Трудный путь солдата
Филипп Гольдберг
Летом 1941 года – закончил на отлично восьмой класс. Предстояла поездка в Киев на первенство СССР по гимнастике среди школьников, а затем – дачное лето у дяди между Брестом и Белостоком.
Неожиданно и страшно началась война. Мой дядя, военврач третьего ранга Гольдберг Иосиф Филиппович, был ранен на границе, попал в плен и убит гитлеровцами. Его жена и сын добрались до Минска. Попали в гетто, где и погибли. Но все это я узнал через несколько лет. А тогда… Тогда все мысли были о том, как помочь стране выстоять.
Все решилось быстро. Школа отправила нас, ребят 15-16 лет, под Невскую Дубровку строить аэродром. На строительстве в основном работали заключенные. Мы помогали геодезистам в разметке полос, рыли канавы, ровняли песок, строили аэродром для авиации дальнего действия.
Вскоре я стал работать на заводе «Русский дизель», делал снаряды, в т. ч. 152-миллиметровые – для корабельной артиллерии. Вокруг все страшно менялось. Холод и голод. Скоро поднять снаряд я уже не мог. Больше пятидесяти лет прошло, но вспоминать нет сил. Гоню воспоминания. Был фронт, было тяжелое ранение, но ужаснее блокады ничего не придумать.
В феврале 1942 года по дороге на Металлообрабатывающий завод умер от дистрофии мой отец, Окунь Исаак Львович.
А весной меня эвакуировали по льду Ладожского озера. Лед таял. Машины поднимали фонтаны воды. Привезли в Кобону. Ах, если бы кто-нибудь держал за руки, если бы кто-нибудь хотя бы объяснил, что нельзя есть помногу… Никто не объяснял. Выдали сразу буханку хлеба, свиную тушенку, сухари, масло и еще, еще… Остановиться было невозможно. Потом еле живого сняли меня с поезда в Рязани. В Рязанской больнице врач был краток: будешь есть – выживешь, не будешь – помрешь. Все что было, поменял на хлеб – и выжил.
Медкомиссия военкомата после больницы признала негодным к службе – весь отек и плохо ходил. Однако молодость и спортивная закалка скоро взяли свое, и в декабре 1942 года, только исполнилось семнадцать – призвали в армию. Направили в военное стрелково-снайперское училище. Закончил я его, стал младшим лейтенантом и получил назначение на 1-й Украинский фронт.
Двадцать молодых офицеров – едем в теплушке. По пути из Воткинска, где располагалось Ленинградское стрелково-снайперское училище, до польского города Личниц часто вспоминал о последних неделях учебы. Сдавал экзамены на отлично. Начальник училища, полковник Судаков, решил оставить меня в Воткинске в качестве командира нового набора курсантов. Не покидала его мысль о родных, оказавшихся в немецком тылу. И еще противно было ему слышать грязные намеки, дескать «все они» в Ташкенте прячутся. «Рассердился полковник Судаков. Разжаловал за невыполнение приказа сержанта Гольдберга в рядовые…». Однако через неделю мне присвоили офицерское звание, а полковник Судаков тепло, по-отечески пожелал удачи и счастья…
Под Бреслау я принял взвод. Бои шли тяжелые и упорные. Через три дня я остался единственным живым офицером в роте. И назначили меня ее командиром.
Неожиданно нас вывели из боя. Заговорили о походе на Берлин. Как всегда, слухи оправдались. Прибывало пополнение, его надо было вооружать, разбивать по подразделениям. На это ушла вся ночь. А утром на автомашинах полк начал марш на Берлин. Слипались глаза. Все, кроме ручного пулеметчика, стоявшего с пулеметом у кабины, сидя дремали. На флангах узкого коридора, по которому с юга шли к Берлину войска, непрерывно гремела канонада. Здесь, вблизи немецкой столицы, невольно вспоминались первые месяцы войны, блокада Ленинграда.
После ночного марша рота заняла позицию около парников, метрах в ста от неширокого серого канала Тельтов, за которым начинались жилые кварталы Берлина. Мало радости на пути у солдата, но сейчас хотелось выскочить из окопа и кричать во все горло, кричать самолетам, заполнившим все голубое небо, хотелось перекричать гул орудий и рев «катюш».
Внезапно наступила тишина. Поднялась наша цепь. Редкие пулеметные очереди изредка разрывали тишину. И вот уже рота захватила первое здание – большой деревообрабатывающий завод.
Начались уличные бои. За каждый дом, за каждый этаж. Часто все перемешивалось: на улицах, находившихся в нашем тылу, показывались немецкие танки или мы занимали верхние этажи здания, в подвале которого оборонялся противник. Бои мелкими группами, на короткой дистанции и почти всегда – больше убитых, чем раненых. Я наивно полагал, что в городе воевать будет легче…
27 апреля путь полку преградило здание военной академии. Сутки штурмовали серую громадину с орлом на фасаде, державшим лапами свастику. Большую часть здания захватили и, обтекая его, двинулись дальше.
В дыму и грохоте боев потеряли счет дням. Наступило 1 мая. Отчетливо слышалась канонада с востока, где наступали войска маршала Жукова. Ранним утром 2 мая прорвались на одну из центральных улиц – Курфюрстендам.
Берлин пал. Тысячи немецких солдат, строясь в колонны, сдавались в плен. По улицам началось движение наших войск – нескончаемые колонны пехоты, танков, артиллерии. А затем все спали.
Подъем! Командир полка поставил роте задачу: выступить в авангарде дивизии. Сели десантом на восемь самоходных пушек. Начался поход на Прагу. По дороге в последних боях под городом Мельник потеряли трех солдат и водителя самоходки. 9 мая вошли в Прагу.
Долог был путь домой. Два месяца в пешем строю: три дня марша, день отдыха. В каждом немецком и польском городке парад под оркестр. В Варшаве он начался в 10 утра, а мы проходили в 18.00.
Границу Союза пересекли в районе Белостока, примерно там, где в 1941 году погиб мой дядя, военврач, обороняя границу в составе Белорусской пролетарской дивизии. Шли строевым шагом, оркестр играл марш, автоматчики стреляли в воздух. Все плакали.
