Возвращение к истокам

Воспоминания и размышления

… 5 класс я закончил в июне 1941 года. Мы впервые сдавали экзамены по отдельным предметам. Все экзамены я сдал успешно, получил «Похвальную грамоту» и перешёл в 6 класс. Впереди меня ждала самая прекрасная пора, о которой мечтает каждый ученик - летние каникулы. Пора походов в лес, купания в пруду, встреч с друзьями и особенно с соседской девочкой, свидание с которой вызывало непонятное волнение и приятно будоражило кровь. Можно было читать любимые книги без того, чтобы мама делала замечание, что пора спать - завтра рано вставать. Утром можно было поспать вволю. В общем, жизнь казалась мне прекрасной, настроение отличное, и будущее рисовалось мне в розовых тонах.

И невдомёк было мне, что в столице далёкой Германии человек со скошенным лбом, косой чёлкой на лбу и маленькими усиками вместе со своими подельниками вершили суд надо мной. Их вердикт был краток и безапелляционен – виновен! И вина моя в том, что я - еврей. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Для исполнения приговора был задействован против меня весь могучий промышленный, технический и военный комплекс Германии. Это в прошлом евреев убивали толпы пьяных мужиков, вооруженных топорами и кольями. Здесь этот примитивный метод не годился – масштаб не тот.

И вот прославленные во всём мире немецкие химики страны создают газ «Циклон» - чтобы удушить меня. Лучшие инженеры склоняются над чертёжным пультом, с целью создать самую эффективную печь, чтобы сжечь меня. Между отдельными концернами разгорелась ожесточённая конкуренция за получение тендера для построения печи с самой большой пропускной способностью. И такая печь – чудо современной техники - была создана.

Создаются специальные зондеркоманды, чтобы расстрелять меня. Дрессируются немецкие овчарки, чтоб они рвали в клочья моё тело. Составляются планы приведения в жизнь приговора, ведь любое живое существо отчаянно сопротивляется в борьбе за свою жизнь. Значит, нужно составить легенду, которой поверят, например, что евреев хотят отправить в Палестину. Германские психологи отлично знают, что голый человек не может сопротивляться, значит, нужно имитировать санитарную обработку в душе. Филологи придумывают новые термины – «акция», «селекция» и другие. В общем, всё продумано до мелочей. Немцы любят порядок (орднунг).

Но они ещё рачительны и рациональны. Можно использовать, например, мои шелковистые мягкие волосы для набивки матрацев, сгодится азот, фосфор и кальций моего организма для удобрения. Даже мои стоптанные сандалики и потрёпанные штанишки должны быть упакованы, отсортированы и с соответствующим инвентарным номером отправлены по назначению. А я должен быть не только уничтожен, нет у меня даже права на то, что имеет даже каждый преступник – право на собственную могилу. Я должен исчезнуть, как будто меня не было на свете.

А немецкий народ с величайшим энтузиазмом выполняет все предписания своего «фюрера». Этот народ служит ему и обожает его. Да и как же не верить ему, если лишь вчера в стране царили голод, безработица, разруха. А сегодня на столе у каждого законопослушного бюргера – изобилие: голландский сыр, датское масло, бельгийский шоколад, норвежская сельдь, греческие апельсины и оливки… И не хочется думать – откуда взялось это изобилие, и, может быть, в своё время придётся давать ответ за все преступления! А сейчас немцы в патриотическом угаре салютуют этому человеку со скошенным лбом, косой прядью на лбу и маленькими усиками и верят каждому его слову. И если этот человек заявляет, что главными виновниками всех бед на земле являются евреи, и их уничтожение принесёт мир и благоденствие народу – значит, так оно и есть, и нужно делать всё для достижения этой цели. Я - решительный противник концепции о коллективной ответственности народа, но здесь с горечью должен отметить, что против меня выступил (за малым исключением) весь немецкий народ.

А пока что я далёк от политики, она меньше всего меня интересует. Я наслаждаюсь жизнью, я радуюсь солнцу, я люблю своих друзей, своих родителей, своих сестёр. И нет мне никакого дела до человека со скошенным лбом, косой прядью и маленькими усиками.

Так птичка беззаботно и весело щебечет, прыгает с ветки на ветку, наслаждаясь небом, солнцем и свободой. И невдомёк ей, глупенькой, что уже расставлены над ней сети силка, и вскоре она забьётся, затрепещет в бессильной попытке вырваться из западни и обрести утраченную и столь желанную волю.

22 июня 1941 года фашистская Германия напала на Советский Союз.

22 июля 1941 года немецкие войска захватили моё родное местечко Крыжополь.

Начался самый страшный и трагический период в моей жизни и в жизни еврейского народа. Начался Холокост.

Начало войны. Мы - в Жабокриче. Первая встреча с немцами. Возвращение в Крыжополь. Кровавая резня в Жабокриче. Отношение к нам местного населения. Сыпной тиф. Доктор Брандес. Арест и зверское избиение. Я работаю бондарем. Конец оккупации.

Тихо шепчутся там голоса, голоса,
Мы мертвы, мы в обнимку друг с другом лежим,
Мы прижались к любимым своим…
Сосчитайте по выбоинам на земле,
По осколкам стекла, по игрушкам в золе,
Сколько было тут светлых надежд,
Сколько света и хлеба украли у нас,
Сколько детских засыпанных глаз…

Утром 22 июня 1941 года я крепко спал, так как накануне допоздна засиделся за книгой «Таинственный остров» Жюль Верна. Внезапно сквозь сон я услышал по радио музыку, которая буквально зачаровала меня. Это была Вторая рапсодия Листа. Вскоре музыка оборвалась, и министр иностранных дел Молотов выступил с заявлением, что в 4 часа утра фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. Выступление закончилось словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

После этого никакая информация не поступала, постоянно транслировалась музыка. Я вскочил как ошпаренный, быстро оделся, плеснул немного воды на лицо и выбежал на улицу. Город напоминал потревоженный муравейник. В магазинах были огромные очереди. Раскупали главным образом соль, спички, консервы, мыло, то есть всё, что могло храниться длительное время. Я был мало встревожен, так как не сомневался, что наша Красная Армия (которая, как пели в песне, «всех сильней») разгромит наголову фашистов и побежал к моему другу Сюле Фаншелю, чтобы поделиться своими соображениями. Его мама, сестра и тётя громко рыдали и на мои слова, что никаких оснований для тревоги нет, всё закончится разгромом фашистов в течение нескольких недель, не обращали внимания и относились ко мне, как к несмышлёному мальчишке. Впрочем, так же, как я, рассуждали многие жители, которые верили официальной пропаганде о несокрушимости Красной Армии.

Первые дни Крыжополь не бомбили, лишь проносились над нами самолёты с воем, вызывающим страх у людей. Позже начались бомбёжки, главной целью которых была железная дорога и нефтебаза. Город был охвачен паникой, тяжёлый запах гари висел над городом – жгли документы, и на улицах валялись обгоревшие клочья бумаги, которые перекатывались и поднимались ввысь от ветра. Из города стали уезжать партийные и советские работники. Также перед нами встала проблема эвакуации. Мы и наши родственники собрались решать этот непростой вопрос.

Очень трудно было решиться оставить дом, нажитое тяжёлым трудом имущество и пуститься в путь, в неизвестность. У многих на руках были престарелые родители или инвалиды, нетранспортабельные, нуждающиеся в уходе. Непросто было найти транспорт. О машине нечего было даже мечтать, на железнодорожный транспорт необходим был специальный пропуск, а вагоны, в основном товарные, приходилось брать штурмом. Правительство совершенно не занималось организацией эвакуации гражданского населения. Был ещё один «аргумент». Помню, мой дядя Янкл доказывал, что немцы – культурный народ и с ними можно мирно сосуществовать. В качестве доказательства приводился пример, что в 1918 году немцы относились лояльно к евреям. И совсем абсурдный «аргумент» - идиш и немецкий язык очень похожи, следовательно, есть у нас некое родство. В общем, много было аргументов против эвакуации.

К сожалению, у нас полностью отсутствовала информация об отношении нацистов к евреям. До войны «мир и дружба» с фашистской Германией не давали возможность советской пропаганде публиковать материалы о зверствах фашистов по отношению к евреям. Мы ничего не знали об «окончательном решении еврейского вопроса», о лагерях уничтожения и о других планах нацистских людоедов в отношении еврейского народа. Впрочем, в странах Европы и в Соединённых Штатах Америки народы также не были информированы об отношении нацистов к евреям. Правительства этих стран делали вид, что им ничего не известно, не выражали свой протест, и по сути дела своим молчанием поощряли эти гнусные преступления фашистской Германии. Агрессору дана была зелёная улица.

К сожалению, эта подлая политика «демократических стран», которые так пекутся о правах человека, но проявили полное равнодушие к судьбе еврейского народа, осталась безнаказанной и даже не была осуждена судом истории.

Всё же мы решили эвакуироваться, но время было упущено, дороги были забиты войсками. Мы добрались до Жабокрича, который находился всего в 10 километрах от Крыжополя. Жабокрич – большое село, утопающее в зелени и с большим чистым прудом. Там проживало много евреев, в том числе папин близкий друг Меир Ойрих. Меир также был бондарем. Он предоставил нам комнату в своём доме. В Жабокриче скопилось очень много евреев, которые бежали из восточных районов страны. Мы были в полном неведении о ходе военных действий. Ходили слухи, что немцы высадили десант и через день-два будут в Жабокриче. Население было охвачено паникой. Не внесло ясности и выступление по радио Сталина, где он обращался к населению со словами «Братья и сёстры», чего раньше никогда не было. Я же был совершенно спокоен и уверен, что тревожные слухи ничего общего не имеют с действительностью. Они создаются специально, чтобы посеять панику. Меня до конца не покидала уверенность, что наша доблестная Красная Армия разобьёт наголову фашистов.

Между тем линия фронта неумолимо приближалась. Под Жабокричем завязались ожесточённые бои с участием тяжёлой артиллерии. Снаряды пролетали над нами с оглушительным свистом. Мы спрятались в бурьяне за домом. К вечеру канонада стихла, в небе были видны следы трассирующих пуль. Наступила тишина. Мы вернулись в дом и сидели безмолвно, в тревожном ожидании дальнейшего развития событий. Вскоре тишина взорвалась звуками моторов машин и мотоциклов. А еще через какое-то время мы услышали громкий, гортанный говор солдат, приближающихся к нашему дому. Старики засуетились, взяли буханку хлеба с солью и вышли из дому навстречу немцам. Один из стариков сказал: «Хаверим, мир зайнен идн, мир обн аф айх гевартн фир ун цванциг юр» («товарищи, мы евреи, мы ждали вас 24 года»).

Возникла пауза, после чего раздался оглушительный хохот. Один из немцев сквозь смех сказал другому: “Du Horst Hans? Die Yuden warteten auf uns zwanzig vier Yare.” («Слышишь, Ганс, евреи ждали нас 24 года».) Почти одинаковое звучание этой фразы на идиш и на немецком языке не оставляли никаких сомнений в её содержании. Я свободно владел идиш - это ведь был родной язык моих родителей. В школе я изучал немецкий язык. В общем, мне стало понятно, что сказал немец. В их поистине гомерическом хохоте чувствовалось что-то сатанинское, страшное и зловещее. Всё это и то невероятное унижение, которое я испытал от злополучной «хлеб - соли», вызвали у меня тяжёлую истерическую реакцию. Я громко зарыдал, и моё тело буквально забилось в страшных судорогах. Вокруг все в испуге, шепотом потребовали у родителей утихомирить меня. Ведь мой громкий истерический плач мог быть истолкован самым неблагоприятным для нас образом и повлечь трагические последствия. Моя мама прижимала меня к себе, закрывала рот, целовала, говорила ласковые слова, пока я, наконец, немного успокоился и забылся тревожным сном.

Утром я проснулся и осторожно выглянул на улицу. У колодца несколько немцев развлекались тем, что обливали друг друга водой и визжали от удовольствия. Обычные парни, нисколько не похожие на тот образ фашистов, который мы привыкли видеть в советских газетах и журналах. Я нигде не видел свастики - немцы были раздеты до пояса и их мундиры были сложены невдалеке. Постепенно я, осмелев, приблизился к ним. Солдаты продолжали развлекаться, им не было никакого дела до меня.

Хотя мне не угрожала непосредственная опасность, я был охвачен каким-то странным чувством. Такое впечатление, что всё вокруг стало другим – и небо, и солнце, и деревья. В воздухе витало необъяснимое чувство тревоги. Я понял - отныне для меня произошёл водораздел между прошлым и настоящим. То состояние безмятежности и покоя, которое испытывал я до сих пор, никогда уже ко мне не вернётся. Я в смятении прибежал домой. Мама обратила внимание, что я чем-то взволнован. «Кындыню майн, вус ыз мыт дир?» - спросила она меня. («Дитя моё, что с тобой?»). Я прижался к матери и сказал: «Мама, давай вернёмся домой в Крыжополь!»

Мама ответила, что мы обязательно вернёмся, но немного позже. Нужно освоиться с новой обстановкой, подождать, когда положение стабилизируется. Я упорно настаивал на немедленном возвращении и упрямо повторял как мантру: «Домой, домой, домой».

Не знаю, что подействовало на решение моих родителей вернуться без промедления в Крыжополь – мои ли требования или решение группы евреев не задерживаться в Жабокриче, но мы собрали свои пожитки и пустились в путь. Спустя короткое время после нашего ухода Жабокрич был заблокирован, все, кто пытался выбраться из местечка, были перехвачены оккупантами и после избиений и издевательств возвращены назад. Некоторых расстреливали на месте. Так, моего родственника, Мильтера Янкале, милейшего и скромного человека, которого мы все очень уважали, заставили выкопать яму и расстреляли. Он должен был уйти вместе с нами, но на свою беду замешкался и не успел выбраться вовремя.

А между тем, в Жабокриче началась кровавая вакханалия. Всех евреев загнали в четыре винных подвала и там расстреляли. Некоторым чудом удалось спастись. От них мы узнали леденящие кровь подробности. Привожу в качестве примера письмо нашей доброй знакомой Танечки Дралюк (в девичестве Стратиевская) - человеку, находящемуся вместе с ней в тот страшный час в одном из подвалов.

«Дорогой Гриша! Мы с вами, будучи детьми (вам было 10, а мне 4), оказались рядом в погребе, куда загнали евреев фашисты. Я сидела в бочке, в которую мама меня посадила, а вы пытались в ней спрятаться… Несмотря на то, что из-за меня вам пришлось искать другой выход из невыносимого положения, нас обоих Всевышний помиловал и подарил жизнь. Так как вышедших из того кровопролития были единицы, то все мы бережно храним и ценим то, что нам досталось в наследство: святую память обо всех, кто ушли, будучи Героями, не сражаясь… Всю свою жизнь я хотела поведать миру о том, что там произошло. С 8 лет я начала описывать то, что и сейчас горит в наших сердцах, а описать невозможно…»

Свои чувства и всё пережитое в те страшные годы Таня выразила в стихах. Вот фрагменты из одного из её многочисленных стихов:

«Одна я из тех, кто спаслись из кошмара
Расстрелов, пожарищ, из Бабьего Яра,
Из концлагерей и из газовых камер…
Из тех, кто принял Судьбы страшной кару.
Мне жизнь подарили все те, кто погибли.
Я – рупор их жизней, я не забыла.
Ночами и днями я мысленно с ними.
И детям, и внукам свою память внушила.
6 миллионов камешков в Яд Ва Шеме.
Шестнадцать из них моим родным.
Это все в двадцатом кровавом веке…
Дай Бог веку новому быть иным!

В Жабокриче было расстреляно более 400 местных жителей и около 200 беженцев из Крыжополя, в основном стариков, женщин и детей. Все они погибли за один день. Уцелели немногие. Среди них моя тётя Сура, она была ранена в бедро и притворилась мёртвой. Ночью она выползла из-под трупов и спряталась у знакомых.

Спаслась моя родственница тётя Перл. У неё на руках находился годовалый ребёнок, который был убит пулей и своим тельцем защитил свою мать. Тётя Перл почти потеряла рассудок от горя и постоянно повторяла: «Птенчик мой! Почему я не погибла вместо тебя?»

