«Может быть мы больше бытия.
Потому что смертны».
В. В. Бибихин, Чтение философии

В Субботу холь-а-моэда праздника Суккот в синагогах будут читать Коэлет (Екклезиаст), пожалуй, самый депрессивный текст Священного Писания.

«Оглянулся я на все дела свои и на труды мои, и вот все суета и томление духа, и нет в том пользы под Солнцем (Коэлет, 2; 11)».

Только изощренным издевательством Мудрецов хочется объяснить повеление читать этот единственный, великолепный, завораживающий, убивающий надежду и стирающий дурацкую всепонимающую ухмылку текст в праздник, в который сама Тора велит веселиться, и только веселиться. Да еще в Субботу. И отчего бы не радоваться? Новый Год и Судный день проскочили, грехи сбросили в море, впереди безбрежные перспективы, новый компьютер вот собрался купить… Не все ж каяться… И тут, Коэлет:

«… все идет в одно место; все произошло из праха и все возвратится в прах (3; 20)».

Ну ладно, материальное — бренно. Но духовные ценности уж точно вечны? Тонны книг на израильских помойках расшатывают и эту веру. А я помню совсем недавние, харьковские, зимние, ночные очереди к магазину «Подписные Издания». Стоять в них, вприпрыжку от мороза, почитал за честь.

Но разве Коэлет сообщает нам нечто новое? Разве мы не знаем, что «единая участь постигнет и мудреца, и глупца»? Разве не знаем, что все царства развалятся, что цивилизации занесет песком и все дела рук наших пойдут пухом и прахом? Прекрасно знаем. Но нам подавай Вечность. Человек — это существо, жаждущее Вечности, а она нам не дана. В тональности Коэлета написана самая безнадежная чеховская повесть «Скучная История». Я часто проецировал ее настроение на себя. Мне не просто примерить мысли состарившегося, износившегося израильского царя, куда как проще влезть в профессорский сюртук. Это нетрудно: мои статьи и книги очень скоро будут безнадежно забыты, мою лабораторию разнесут на части, библиотеку вынесут на мусорку (надо же освободить комнаты), память обо мне сотрется.

Мешает ли это мне веселиться в Суккот? Отнюдь нет. Радость Суккота — радость временного, нечаянного, спонтанного, тленного, незапрограммированного и преходящего. Вдумаемся в символику Суккота: нам велено построить шалаш и жить в нем. Всякое жилище временное, но шалаш — уж очень временное, через восемь дней я его разберу, и стойки Сукки будут грустно почивать до следующего Праздника Кущей. Мирт и ветки плакучей ивы скоропостижно завянут, пальмовая ветвь засохнет, а из этрога жена сварит чудное, кисленькое варенье. Радоваться следует именно тому, что мы не вечны, я никогда не тосковал по средству Макропулоса.

Можно долго, толково и обстоятельно готовить свой успех. Но когда он высиженный и долгожданный приходит, во рту остается паршивенькое послевкусие: и это все? Ради этого я корпел десять лет? Перелистывая память, я обнаружил, что ярче всего всплывают привилегированные моменты, вспышки мгновенного понимания, узнавания истины и любви. А томление духа неопровержимо свидетельствует о его наличии (не путать с присутствием)*. Знавал я людей, не томившихся духом, — скучные особи. Так что, «посылай хлеб свой по водам», «наслаждайся жизнью с женою, которую ты любишь» и «все, что по силам тебе — делай». Многое дано человеку, а вот самым желанным он обделен: Вечностью и видением мира таким, каков он есть. И то, и другое несовместимо с жизнью.

___

* Василий Васильевич Смыслов едко говорил о Ботвиннике: «всё суета сует и всяческая суета, суета и томление духа, а вот у Михаила Моисеевича и томления духа нет» (Гена Сосонко, «Мои Показания»).