Ицхак Туник

Давно чувствую я, что должен, наконец, рассказать о войне, о гетто, о своей еврейской семье.

Я родился в 1933 году в Минске, где к началу Второй мировой жило уже третье поколение моих родных. Дедушка по отцу Гирш Туник приехал сюда из местечка Столбцы в Западной Белоруссии. Еще в конце прошлого века евреи переселялись из обнищавших местечек в города, где надеялись найти работу. Так мой дед оказался в Минске, вырастил восьмерых детей. Занимался чем придется: был балагулой (развозил по городу грузы), арендовал у панов сады. В урожайные годы жили хорошо, а в неурожайные дед прогорал и жили впроголодь. Дома своего не было – более сорока лет жили на съемном жилье.

По-разному сложились судьбы его детей: Доба еще до первой мировой уехала в Южную Африку. Сара-Гинда с мужем, четырьмя детьми и всеми внуками погибла в минском гетто. У Шифры в гетто погиб муж, ее старший сын Яша в начале войны попал в плен и тоже погиб. Второй сын Лева был комиссован из армии по болезни и умер в Баку во время войны. Сыновья деда оказались не намного счастливее: кто сам не погиб – потерял жен и детей.

Дедушка по матери Шмуэль с бабушкой Бейлой жил в Крастославе Люблинской губернии и имел суконное дело, свои дома. Конец благополучию пришел с первой мировой войной. Все его состояние сгорело, когда через город прошел фронт. Дед с шестью детьми поселился в Минске, работал счетоводом в артели, получая ничтожную заработную плату и бедствовал. Советская власть вспомнила, что когда-то он был состоятельным человеком. Так он и его дети стали "лишенцами" без гражданских прав, а главное – без права на высшее образование. Старшая дочь Маня, бывшая замужем, во время первой мировой войны осталась в Польше и впоследствии со своей семьей разделила судьбу трех миллионов польских евреев, уничтоженных немецкими фашистами и польскими добровольцами. Сын Симха устроился кочегаром на паровоз, заработал трудовой стаж и право поступления в институт. Он стал кораблестроителем, в войну служил офицером Балтийского флота в блокадном Ленинграде. Другой сын, Велвул столярничал несколько лет, пока не получил право поступления в Белорусскую сельскохозяйственную академию. Стал гидрологом. Во время войны был в армии, а семья – в эвакуации. Третий сын, Мордехай, выучился на бухгалтера и переселился в Пинск. Он со всей семьей (женой и двумя дочерьми) погиб в оккупации. Другие дочери деда Шмуэля вышли замуж и растили детей. Их жизнь тоже сложилась по-разному. Эсфирь и Хана были в эвакуации и уцелели. Моя мать погибла в Минском гетто. Всего двадцать три моих родственника со стороны отца погибли в гетто – в душегубках, расстрелах, от болезней и голода.

Мой отец Лев – единственный из братьев – имел до войны хорошую специальность. Он был первоклассным портным. Обшивал должностных лиц и партийную верхушку. По меркам того времени мы жили неплохо.

Довоенные воспоминания у меня смутные. С братом Ефимом мы учились в русской школе. Брат успел закончить пять классов, я – один.

22 июня было воскресенье. Шли школьные каникулы. Мама решила побаловать детей и взяла билеты в цирк на 12 часов дня. Мы вышли из дома, мама держала меня за руку, рядом шел брат. И вдруг объявили, что началась война. Какой уж тут цирк! С полдороги мы вернулись домой и сразу же пошли по магазинам. Мама, пережившая первую мировую войну, знала, что прежде всего надо запасать продукты. Потом мы клеили на окна крест-накрест бумажные полосы, чтобы стекла не лопались от взрывной волны при падении бомб. Отец был членом Осоавиахима. Всех их сразу же собрали и мобилизовали, в том числе – отца.