Так начались первые дни оккупации. Нередко я задавал себе вопрос – что побудило меня настойчиво, с маниакальным упорством требовать быстрейшего возвращения в Крыжополь? Думаю, что это был не простой каприз, а какой-то первобытный инстинкт самосохранения. Так зверёныш своим звериным чутьём чувствует приближение опасности и спешит поскорее спрятаться в нору, считая её самым безопасным местом на свете.

Между тем мы, томимые зноем, голодом и жаждой, утомлённые, покрытые дорожной пылью, шли по направлению к Крыжополю. По пути нам встречались колонны немецких солдат, все с закатанными рукавами, бодрые, весёлые, жизнерадостные. Они на нас не обращали никакого внимания.

Настроение германских солдат резко контрастировало с состоянием советских военнопленных, которые, понурив головы, оборванные, многие с кровавыми повязками на голове, уныло брели по обочине дороги длинными колоннами, сопровождаемые несколькими немецкими солдатами-конвойными. По обеим сторонам дороги валялось огромное количество оружия - главным образом винтовки и противогазы (советское военное командование опасалось, что немцы могут применить боевые отравляющие вещества). Отдельные группы немцев извлекали затворы из винтовок, а сами винтовки разбивали.

Крыжополь встретил нас гарью пожарищ, пустотой улиц. На наших глазах рухнуло, взметнув сноп искр, здание сельсовета на углу улицы Карла Маркса и улицы Кирова. Мы решили поселиться временно в большом доме приятеля папы, так как наш дом был частично разрушен. В комнате нашего дома остались следы трапез и попоек. Вещи не были похищены, исчезли только мои 2 авиамодели. До войны я увлекался авиамоделизмом и добился определённых успехов. Эти авиамодели мне были особенно дороги, так как летали на приличное расстояние.

Позже наш дом подвергся более основательному грабежу. Как-то мы с папой пришли проверить дом, и стали свидетелями очередного грабежа. Несколько сельских жителей, главным образом молодых женщин, извлекали через окно наш шкаф. Этот шкаф мы купили за несколько дней до войны, и очень гордились им. Папа обратился к похитителям со словами упрёка: «Что вы делаете? Неужели у вас нет совести?» Одна из женщин злобно взглянула на нас и сказала: «Молчи, жид! Это только цветочки, а ягодки – впереди». Как же она была права!

Итак, мы временно поселились у наших друзей. Хозяин дома - Переплётчик Рифул, тучный, добродушный человек. Я учился в школе с его дочерью Маней, а моя сестра Зина училась в одном классе со второй дочерью – Доней. Таким образом, у нас было много общих интересов.

Начались страшные будни оккупации, которые длились 968 дней и 968 ночей. Без малого тысяча дней каторжного труда, побоев, издевательств, унижений. Почти тысяча ночей кошмаров, когда одиночный выстрел, лай бродячей собаки, громкий разговор подвыпившего гуляки вызывают панический страх. Сердце гулко стучит в груди, а кожа покрывается холодным, липким потом, возникает мысль, что это начало «экзекуции», начало конца. И сидим мы все, как затравленные звери, и неоткуда ждать спасения.

В первые дни мы решали проблему с питанием тем, что выкапывали из бесхозных огородов картофель, морковь, свеклу. Яблоки, груши, сливы мы срывали с деревьев заброшенных садов - так что было чем утолить голод. В последующие дни нас постоянно мучило чувство голода.

К нам в дом регулярно заходили немецкие и румынские солдаты. Не говоря ни слова, они рылись в шкафу, в буфете, выбирали понравившуюся вещь и молча уходили. На нас они не обращали никакого внимания, мы были для них неодушевлёнными предметами.

Однажды забежал молодой немецкий солдат, видимо, не мог ничего выбрать по своему вкусу. Тогда он схватил чашку с остатками чая, стоящую на столе и выбежал. Мы молча переглянулись. Перед нами был обычный, примитивный мародёр. И это - представитель высшей расы, «юберменш» - сверхчеловек.

Вскоре появились первые признаки организации городского населения. Они выражались в виде многочисленных приказов, развешенных по всему городу. Приказывалось немедленно сдать оружие, радиоприёмники. Все коммунисты и комсомольцы должны пройти регистрацию. Жиды (слово «еврей» было вычеркнуто из лексикона) не имеют права выходить на улицу после 18 часов, посещать рынок, ходить по тротуару. За нарушение всех этих предписаний полагалось одно наказание – расстрел. Слово «расстрел» было набрано крупным шрифтом так, что видно было на расстоянии. Кроме того, писалось в приказе, что Красная Армия практически разгромлена, через несколько дней падёт Москва, и Советский Союз прекратит своё существование.

Отдельным пунктом приказано было отметить дома неевреев крестом, нарисованным на дверях белой краской. Я вспомнил «Варфоломеевскую ночь», описанную в романе Дюма «Королева Марго». Перед кровавой резнёй гугенотов католикам также предлагалось отметить белыми крестами их дома.

Спустя несколько дней я проходил мимо дома моей учительницы Клавдии Викторовны Лучко. Я уже говорил выше, что у меня были с ней исключительно дружеские и доверительные отношения перед войной. Моя учительница была занята тем, что рисовала крест на дверях своего дома. Она настолько увлеклась этим занятием, что не заметила меня. Я подошёл ближе к ней и сказал: «Здравствуйте, Клавдия Викторовна!» Клавдия Викторовна отложила в сторону кисть с краской и повернулась ко мне. Её лицо было перекошено от злобы. «Пошёл вон, паршивый жид! Не смей приближаться ко мне, иначе я вызову полицая, и он прикончит тебя!» - выкрикнула она. От неожиданности я опешил и не мог выговорить ни слова. Потом, после того, как она повторила эту брань, я повернулся и побрёл дальше.

От обиды и унижения я шел, куда глаза глядят, и горько плакал. Много времени я не мог прийти в себя от предательства человека, которому я верил, которого уважал и любил. Но «ничто не земле не проходит бесследно». Мы ещё встретимся с этой особой в ходе моего повествования. Через несколько дней я встретил моего друга Толю Казмазовского, о котором уже рассказывал. Я бросился к нему, но он посмотрел на меня с презрением и сказал: «Я тебя не знаю и знать не хочу. Вы, жиды, причинили нашей семье много горя. Убирайся, пока цел!» Разочарованный и огорчённый его несправедливым упрёком, я уныло поплёлся домой.

Жил в нашем городке старый учитель музыки по фамилии Вайншток. Это был человек невысокого роста с длинными седыми волосами и небольшой бородкой. Было в его облике что-то библейское, внешний вид не вызывал сомнений в его иудейском происхождении.

Учителя очень любили, это был человек высокой культуры - истинный интеллигент, большой любитель музыки. Он нередко давал уроки музыки бесплатно детям из бедных семей. И вот в один злополучный день этот старик осмелился пройти не на обочине дороги, а на тротуаре, а это с точки зрения оккупантов - серьёзное нарушение «орднунга» - порядка. На его беду ему навстречу шёл немецкий офицер. Это был высокий, стройный человек с красивым, гладко выбритым лицом, истинный ариец. В руках он держал лайковые перчатки. Увидев старого еврея, шедшего по тротуару, офицер приблизился к нему и стал хлестать его по лицу этими лайковыми перчатками. Отхлестав старика и заставив его сойти с тротуара, немец продолжил свой путь. Я подошёл к плачущему учителю, взял его под руку и отвёл домой.

В общем, это была сцена рутинная, можно сказать, привычная – немец избил еврея. Но меня в этом эпизоде поразило нечто другое - лицо офицера. Оно не выражало никаких эмоций (разве что незначительное искривление губ, как проявления гадливости.) Немецкий офицер выполнял свою работу по наведению порядка, и не более того. Он мог пристрелить старика, но не сделал этого. Так что здесь был проявлен акт «гуманизма».

Много лет спустя, работая врачом и занимаясь психологией, я заинтересовался этим феноменом – отсутствием проявлений эмоций на лице у немца. Фюрер заявлял, что совесть не что иное, как химера, и он, фюрер, освобождает немецкий народ от этой химеры. Кроме того, в Гитлерюгенд (гитлеровская молодёжная организация) их питомцам для того, чтобы выкорчевать чувство жалости, давалось следующее задание. Необходимо было вырастить кролика, а затем собственноручно его убить. Таким образом, устранялось из человека милосердие. Совесть и милосердие – это основополагающие факторы, определяющие сущность человека – «Homo sapiens». Без этих свойств человек превращается в бездушный механизм – ЗОМБИ, то, что требуется для фашистского диктаторского режима (и не только фашистского). Немецкий офицер, описанный выше, сохранил своё внешнее подобие человека и физиологические функции. Он ел, пил, любил, спал, испражнялся. Но как Человек – он прекратил своё существование. Он превратился в дегенерата.

В первые дни оккупации мы выполняли чёрную работу – расчищали завалы, убирали улицы, работали грузчиками. Однажды меня послали на работу в качестве… прислуги в немецкую семью. Семья состояла из «фрау» - жены офицера и двух детей – примерно 9 и 12 лет. Я выносил помои, убирал в комнатах, чистил обувь и делал другие чёрные работы. Фрау ко мне относилась неплохо, даже дала несколько марок за работу. Но её дети меня открыто презирали и смотрели на меня, как на отвратительное насекомое. Впрочем, я недолго задержался там, и вскоре стал работать с папой бондарем.

Мне хорошо запомнилась дата 1 сентября 1941 года. Я шёл с папой на работу, одет я был в штаны из мешковины, в руках я держал пилу. Вдруг навстречу нам показалась моя любимая учительница Евфросинья Фёдоровна. Она подошла к нам поближе, глаза её были полны слёз. «Я вижу, - сказала она сдавленным голосом, - кто идёт в школу, а кто – на работу. Лучше бы я не дожила до этого позора». Она обняла меня, поцеловала и ушла. Я грустно посмотрел ей вслед и пошёл своей дорогой.

30 августа 1941 года между нацистской Германией и Румынией было заключено соглашение. Всю область между Днестром и Бугом, так называемую Транснистрию, передали в ведение румын. На этой территории были созданы концентрационные лагеря и гетто для евреев. В Крыжополе создали гетто, которое было окружено колючей проволокой. Мы находились там в условиях ужасающей скученности.

Румыны изгнали в 1941 – 1942 г.г. в лагеря смерти около 150000 евреев Бессарабии и Буковины в Транснистрию. Из них в живых осталось меньше трети. Колонны изгнанных евреев проходили через Крыжополь. На ночь они делали привал во дворе бывшей еврейской школы в южном конце улицы Карла Маркса. Это было страшное зрелище. Евреям не давали никакой пищи и воды. Во дворе школы не оставалось ни травинки, её всю съедали несчастные изгнанники. Была голая, чёрная земля. К утру на земле двора оставались трупы умерших. Их закапывали в безымянную могилу. Когда копали могилу, некоторые из евреев ещё были живы. Считали, что когда закончат копать, они уже будут мертвы. Не исключено, что некоторых закапывали живьём.

Мы пытались хоть чем-нибудь малым помочь нашим собратьям, несмотря на то, что наше положение было не намного лучше. Властями был издан специальный приказ, согласно которому категорически запрещались контакты местного населения с изгоняемыми евреями. В качестве наказания местные евреи изгонялись по тому же этапу с румынскими евреями.

И всё же под покровом темноты мы с ведёрком варёного картофеля и с кастрюлей мамалыги подходили к школьному двору и раздавали несчастным беженцам эту скудную пищу. Трудно передать, в каком сложном положении мы оказывались. Ведь голодающих евреев были сотни, а то, что мы приносили, хватало самое большее на десяток человек. Не дай Бог оказаться в положении, когда на тебя умоляюще смотрят сотни глаз голодных людей, а ты не знаешь, кому дать эту картофелину – девушке с широко раскрытыми прекрасными глазами, или женщине, прижимающей руки к груди, или мужчине, убелённому сединами, или мальчику, худому и бледному, с недетским выражением лица, потерявшему надежду на спасение.

По возвращении домой мой папа плакал как ребёнок от отчаяния и бессилия помочь несчастным евреям. Некоторым из них, несмотря на огромные трудности, удалось (видимо, за большие деньги) осесть в Крыжополе. Среди них был замечательный человек, сыгравший большую роль в моей судьбе – доктор медицины Брандес.

Конечным пунктом изгнания румынских евреев было село Ободовка на расстоянии примерно 50 километров от Крыжополя. Туда они добрались, когда похолодало и начались заморозки. Их поселили в коровниках и свинарниках, из которых предварительно были вынуты окна и сняты двери. Подавляющее большинство погибло от голода и холода. Трупы умерших и замёрзших вывозили за село. Их не хоронили из-за сильных морозов, они были засыпаны снегом и стали добычей бродячих собак и волков. Весной, когда начал таять снег, обезображенные и наполовину изгрызенные трупы похоронили в одной общей могиле. На территории Транснистрии было великое множество таких безымянных могил. Всего было замучено и расстреляно свыше трехсот тысяч евреев.

Я уже отмечал, что все евреи независимо от возраста обязаны были носить жёлтую шестиугольную звезду (маген Давид) на чёрном фоне. За нарушение этого приказа полагалось строгое наказание, вплоть до смертной казни. И, тем не менее, я отказывался носить эту жёлтую звезду. Я считал, что это унижает моё достоинство. Тайком от родителей на улице я снимал этот знак и прятал в карман. Конечно, это было неразумным ребячеством, авантюрой, которая ничем хорошим не могла закончиться.

Вскоре меня настигла жестокая кара. Я шёл по направлению к бондарной мастерской, находящейся на улице Фалаштинской, по другую сторону железной дороги. Вдруг навстречу мне появился полицай. Он пристально посмотрел на меня, понял, что я еврей (моя внешность не оставляла никаких сомнений), и грозно сказал: «А ну, жидёнок, подойди ко мне»! Я понял, что попался, ничего хорошего ожидать не приходится, и бросился наутёк. Он погнался за мной, на ходу стреляя в меня из пистолета. Моя цель была добежать до бондарной мастерской. Там я оборудовал тайное и надёжное убежище среди клёпок, и полицай вряд ли нашёл бы меня.

Но на мою беду в это время к станции приближался воинский эшелон с немецкими солдатами, и путь к моему отступлению был отрезан. Полицай гнался за мной с криками «Партизан, партизан»! К этому времени воинский эшелон замедлил движение перед остановкой. Из одного вагона выскочили несколько немцев, которые тотчас схватили меня и крепко держали, пока к нам не приблизился полицай, который стал зверски избивать меня, затем окровавленного, под дулом пистолета, повёл в полицию, где на меня набросились несколько полицаев и один румынский жандарм. Они избивали меня дубинками и кулаками с такой яростью, как будто перед ними не худой и беспомощный подросток, а крупный преступник. Вначале я вопил, извивался, а затем потерял сознание.

Очнулся я после того, как на меня вылили ведро воды. Затем уволокли в камеру. Я лежал на полу, всё тело горело, малейшее движение вызывало острую боль. Живым оттуда мне вряд ли удалось бы выбраться. Но мои родители обратились к нашему родственнику, который был председателем еврейской общины, Нусику Шнайдеру, с мольбой о помощи. Дядя Нусик был человек добрейшей души, часто бывал у нас, я любил его за его искромётный юмор, он часто рассказывал очень занимательные истории. Его старшая дочь Эмма и младшая дочь Дора дружили с моими сёстрами. Судьба Нусика Шнайдера была трагичной – после освобождения его обвинили в сотрудничестве с оккупантами, и он покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна 4 этажа.

Дядя Нусик с плачущей мамой обратился к коменданту. Не знаю, о чём он говорил с ним и что он ему обещал, но его просьба возымела действие. Комендант дал указание выпустить меня. Дядя зашёл в камеру, где я находился. Ходить я не мог. Тогда он взял меня на руки, и на вытянутых руках нёс меня по всему городу. Я лежал на его руках и смотрел на него снизу вверх. Из глаз Нусика лились слёзы и орошали моё лицо. Я прошептал: «Дядя Нусик, не плачьте, я ведь не плачу!» Дома меня осторожно раздели, моё тело представляло сплошную кровавую массу. Я долго не мог прийти в себя. Кроме ран, меня мучили кошмары, ночью я вскакивал с криком, мне было очень страшно. Постепенно все эти явления ослабли, хотя полностью они не прошли.

