого тотального контроля не так уж и много. Чтобы приютить еврейского ребенка даже из очень близкой по довоенной жизни семьи, нужно было обладать изрядной долей даже не смелости, а самопожертвования. Население было предупреждено, что, в соответствии с особым распоряжением властей, оказание приюта и вообще помощи евреям наказывается смертью. Семья, принявшая на воспитание бездомного ребенка, получала на него продуктовые карточки лишь в том случае, если были доказательства его крещения, и он проходил экспертизу на предмет признания «не жидом».
В Минске приказ об изоляции еврейских детей в детских домах немцы издали уже 20 июля 1941 г. Дети, заподозренные в еврейском и цыганском происхождении, подвергались специальной антропологической экспертизе, которая работала в помещении детского дома N5 (Торговая, 24). Ее возглавлял сотрудник СД Ребигер. В состав комиссии входил еще один немец – Кемпе, в обязанности которого входило посещение детских домов и отбор детей для расовой экспертизы. На заседаниях всегда присутствовали директоры детских домов, которые нередко сами являлись инициаторами расовых чисток. Поскольку процедура такого освидетельствования не носила научных характер, случались ошибки в обе стороны: зафиксированы случаи, когда вместе с еврейскими детьми в гетто увозили детей нееврейских и наоборот – еврейские дети оставались живы. За соучастие в геноциде еврейских детей в послевоенные годы некоторые из директоров детских домов периода оккупации были осуждены (среди них – директор детского дома-яслей N1(3) Петуховская) [8].
Документации детских домов того периода практически не сохранилось. Восстановить картину содержания и спасения еврейских детей уже не удастся. Впрочем, это лишь крохотный эпизод в гигантской картине уничтожения четырех с половиной миллионов евреев Восточной Европы, из которых три миллиона до сих пор не идентифицированы ни по полу, ни по возрасту, ни по имени [9].
5
Режим, в котором содержались детские дома на оккупированной территории, напоминал режим концлагерей или, по крайней мере, мест принудительного содержания. «В «Козырево» я попал осенью 1943 года, – вспоминал Михаил Леонович. – Мы, дети, знали, что уход невозможен. Сначала [вокруг детдома] была низкая ограда, потом поставили высокий забор по периметру. Была будка для охранника, потом вооруженная охрана: несколько солдат дежурили круглые сутки. Всем командовал немец-медик..." [1].
Значительное количество воспитанников детских домов были депортированы в Германию на принудительные работы. В этом отношении характерен пример Семков-Городокского детского дома, который в первые месяцы оккупации носил характер трудовой колонии. Дети в нем использовались для ухода за коровами, свиньями, для заготовки кормов и т.д., но после того, как большинство из них достигло 12-летнего возраста, были вывезены в Германию, а подсобное хозяйство было немцами закрыто. Директор Червеньского детского дома Астапенко трижды отправлял детей в Германию. За это преступление (в материалах суда сохранились сведения о 32 отправленных в Германию детях) он был осужден после войны к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества.
Известны также случаи, когда с согласия руководства детских домов мальчиков подросткового возраста обманом и обещаниями втягивали в число воспитанников власовской армии. В частности, 11-12 ноября 1943 г. группа солдат Русской освободительной армии (РОА) во главе с немецким офицером отобрала и отвезла в лагерь РОА 13 юношей из Острошицко-Городокского детского дома и 7 – из Семков-Городокского.
Теперь уже практически невозможно установить точную цифру, сколько же детей прошло через детские дома Беларуси в период оккупации. Пока не удается даже назвать точное число самих сиротских учреждений. В различные периоды численность их была различной. Детские дома исчезают из немецких отчетов вместе с воспитанниками, а потом вдруг возникают какие-то новые, и при этом совершенно не ясно, на основании чего одни называются детскими домами, другие детприемниками, третьи – детскими садами «с постоянным проживанием», а четвертые – и вовсе детскими санаториями. Дети «перетекали» из одного учреждения в другое. К примеру, когда был ликвидирован Ратомский детский дом, его воспитанники оказались в Острошицком Городке.
