Минское гетто
Я Лена Ивановна Антонова родилась в августе 1934 года в Минске в семье рабочих. Родители – Иван Николаевич Антонов и мать Геня Моисеевна Шовман работали на кожгалантерейной фабрике имени Куйбышева. Отец, умер когда мне было 2 года. Мы с мамой занимали маленькую комнатку в коммунальной квартире на улице Ленина. С нами жила бабушка Берта Исааковна Шофман.
Когда немцы пришли в Минск, мама уничтожила все наши документы, официально заявив, что документы утеряны, но это не помогло. По-видимому, кто–то выдал нас, и мы были брошены в гетто.
В скором времени после оккупации фашистами Минска, на всех столбах и перекрестках появились приказы, касающиеся еврейского населения, где всем евреям приказывалось сдать все имеющиеся драгоценности, носить желтые латы, категорически запрещалось выходить за проволоку, которой вскоре после прихода фашистов в Минск было обнесено гетто. За малейшее непослушание и нарушение приказа – расстрел. Так была расстреляна вся соседская семья: фашистский патруль заметил мужчину без пришитой желтой латы на одежде, входившего в их дом. Но не это стало причиной расстрела, а наша национальность. Очень часто фашисты и полицаи расстреливали просто из потребности к убийству в любой день и час, безо всякой на то причины.
С ноября 1941 года начались массовые погромы. Большие колонны узников уводили за территорию гетто на ликвидацию. Уничтожение проводилось по районам. Люди искали малейшую возможность укрыться от насилия: создавали в подвалах скрытые погреба – схроны, «малины», где можно было на время погрома спрятаться от зверствующих фашистов и их помощников.
В ноябре 1941 года, во время очередного погрома меня схватили на улице и поместили в колонну смертников, которую направляли на казнь. В процессе передвижения колонны уже в «русском» районе мне удалось ускользнуть, и я возвратилась в гетто к бабушке
Наш сосед также соорудил схрон в котором мы неоднократно прятались во время погрома, но вынуждены были оставить это место, поскольку после очередного погрома оно отошло под русский район. Так, по мере сокращения гетто мы проживали на улицах Ратомской, Замковой, на Мебельном, и Транспортном переулке.
Мама работала на территории гетто, где она разбирала руины и пожарища, убирала и грузила трупы после очередной акции. Мама приходила домой очень уставшей, с опухшими от слез глазами. Буквально за несколько месяцев она постарела и стала совершенно седой. Зимой, к постоянному чувству голода, привыкнуть к которому было невозможно, добавлялся холод и болезни. Особенно досаждал фурункулез.
2-го марта 1942 года мама, как всегда, ушла на каторжную работу. В этот день фашисты устроили один из самых больших погромов на территории гетто. Тогда же погибла и моя мама. Людей расстреливали прямо на Юбилейной площади. В этом погроме были зверски заколоты все дети из еврейского детского дома и больные из госпиталя. Погром продолжался целый световой день. Все убитые свозились и сбрасывались в огромную яму. Уборка трупов продолжалась и на следующий день. Теперь на этом месте каждый год устраиваются встречи и поминки в память о безвинно расстрелянных жертвах фашизма и установлен известный всем памятник – Яма. Нам с бабушкой в этом погроме удалось укрыться в «малине». Погромы продолжались. В гетто оставалось все меньше людей, и площадь его быстро сокращалась. Мы жили в ожидании того страшного момента, когда фашисты уничтожат всех оставшихся.
Многие еврейские семьи при малейшей возможности старались переправить детей в «русский» район. Детей при удобном случае отдавали даже мало знакомым людям, надеясь на их порядочность и благополучный исход.
В марте 1943 года бабушка решила найти семью, которая смогла бы меня приютить. Она постоянно повторяла мне – «Лена, ты не похожа на еврейку, тебе надо выбираться из этого ада, из этого проклятого места! Беги, Лена, и спасайся, иначе мы все здесь погибнем». Однажды, при очередной попытке выхода из гетто бабушка была убита. Об этом рассказали мне соседи, которые видели, как погибла бабушка. Я осталась одна. Меня приютили соседи, с которыми я прожила некоторое время. Люди, несмотря на ежедневную смертельную угрозу, не потеряли человечность, и помогали друг другу, чем только могли.
Я постоянно помнила совет бабушки о необходимости побега из гетто. И однажды к вечеру, когда стало смеркаться, я убежала. Незаметно подойдя к проволоке и перебравшись через нее, я оказалась в «русском» районе.
Гибель мамы, бабушки, ужас пережитого сделали меня пугливой и замкнутой. Некоторое время я ночевала в подъездах, разрушенных домах, пожарищах. Несмотря на страх, голод заставлял меня стучаться в чужие двери и просить подаяния у незнакомых людей.
Боже! Мне казалось, весь мир знает, что я еврейка и что я убежала из гетто! Страх сковывал меня днем и ночью. Особенно страшно было по ночам, когда я оставалась наедине со своими мыслями. Страшила неизвестность, но мир оказался не без добрых людей. Однажды сердобольная женщина, увидев меня (я была очень маленькой и худенькой), привела к себе домой, покормила и отвела в детский дом.
В этом детском доме я впервые увидела того человека, который долгие, черные дни оккупации не только был рядом с нами, но поддерживал и заботился о нас все это время. Это была Вера Леонардовна Спарнинг – заведующая детским домом. Когда, во время прихода, она стала записывать мою фамилию, то спросила меня: «Ты из гетто?» Я не могла обманывать, но и правду сказать я тоже не могла. Я расплакалась. Вера Леонардовна, как могла, успокоила меня и сказала, что все будет хорошо, а когда я запнулась на отчестве мамы, она сама записала имя и отчество, как Елена Николаевна. И вот тогда я поняла, что детский дом – это мое спасение. Вера Леонардовна прекрасно все понимала и больше никогда и ни о чем меня не спрашивала.
Была война, оккупация и, конечно, мы в чем-то были ущемлены. Конечно, хотелось получше покушать, но с голоду никто не умирал. Каждый из нас имел свою постель, спали мы на простынях и укрывались одеялами заправленными в пододеяльники. Зимой в помещениях было тепло. Детям хотелось почаще выходить за пределы нашего дома, но Вера Леонардовна во имя нашего спасения запрещала это делать.
В нашем детском доме было много еврейских детей. В других детских домах тоже были еврейские дети, выдача которых немцам была не редкость.
Всего в детском доме было спасено более 30 еврейских и более 40 русских детей. И никто из них в течение этого страшного времени не погиб.
3 июля немцы приказали всем собраться на площади возле оперного театра. По городу сновали немцы и полицейские, сгоняя всех на площадь. И в эту тревожную минуту Вера Леонардовна была вместе с нами. И не спешила выполнить приказ немецкого командования.
К счастью 3-его июля нас освободили. Страшная ночь закончилась.
Вместе с Верой Леонардовной мы радовались нашему освобождению от этих проклятых Богом фашистов. Мы ее целовали смеялись и плакали. Нахлынувшие на нас чувства невозможно описать никакими словами.
Сегодня все мы уже пожилые люди, и жизнь нас разбросала по разным странам, но
при каждом удобном случае, собираясь вместе, мы всегда вспоминаем Веру
Леонардовну и помним, что своей жизнью мы обязаны нашей любимой и дорогой Вере
Леонардовне.
