спрятанное. Ну, да, нам знакомо и английское слово «question». Но лично я
переводил бы «Kwestia ukraińska» как «Украинская загадка». Загадка –
именно это слово, по моему внутреннему ощущению, более всего
соответствует смыслу дела, однако есть уже сложившееся и устоявшееся
предпочтение, когда различные политические и социальные проблемы
помечаются термином, ставшим стандартным, – «вопрос». Так я и
остановился на нем почти во всех случаях, хорошо отдавая себе отчет в том,
что понятие «kwestia» отличается от «zagadnienie» подразумеваемой
сложностью, комплексностью, когда соответствующие ему внутренние части
«натурального объекта» сами неясны, неясны связи между этими частями, и
неясен общий, синергический (как сегодня любят говорить), эффект такого
комплекса.
Это был лишь один пример того, что особенно притормаживало мое
движение, и такие трудности с ухватыванием подлинного авторского смысла
подстерегали меня на каждом шаге. Все-таки, при всем различии языкового
строя (польского и русского), я стремился сохранять правдоподобие –
историческое и логическое, а не подменять его своей логикой. Не уверен, что
это мне удалось в полной мере. Так, например, часто было трудновато понять
подчиненность «хвостов» предложений, точно относя местоимение к ранее
заданному автором слову. Это происходило постоянно, поскольку польский
язык, по-видимому, не располагает необходимым грамматическим
механизмом, включающим четкие различения сложносочиненных и
сложноподчиненных предложений и прочих способов расставлять запятые
в нужных местах. Совсем уж непонятые фразы, увы, были и такие, пришлось
как-то пометить, что было проделано следующим образом: (...? – А.В.).
И напрашивается странный вопрос, если не еще одна, теперь уже польская,
«kwestia» (для игры ума): а что, если все беды Польши, вот вообще все – от
недостаточной грамматической оснащенности, от гордого, шляхетного
отказа воспользоваться примером близкого польскому, но гораздо более
мощного русского языка?
Еще одним примером хотелось бы показать, что переводчик все же позволял
себе (иногда-иногда) некоторую свободу: слово «gospodarczy» часто
переводилось им как «хозяйственные», а не «экономические» (при наличии
в тексте вариаций слова «ekonomicznie»), там, где это по смыслу вполне
подходило. И делалось это намеренно, чтобы ограничивать, по мере
возможности, «понятийную катастрофу», закрепившуюся в русскоязычной
терминологии, и в частности породившую отождествление экономики и
хозяйства/хозяйствования. Здесь, понятное дело, это не обсуждается, а для
любопытствующих – их четкое различение дано в книге: Попов С.В.
Организация хозяйства в России. Омск, 2000.
Наконец, очень повеселила меня трудность в подыскивании русского слова,
соответствующего польскому «żywioły». В одном случае посчитал