Таким образом, я жестоко поплатился за отказ носить жёлтую звезду. Моё сопротивление было подавлено самым суровым образом. Но ретроспективно, по истечении многих лет, я могу утверждать, что из этой схватки я вышел победителем. Со всеми моими мучителями (Николайчук, Рябой, Малютяк и Молдовяну) я встретился при весьма необычных обстоятельствах. Об этом будет рассказано позже. А сейчас могу только сказать, что все они сгинули бесследно. А я нахожусь в моей любимой еврейской стране Израиль и с гордостью ношу на золотой цепочке шестиконечную звезду Давида – символ непобедимости моего народа.

Через несколько дней произошёл почти такой же трагический случай с моим товарищем Изей Гурьевским. История этого события такова. Наша учительница Тамара Титовна, о которой я рассказывал раньше, вышла замуж за старосту Крыжополя - Кравца. Кравец был патологический антисемит. Евреи очень страдали от его издевательств и побоев. И с этим изувером наша любимая учительница связала свою судьбу. Была пышная свадьба, которая длилась целую неделю. Гремел духовой оркестр, самогонка лилась рекой. В пьяном угаре участники свадьбы издевались над евреями, зверски избивали их, были случаи изнасилований. Евреи прятались, старались не попадаться на глаза «гостям».

Однажды Изя встретил Тамару Титовну. Он был острый на язык, не удержался и отпустил по её адресу несколько нелестных слов. Через короткое время Изю схватили два полицая, зверски избили и бросили полуживого в погреб. Ему угрожала смертельная опасность, но каким-то непостижимым образом, изувеченный, он сумел взломать входную дверь погреба и убежать. Ему пришлось долго скрываться, полиция его разыскивала, но не нашла. Придёт время, и Изя жестоко отомстит Тамаре Титовне за этот инцидент.

В конце октября 1941 года в семье моего друга Сюли Фаншеля появилась его родная тётя – Гитя. Она была почти в состоянии невменяемости от постигшего её горя. От неё мы услышали страшный, леденящий кровь рассказ.

Когда началась война, тётя Гитя жила в Одессе с мужем и двумя детьми – Гришей (10 лет) и Светочкой (8 лет). Мужа мобилизовали в армию и отправили на фронт. Гитя не успела эвакуироваться.

Советские войска оставили Одессу 16 октября 1941 года после упорного сопротивления. При этом противнику были нанесены тяжёлые потери. Когда город был захвачен, начался безудержный массовый террор, в первую очередь против еврейского населения. Производились облавы, часть евреев была повешена на электрических столбах. 23 октября улицы Одессы представляли устрашающее зрелище – висели сотни трупов. Оставшихся в живых евреев привели в село Дальник. Там произошла страшная трагедия, которую невозможно слушать без содрогания.

25000 человек разместили в 4-х бараках. В одном из них были женщины и дети. Там же находилась Гитя с детьми. Изуверы подожгли бараки с тем, чтобы сжечь евреев живьём. В этот момент сын Гити Гриша закричал: «Мамочка, спасайся!» В последний момент Гите каким-то непостижимым образом удалось выскочить из объятого пламенем барака. Дети сгорели. Всё это выглядит как чудовищный, кошмарный сон. Многие осуждали Гитю и считали, что она должна была войти в огонь вместе с детьми.

В ТАНАХе сказано: «Не осуждай ближнего, пока не окажешься на его месте». Мы во время оккупации видели образцы беспримерного героизма и самопожертвования, но они были не очень часты. В стрессовой ситуации поведение человека не может быть контролируемым. В случае с Гитей имело место столкновение двух самых мощных рефлексов: инстинкт материнства и инстинкт самосохранения. Победил второй рефлекс, и это не вина её, а беда. Да будут прокляты фашистские ублюдки, которые ставят людей в условия столь страшного выбора!

Гите удалось выбраться из объятого пламенем барака. Но это отнюдь не означало, что жизнь её была вне опасности. Ей просто некуда было деваться. В Одессу она не могла вернуться, так как повсюду стояли дозоры оккупантов, её квартира была занята. Она примкнула к колонне, которая двигалась по направлению к Богдановке, но оказалось, что эту колонну вели на расстрел. Поистине

Гитя попала из огня да в полымя.

Но тут произошло чудо (сколько чудес происходило в те страшные годы!). Румынский офицер, который сопровождал колонну и должен был дать страшный приказ, стал перед колонной и сказал: «Я не могу выполнить данное мне поручение, я не буду стрелять в женщин и детей. Вы свободны». Следует сказать, что такие случаи, к сожалению единичные, встречались, и мы знали о них. Таким образом, Гитя вторично обрела свободу. И тогда у неё возник отчаянный план: уйти в Крыжополь к своему родному брату Лейбе Фаншелю. Ориентиром для неё служила железная дорога. Пешком по шпалам, днём и ночью, без еды и питья, скрываясь от встречных людей, она прошла свыше 300 километров. Измученная и полуживая, Гитя, наконец, достигла цели. Семья Фаншель сердечно приняла её и сделала всё, что в их силах, чтобы, насколько это возможно, вывести её из состояния шока.

Вскоре произошло событие, которое удивительным образом повлияло не только на судьбу Гити, но также и на нашу судьбу. В Крыжополь прибыл новый румынский комендант по фамилии Цундра. Это был мужчина весьма непривлекательного и устрашающего вида, высокий, костлявый, сутулый. Тонкие губы, широкий рот, выпяченная вперёд нижняя челюсть придавали ему грозный вид. Мы были поражены, когда заметили, что Гитя установила с ним контакт и часто его посещает в комендатуре. Спустя короткое время она открыто встречалась с ним, и стала его любовницей.

Оказалось, что это тот румынский офицер, который в Одессе спас колонну евреев. В этой колонне находилась Гитя. Вероятно, она напомнила ему о том, что он её спаситель. Возможно, что в этих слухах была определённая доля фантазии. Но подтверждением этому явились два фактора. Цундра оказался добрым, великодушным человеком, вопреки своей внешности. Он предотвратил дважды депортацию евреев Крыжополя. И второе – столь быстрое установление связи Гити с комендантом могло указывать на какую-то встречу с ним в прошлом. Во всяком случае, Цундра по своему характеру вполне мог выступить в роли ангела-хранителя той несчастной группы евреев в Одессе, которую вели на расстрел.

Гитя явилась связующим звеном между комендантом и еврейской общиной Крыжополя. Однажды она сообщила нам страшную новость – получен строгий приказ о нашей депортации. Хорошо помню эту страшную ночь, когда мы шили себе наплечные мешки и собирались в страшный путь с трагическим финалом. Мама горько плакала. «Дети мои, птенчики! - говорила она сквозь слезы. – Мы уже своё отжили, а за какие грехи вы должны страдать?» Замечу, что к тому времени папе и маме ещё не было и 60 лет. Но судьба опять оказалась милостивой к нам. Мы собрали драгоценности, каждый дал, сколько мог, и высшие инстанции в последнюю минуту отменили этот роковой приказ. Излишне напомнить, что главным посредником в этой сделке была Гитя.

Кстати, в это же время был приказ о депортации евреев местечка Песчанка, которая находится примерно в 30 километрах от Крыжополя. Евреи Песчанки собрали драгоценности, чтобы передать в румынскую жандармерию, и таким образом спастись от гибели. Ценности должен был передать еврей по фамилии Заяц. Этот еврей оказался негодяем (что поделаешь, и в нашем племени встречаются подонки). Всё золото и все драгоценности, которые были собраны у евреев, он украл и скрылся в неизвестном направлении, стремясь таким образом спасти свою жизнь. У евреев местечка не осталось никаких средств, чтобы откупиться. Они были депортированы и почти все погибли.

Наступила зима. Мы жестоко страдали от холода, нечем было топить печку. Мы набрасывали на себя всякое тряпьё, чтобы хоть немного согреться. Однажды утром я проснулся от сильной головной боли и озноба. Моя мама приложила губы ко лбу (старый, испытанный метод определения температуры без термометра). Я весь горел. Был у нас в местечке румынский врач Брандес, которому удалось спастись от гибели в «лагере смерти» Ободовка, и он поселился в Крыжополе. Мама пригласила его. Диагноз врача не вызывал ни малейших сомнений – сыпной тиф. Вслед за мной сыпным тифом заболела моя сестра Зина и папа. Только мама осталась на ногах, и в неимоверно тяжёлых условиях ухаживала за нами. При этом нужно было соблюдать всё в строжайшей тайне.

Немцы и румыны панически боялись инфекционных болезней. Если бы они узнали о нашем заболевании, мы тотчас были бы уничтожены. Положение, в котором оказалась наша семья, было ужасным. О лекарствах нечего было даже мечтать. Мама тайком пошла на базар, чтобы обменять некоторые вещи на продукты. Но – беда не ходит одна. Рынок евреям запрещалось посещать. Её обнаружил полицай Рябой, тот, который избил меня до полусмерти всего пару месяцев назад.

Он начал жестоко избивать маму, она от него убегала, а этот изверг гнался за ней и бил её прикладом винтовки по голове и спине. Мама добралась домой вся истерзанная, в синяках, пальто на ней было изорвано. Но она не плакала. Молча взяла остатки продуктов, которые находились в доме, и приготовила нам поесть. Каким мужеством и терпением нужно было обладать, чтобы в этих адских условиях не впасть в отчаяние и сохранить способность к активным действиям. Мама продолжала бороться за жизнь дорогих ей людей – мужа и детей. Она проявляла поистине героические усилия по уходу за нами, несмотря ни на что, продолжала ходить на рынок и покупала продукты, которые помогли нам выжить.

Конечно, положение наше было отчаянным – тяжёлая болезнь, холод, отсутствие лекарств, неполноценное питание, страх быть обнаруженными оккупантами. И всё же в этой кромешной мгле отчаяния был один светлый луч, который нас согревал и вселял надежду. Эту надежду подарил нам доктор Брандес, о котором я упоминал выше. Он часто нас посещал. Мне он почему-то уделял особое внимание и беседовал со мной на равных, что очень льстило мне. Я спрашивал его: «Доктор, я буду здоров? Разве можно выздороветь без лекарств?»

Доктор Брандес отвечал мне: «Мальчик мой, ты будешь здоров, только не отчаивайся и верь. Вера в выздоровление – это половина выздоровления. Ты должен молиться, и Всевышний принесёт тебе исцеление».

Я сказал: «Я не верю в Бога, а если Он существует, почему, за какие грехи Он так тяжко карает меня и моих близких?»

Доктор Брандес строго посмотрел на меня. «Ты ещё многого не понимаешь. Бог милосердный, Он не наказывает тебя, а посылает тебе испытания. И из этого испытания ты выйдешь более чистым, более мудрым, ты научишься понимать смысл жизни и различать между истинными и показными, суетными ценностями. Ты поймёшь, что в жизни есть нечто вечное, постоянное – милосердие и справедливость».

Я смотрел на его лицо, глаза, излучающие тепло и ласку. И так убедительно звучали его слова, что я безоговорочно ему поверил – этот доктор говорит правду, я выздоровею, несмотря ни на что. Однажды доктор Брандес посмотрел на меня лукаво и сказал: «Мы начнём принимать витамины!» Я с недоверием взглянул на него.

«Ты знаешь, дорогой мой мальчик, - сказал он - когда человек улыбается, у него в организме образуются витамины. Ну-ка, улыбнись!»

И здесь я сделал потрясающее открытие – я разучился улыбаться. Вокруг нас было так много горя, слёз, страданий, что мы забыли о существовании улыбки и смеха. Когда я изобразил на лице некое подобие улыбки, доктор решительно сказал: «Так не годится!" Он сделал на лице такую смешную гримасу, что я невольно расхохотался.

Пройдёт много лет. Я стану врачом, и буду лечить больных. Я часто вспоминал доктора Брандеса и понял, что он был не только моим исцелителем, но и моим Учителем. В народе говорят: «Слово лечит и слово калечит». В арсенале врачевания Слово занимает очень важное место – оно вселяет надежду, повышает жизненный тонус и таким образом стимулирует защитные силы организма. Доказано, что у победителей раны заживают быстрее, чем у побеждённых. Я всегда твердил молодым врачам: «Если вы оставляете плачущего больного, или если от вас выходит больной в слезах – вы как врач не состоялись. Не отходите от больного, пока на его лице не появится улыбка». Это была «школа доктора Брандеса», уроки, данные мне в тяжёлую пору моей жизни, уроки, которые я запомнил и стал применять в моей практической врачебной деятельности.

Я с большим волнением смотрю передачи по телевидению, где показывается, как клоуны цирка приходят в детские отделения и развлекают больных детей. И когда я вижу, как на бледном страдальческом личике ребёнка появляется улыбка, я вспоминаю доктора Брандеса и как он лечил меня «витаминами». И я низко кланяюсь этим цирковым клоунам, которые безвозмездно, за счёт своего свободного времени развлекают детей. Они также участвуют в лечении, и их вклад – очень весомый.

Прошёл острый период сыпного тифа, и я постепенно, очень медленно стал поправляться. Мой папа и моя сестра Зина также выздоровели. Хотя симптомы тифа прошли, я был очень слаб. Меня буквально качало от дуновения ветра. Но настроение у меня было хорошее, я с оптимиз-мом смотрел в будущее, хотя положение наше не изменилось. В душе моей значительно ослабло чувство страха и тревоги. Мысленно я обращался к моим мучителям: «Палачи и убийцы! Вам не убить меня, Бог защитит и спасёт меня! А вы сгинете, сгниёте и исчезнете с лица Земли!»

Нет, что ни говорите, уроки моего Доктора и моего Учителя Брандеса не прошли для меня даром, они дали хорошие всходы. Я эти уроки не только усвоил, но передал как добрую традицию последующему поколению.

Зима прошла, наступила весна. От дождей дорогу развезло, в местечке была непролазная грязь. Мы с трудом передвигались по немощенным дорогам, утопая в вязком украинском чернозёме. По-прежнему нас подвергали побоям, издевательствам и унижениям. И, как будто этого было мало, на нас обрушилось новое несчастье.

В Крыжополе создали еврейское гетто. Свой дом и всё имущество пришлось бросить и переселиться в условия ужасной тесноты и нужды. Наше положение до этого трудно назвать благоприятным, но мы жили в своём доме, что создавало хоть какую-то иллюзию безопасности. «Мой дом – моя крепость». На ночь мы запирали дверь на несколько запоров, закрывали ставни. В случаях проведения «акций» со стороны оккупантов это ничем не могло помочь, но, по крайней мере, могло служить минимальной защитой от грабителей и насильников. Недостатка в этой категории людей в то лихое время не было, и ночами часто слышны были крики о помощи.

Планировка территории гетто была проведена с большим знанием местных условий, то есть на месте наибольшего скопления еврейского населения. Северная граница гетто проходила по улице Пролетарская (в прошлом – Будгос). Там постройки были очень старые – настоящие трущобы. Ветхие дома тесно прилегали друг к другу, так что не было дворов. Южная граница шла по улице 8 Марта, также с очень плотной застройкой. Жители этой улицы для отправления естественных потребностей ходили в уборную на вокзал, который находился недалеко. Восточная граница шла по улице Карла Маркса, а западная – по улице Куйбышева. Вся территория гетто по периметру была окружена двумя рядами колючей проволоки с одним входом и выходом на улице 8 Марта. На этой улице был единственный в местечке водопроводный кран. Ограда огибала его таким образом, что водопровод оказался вне гетто. На территории гетто был один колодец с непригодной для питья водой (вода была горькая). У входа дежурил полицай. Выход из гетто без разрешения или без сопровождения полицая жестоко карался, вплоть до угрозы расстрела.