23-го июня мама пошла на работу, а мы с братом остались дома. 24-го началась сильная бомбежка. Среди бела дня немцы бомбили центр города. Минск пылал. Наша улица Горького, театр Оперы и балета – все было в огне...

Мама прибежала с работы, наскоро собрала чемоданы. Вместе с семьей тети Эсфири мы пошли из города, но очень быстро отстали со своими чемоданами, бросили вещи и пошли налегке. Ночью остановились в ближайшей деревушке, переночевали и весь день 25-го июня шли. А потом в толпе беженцев пронесся слух, что дальше идти нельзя, что впереди высадился немецкий десант – кто-то видел немецкие танкетки. Что оставалось делать? Все повернули назад. И мы вместе со всеми. Тогда еще не разбирали, кто русский, кто белорус, кто еврей – уравняла беда.

Пошли мы обратно в сторону Минска и вскоре увидели немецкие машины пропаганды. На одной из них был установлен громкоговоритель и большой щит. На щите по-русски написано: "Расстреляно 100 жидов-комиссаров". Я спросил маму, кто такие жиды. Мама сказала: "Это мы". Так я впервые осознал, что я еврей. Ни в школе, ни во дворе раньше об этом не слышал.

Немцы нас не остановили, и мы побрели своей печальной дорогой. Пришли в Минск и увидели, что дом наш сгорел. Пошли к дедушке на Заславльскую улицу. Там теперь стоит маленький обелиск на месте ямы, где 2-го марта 1942-го года немцы закопали пять тысяч расстрелянных евреев.

Ни мы, ни дедушка не знали, где отец. Говорили, что видели его в концлагере, который уже действовал под Минском вблизи деревни Дрозды. Огромный луг огородили колючей проволокой и сделали два загона: один для военнопленных, другой для гражданских. Как и многие минчане, разыскивающие своих родных, мы пошли туда. И, представьте себе, нашли отца.

Немцы сортировали заключенных лагеря. Искали, главным образом, коммунистов и людей из интеллигенции. Их сразу расстреливали. Некоторых перевели в минскую тюрьму. Кого-то время от времени отпускали. Отпустили и отца. Через несколько недель он пришел домой – туда, где мы теперь жили. Невеселая это была жизнь...

В конце июля в городе развесили приказ: евреям переселиться в гетто. Под гетто отвели несколько улиц, примыкающих к еврейскому кладбищу. Люди других национальностей обязаны были оттуда уйти. Привезли столбы, вкопали их в землю, обнесли колючей проволокой, отгородив гетто от остального мира. В дома, оставленные евреями, вселяли русских и белорусов. Там шла нормальная жизнь, а в гетто теснились со своим скарбом евреи.

Отец теперь был с нами. Он ходил на работу. Немцы строили рабочих в колонны и под конвоем выводили из гетто на целый день. Дети и старики оставались за проволокой. Кормились чем придется. Надо было добывать топливо на зиму, как-то жить.

Гетто в первоначальных границах просуществовало до 7-го ноября 1941-го года – до первого погрома. Уничтожая людей, немцы переносили границы гетто. Полицаи и немцы выволакивали людей на улицы, гнали за город и там, избитых и измученных, расстреливали. Площадь и население уменьшались. Но в гетто всегда было тесно – в Минск пригоняли евреев из других районов Белоруссии. В маленьких городках евреев уничтожили быстро. Чудом сбежав от расстрелов из маленьких местечек и городов, евреи пробирались в Минск в надежде на спасение. Ведь здесь было официальное гетто с назначенным немцами руководством (юденратом), биржей труда и другими учреждениями. В Минском гетто собралось около ста тысяч евреев.

Немцам требовалась рабочая сила, и они выжимали из жителей гетто все, что могли. Евреи ремонтировали и шили обмундирование для немецкой армии, разгружали железнодорожные составы и нагружали их изготовленной продукцией, чистили улицы и железнодорожные пути.