Анализ сохранившейся документации детских домов периода оккупации показывает огромную текучесть воспитанников. В ходе войны, по мере углубления кризисной ситуации и гибели взрослого населения, число сирот, которые оказывались под патронатом государства, должно было расти. На деле же происходило обратное. Например, по ориентировочным подсчетам, через Минский детский дом-ясли N1(3) за годы оккупации прошло около 500 воспитанников, однако среднее количество детей обычно не превышало 200. Остальные в большинстве своем погибли, и в архиве этого детского дома сохранились свидетельства о смерти с диагнозами «колит», «безбелковый отек (это значит – голод, голодные поносы), «токсическая диспепсия».
Вот выписка из акта обследования состояния учебно-воспитательной работы по Дроздовскому детскому дому от 2 мая 1942 г., которую составил инспектор детских домов Минского района И.Коньков: «...Одеждой, бельем, обувью детский дом обеспечен совсем плохо. Физическое состояние детей во время перехода детского дома в ведение районной управы было почти смертельным».
А вот еще выписки из архивных документов – отрывки из писем директора детского дома в Острошицком Городке, созданного 25.04.1942 г. на базе бывшего туберкулезного санатория, М.Д.Генералова директору детского дома в Семковом Городке И.С.Канойку: «Нужно вывести очаги чахотки, эти страшные искалеченные текущие позвоночники...», «если бы ты присутствовал и посмотрел при медосмотре детей на эти искривленные позвоночники, на массовое гниение желез, на изрезанное чесоткой тело» (29.03.1943)… Состояние с питанием детей весьма тревожное. Вот уже неделя как нет ни грамма ржаной муки... Пока пеку лепешки из ячневой и овсяной муки (30.05.1943)... В детском доме нет ни полена дров. Соль кончается, нет ниток...».
6
Голод как элемент политики геноцида отмечается во многих трофейных документах. Этот фактор подробно описала в своей книге Светлана Алексиевич.
«Продуктовые нормы, которые назначаются для русских, настолько мизерные, что их не хватает для того, чтобы обеспечить их существование, – отмечалось в одном из отчетов имперскому министру по делам оккупированных восточных областей Розенбергу. Ощущение голода – основная тема во всех без исключения воспоминаниях воспитанников детских домов периода оккупации. Вот несколько выдержек:
«Есть мы хотели больше взрослых, видимо потому, что росли. Чтобы было ощущение большего количества хлеба, крошили его и крошки ссыпали в карман, а потом целый день ели по крошке. В сорок пятом в детдоме нам каждому дали конфет в коробках от спичек. Горошек... Это было так много...» (Валя Вырко, г.Полоцк).
«Помню себя в детприемнике... Кормили плохо, давали какой-то хлеб, от которого так распухал язык, что мы не могли говорить. Думали только про еду. Позавтракаешь и думаешь: скорей бы обед. Пообедаешь: скорей бы ужин. Маленькие пролезали под проволокой и убегали в город. Цель у нас была одна – помойка. Какая была радость, когда найдешь шкурку от селедки и картофельные очистки. Очистки ели сырыми...» (Валя Матюшкова, г.Минск). .
«... Суп давали – клецки (мука с опилками). Копались на помойках. Когда меня нашла мама и сняла с меня штаны, я начал плакать, потому что все тело было в больках, а на голове – колтун». (Володя Шацкий, г.Москва) [1].
«Голод занимал все мысли. Мы подбегали к ограде, просили у немцев-охранников хлеба. Иногда они бросали через ограду пряник или конфетку. Что тогда было!.." (Мария Жукова, Минск) [1].
«Вопрос «что б поесть» каждый решал, как мог. Чем-то кормили в детдоме. Бегали к железной дороге, там останавливались воинские составы, что-то подбирали. Почему-то запомнились танкисты в черной форме, звали, протягивали еду, а когда подходили, плюхали кипятком и весело смеялись. Ходили попрошайничать по домам. Смотришь, где дым идет, заходишь. Люди делились...» (Семен Бураков, г.Минск) [1].