Мы поселились в доме дяди Янкл, который выделил нам самую большую комнату, примерно15-20 квадратных метров. В этой комнате проживали до нашего освобождения 9 человек – мама, папа, сестра Зина и я. Кроме того, вместе с нами жила в этой комнате семья дяди Меира – его жена Ента, дочери Бэла и Люба, а также общая любимица Ниночка, которой был всего один год.

В начале войны дядя Меир с семьёй эвакуировался, Бэла была на девятом месяце беременности. Под Савранью (Одесская область) их настигли немцы. Они спрятались в здании бывшей птицефермы, там у Бэлы начались родовые схватки, и она родила ребёнка - девочку.

Роды проходили в ужасных условиях, роженице нельзя было даже кричать, чтобы не обнаружить себя. Её мама – Ента перерезала пуповину и завернула новорожденного ребёнка в тряпки, которые оказались под рукой. Вопреки всему, ребёнок был здоров и даже не болел инфекционными заболеваниями. Из Саврани вся семья с крошечным ребёнком на руках вернулась в Крыжополь, подвергаясь в пути страшным издевательствам со стороны немцев. Тётя Ента рассказывала, как немцы заставляли их ползать, есть землю, избивали их. Эти звери не жалели даже крошечного ребёнка, которому не исполнился месяц. Несмотря ни на что, вся семья вернулась целой, и вскоре оказалась вместе с нами в гетто.

В каждом доме внутри гетто были заведены специальные, так называемые «домовые книги». В них были записаны все, проживающие в данном доме, включая младенцев. Во время облав сопоставляли наличие жильцов со списками в «домовой книге». И горе было тем, у кого оказывался лишний жилец, или если кого-то не хватало.

А пока нам нужно было приспосабливаться к новым тяжёлым условиям. Поразительно, насколько у человека проявляются адаптационные механизмы, при, казалось бы, безвыходных ситуациях!

Несмотря на неимоверную скученность, мы никогда не ругались и жили дружно. Я из досок, которые были в изобилии в бондарной мастерской, и из мешковины сделал раскладушки. По вечерам не зажигали свет, так как не было ни свечей, ни керосина. Читать тоже невозможно было. Чтобы использовать это время, я научился вязать крючком. Нитки можно было извлечь из старых, пришедших в негодность шерстяных изделий, а деревянный крючок я сделал сам. Таким образом, я связал себе перчатки и носки.

В наших кошмарных условиях мы совершенно по-новому оценивали полезность вещей. Например, какую пользу можно извлечь из золотого кольца с брильянтом? Оно не накормит, не согреет, не создаст даже минимального комфорта. Конечно, можно возразить, что это кольцо представляет денежный эквивалент, а деньги дают возможность приобрести всё, что душе угодно. Всё это так, но для обмена на деньги кольцо необходимо продать. Возникает вопрос – кому? Еврей не купит его - при тех условиях, что он находится, оно ему ни к чему. Значит, нужно продать кольцо не еврею.

Не забудем, что евреи – изгои, они вне закона, и в случае обмана им некуда обратиться для справедливого решения вопроса. В лучшем случае за золотое кольцо он получит буханку хлеба или ведро картошки. Этого ему хватит на неделю, самое большее на две недели. При этом покупатель не еврей рассуждает: «Жиды-христопродавцы пили кровушку бедных христиан, беспощадно эксплуатируя их. Не граблю я этого еврея, а отбираю у него то, что принадлежит мне по праву. А ещё по доброте душевной даю ему продукты - буханку хлеба, немного кукурузной муки, несколько картофелин». При этом он преисполнен чувством гордости за выполнение столь благородного и милосердного поступка, и кладёт в карман уникальную вещь, стоимость которой оценивается в целое состояние.

В худшем случае покупатель положит это кольцо в карман, и предложит еврею убираться ко всем чертям и ещё поблагодарить его за то, что он не избил его. Ну, а в самом худшем варианте покупатель не только отберёт драгоценность, но ещё подвергнет еврея пыткам, чтобы он сознался, где спрятаны остальные сокровища.

Кто сосчитает, сколько золота, брильянтов, жемчуга, уникального антиквариата, которые сохранились у евреев, несмотря на гонения и погромы, и передавались из поколения в поколение, были отняты местным населением, «сердобольными христианами», проповедующими человечность и правду!?

Прошло много времени, и у дочерей, внучек и правнучек этих «христолюбивцев» можно видеть порой кольцо, брошь, серьги и другие украшения невиданной красоты. На восхищённый вопрос подруг, где была приобретена эта прелесть, следует ответ: «Эта наша семейная реликвия, она досталась мне от бабушки (прабабушки) в наследство». И сверкает брильянт, отражая своими гранями солнечные блики. Ах, если бы он мог говорить, - сколько трагичного было бы рассказано об истинных хозяевах этого брильянта. Но безмолвствует благородный камень. Его хозяева спят вечным сном в безымянных могилах, расстрелянные, удушенные, сожжённые, замученные.

Было бы неверно считать, что всё окружающее нас население относилось к нам враждебно. Некоторые жители окружающих сёл приходили в гетто, несмотря на строгий запрет и очень суровые наказания, которым они подвергались в случае их разоблачения. Они приносили продукты и снабжали ими еврейское население за очень умеренную плату, или только за какую либо услугу – ремонт бочки, обуви, пошив одежды и другие.

Была у нас знакомая женщина из села Голубече, которую звали Матрона. Папа ещё до войны делал ей кадушки для солений, иногда ремонтировал старые бочонки. У нас с ней установились исключительно дружеские отношения. Помню, как моя мама часто беседовала с ней, они делились друг с другом новостями. Иногда она ела у нас.

Когда мы очутились в тяжёлом положении, она не оставила нас. В течение многих месяцев Матрона проникала в гетто и приносила нам продукты – молоко, творог, картофель, немного муки, фасоль и другие. Особенно важны были эти продукты, когда мы болели тифом. Можно сказать, что Матрона была нашим ангелом-хранителем, и я не знаю, как мы выжили бы без её помощи.

Прошло много лет. Я работал врачом в Крыжопольской районной больнице. Во время приёма в поликлинике ко мне в кабинет вошла очень старая крестьянка. Я задал ей обычный вопрос: «На что вы жалуетесь?» Она посмотрела на меня, улыбнулась и спросила: «Лёва, неужели ты не узнаёшь меня? Я – Матрона, которая приходила к вам в гетто и приносила вам продукты!» Медсёстры и больные были немало удивлены, видя, как врач со слезами благодарности на глазах целует руки старой женщины. Думаю, излишне говорить, как я опекал её. Я лечил её, оказывал ей внимание и оплакивал её кончину, как очень дорогого человека. Она была настоящей праведницей мира, и я навсегда сохранил светлую память о ней.

В гетто жизнь продолжалась, но над нами по-прежнему висел Дамоклов меч «экзекуции». Мы до сих пор остались живы, потому что власти нуждались в нас. Основной контингент населения гетто составляли ремесленники – сапожники, портные, жестянщики, бондари, столяры. Это были сугубо «еврейские» специальности и, в случае нашей ликвидации, возникли бы большие трудности. Иными словами, мы были востребованы и в нас нуждались.

Но была и другая причина, возможно более основательная. Мы заметили, что огромный механизм уничтожения начал давать сбои, что-то нарушило прославленный «орднунг». Гитлер оказался лжецом. «Блицкриг» провалился, война затянулась на годы. Немецкая армия несла колоссальные потери, счёт убитых шёл не на тысячи, а на сотни тысяч и миллионы. Война в виде «приятной прогулки», которую обещал фюрер, не получилась. Союзники бомбили германские города, были огромные жертвы среди мирного населения, хотя Геринг (ближайший сподвижник Гитлера и командующий военно-воздушными силами) поклялся, что ни один вражеский самолёт не будет летать в воздушном пространстве Германии.

Эйфория, охватившая немецкий народ перед войной, сменилась горьким похмельем. Приближался час расплаты за все злодеяния.

При таком положении нацистской Германии было бы логичным предположить, что политика геноцида еврейского народа будет остановлена. Но лагеря смерти продолжали принимать новые жертвы, конвейер уничтожения работал в том же темпе, что и в начале войны. Смертельная опасность, которая угрожала нам, не миновала.

Чем же это объяснить? Считалось, что антисемитизм используется для достижения политических целей недобросовестных политиков. Если своему потенциальному избирателю сказать, что ему плохо, потому что он бездельник, пьяница и вор, и что главным условием улучшения его материального положения является интенсивный труд, – вряд ли этот политик добьётся успеха. Совсем другой результат, если провозгласить, что источник всех бед - евреи. Этот метод испытан в течение тысячелетий и постоянно давал желаемый результат. Евреи во все времена использовались как «козлы отпущения», недовольство и гнев народа всегда можно перевести на них. Иными словами, антисемитизм был не целью, а СРЕДСТВОМ.

В политике нацистской Германии прослеживается обратная связь. Власть нужна была наци, чтобы уничтожить евреев, то есть антисемитизм был не средством, а – ЦЕЛЬЮ. Каковы истоки этой политики?

Гитлер не верил в Бога, но он был фаталистом, верил в предопределённость судьбы человека. Он считал, что расположение звёзд влияет на исход событий, у него был персональный астролог.

Он знал историю еврейского народа, судьба которого вызывала у него мистический страх, так как не укладывалась ни в какие логические рамки.

Вот что писал Лев Толстой в статье «Кто такие евреи?»: «Посмотрите, что за странное существо еврей, которого угнетали и преследовали, который был жертвой мучений и насилий, резни и погромов, которого жгли и вешали все народы и их руководители, вместе и по отдельности. И, тем не менее, он жив до сих пор…
…Еврей – это носитель священной функции, спустивший с небес вечный огонь и осветивший им весь мир».

Марк Твен писал в статье «Еврейскими глазами»: «Если статистика точна, в человеческой расе насчитывается только 0,1% евреев. Количество евреев можно сравнить с частичкой звёздной пыли на песчаной тропинке. Соответственно этому, нормальным было бы, если бы мы вообще не слышали о еврее, но мы слышим о нём и всегда слышали… Он выделяется на Земле более, чем кто-либо, и его экономическая и культурная роль непропорционально высока по сравнению с его численностью. Так же непропорционально велик его вклад в список людей, выдающихся своими достижениями в спорте, науке, искусстве, музыке, экономике, медицине и просвещении. …Еврейский народ вёл в этом мире граничащую с чудом борьбу, вёл её со связанными за спиной руками… …Египтяне, вавилоняне, персы возвысились, наполнили весь мир шумом и звоном – и выдохлись, испарились, исчезли из мира, как сон, которого не было. …Всё в мире смертно, кроме еврея».

Гитлер был убеждён, что главным условием для овладения всем миром является победа над врагом, которого в течение тысячелетий никто не мог победить. Этот враг – еврей, который как птица Феникс возрождался из пепла после страшных погромов.

Решение «еврейского вопроса», то есть полное уничтожение еврейского народа, стало навязчивой идеей (идея фикс) Гитлера. Он считал, что история возложила на него великую миссию, которую до него не мог решить никто. Таким образом, перед нами классический образец паранойи – психического расстройства, в основе которой лежит подозрительность и система сверхценных идей. Этим личностям удаётся придать видимость реальности своему бредовому мышлению.

Еврейство – с его моралью, Богом и традициями стало главным врагом Гитлера, поэтому беспощадно и безжалостно преследовалось. Отсюда понятно, почему до последнего момента «окончательное решение» еврейского вопроса было основной задачей рейха.

Для решения этой задачи оголялись фронты, чтобы обеспечить охрану жертв на пути в крематорий. Несмотря на острый дефицит транспортных средств в армии, у военных забирали паровозы и вагоны для транспортировки обречённых в концлагеря.

…Жизнь в гетто по-прежнему была насыщена драматическими событиями. Продолжались побои, насилия, издевательства со стороны оккупантов и их пособников – местных полицаев.

Редко проходила ночь без насилия и грабежа. В тяжёлом положении находились руководители еврейской общины. От них требовали, чтобы они ежедневно посылали на тяжёлые каторжные работы евреев, которые подвергались избиениям и издевательствам. Нередко требовали предоставить румынским офицерам молодых женщин и девушек для любовных утех.

По-прежнему не было надежды на спасение. Мы знали, что при отступлении немцы применяют политику «выжженной земли», то есть уничтожают всё живое. Само собой разумеется, что евреи были обречены на гибель в первую очередь.

И всё же, несмотря на нечеловеческие условия, жизнь продолжалась. Люди жили маленькими человеческими радостями – любили, влюблялись, ревновали, мечтали, устраивали встречи, свидания. Нет, не одичали, не озверели евреи в немыслимой тесноте гетто, как того ожидали наши мучители, они сохранили человеческий облик и моральные ценности! Трудно поверить, но иногда даже устраивались свадьбы с традиционными еврейскими свадебными обрядами, то есть с хупой.

Мне особенно запомнилась одна свадьба. Я впервые в жизни видел еврейскую свадьбу с хупой. Она происходила весной на открытом воздухе. Четверо пожилых мужчин на длинных шестах держали большое полотнище, образуя нечто в виде шатра, под которым находились жених и невеста. Жениха (его звали Акива Грубер) я знал хорошо, моя мама часто встречалась с его матерью Итой, можно даже сказать, что они были подругами. Акива - рослый, красивый парень с мужественными чертами лица. Это был человек необыкновенной судьбы. Он активно участвовал в подпольной организации, связанной с партизанским движением. На её счету было несколько диверсий, одна из них - крушение немецкого эшелона с военной техникой.

Акиву трижды арестовывали румынские жандармы, и трижды он устраивал побег. Его вели на расстрел, и он в последнее мгновение сумел скрыться. О подпольной партизанской организации, которая была создана в конце 1943 года в Крыжополе, и о нашей причастности к ней, было кратко рассказано в начале моего повествования.

Невеста – Шуламит – стройная, с большими чёрными глазами, с нежными чертами лица, - типичная еврейская красавица, как будто сошедшая со страниц «Песни песней» (4:1-3):

«Как ты прекрасна, подруга моя, как ты прекрасна! Голуби – очи твои из-под фаты твоей! Волосы твои как стадо коз, что сбегает с гор Гилъада. Зубы твои, как стадо стриженых овец, что вышли из купальни, все они без порока, и бесплодной нет среди них. Как алая нить губы твои, и уста твои милы, как дольки граната виски твои.»

Кстати, героиню «Песни песней» тоже звали Шуламит. Невеста Шуламит была еврейка из Румынии. Ей удалось чудом выйти из колонны, которую гнали на смерть. Она осела в Крыжополе, все её очень любили за кроткий нрав. С Шуламит подружилась моя сестра Зина (она её звала Шуламис – на идишский лад).

И вот стоит эта прекрасная пара под шатром, и жених одевает невесте кольцо со словами: «Вот, ты посвящаешься мне в жёны по Закону Моше и Израиля!»

Функцию раввина исполнял отчим Акивы. Он жил много лет в Крыжополе и был шойхетом. Звали его Барух. У него была большая белая борода. Мама посылала меня к нему резать курицу и определять, кошерная ли она. Барух прекрасно знал Тору и еврейские традиции. Я нередко видел его склонившимся над колодцем и произносящим молитвы.

И вот Барух благословляет жениха и невесту, как это было тысячи лет назад:

«Благословен Ты, Господь Бог наш, Владыка вселенной, сотворивший веселье и радость, жениха и невесту, одаривший нас ликованием и способностью петь, торжеством и блаженством, любовью и братством, миром и дружбой! Господь Бог наш! Да зазвучат вскоре в городах Иудеи и на улицах Иерусалима голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты…»

И жених, как это было тысячи лет назад, разбивает бокал в знак траура по поводу разрушения Храма, показывая этим, что не может быть радость полной из-за этого. И все гости кричат: «Мазаль тов!» И желают новобрачным долгих лет счастливой жизни. На мгновение забывается, что мы по-прежнему в руках извергов, и завтра все - жених и невеста, гости, раввин могут оказаться в расстрельном рве, все в общей могиле.

А пока жених нежно целует любимую невесту, их прекрасные сияющие лица символизируют вечность еврейского народа. И в душе крепнет уверенность: «Нет, не удастся бесноватому фюреру погубить народ Бога, народ Книги, народ Закона и вечной морали».