В "русском" районе, как в гетто называли остальной Минск, были школы, кинотеатры, кафе и прочие заведения. Там можно было обменять одежду и остатки ценных вещей на продукты. В консервных банках мужчины приносили еду с работы. Те, у кого не было работающих в семье, голодали. Таких было большинство. Пустые дома, жители которых были расстреляны, разбирали на дрова.

Отцу иногда что-то перепадало. Он ведь был портной и работал в мастерской. Помню, однажды летчик, которому он за ночь сшил кожаное пальто, дал колбасу и бутылку вина. Дядя Борух-Шмуэль таскал шпалы, зимой убирал снег.

Помимо плановых акций по уничтожению, по ночам неизвестные зверски убивали жителей отдельных домов. По утрам мы видели тела со следами издевательств, запекшуюся кровь на вещах и мебели.

Так мы жили до второго большого погрома 2-го марта 1942-го года. Тогда часть людей немцы уничтожили в гетто, а потом стали "чистить" колонны. У ворот гетто колонны делили на две части, одну из которых загоняли в грузовики и расстреливали за городом. Отец сумел перебежать в ту колонну, где не загоняли в машины. Через несколько часов оставшихся отпустили по домам. Муж Шифры, возвращавшийся в той же колонне, домой не вернулся. 28-го июля 1942-го года опять был страшный погром. Забирали всех, кто не был на работе. Работающих задержали на рабочих местах и четыре дня подряд громили гетто. Вместе с немцами зверствовали белорусские, литовские, латышские и украинские полицаи. Заходили в дома, выгоняли всех из квартир. На этот раз людей загоняли в большие герметически закрытые кузовы специальных машин-"душегубок", где люди мученически умирали от выхлопных газов. Так проявились известные на весь мир немецкие аккуратность и экономия. Погибла половина жителей гетто.

Мать решила спасти детей. Она спрятала меня за тумбу-шкафчик с одеждой, брата – на русской печи, нашу двоюродную сестру Цилю – в платяном шкафу. Как и предвидела мать, полицаи, обнаружив четырех человек, не стали обыскивать квартиру. Мать, дедушка Гирш, жена дяди Файвы Фаня и забежавшая к нам соседка погибли.

Ночью началась гроза. Кто-то забежал, порылся в тумбе, за которой я притаился, схватил плащ, сорвал с него нагрудный и спинной круглые знаки желтого цвета и белый прямоугольник с номером дома, выбежал на улицу. Как мы – трое детей – провели эту ночь, не помню. Все было как в страшном сне. Наутро я прокрался к окну и увидел, что светит солнце, в доме напротив, в "русском" районе, девочка моего возраста скачет со скакалкой. Там – жизнь. А нам нельзя себя обнаружить. Так прошли три долгих дня, пока снаружи не начали кричать: "Выходите, кто жив!". И мы вышли. Вернулись колонны из города, увидели, что осталось от гетто. Целый день оплакивали убитых.

Дело шло к финалу. Первоначальная надежда пережить оккупацию уступила место отчаянию и оцепенению. Немцы снова уменьшили размеры гетто.

Мы не знали, что в Минском гетто существовала подпольная организация, переправлявшая людей, оружие, медикаменты партизанам. Люди понимали, что надо спасаться. Росло чувство самосохранения. Отчаяние в конце концов порождало храбрость. Мужчины начали запасаться оружием: воровали у немцев и покупали у полицаев. В гетто проникали слухи о партизанах. Как добраться до них?..

Однажды пришли к дяде Боруху люди и стали намекать, что он, должно быть, знает, где партизаны: не зря же до войны десятки лет ездил по деревням, собирая вторсырье, знал все дороги в минских окрестностях. Стали просить его быть проводником.

У дяди к тому времени погибли две дочери и жена. Он сказал: "Пойду, если возьмете всю родню". Всей родни набралось: он сам с двумя оставшимися дочерьми и зятем, тетя Шифра с дочерью Цилей и я с отцом и братом. У тех, кто уговаривал Боруха, было оружие: несколько гранат, пистолетов и обрез. Шел август 1943-го года – оставалось два месяца до полной ликвидации Минского гетто.