Как архивные, так и мемуарные данные прямо свидетельствуют о том, что государство (в данном случае гитлеровское) не только не выполняло своей основной функции в отношении бездомных и осиротевших детей – сохранение их жизни, но и умышленно создавало условия, способствующие скорейшему вымиранию воспитанников детских домов. По сути дела, условия содержания детей в таких учреждениях скорей напоминали лагеря для заложников, чем детские приюты.
Запущенный однажды нацистами механизм уничтожения людей безжалостно перемалывал и беззащитных детей детских домов. Однако преступники при этом старательно прятали следы своих преступлений. Некоторые приказы руководства на совершение злодеяний даже не доводились исполнителям в письменном виде. Вот что, например, рассказывал на суде в Минске начальник полиции порядка Беларуси бригаденфюрер СС Э.Герф: «Еще за несколько дней до войны я был ознакомлен с приказом ставки, в котором указывалось, что войну с Советским Союзом следует считать отличной от всех предыдущих войн и предлагалось на оккупированной советской территории, не останавливаться перед уничтожением женщин и детей, не останавливаться перед уничтожением целых районов. Приказ этот после ознакомления был уничтожен».
О ряде преступных акций первичной документации, скорее всего, не сохранилось. Например, несмотря на богатство литературных и мемуарных данных о том, что на детях в детских домах проводились медицинские эксперименты, прямых архивных подтверждений этому пока не обнаружено. Однако по отдельным детским учреждениям эти факты считаются доказанными, например, по детскому дому в Семковом Городке Минского района, где весной 1943 г. десять немецких врачей под видом профилактических прививок проводили на детях испытания нового лекарства, изготовленного в Германии. Кроме того, у детей брали кровь для немецких госпиталей. Вот что касательно этого вспоминали сами воспитанники детских домов.
«... Немцы гоняли детдомовцев в больницу и брали у них кровь. Обессиленные дети долго потом лежали в хлеву. Тот, кто умирал от большой потери крови, закапывали тут же, за стеной. У меня также взяли кровь и отправили за хлев... Мы были предельно обессилены...» (Таисия Шахметова) [10].
«Очень часто в детдом приходили немцы... По выбору брали детей, подводили к столу и брали кровь. Мы с одной девочкой очень боялись, и после взятия крови спрятались за печкой. Нас искали, хотели взять кровь. Мы плакали, но воспитательница, которая увидела нас, сказала, чтобы мы молчали, и нас не нашли...» (Рая Иванова, г.Минск) [1].
Совершенно ясно, что условия содержания детей в различных детских домах были различные. И все же одно было для них общим: выжить в них мог только один из четырех, потому что именно это и имел в виду план «Ост».
Использованные источники
1. Архив автора.
2. См.: Алексиевич С. Последние свидетели. Мн., 1985; Гай Д. Десятый круг.М., 1991, с.145-313; Левин В., Мельцер Д. Черная книга с красными страницами. Глава «Заглянувшие в смерть. Дети войны». Балтимор, США, 1996. С. 343 – 414; Паулау_ У.П. Дзецi лiхалецця. Мн., 2005.
3. См. «Беларусь у Вялiкай Айчыннай вайне». Энцыклапедыя. Мн., 1990; «Злачынствы нямецка-фашысцкiх акупантау у Беларусi». Мн., 1965.
4. Черная книга (под ред. В.Гроссмана и И.Эренбурга). Вильнюс, 1993, с.106-191; Смиловицкий Л. Катастрофа евреев в Белоруссии 1941-1944 гг. Тель-Авив, 2000, 416 с.; Ботвинник М. Памятники геноцида евреев Беларуси. Мн., 2000, 325 с.
5. Нямецка-фашысцкi генацыд на Беларусi (1941-1944). Мн., 1995, с.30.
6. Карамазин В. Это было в Домачеве. // Неман, 1989, N6, с.126.
7. Гай Д. Десятый круг. М., 1991, с.244.
8. Гуревич А. Судьбы еврейских детей в годы оккупации // Евреи Беларуси. История и культура. Вып.2, Мн., 1998, с.122.
9. Выжутович В. Со свастикой в голове. // Московские новости. 2006, N08, 10-16 марта.
10. Кармазин В. Это было в Домачеве. // Неман, 1989, N6.
|