Акива и Шуламит жили в счастливом браке до глубокой старости. У них родилось три сына. С 1970 года они жили в Израиле и продолжали традиции еврейского народа.

В гетто проживал румынский еврей по имени Йосиф. Ему удалось спастись от репрессий и поселиться в Крыжополе. Судя по его изысканной одежде, он был, очевидно, богат. Это был крупный мужчина, высокий, с красивым, всегда чисто выбритым лицом. Он проявил недюжинные организаторские способности и вскоре стал одним из руководителей еврейской общины.

Однажды Йосиф обратился ко мне с необычной просьбой. У него износилась обувь – он носил 46 размер. Сапожник, к которому он обратился, отказался принять заказ на пошив обуви, мотивируя свой отказ тем, что у него нет колодок такого крупного размера. Тогда его направили ко мне.

Я часто делал всякие уникальные работы, связанные с деревом – деревянную обувь (сабо), которая пользовалась большим спросом, сундучки, ящички, чемоданы и другие. Конечно, изготовление сапожных колодок – это очень сложная и трудоёмкая работа. Тем не менее, я согласился и принял заказ. Иосиф попросил меня выполнить работу поскорее, так как его старая обувь совсем пришла в негодность. Кроме того, была ещё одна причина, более веская – он решил жениться. Его избранницей была молодая женщина по имени Таня, коренная жительница Крыжополя. Таня была замужем, её мужа в начале войны мобилизовали в действующую армию. В гетто она жила с сестрой Хаюсей и матерью.

Таня была очень красива, можно сказать - ослепительно красива. Всё в ней было гармонично – правильные черты лица, очень красивые глаза, стройная фигура, пышные волосы. Невозможно было пройти мимо неё, не обратив на неё внимание.

Вначале Таня категорически отвергала ухаживания Йосифа, но тот проявил невероятное упорство и, в конечном итоге, добился своего - Таня согласилась стать его женой. В общем, с точки зрения принятой морали Таня допустила преступную слабость, оставив своего мужа в то тяжёлое время, когда он воевал на фронте против фашистов и участвовал в кровопролитных боях.

Говорят, что человек имеет право выбора. И это неоспоримая истина. В Торе написано, что человек создан по образу и подобию Бога. Это не значит, что есть общие морфологические черты, а указывает на духовную общность. Именно свобода выбора делает человека подобным Богу. Но есть ещё свобода оценивать этот выбор – насколько он соответствует нормам морали. Вот эта свобода должна быть ограничена, человек не вправе давать оценку без учёта всех обстоятельств.

Право на осуждение поступка Тани может быть дано только тому, кто пережил ужасы Крыжопольского гетто, только той молодой красивой женщине, которая вынуждена скрывать свою красоту, и с этой целью одевается в лохмотья, пачкает грязью своё лицо, надвигает на лоб старый рваный платок. А она, эта проклятая красота, так и выпирает, и невозможно скрыть прекрасные чёрные глаза, и нежный овал лица, и стройную фигуру.

И вот эта женщина с тревогой и страхом ловит похотливые взгляды на себя со стороны полицаев и их многозначительные ухмылки. И каждая ночь проходит в тревожном сне, и каждый шорох вызывает ужас, при котором тело покрывается холодным липким потом, а сердце гулко стучит и, кажется, готово вырваться из груди. И некому её защитить. Вот этим дано право осудить или оправдать поступок Тани. Её и не осуждали в гетто, только родители её мужа (уже бывшего) горько плакали и молились, чтобы их сын вернулся живым с этой проклятой войны, которая разлучает любимых и ставит их в положение, при котором приходится делать столь страшный выбор. Эта история имела счастливый конец. Муж Тани вернулся с фронта, целый и невредимый. Он простил Таню (вопреки протестам его родителей), и они жили в мире и согласии.

В гетто мы были лишены какой-либо информации о положении на фронте. Радио не было, газеты евреям запрещалось читать. Иногда я находил обрывки газет. В них было множеств антисемитских статей, в которых писалось, что евреи отсиживаются в тылу в то время, как другие проливают кровь на фронте. В отношении положения на фронте ничего, кроме грубого и примитивного вранья, я не находил.

И всё-таки к нам доходили какими-то неизведанными путями сообщения о положении на фронте. Мы ликовали, узнав о страшном поражении немцев под Сталинградом. Естественно, это ликование приходилось тщательно скрывать. Мой друг Гриша Бродский не мог скрыть своей радости, и был жестоко избит немцем, у которого на рукаве была траурная повязка по поводу огромных потерь немцев под Сталинградом. Он избивал его и вопил: «Наши солдаты погибают на фронте, а ты, «ферфлюхтер швайн», радуешься?!"

У нас был ещё один «индикатор» положения на фронте, - отношение к нам со стороны оккупантов. Если полицай вдруг останавливал еврея и вступал с ним в беседу, и при этом не оскорблял его, - ясно, что дела у немцев на фронте идут из рук вон плохо. И наоборот, жестокое отношение к нам свидетельствовало об успехах немцев на фронте.

Впрочем, за годы проживания в гетто у нас выработался определённый стиль поведения. Мы знали, кого надо избегать – эсэсовцев, власовцев, большинства полицаев. Не представляют большой опасности пожилые немцы и румыны. Очень важно было не обращать на себя внимание. Если немец вдруг тебя окликнул – твои дела плохи, у тебя появилось какое-то несоответствие общим стандартам. Ничем хорошим это не могло закончиться. В лучшем случае ты получал пощёчину, а в худшем - это заканчивалось арестом и пытками.

Я вспоминаю, как порой бесшабашно и рискованно вели себя мы - подростки. Нас часто отправляли работать в так называемом 13-м складе. Это был интендантский склад, где хранились обмундирование, обувь, предметы бытового назначения и другие. У меня была большая проблема с обувью. Единственные мои ботинки совсем прохудились, приходилось подошву подвязывать шпагатом или проволокой. Особенно трудно было в ненастную погоду, когда земля превращалась в вязкое болото. Обувь застревала, и с трудом приходилось вытаскивать её. Ноги становились мокрыми и грязными.

Однажды во время работы в 13 складе я пошёл на отчаянный шаг. Я взял новые немецкие ботинки, вымазал их грязью и одел их вместо моих рваных ботинок. Эта авантюра прошла безнаказанно, но нетрудно догадаться, что ждало бы меня в случае разоблачения.

Но следующая авантюра прошла не так гладко. Во время погрузки разломался ящик, и из него высыпалось содержимое – это были стеариновые свечи в виде плошек. Я уже говорил о совершенно иной шкале ценностей, которая сложилась в гетто. Эти свечи для нас представляли огромную ценность, большую, чем золото и хрусталь. Вечерами мы сидели в темноте, ночью мы передвигались наощупь, и плошки могли в значительной степени облегчить нам жизнь. Поэтому мы тайком набрали полные карманы этих свечей.

В это время в помещение склада вошёл эсэсовец. Внешний вид его вызывал страх. Он был в чёрном мундире, на чёрной фуражке - кокарда в виде черепа с перекрещивающимися костями. Взгляд немца выражал невероятную ярость. Он подошёл к первому из нашей группы (это был Шлёма Горешник - мой одноклассник) и приказал ему вывернуть карманы. Оттуда посыпались злополучные плошки. Эсэсовец вытащил из кобуры пистолет и навёл его на Шлёму.

Но тут вмешался работник склада – пожилой немец. Не знаю, что он ему сказал, возможно, что необходимы люди для работы. Во всяком случае, эсэсовец спрятал пистолет в кобуру, и затем стал зверски избивать Шлёму. Мы стояли, оцепенев от страха. После избиения Шлёмы началось методическое избиение остальных. Я стоял последним в этой «очереди» и лихорадочно думал, как избавиться от плошек. Сзади меня стояла железная бочка с бензином. Стоя задом к бочке, я вывинтил крышку бочки и бросил все плошки в неё. Когда подошла моя «очередь», мои карманы были пусты, и я отделался парой пощёчин. Нетрудно представить, какова была моя судьба, если бы стало известно, куда я бросил плошки.

Между тем, судя по всему, немцы на фронте терпели поражение за поражением, и мы со страхом и надеждой ждали приближения военных действий к району нашего проживания. Со страхом, ибо мы знали, что при отступлении немцев войска, находящиеся в арьергарде, будут уничтожать всё живое и сжигать все дома.

Для того, чтобы обезопасить себя, было принято решение построить убежище, или, как его называли на местном диалекте – «секрет». Во дворе дома дяди Янкла, в котором мы жили, был большой погреб, где хранились бочки. В этом погребе мы вырыли большой котлован. Образовались два яруса - из них нижний, собственно, и являлся убежищем. Там была поставлена бочка с питьевой водой.

10 марта 1944 года, в результате мощного удара Красной Армии в направлении Умани, немецкие войска были разбиты, и возникла угроза окружения всей группировки, находящейся на территории, в которую также входил Крыжополь. Началось паническое отступление немцев и их союзников.

Всё время лили дожди, земля превратилась в сплошное болото. Около машин толпились немецкие солдаты, отталкивая друг друга, пытаясь первыми влезть в кузов. Один солдат ухватился за борт кузова на ходу машины. Находящиеся в кузове немцы стали бить его по костяшкам пальцев, пока он не разжал их и свалился прямо в лужу. Затем этот немецкий солдат с трудом встал и кулаком погрозил вслед удаляющейся машине. Лицо его выражало страшное отчаяние.

Вот такая была взаимовыручка и солидарность у «высшей расы», немецких солдат, во время тяжёлых испытаний. Да, легкой прогулки в войне с Советским Союзом, которую обещал фюрер, не получилось. Какой контраст был между бравым видом и поведением немецкого солдата в начале войны, и сейчас, на исходе войны!

Мы всё же не были уверены в том, что основные части немецких войск отступили, и поэтому спрятались в нашем, приготовленном заранее, убежище. Там мы находились почти сутки, чутко прислушиваясь к тому, что делается снаружи. Ночью слышны были отдельные взрывы, одиночные выстрелы, а затем наступила полная тишина. Утром, после бессонной и тревожной ночи, мы осторожно выглянули наружу. Дождь, который лил, не переставая, несколько суток, прекратился. Было пасмурно, на небе плыли тяжёлые тучи. Особенно нас поразила полная, непривычная тишина.

Я со своим двоюродным братом Фимой пошли в город выяснить ситуацию. Улицы были совершенно пустынны, не было видно ни души. Мы прошли дальше к центру. Магазин, который находился там, был полностью разграблен. Только на полу валялись бумажные пакеты с каким-то порошком.

Я по привычке, выработанной во время пребывания в гетто, что всё сгодится, набил карманы этими пакетами. Оказывается, это была водорастворимая краска отличного качества. Я использовал эту краску, когда рисовал плакаты, географические карты для школы, оформлял стенгазеты и таким образом зарабатывал деньги на первых порах после освобождения.

Постепенно на улицах местечка появлялись люди, они не обращали на нас никакого внимания. Все они устремлялись к 13 складу. Мы тоже прошли в том же направлении и спустя четверть часа достигли его. Там, в этом складе, на земле валялось масса очень нужных вещей - шинели, телогрейки, гетры и другое добро. Жители местечка набирали полные охапки этих вещей. Мы с Фимой тоже взяли по шинели. В последующем из этой шинели мне пошили пальто, которое я носил до окончания института.

Вспоминая события тех дней, я поражаюсь той отчаянной храбрости и отваге , которые мы проявляли в то тревожное время. Видимо, годы жизни в гетто наложили отпечаток на наш характер, и в борьбе за выживание выработался определённый стиль поведения.

14 и 15 марта 1944 года в местечке не стало ни немцев, ни румын, ни полицаев. Улицы были пустынны, можно было встретить только одиноких прохожих. На железной дороге была полная тишина – не проезжал ни один состав. Нам потом рассказывали, что немецкие боевые части, которые отступали, были предупреждены, - последний воинский железнодорожный эшелон проезжает через станцию Крыжополь 13 марта. Если военные не эвакуируются этим эшелоном, они попадут в плен к советским войскам. Таким образом, мы спаслись от неминуемой гибели.

Ночь на 16 марта не забудется никогда. Мы решили не спускаться в убежище и остались в доме. Как обычно, мы внимательно прислушивались к звукам, доносящимся с улицы. Под утро раздался стук в дверь. Мы замерли в тревожном ожидании. И вдруг услышали громкий голос, такой родной и желанный, голос, который мы ждали все долгие три года оккупации: «Товарищи, откройте! Мы советские солдаты!»

Дверь немедленно была открыта, и вошли два советских бойца, молодые парни, румяные, красивые. Одеты были они в овчинные полушубки, на груди висели автоматы с дисками. Эти автоматы мы видели впервые в жизни, и вызвали у нас, у мальчишек, острое любопытство. Меня смутило то, что на плечах у солдат были погоны. Перед войной их носили только белогвардейцы. Солдат объяснил мне, что сейчас бойцы Красной Армии носят погоны, и я успокоился.

Мы подробно объяснили бойцам обо всех событиях последних дней и всё, что было нам известно об обстановке в нашем районе. Солдаты нас поблагодарили и собрались уходить, несмотря на наши просьбы остаться и хотя бы выпить чаю. Их обнимали, целовали, благодарили. Наконец они ушли. Было раннее утро 16 марта 1944 года. Эту дату я считаю вторым днём моего рождения.

Я вышел на улицу. Небо прояснилось, и блеснули первые лучи солнца, земля немного подсохла. В воздухе чувствовалось дыхание весны. Казалось - природа радуется вместе с нами. Пришла долгожданная свобода, пришло спасение от, казалось, неминуемой, смерти. Мы, небольшая горстка евреев, уцелели в этом аду. Но острая душевная боль не давала нам покоя. Мы живы, а тысячи и тысячи наших братьев и сестёр покоятся в безымянных могилах.

«…6 миллионов мужчин и женщин, девочек и мальчиков, юношей и девушек, стариков и младенцев, убитых и уничтоженных с ужасной жестокостью, павших от массовых убийств, там, где жили они – в городах, местечках и сёлах, и оставшиеся были угнаны, как овцы на убой, в концентрационные лагеря…

Бог мести, Судья Земли, вспомни реки крови, лившейся как вода, кровь отцов и сыновей, матерей и младенцев, учителей и учеников их, и воздай всемеро притеснителям народа Твоего».

Молитва «В память о погибших в Катастрофе европейского еврейства».

Мы, выжившие узники концлагерей и гетто, - последние живые свидетели злодеяний нацизма и жестокого террора против еврейского народа.

Мёртвые безмолвствуют в могилах. Мы, уцелевшие, должны быть их устами, день и ночь призывать наш народ к бдительности, чтобы эта страшная трагедия не повторилась. И мы должны их помнить. Пока в наших сердцах сохраняется память о них, - они живы. Эту память мы должны передавать нашим детям и внукам, ибо наше поколение уходит, и не останется никого, кто мог бы сказать: «Мы это слышали из уст очевидцев».

Известно, что история не терпит сослагательного наклонения. Но мы должны, мы просто обязаны оглянуться назад, чтобы понять, как могла произойти такая страшная трагедия, и можно ли было её предотвратить.

Гитлер задумал совершить сатанинскую революцию – избавить мир от народа Библии и Израиля. Но на раннем этапе он не смог этого сделать. Начиная с 1938 года и до 1 октября 1941 года, на евреев производился нажим со стороны «гестапо», чтобы принудить их к эмиграции. Желание фюрера на данном этапе было сделать Германию «юденрайн», чистой от евреев. Большинство евреев Германии, Венгрии, Польши и других стран Европы было готово эмигрировать. Но именно в это время все - без исключения! – государства закрыли свои границы! Гитлер понял – ему дан зелёный свет для осуществления его сатанинских замыслов. Его мечта превращалась в явь. Начались жестокие репрессии против евреев.

Великие державы и малые страны равнодушно отвернулись от страдания преследуемых евреев, поощряя этим злодеяния Гитлера и его приспешников. Помню душераздирающий эпизод из кинофильма - власти Швейцарии депортируют еврейскую семью в фашистскую Германию, где их ждёт неминуемая гибель. Всё это безнравственно и аморально.