Однажды вечером отец велел нам тепло одеться – ночи были холодные. Мы тихо подошли к дому на границе гетто, отодвинули заслонку печи и пролезли в большой подвал. Там уже собралось 25-30 человек. Около часа ночи вылезли, подняли проволоку заграждения и пошли. Дядя хорошо знал дорогу и довел нас до Скирмантовского леса. Там мы наткнулись на партизанскую заставу.

Основные силы партизан были дальше, в Налибокской пуще. Идите, сказали нам, в еврейский партизанский отряд Зорина. По-видимому, насчет беглецов они имели специальные указания. Дали нам проводника, и мы шли с ним целую неделю по заповедным белорусским лесам. Много еще евреев шло в отряд Зорина. В то время немцы уже боялись партизан и глубоко в леса не заходили.

Пришли мы, наконец, в огромный глухой лес – Налибокскую пущу. Увидели шалаши, крытые ветвями и листьями, увидели людей. Это были еще не партизаны, а такие же, как мы, измученные, истощенные люди, спасшиеся от немецких облав, так называемых "марафонов". Время от времени немцы снимали с фронта военные части и вместе с постоянными карательными отрядами двигали их против партизан. Карателями были спецподразделения СС, СД, полевой жандармерии и подразделения белорусских, украинских, литовских и латышских полицаев. Уничтожая партизан, они заодно сжигали и десятки деревень, где партизаны получали продукты, временный приют и сведения о местонахождении немецких частей, их составе и вооружении. Люди прятались в непроходимых болотах, в самых глухих лесных чащах, питаясь грибами и ягодами. От истощения и грязи покрывались язвами.

Наконец, мы в отряде. После двух лет непрерывного страха за жизнь – свобода!.. Приближалась зима. Руководство отряда выбрало площадку, и мы стали строить землянки. Стройкой руководил инженер-строитель из Польши. Мы рыли котлованы, пилили деревья, тесали бревна. Из бревен складывали стены и делали перекрытия. Между бревнами набивали сушеный мох и потом засыпали все это землей. Бревенчатыми стенками в рост человека землянки делились на семейные отсеки с нарами. В землянках было тепло и сухо.

Итак, мы попали в партизанский отряд №106 Барановичского соединения. Соединение имело связь с Москвой, где находился Центральный Штаб Партизанского движения под началом первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии П.К.Пономаренко. Согласно указанию из Москвы, Зорину в начале 1943-го года было поручено организовать партизанский отряд специально из евреев, бежавших из гетто. Отряд в основном состоял и пополнялся беглецами из Минского гетто. Недалеко от нас располагался еще один еврейский партизанский отряд, возглавляемый братьями Бельскими. Он состоял из беглецов гетто Западной Белоруссии, до 1939-го года бывшей под властью Польши. Оба отряда дружили, и я хорошо помню братьев Бельских, иногда заезжавших к нам верхом на лошадях.

Особо нужно сказать о командире нашего отряда Семене Зорине. Это был, конечно, самородок, талантливый и яркий человек, до войны служил в армии. Семья его погибла в Минском гетто. В отряде он проявил себя как умный и сильный руководитель. Людей любил, и они ему бесконечно доверяли. Сотни беглецов гетто обязаны ему жизнью.