Однако мне хотелось бы посмотреть на эту проблему под другим углом. Милосердие – категория морально- этическая, а не юридическая. Европейские страны могли, но не были обязаны принять гонимых евреев. Давая приют этим евреям, они создавали своим гражданам определённый дискомфорт. Кроме того, не хотелось раздражать могущественного соседа (как будто можно умилостивить хищника и умиротворить его).

Если к тому же учесть, что любовь к евреям – не самая сильная сторона европейских народов, становится ясной их политика в отношении преследуемых евреев. В политике, как и в повседневной жизни, целесообразность и прагматичность являются приоритетными и если они приходят в противоречие с морально-нравственными факторами, предпочтение предоставляется первым.

В политике нет симпатий или антипатий, а есть государственный интерес, который требует порой жёстких и жестоких решений по отношению к другим народам.

Отсюда можно сделать однозначный вывод: горе тому народу, у которого нет своего государства, своей Родины! Нарушим общепринятое правило о недопустимости сослагательного наклонения, и зададим вопрос: «Если бы в то страшное время существовало Государство Израиль - произошла бы Катастрофа?»

Ответ однозначный и, как мне кажется, неоспоримый – нет!

А ведь еврейское государство в прошлом могло быть создано! Я имею в виду так называемую «Декларацию Бальфура».

Лорд Артур Бальфур – английский подданный (не еврей!!!) - был большой поклонник сионизма, и даже себя считал сионистом. Он восхищался большой жизненной силой и волей еврейского народа, сумевшего в тяжёлых условиях изгнания не только выжить, но и занять достойное место в истории.

Лорд Бальфур высоко ценил огромный вклад еврейского народа в мировую культуру, искусство и науку. В 1906 году он встретился с Хаимом Вейцманом, который произвел на него большое впечатление. Бальфур занимал в правительстве английской империи важные посты – премьер-министра, министра иностранных дел, представителя Англии в Лиге наций.

Вот краткий отрывок из «Декларации Бальфура», которая была издана 2 ноября 1917 года:

«Правительство Его Величества благосклонно относится к созданию в Палестине Национального Дома для еврейского народа и будет использовать наилучшие намерения для облегчения достижения этой цели при обязательном условии, что ничего не будет предпринято, что могло бы нарушить гражданские и политические права в существующих в Палестине нееврейских общинах или права и политический статус евреев в другой стране…»

Таким образом, возник уникальный исторический шанс для создания еврейского государства. Однако евреи не спешили воспользоваться этим шансом и эмигрировать в Палестину.

В то время во всём мире насчитывалось 13 миллионов евреев, из них 8 миллионов жили в Восточной Европе, главным образом в России. Они подвергались дискриминации и унижениям, жили в ужасающей нищете. Часть евреев эмигрировали в Соединённые Штаты Америки, многие погибли от погромов петлюровцев и войск Деникина. Оставшаяся часть евреев с большим воодушевлением встретили Октябрьскую большевистскую революцию. Большевики провозгласили равные права всех народов, и евреи поверили им. Они активно включились в политическую жизнь страны.

Эмигрировать в Палестину основная масса евреев отказывалась. Сионистские организации в России были разгромлены, и лишь незначительной части удалось с большим трудом добраться до Палестины.

В Германии (после Версальского договора) евреи пользовались всеми правами. Они способствовали экономическому расцвету страны (в тот период в Германии было 11 лауреатов Нобелевской премии еврейского происхождения). Евреи считали себя немцами, немецкими гражданами Германии, и были далеки от еврейства. Об эмиграции в далёкую и бедную Землю Палестины они и слушать не хотели. Такое же положение было и в других странах Европы и в странах Северной и Латинской Америки.

Отчаянные призывы руководителей Сионистского движения принять участие в создании еврейского государства не нашли отклика в сердцах галутных евреев мира. Хаим Вейцман написал к евреям воззвание, полное горечи - «Народ Израиля, где ты?»

Спустя некоторое время английское правительство, утвердив «Декларацию Бальфура» в целом, прибавило к ней часть ограничительного характера, которая свела на нет основной первоначальный смысл «Декларации». Интересно, что эта вторая часть была присоединена по требованию английских евреев(!), которые были против создания национального Дома в Палестине. Вот такой «еврейский мазохизм». Уникальный исторический шанс создания Государства Израиль был упущен.

…Согласно Торе, 3500 лет тому назад Бог вывел евреев из Египта, из страны, где они были рабами. Он вёл их в Землю Обетованную, в землю, «текущую молоком и мёдом». Когда народ прошёл «ту пустыню великую и страшную, где змеи и скорпионы, где жажда и нет воды» (Дварим, 8:15) и достиг границ Земли Обетованной, было решено послать разведчиков, чтобы выяснить, пригодна ли она для проживания. Через 40 дней разведчики возвратились и принесли богатые плоды. Гроздь винограда пришлось нести вдвоём на шесте, настолько она была тяжёлая. Но разведчики запугали народ рассказами о великанах и о неприступных крепостях. Несмотря на то, что Бог обещал им свою поддержку, они отказались войти в Землю Обетованную.

«Зачем Бог ведёт нас в страну эту, чтобы пали мы от меча? Чтобы жёны наши и дети наши стали добычей? Не лучше ли нам возвратиться в Египет?»

Бемидбар, 14:3-4.

Отказ идти в страну Израиля стал причиной тяжёлого наказания: 40 лет водил Моше народ по пустыне, пока не умерло всё поколение, которое отвергло дар Всевышнего. Новое поколение, которое не знало египетского рабства, вошло в Землю Обетованную.

В Священном Писании говорится: «Три дара дал Святой Благословенный Израилю, и все три – посредством страданий: Тору, Землю Израиля и Грядущий мир».

Вавилонский Талмуд, тр. Брахот.

Страшные жертвы Катастрофы не прошли даром. Из их пепла возродилось еврейское государство. Еврейский мир в Восточной Европе был истреблён фашистами, но другой мир евреев возник на другом конце Земли, на нашей исторической Родине. Израиль стал прямым ответом на злодеяния Холокоста.

Мы пришли в эту страну после страшных испытаний и огромных жертв. 6 миллионов заплатили своей жизнью за право жить в нашей собственной стране, в стране, «текущей молоком и мёдом».

Отныне и на все грядущие поколения наша судьба находится в наших руках, и мы не должны ждать милости от "цивилизованного сообщества", которое печётся исключительно о своих интересах и во имя этих самых интересов готово отдать еврейский народ на заклание.

"Призываю в свидетели небо и землю: ныне Я предлагаю тебе выбор – жизнь или смерть, благословение или проклятие. Избери же жизнь - для себя и для потомков твоих: люби Господа Бога твоего, следуй повелениям Его и стремись приблизиться к Нему, ибо в этом залог жизни твоей и продолжительности дней твоих, залог пребывания на земле, которую Господь поклялся отдать в наследие праотцам твоим – Аврааму, Ицхаку и Якову».

Дварим, 30:19-20

Мы по-прежнему окружены со всех сторон ненавистью и непониманием. Но мы живём в своей стране, нам есть что защищать, нам есть чем защищать. И в этом наша жизнь, наше призвание и наше будущее.

Холокост никогда не повторится!

Возмездие. Я поступаю в 7 класс. Голод. Поступление в пищевой техникум. Попытка поступить на 3 курс автомеханического техникума. Продолжение учёбы в школе. Я отказываюсь работать в колхозе. Заканчиваю 10 класс с медалью и поступаю в медицинский институт. Давид Яковлевич сердится.

Мы будем жить! И мы ещё сумеем,
Талантами сверкая, доказать,
Что наш народ – гонимые евреи -
Имеет право жить и процветать!
Нам кровь и слёзы дали это право,
Благословили жертвы из могил,
Чтоб наш народ для подвигов, для славы,
Для новой жизни сердце возродил!

М. Рашкован, 1947 г.

Первые дни после нашего освобождения мелькали как в калейдоскопе. Мы с ребятами целый день находились на улице, вступали в беседу с солдатами, интересовались военной техникой. Однажды мне встретился молодой лейтенант, он оказался евреем. Я пригласил его к нам домой. Он охотно принял моё приглашение. Дома все его окружили, наперебой рассказывали о том, что пришлось нам пережить.

Лейтенант сообщил нам, что ему неизвестна судьба его родных и близких, и он опасается за их жизнь. Они проживали в Белоруссии, и, скорее всего, их нет в живых. Я рассказывал ему о том, как издевались над нами полицаи из местных жителей. Он предложил мне пройти к домам, где живут полицаи, и учинить над ними расправу – у нас в то время было полное безвластие. Но к тому времени все прислужники оккупантов скрылись. Потом, спустя много времени, их будут вылавливать и судить по всей строгости закона. Я предложил лейтенанту пройти со мной к нашему дому, который был захвачен местной семьёй после нашего выселения из него.

Мы прошли к дому, там жила большая семья, дом был невероятно запущен. Я подошёл к хозяину и строго сказал: «В течение 24 часов вы должны очистить дом!» Он засуетился, подобострастно взглянул на нас и с дрожью в голосе сказал: «Мы не виноваты, нам власти предоставили этот дом, он всё равно пустовал. Завтра же дом будет освобождён». Спустя несколько дней мы вселились в свой семейный очаг, где нам был знаком каждый уголок.

Как уже сказано, у оккупантов было много добровольных помощников из местного населения, которые верой и правдой служили им. Они доставили нам много страданий. Естественно, что после нашего освобождения мы хотели знать, куда они скрылись и были ли они разоблачены.

Один из самых свирепых полицаев был «Рябой», которого назвали так из-за того, что лицо его было покрыто оспенными отметинами в результате перенесённой в детстве оспы. Имени его мы так и не узнали. Это был настоящий садист. Он избивал евреев с помощью металлического прута, который всегда носил с собой. Этот «рябой» вместе с другими полицаями зверски избивал меня до полусмерти в жандармерии за то, что я не носил знак с шестиугольной звездой. Он жестоко избил мою маму за то, что она посмела пойти на базар, чтобы выменять на вещи продукты питания.

Спустя две недели после избиения мамы произошло событие, которое евреи гетто сочли чудом. «Рябой» повёл группу евреев на работу. Необходимо было расчистить от обломков здание, которое было почти полностью разрушено во время боёв. Осталась лишь одна стена высотой в три этажа. Евреи приступили к работе, понукаемые издевательствами и ударами полицая. И в этот момент рухнула стена, погребла под собой «Рябого» и буквально раздавила его, как червя. Жена причитала во время его погребения: «Столько жидов было там, а погиб только мой муж»! Многие были уверены, что этого изверга покарал Бог.

Через две недели после нашего освобождения я получил извещение из КГБ, что мне надлежит явиться и дать показания в отношении бывшего полицая Николайчука. Это тот человек, который задержал меня, стрелял при попытке к бегству и жестоко избил меня перед тем, как повёл в жандармерию. Я собирался пойти в КГБ и всё подробно рассказать.

За день до этого к нам домой явилась женщина с крошечным, годовалым ребёнком на руках. Не говоря ни слова, она рухнула передо мной на колени и прерывающимся от рыданий голосом стала умолять меня не давать показаний против её мужа. Это была жена Николайчука. Я с негодованием отверг её просьбу. «За что ваш муж причинил мне столько страданий? Почему он хотел убить меня? Я ведь ни в чём не был виноват. Завтра я расскажу всю правду о нём. Он должен быть наказан!»

Видя моё непреклонное решение, женщина вдруг схватила нож, лежащий на столе, занесла его над ребёнком и закричала: «Он всё равно умрёт! Он болен туберкулёзом. Но я хочу, чтоб он умер дома, а не в тюрьме. Если ты не откажешься свидетельствовать против моего мужа, я на твоих глазах зарежу своего ребёнка».

Она была в состоянии такого исступления, что могла выполнить своё страшное решение.

И тогда к ней бросилась моя мать, обняла её и зарыдала. «Сын мой, прости его, - сказала она сквозь слёзы, - не бери грех на душу свою. Пусть его Бог покарает!» Я посмотрел на плачущих женщин, в душе моей что-то дрогнуло, и… я дал обещание не говорить ничего плохого о её муже Николайчуке.

На следующий день я пошёл к начальнику КГБ и сказал, что меня избивали несколько полицаев и один румынский жандарм. Участвовал ли в избиении Николайчук, я не помню. Начальник взглянул на меня с недоверием, на лице его появилось полупрезрительное выражение, и после того, как он записал что-то в журнале, сухо сказал: «Можешь идти!» Я вышел из кабинета обескураженный и уязвлённый его отношением ко мне.

Много лет спустя я оформлял документы на получение компенсации из Германии. При прохождении проверки на достоверность данных я поинтересовался – каким образом можно доказать, что они в действительности имели место. Ведь можно представить данные на основании рассказов очевидцев, и таким образом получить незаконно денежную компенсацию.

Женщина, проводящая проверку, рассказала мне, что они располагают довольно точной информацией о том, кто действительно находился на оккупированной территории. При освобождении населённых пунктов Красной Армией органы госбезопасности составляли подробные списки всех граждан, которые находились в то время на данной территории. При этом еврейское население попадало под особое подозрение. КГБ в чудеса не верил. Еврейское население было обречено на уничтожение. Следовательно, еврей, который остался жив, наверняка сотрудничал с оккупантами, возможно, даже остался в качестве агента на освобождённой территории. Вот такая, с позволения сказать, логика.

После этого я начал понимать то, чему не мог дать объяснение после нашего освобождения. Оказывается, мы были у КГБ «под колпаком». Нам не давали паспорт, а лишь временное удостоверение, которое нужно было менять ежегодно. В случае поездки в другой город необходимо было получить пропуск в милиции. При этом заставляли заполнить анкету с множеством вопросов. Нашло также своё объяснение полупрезрительное выражение лица начальника КГБ, когда я отказался свидетельствовать против Николайчука.

Все списки оставшихся в живых евреев на оккупированной территории были переданы Федеративной Республике Германии Советским Союзом после установления дипломатических отношений между этими двумя странами.

Через месяц после нашего освобождения мне стало известно, что арестована и находится в тюрьме Крыжопольского отделения милиции Клавдия Викторовна – моя бывшая учительница, которая так грубо и несправедливо оскорбила меня во время оккупации, назвав «паршивым жидом». Горечь и обида от этого оскорбления ещё были свежи в моей памяти.

Я узнал, в какой камере находится она, выяснил, где находится окно этой камеры, закрытое решёткой. Чтобы достать до решётки, я поставил внизу большой камень. Каждое утро я приходил туда, становился на этот камень, подтягивался к окну, держась за решётку. При этом я обращался к ней с одним единственным приветствием: «Доброе утро, Клавдия Викторовна!» Это были те слова, которые я произнёс в тот злополучный день и которые вызвали у моей бывшей учительницы такую яростную и злую реакцию. Думаю, что этот день она помнила. Конечно, эта моя месть отдавала ребячеством. Прошло много лет. Клавдию Викторовну освободили из заключения по состоянию здоровья (она была осуждена за сотрудничество с оккупантами). Я в то время работал районным терапевтом. Клавдия Викторовна тяжело болела, и ко мне обратились её знакомые с просьбой проконсультировать её. И здесь я совершил единственный в моей врачебной практике поступок, который я не совершал ни до, ни после этого. Я отказался её обследовать, и направил с этой целью моего ординатора.

Вот такой парадокс – я простил Николайчука, который причинил мне тяжёлые физические страдания, и не мог простить мою бывшую учительницу, которая оскорбила меня. Таковы сила и воздействие слова. В иудаизме оскорбление человека приравнивается к кровопролитию, и оскорбившего Бог не прощает, пока не будет прощение оскорблённого.

С этим периодом совпал ещё один эпизод. Я уже рассказывал, как тяжело пострадал мой друг Изя Гурьевский, когда по доносу нашей бывшей учительницы математики Тамары Титовны он был зверски избит и, если бы ему не удалось бежать из заключения, он бы погиб.