Отряд состоял из боевой группы, группы обеспечения и семейного лагеря. Боевая группа подрывала железные дороги, устраивала засады на дорогах, вместе с другими отрядами участвовала в боях против карателей и разгроме полицейских гарнизонов. Группа обеспечения, куда был зачислен отец, снабжала отряд продовольствием. "Интенданты" добывали продукты в деревнях. Иногда угоняли несколько коров или лошадей из-под носа полицейских гарнизонов, расположенных в деревнях. Так образовалось довольно большое хозяйство – телеги, лошади, коровы, мастерские по ремонту оружия, одежды и обуви, пекарня, баня, кухня, мельница. Было и учебное стрельбище. У каждого были свои обязанности, даже у детей. Дети пасли коров, ходили в ночное с лошадьми. Представьте себе могучие ели и сосны, дивной красоты леса, непроходимые болота, живописные реки, где мы, дети, купали коней. Зимой, когда болота "стояли", собирали клюкву, летом и осенью – ягоды и грибы. Женщины работали в мастерских, на кухне, в других бытовых службах. Зорин заботился об организованном и справедливом распределении продуктов. Наш семейный лагерь служил своего рода комбинатом бытового и медицинского обслуживания и для других партизанских отрядов. У нас шили обмундирование, тачали сапоги, делали неотложные операции и лечили раненых. Так почти год протекала жизнь отряда.

Весной 1944-го года начали подготовку к открытию школы. Дети научились обращаться с оружием – мой брат, например, не хуже взрослых бойцов разбирал и собирал винтовку, смазывал ее салом – но стали забывать грамоту, и это беспокоило Зорина. Школу открыть не успели.

В конце июня Красная Армия начала освобождение Белоруссии. Окруженные немецкие войска в панике бежали по таким глухим лесам, куда раньше проникали только во время "марафонов". Одна из таких частей 6-го июля внезапно наткнулась на заставу перед нашим лагерем. Отходить было поздно, и отряд вступил в бой с немецкими фронтовиками. Немцы были отброшены от нашего лагеря и бежали дальше. У нас было несколько убитых и десять раненых, в том числе Зорин.

В тот же или на следующий день мы встретили разведку Красной Армии, а затем подошла и армейская автоколонна. Командиром этой части оказался еврей. К сожалению, я был слишком мал, чтобы узнать и запомнить его фамилию. Радость от того, что немцев гонят из Белоруссии, что мы встретили своих, заглушала все остальные чувства. К тому же надо было хоронить убитых, спасать раненых. Раненых отправили в госпиталь, а остальных погрузили в армейские "студебеккеры". Через восемь-десять часов мы оказались в Минске.

В городе партизан еще не было. Другие отряды выходили пешком из лесов неделями. Центр города, как известно, был сильно разрушен, а окраины уцелели. Деревянный дом старшины отряда Алтера Кагана, стоявший на окраине, стал центром по учету партизан и выдаче документов всем находившимся в отряде. Мужчины призывного возраста шли в военкомат, и всех годных к службе сразу отправляли на передовую. Отца по возрасту и состоянию здоровья от службы в армии освободили. Он устроился работать в портняжную мастерскую при железной дороге. Для нас, детей, война уже кончилась. В сентябре 1944-го года мы пошли в школу.

Зорину судьба не благоприятствовала. В последнем бою он потерял ногу, потом от него ушла молодая жена, на которой он женился в отряде – оставила инвалида. За спасение семисот евреев он получил от Советской власти орден Красной Звезды и работу в пивном ларьке – такие ларьки давали в то время инвалидам войны.

В 1964-м году, когда широко праздновалось 20-летие освобождения Белоруссии, по инициативе Зорина на месте гибели наших партизан в последнем бою поставили обелиск. Деньги собрали бывшие партизаны его отряда. Более тридцати лет в дни годовщины освобождения Белоруссии приходят туда бывшие партизаны зоринского отряда, их дети и внуки.

В 70-е Зорин уехал в Израиль. Последние годы его жизни были омрачены кампанией клеветы. Родственники парня, расстрелянного им во время "марафона" за самовольную вылазку в деревню за продуктами, всюду старались очернить Зорина и принизить его заслуги перед сотнями спасенных людей. А он поступил тогда по законам военного времени – тот парень чудом не погубил весь отряд.

Зоринский отряд был единственным, куда без всяких условий брали евреев. Многие благодарны Зорину и помнят о нем...