Тамара Титовна была замужем за старостой Крыжополя – ярого антисемита. Этот староста, по фамилии Кравец, доставил много страданий еврейскому населению. Ему удалось бежать вместе с оккупантами, а Тамара Титовна осталась в Крыжополе. На её беду Изя узнал об этом. Он выследил её, узнал её образ жизни, маршрут передвижения. Однажды Изя сказал нам: «Сегодня я дам представление, и мне нужны зрители, иначе я не получу полного удовлетворения».

Мы спрятались в безлюдном месте, и стали ждать. И вот показалась наша бывшая учительница. Изя вышел из укрытия, перекрыл ей дорогу и стал жестоко избивать её. Она кричала, взывала о помощи, но никого не было вблизи. Я не мог видеть её страданий и пытался остановить Изю. Я напомнил ему, что перед ним женщина и учительница. Изя не хотел слушать: «Она, прежде всего, враг еврейского народа, и я должен ей отомстить. А из-за таких хлюпиков, как ты, - страдает наш народ!» Я с грустью подумал, что жестокость порождает жестокость, и если этот страшный процесс не остановить, человечество деградирует. Однако ясно, что неотвратимость и соразмерность наказания являются основой нормального развития любого общества.

…Прошло много лет. Я работал заведующим терапевтического отделения в Крыжополе. Однажды на утренней «пятиминутке» дежурный врач доложил, что ночью поступил больной в очень тяжёлом состоянии. На обходе я, как обычно, начал осмотр вновь поступивших больных. Каково же было моё изумление, когда в этом тяжёлом больном я узнал бывшего полицая Малютяка, который принимал активнейшее участие в моём избиении во время оккупации.

Он очень страдал, смотрел на меня умоляющим взглядом и шептал: «Доктор, помогите мне!» Я смотрел на него без злорадства. Мне вспомнилось то страшное время, его перекошенное от злобы лицо, когда он зверски избивал меня. Мог ли думать он, что тот юноша, извивающийся под ударами дубинки и теряющий сознание от боли, придёт ему на помощь в час беды, и будет лечить его от страшной болезни? Поистине, неисповедимы пути Господа.

Я смотрел на этого страдающего человека, вспоминал тяжёлое время оккупации, и не было в сердце моём гнева и злости. Глубокая грусть охватила меня. Малютяк жил в селе Зеленянка, находящемся в нескольких километрах от Крыжополя. Он был не только палачом, но и жертвой. Прошло всего 10 лет со времени страшного Голодомора. Сотни тысяч крестьян погибали голодной смертью на Украине – в стране плодородного чернозёма, в стране, которая могла бы накормить хлебом полмира.

Голодомор не был результатом засухи или какого-либо другого стихийного бедствия. Это был результат целенаправленной политики уничтожения «кулаков», по сути дела самой производительной силы сельских тружеников. Сталин ударными темпами загнал крестьянство в колхозы, а тех, которые отказывались, превратил в «лагерную пыль». Колхозникам не выдавались паспорта, оплата их труда была настолько мизерная, что прожить на неё не было никакой возможности. У крестьян отнимали последние запасы зерна. Специальные отряды по продразвёрстке, вооруженные винтовками, заходили в каждый дом крестьянина, искали зерно, перекапывали подполы, забирали все запасы продуктов. Этим отрядам давалось право беспощадно грабить и карать сельское население.

К великому прискорбию следует признать, что в этих отрядах часто участвовали евреи и проявляли в них завидную активность. Видимо, здесь сказывалась тенденция еврейского народа – взбираться на чужие баррикады и сражаться за чуждые им интересы.

Со мной в больнице работал фельдшер, родом из села Терновка, в двух километрах от Крыжополя. Его звали Борейко Владимир. Он рассказывал мне, что в связи с недоимкой к ним зимой в дом ворвался отряд по продразвёрстке, учинил обыск и, так как не нашёл ничего подходящего, забрал у них… валенки и казанок с гречей. Эти валенки были единственные на всю семью (5 человек), а кроме этого казанка с гречей не было других продуктов, и они были обречены на голодную смерть. С дрожью в голосе он рассказывал мне, как мать рыдала и валялась в ногах председателя отряда с мольбой пощадить их, как голосили дети. Ничего не помогло.

Этот рассказ мне поведал Борейко в связи с тем, что у меня лечилась дама, имеющая самое непосредственное отношение к этому событию. Эта особа, еврейка, весьма представительная, занимала в районе высокий пост – она была членом бюро районного комитета партии, председателем райпищеторга (должность очень престижная в условиях хронического дефицита продуктов).

Оказывается, именно она была начальником того продотряда, который исполнял эти мерзкие действия. Тогда она была молодая, энергичная, носила кожанку (кожаную куртку) с пристёгнутой к ремню кобурой с револьвером. В местечке проживали ещё несколько евреев,

которые активно участвовали в этих грязных акциях продотряда. Их местные евреи недолюбливали и называли «мусорами», - крайне обидной кличкой у евреев.

Народные массы свои беды видят не в государственной системе, а в евреях. При этом свои страдания они связывают не с конкретными евреями, а с еврейством вообще.

Мои мучители, и в их числе Малютяк, понимали, что я ни в чём не виноват, но я был для них символом, на котором можно излить свою ярость.

В отношении больного Малютяка я не допускал никакой дискриминации. Он получал полноценное лечение и достойный уход.

В начале августа 1944 года нужно было решить вопрос о дальнейшем продлении учёбы. До войны я закончил 5 классов средней школы. Почти 3 года оккупации привели к тому, что много из учебного материала забылось. И, тем не менее, я обратился к директору школы Маевской Ирине Пименовне с просьбой разрешить мне начать занятия в 7 классе, минуя шестой. Моя просьба была обоснована тем, что 5 класс я закончил с отличием.

Директор школы наотрез отказала мне в моей просьбе, в связи с тем, что это противоречит закону. И, кроме того, в 6 классе начинают изучать предметы, являющиеся основой для дальнейшего продолжения учёбы в 7 классе (например, алгебра, геометрия). Я заявил, что готов сдать экзамены по основным предметам за 6 класс. На этих условиях Ирина Пименовна согласилась, хотя была настроена весьма скептически в отношении возможности сдать экзамены за столь короткий промежуток времени.

До начала учебного года оставалось всего 3 недели. И всё же она дала мне на это время необходимые учебники – очень дефицитные в тот период. Тетрадей не было, и я использовал газеты – писал между строк. Занимался очень интенсивно, было невероятно трудно, я спал всего несколько часов в сутки. Трудности усугублялись тем, что материальное положение наше оставляло желать лучшего. Далеко не всегда можно было поесть вволю, и часто меня мучило чувство голода. Кроме того, не с кем было проконсультироваться по неясным вопросам. А таких вопросов было немало – сказывался перерыв в учёбе в течение 3 лет. Трёх лет, далеко не лучших в моей жизни, которые вряд ли способствовали улучшению памяти.

И всё-таки буквально за несколько дней до начала занятий я сдал экзамены по основным предметам, письменные и устные, и был зачислен в 7 класс. Учиться мне было не трудно, я жадно впитывал знания. Особенно мне нравились алгебра и геометрия, меня восхищала логика, последовательность мышления, действия с абстрактными числами. В свободное время я любил решать сложные задачи.

У меня установились весьма доверительные, и даже дружеские отношения с нашим учителем математики. Давид Яковлевич Гоноровский страстно, буквально фанатично любил свой предмет, и моя любовь к математике способствовала нашему сближению. На контрольных работах он приносил мне задачи повышенной сложности.

Между тем, положение населения, особенно сельского, оставалось тяжёлое. Заново создавались колхозы, которые были экономически абсолютно неэффективны, вопреки трескучей пропаганде. Использовался рабский труд крестьян. Сельское население очень страдало от бремени тяжёлых налогов. Каждый сельский житель обязан был сдать государству в год определённое количество яиц, шерсти, мяса. Даже фруктовые деревья облагались налогами. Доходило до того, что крестьяне из-за этого уничтожали сады.

Покупательская способность сельского населения значительно уменьшилась. Спрос на бочки резко упал, и наше положение становилось катастрофическим.

Результаты драконовских мер со стороны государства не замедлили сказаться. Наступил голод.

Много пишут сейчас о страшном Голодоморе 30-х годов. Невозможно без содрогания читать о страданиях и гибели миллионов людей, главным образом сельского населения.

Но ведь в первые годы после освобождения (1944-1947) на бывших оккупированных территориях также был тяжёлый голод, унесший жизнь тысяч людей. И, хотя масштабы этого бедствия несоизмеримы с Голодомором 30-х годов, вряд ли это могло служить утешением для пострадавших. Этот голод был, вне всякого сомнения, вызван искусственно. Были обильные урожаи, но всё зерно и другие сельскохозяйственные продукты изымались у крестьян за счёт поставок.

Думаю, что была ещё одна причина этого бедственного положения. Сталин с подозрением относился к тем слоям населения, которые по тем или иным причинам соприкасались с западной цивилизацией. Сразу после освобождения все юноши призывного возраста немедленно призывались в действующую армию, отправлялись на фронт, на передовую без соответствующей подготовки, иногда без оружия. Среди этой категории солдат были огромные потери, мало кому удалось уцелеть в этой бойне. Отношение к военнопленным было, как к врагам народа, и многие уцелевшие после войны попадали в советские концлагеря и погибали там.

Граждане, находящиеся на оккупированной территории, также относились к категории подозреваемых, и мы это явственно ощущали в последующем.

Я был свидетелем этого страшного голода, от которого мы страдали сразу после освобождения. Возникла парадоксальная ситуация – во время оккупации мы также голодали, но можно было обменять вещи на продукты питания, некоторые сельские жители из соседних деревень приносили нам продукты в обмен на те или иные услуги – ремонт обуви, одежды, бочек и другие.

Голод 40-х годов был всеобъемлющ, голодало и сельское, и городское население. Мы питались в основном «жондрой», нечто вроде затирухи из кукурузной муки. Хлеба почти не было. Когда удавалось достать краюху хлеба, мама разрезала его на тоненькие ломтики, и мы ели его, как редкий деликатес. Никогда не забуду это страшное чувство невероятной слабости, грызущей боли в животе и постоянные мысли о еде. Еда мерещилась в грёзах, ночью снились трапезы, настолько яркие и реальные, что я просыпался с удивлением, оглядываясь вокруг и с горечью и разочарованием убеждаясь, что это всего лишь сон. Пределом мечты нашей было съесть вдоволь хлеба. С тревогой я стал замечать, что на теле появляются голодные отёки в результате белкового голодания.

Чтобы выжить, следовало что-то предпринять. К этому времени (1945 г.) я закончил 7 классов средней школы с отличием, и имел возможность поступить в техникум на первый курс без вступительных экзаменов. Я решил поступить в Одесский пищевой техникум. Согласно объявлению, в этом техникуме студенты обеспечивались общежитием и продуктовыми карточками.

Я подал документы, и 1 сентября 1945 года приступил к учёбе.

Несмотря на то, что война уже закончилась, Одесса была в руинах. На многих стройках работали пленные немцы, и все мы считали это справедливым – агрессор должен отстроить то, что было им варварски разрушено.

Экономическое положение населения города было очень тяжёлое, продукты питания можно было купить только на рынке по астрономическим ценам, совершенно недоступным рядовому потребителю. Уголовная преступность в городе была чрезвычайно высока – грабежи, воровство, изнасилования, убийства стали повседневными явлениями. Ночью было опасно гулять в городе.

Занятия в техникуме сочетались с работой по расчистке завалов разрушенных зданий. Продуктовые карточки нам не давали, несмотря на обещания в объявлении. Лекции и практические занятия в техникуме проводились на очень низком уровне, так как не хватало преподавателей. Учебными пособиями нас не обеспечивали.

Всё это явилось причиной того, что я забрал документы и уехал назад в Крыжополь. Несмотря на то, что занятия продолжались уже целый месяц, меня беспрепятственно приняли в 8 класс. Чтобы заработать деньги на жизнь, я работал вместе с папой, делал небольшие бочки и продавал их на рынке, вернее пытался продавать их, так как спрос и покупательские возможности населения были очень ограничены.

Выручало то, что я неплохо рисовал, и в праздники было много заказов на изготовление плакатов. Из заработанных мною денег мама снимала небольшие суммы, на остальные деньги я покупал себе одежду и обувь. Некоторые учреждения рассчитывались со мной «натурой» - продуктами. В райисполкоме я оформлял стенные газеты, и за это мне выписывали топливо на зиму. Топливо относилось к крайне дефицитному и дорогому товару, мы зимой очень мёрзли. Жизнь по-прежнему была тяжёлой и голодной. Однако, мы отчаянно боролись за существование и смогли обеспечить минимум средств, чтобы не умереть с голоду.

Восьмой и девятый классы я закончил с отличием и решил опять попытать счастье в приобретении специальности. Меня осенила идея, совершенно фантастическая. Для поступления в институт или на третий курс техникума необходимо было получить среднее образование, то есть закончить 10 классов. Я собрал все свои документы об образовании и поехал в Одессу.

В то время между Крыжополем и Одессой курсировал поезд, который местные жители назвали «Пятьсот-весё-лый». Это был железнодорожный состав из товарных вагонов под номером 501. Преимущество этого средства передвижения было в том, что для поездки не требовались проездной билет и пропуск. Этот поезд находился на пути в Одессу до полусуток со стоянками на некоторых станциях в течение нескольких часов (пассажирский поезд находился в пути до Одессы не более 7 часов).

Излишне говорить, что поездка в «Пятьсот-весёлом» сопровождалась большими мучениями, вагоны были битком набиты пассажирами, которые сидели на мешках или чемоданах. Воровство в этих вагонах было обычным явлением.

И вот я этим поездом в один прекрасный день добрался до Одессы и обратился в приёмные комиссии нескольких институтов со следующим предложением: поскольку я закончил девятый класс с отличием, я прошу допустить меня к приёмным экзаменам для поступления в институт. При этом я обязуюсь все экзамены сдать на отлично.

Реакция на моё более чем странное предложение была различной. Некоторые смотрели на меня, как на человека с отклонениями в психической сфере, другие просто выгоняли меня, даже не дослушав до конца моё предложение. Излишне говорить, что моя затея поступить в институт таким образом потерпела полное фиаско.

Но я после этого не угомонился и решил таким же способом поступить на третий курс техникума. Как ни странно, здесь моя затея увенчалась успехом. Директор Автомеханического техникума согласился принять меня на третий курс, если я сдам экзамены по основным предметам (алгебра, геометрия, грамматика – всё устно и письменно) за 10 класс. Мои документы были приняты и назначена дата сдачи экзаменов. Очевидно, в этом техникуме был большой недобор студентов, если директор согласился принять меня на этих условиях.

В назначенное время я приехал в Одессу для сдачи приёмных экзаменов в Автомеханический техникум. Согласно расписанию, продолжительность экзаменационной сессии составляла 10 дней. Соответственно этому, на эти дни были взяты следующие пищевые запасы: 10 картофелин среднего размера – по одной картошке в день, небольшой мешочек муки для приготовления затирухи, блюда, не требующего кулинарных изысков и, что очень важно, большого количества времени.

Мои денежные средства составляли 300 рублей, сумму по тем временам более чем скромную. Жил я в квартире моей тёти Чаши, которая находилась в это время в Вапнярке с сёстрами Сурой и Росей. В Одессе тогда была очень высокая преступность, особенно выделялась уголовная банда под названием «Чёрная кошка». На счету у этой банды было множество разбойных убийств и ограблений. Я жил в квартире совершенно один, и по ночам мне порой становилось очень страшно, особенно когда я слышал возню около двери, которую на ночь запирал на все имеющиеся там запоры.

Важным обстоятельством было то, что на кухне имелся примус – нагревательный прибор, с помощью которого можно было приготовить горячую пищу. Квартира находилась недалеко от техникума, что было большим преимуществом, так как давало возможность сэкономить время и деньги на трамвай.

В назначенный час я прибыл в Автомеханический техникум для сдачи письменного экзамена по математике (алгебра и геометрия). Принимал экзамен педагог по фамилии Понедельник. Все задачи я решил за короткое время и получил отличную оценку. Директор поздравил меня и сказал: «Если ты у Понедельника получил отличную оценку, - считай, что ты на 90% являешься студентом нашего техникума».

Дома я решил отпраздновать этот успех «шикарным обедом», то есть приготовить не затируху, а галушки из муки. Замесил тесто, вскипятил воду, с помощью ложки отщипывал кусочки теста и бросал их в кипящую воду. Одновременно я держал в руке учебник и читал его, готовясь к следующему (устному) экзамену. На каком-то этапе, при попытке бросить в кастрюлю с кипящей водой очередную галушку, я промахнулся, ложкой зацепил за край кастрюли, вследствие чего она опрокинулась, вода залила примус, огонь погас, и из примуса под большим давлением с грозным шипением вырвался парообразный керосин, грозя взорваться в любую секунду.

С большим трудом мне удалось отключить примус и предотвратить взрыв, который мог причинить много бед. Мои злополучные галушки были разбросаны на полу по всей кухне в грязи, в керосине, совершенно непригодные для употребления в пищу. В общем, «банкет» в честь успешной сдачи экзамена явно не удался. Этот эпизод я в последующем вспоминал как забавный случай, но тогда мне было совсем не до смеха. Опечаленный потерей столь желанных галушек, я ограничился тем, что съел одну картофелину, кусочек чёрствого хлеба, запил кружкой холодной воды и лёг спать.

Наступил день сдачи последнего экзамена – письменное сочинение по русскому языку. Экзаменовала меня по этому предмету молодая, миловидная учительница. Имени её я, к сожалению, не знал, между тем она сыграла важную роль в моей дальнейшей судьбе. После того, как я написал сочинение, учительница внимательно прочитала его, отложила в сторону и обратилась ко мне со словами: «Я хочу, чтобы ты внимательно выслушал меня. Зачем ты поступаешь в этот техникум? Здесь учатся двоечники, которые сидели по несколько лет в одном классе, те, которые с трудом закончили 7 классов. Я не вправе говорить тебе это, я ведь работаю здесь, и моя задача – привлечь побольше студентов в наш техникум. Но мне больно видеть, как юноша своими собственными руками разрушает своё будущее. Твоё место не здесь, а в университете. Ты должен возвратиться домой, закончить десятый класс с золотой медалью и поступить в высшее учебное заведение. И пусть тебя не остановят на этом пути никакие трудности. Ты преодолеешь их и найдёшь своё достойное место в жизни».

Я слушал этот страстный монолог учительницы, понурив голову. Она, безусловно, была права, её советы были логичны, и их следовало принять во внимание. Но было жалко затраченных средств и усилий, не было у меня уверенности, что я сумею преодолеть все материальные трудности во время учёбы в 10 классе. Тем не менее, после непродолжительного раздумья, я принял решение продолжить учёбу в школе и получить среднее образование.

Удивительно, но на нашу судьбу иногда влияют неожиданные события и совершенно чужие люди. Трудно отказаться от мысли о том, что Высший разум направляет человека по предназначенному судьбой пути. Воистину – кто желает, того судьба ведёт, а кто не желает, того судьба тащит. Очевидно, счастье состоит в совпадении жизненного пути человека с его предназначением. И многое в этом зависит от основополагающего права - права выбора.

…1 сентября 1947 года начались занятия в 10 классе Крыжопольской средней школы. Советы учительницы русского языка Одесского техникума возымели своё действие. Попутно я работал с папой, делал бочки и продавал их на рынке. Также подрабатывал рисованием плакатов. Продукты по-прежнему распределялись по карточкам, но мы уже не так голодали. Учёба мне давалась легко, мы с папой работали, и понемногу жизнь налаживалась.

Но произошло событие, которое могло перечеркнуть всю мою жизнь. Сельское хозяйство в стране переживало глубокий кризис. Несмотря на то, что колхозники были лишены паспортов, они прилагали отчаянные усилия, чтобы оставить село. Работа в колхозе оплачивалась настолько скудно, что не было никакой возможности прожить. Село пустело. Для работы на поле привлекалось всё население страны – рабочие, служащие, студенты, солдаты, школьники. Мы, школьники, во время полевых работ не занимались в школе. Работа по уборке урожая производилась вручную, не было никакой механизации. Соответственно, производительность труда была близка к нулю.

Особенно изнурительным и бессмысленным был труд по уборке сахарной свёклы – основной культуры, которая произрастает в Винницкой области. От дождей почва размокала, мы бродили по болоту, вытаскивали с большим трудом свеклу. Свекольная ботва была густая, а комель (плод) густо облеплен землёй. После очистки от земли обнажался плод, иногда тонкий, как мышиный хвостик.

В общем, наша «помощь» труженикам сельского хозяйства была не более чем издевательством над здравым смыслом. Мы теряли драгоценное время, нарушался график изучения школьной программы. Кроме того, я ещё должен был работать с папой, чтобы заработать на пропитание. Работа бондаря требовала больших физических усилий. Все эти обстоятельства привели к тому, что я демонстративно отказался работать в колхозе. Откровенно говоря, я не совсем ясно представлял все последствия этого шага. Если бы я знал, чем чревато моё поведение, вряд ли я решился бы на этот опрометчивый шаг.

Был конец 1947 года. В стране набирал обороты сталинский террор и оголтелый антисемитизм. В газетах публиковались фельетоны, в которых раскрывались псевдонимы еврейских писателей. Статьи о махинациях, воровстве, афёрах акцентировали внимание читателей на активном участии евреев в этих неблаговидных делах. Для того, чтобы не было никаких сомнений, что речь идёт о евреях, вместе с фамилией публиковались имена и отчества. Всё это было прелюдией борьбы с «космополитизмом» - кровавым погромом всех еврейских общественных и культурных организаций.

Тюрьмы и лагеря были переполнены. Арестовывали за антисоветский анекдот, за высказывания о дороговизне, о дефиците товаров. Процветало доносительство друг на друга, причем каждый старался опередить своего противника. Мне рассказывал мой приятель, судья Шмагельский, который участвовал в комиссии по реабилитации невинно репрессированных, и проверил тысячи дел, что такого произвола и беззакония ещё не встречалось в истории человечества.

Вот типичный образец «дела». В тонкой картонной папке находятся три документа. Первый – донос. Заведующий учебной частью школы пишет, что директор названной школы на большой переменке собирается с учителями и рассказывает им антисоветские анекдоты, а также критикует социализм и лично «любимого вождя народов» товарища Сталина. Второй документ - решение суда, так называемой тройки, куда входили представители госбезопасности и партийных органов. Об участии адвоката в этом судилище не могло быть и речи. Пресловутая тройка присудила несчастного директора за антисоветскую деятельность к высшей мере наказания – к расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Обычно этот документ печатался на тонкой папиросной бумаге. Третий документ – безграмотная запись сержанта корявым почерком о приведении приговора в исполнение.

Судья Шмагельский указывал рукой на свою поседевшую голову и говорил: "Я поседел от ужаса и кошмара, читая эти «дела»".

Такая была обстановка в стране, когда я объявил бойкот и отказался работать в колхозе. Этот мой поступок мог вполне оцениваться властями, как враждебный со всеми вытекающими из этого трагическими последствиями.

В школе было немедленно созвано общее собрание с участием партийных органов и администрации. На этом собрании меня обвиняли во всех смертных грехах. «Я лью воду на мельницу империализма, я – враг народа и провоцирую общество на бойкот великих завоеваний социализма, я не избавился от пережитков капитализма» – в общем, на меня обрушили весь этот штампованный набор обвинений. Все – и ученики, и преподаватели, подвергли меня уничтожающей критике. Ни один не стал на мою защиту. Я был ошеломлён и растерян, я пытался сказать хоть слово в свою защиту, но мне не дали говорить. А я ведь до этого числился лучшим учеником школы, моя фотография постоянно висела на доске почёта, и учителя часто приводили меня в пример другим ученикам, как образец отличной учёбы и поведения.

В конце собрания выступила с речью Ирина Пименовна – наш школьный директор, которая обладала великолепным ораторским искусством. Она также сказала, что очень огорчена и возмущена моим поступком и, вместе с тем, выразила мнение своё и всего коллектива, что я осознал своё преступление, глубоко раскаиваюсь и обещаю, что больше это никогда не повторится. И тогда меня как будто молния пронзила, мне стало совершенно ясно: цель этого собрания - спасти меня от страшной опасности, которая угрожала не только моему будущему, но самой моей жизни.

А опасность была реальной, если бы мною занялись так называемые «компетентные органы». Мне в то время было 18 лет, и меня вполне могли привлечь к уголовной ответственности без всякой скидки на возраст. Моё пребывание на оккупированной территории служило бы отягчающим фактором обвинения. Чтобы «увести» меня из лап этих карающих органов, следовало наказать меня на собрании и представить отчёт партийным органам, что меры приняты и виновный получил наказание. За одно и то же преступление дважды не наказывают. Также стало понятным, почему директор школы не давала возможность мне высказаться по существу этого дела. Я мог попытаться логически обосновать недостатки в организации производства сельского хозяйства и абсурдность положения, когда приходится прибегать к помощи учеников. А это очень усугубило бы моё положение. Логика здесь не была в почёте. В общем, я своим вмешательством в ход собрания нарушил бы всю режиссуру, составленную Ириной Пименовной. Поистине, она стала в этом деле моим добрым ангелом-хранителем.

Вот такие парадоксы имели место в нашей жизни-: спасение человека путём его шельмования. В полном соответствии с принятыми в то жестокое время порядками, было отмечено, что я полностью осознал свой антиобщественный поступок и глубоко раскаиваюсь в нём. И, что особенно важно, весь коллектив единодушно осудил меня, что указывает на образцово поставленную политико-массовую работу среди школьного коллектива. Иными словами, никто не последовал моему дурному примеру.

Была ещё одна причина моего спасения от жестокого наказания. Я был единственным реальным кандидатом на золотую медаль. Для школы это был показатель, который существенно повышал её имидж (правда, были ещё два кандидата, но их шансы на получение медали были не очень высоки).

После всех этих событий я безотказно участвовал в сельскохозяйственных работах, вплоть до морозов, которые сковали землю и сделали невозможным продолжать убирать урожай. Не получилось из меня героя, и не получилось из меня мученика. Кстати отмечу, что большая часть урожая осталась неубранной. При этом местным крестьянам категорически запрещалось убирать остатки урожая, несмотря на то, что он всё равно пропадал. Этот драконовский закон вошёл в историю под названием «закон о трёх колосках».

Нарушителям грозило наказание в виде тюремного заключения сроком до пяти лет. Так Советская власть и лично товарищ Сталин заботились о благополучии своих граждан.

Между тем, занятия в школе вошли в рутинную колею, без чрезвычайных происшествий, вплоть до выпускных экзаменов. Экзамены я сдал все на отлично, и мои документы были представлены в Областной отдел просвещения для награждения Золотой медалью.

Через несколько дней мне позвонил наш классный руководитель и заявил, что моя кандидатура утверждена. При этом он сказал, что в Отделе просвещения ему предложили: вместо одной золотой медали можно предоставить две серебряные. Согласен ли я на серебряную медаль? При моём положительном ответе ещё один ученик получит серебряную медаль (кстати, речь шла о его племяннике). Конечно, золотая медаль более престижна, чем серебряная, но льготы при поступлении в ВУЗ в то время были абсолютно одинаковы. Я был лишён тщеславия и дал согласие на данный вариант. Если есть возможность сделать другому человеку доброе дело, почему её не выполнить? Мой классный руководитель спросил, по какому предмету поставить мне оценку «4». Я выбрал астрономию. В последующем, когда знакомились с моим аттестатом зрелости, немало удивлялись: как может такой второстепенный предмет повлиять на выбор награды. Я отделывался шуткой, что перепутал Венеру с Марсом.

Итак, аттестат зрелости получен, медаль на руках, и встал вопрос о выборе ВУЗа. Важно, конечно, было то, что мне был доступен любой университет или институт без вступительных экзаменов. Для учителя математики не было никаких сомнений, в какой ВУЗ я должен поступать – только в университет на математический факультет. Именно на этом поприще, по его мнению, меня ждёт блестящее будущее.

Но вот произошло событие, кажущееся на первый взгляд незначительным. Мне в руки попала книга (я до сих пор не знаю, каким образом она появилась у меня) «Охотники за микробами» Поль де Крюи. В этой книге писалось о микробиологах, об их великих открытиях. Увлекательно и талантливо открывался мир удивительных, смелых и благородных искателей истины. Описывался жизненный путь и творческая деятельность знаменитых исследователей – Левенгука, Луи Пастера, Роберта Коха, Мечникова, Пауля Эрлиха и многих других, вышедших на бой с самым страшным врагом человека – болезнетворными микробами.

Я читал эту книгу с жгучим интересом, не отрываясь от неё, пока не закончил до последней страницы. Была глубокая ночь, но до утра я не спал, настолько было велико впечатление от прочитанного. После этого я решил окончательно и бесповоротно – я стану врачом, и буду продолжать дело этих исследователей на благо всего человечества. Много «белых пятен» в медицине, широкое поле деятельности для их раскрытия, и я внесу свой достойный вклад в дело лечения тяжёлых болезней. У меня не было никаких сомнений, что я буду учёным и первооткрывателем тайн природы. Много лет спустя я с горькой усмешкой вспоминал эти мои юношеские честолюбивые надежды. Увы, жизнь распорядилась совсем иначе. Человек предполагает, а Бог располагает.

Итак, преисполненный самых радужных надежд, я подал соответствующие документы в Одесский медицинский институт, и вскоре получил известие о том, что я принят на первый курс лечебного факультета названного института без предоставления общежития.

Бытовой вопрос решился неожиданным образом. Я познакомился с парнем, одесситом, который находился в Крыжополе во время летних каникул. Его звали Саул. Он также закончил десятый класс и поступил в Одесский медицинский институт. Его отец был репрессирован за сионистскую деятельность. Осталась мать с двумя детьми, их материальное положение было очень тяжёлое. Саул отличался удивительной эрудицией. Мы с ним подружились, почти ежедневно встречались и проводили время в длительных дискуссиях на различные темы. Нам было вдвоём очень интересно, и мы стали называть друг друга - «молочный брат». Саул предложил жить у него, и я согласился, так как их квартира была недалеко от института.

Когда мой преподаватель математики Давид Яковлевич Гоноровский узнал, что я пренебрёг его советом, он был очень огорчён и возмущён. При нашей встрече он сказал мне, что я совершаю большую ошибку. Природа одарила меня талантом к математике, и я не вправе зарывать его в землю. Он напомнил мне, сколько внимания было уделено мне с его стороны. Благодаря его усилиям я сумел досконально изучить предмет и быстро решать сложнейшие задачи. Для меня не было более увлекательного занятия, чем решать задачи, особенно по геометрии с приложением тригонометрии. Давид Яковлевич страстно любил свой предмет, и для него была совершенно невыносима мысль, что ученик, на которого он возлагал большие надежды, «предал» его любимую математику.

«Как можно принимать судьбоносное решение о своём будущем, - кричал он в запале, - на основании одной прочитанной книги? Тебя природа одарила талантом, и ты просто обязан его реализовать. Только на поприще математики ты добьёшься успеха. Немедленно поезжай в Одессу, забери документы из мединститута и подай их, пока не поздно, в университет на физико-математический факультет!»

Но я был непреклонен и полон решимости посвятить себя медицине. Поистине, как я неоднократно повторял: кто желает, того судьба ведёт, а кто не желает, того судьба тащит.

Начинался новый этап в моей жизни. Я – студент Медицинского института. Впереди меня ждали шесть лет учёбы. Я знал, что на этом пути меня ждут большие испытания, но был настроен оптимистически и верил, что путь, избранный мною, правильный, все трудности будут преодолены, и осуществятся все мои надежды и чаяния.

Мои школьные друзья. Слева направо: сидят – Изя Гурьевский (Белый), Арон Рехлис, Нюма (Нуя) Шрайбман. Второй ряд: Сеня (Сюля) Фаншель, Фима Шихман, Гриша Гриншпун, Боря Кац. Стоят: Изя Гурьевский (Чёрный), Марик Горбатый, я и Йося Чокле

Отклики:

Луиза,