Жаба
Рассказ 3
С появлением в израильской русскоязычной прессе моей повести «Кошмары наяву», а также после публикации на портале Jewish.ru интервью московской журналистки Елены Сергеевой со мной (24.08.2018) круг моих читателей значительно расширился. Ко мне стали обращаться не только мои ровесники, желающие поделиться своими воспоминаниями о пережитой Катастрофе, но и представители двух последующих поколений, желающие узнать как можно больше о трагическом прошлом их предков. Всем им я благодарна за проявленное сочувствие, отзывы и комментарии. Совершенно неожиданно среди поступивших звонков был один, который разворошил мне душу и которым, с разрешения героини рассказа, изменив имена, я намерена поделиться с вами. Меня он чуть не довел до шокового состояния.
«Жозефина?» – услышала я, подняв телефонную трубку, и, получив утвердительный ответ, голос продолжил: «Наткнувшись случайно на ваш рассказ в журнале «Русское литературное эхо», я прочла его на одном дыхании, с трудом сдерживая слезы. Я думаю, что, если бы камни умели читать, они бы тоже заплакали. Какие зверства, какие страдания! Как можно вообще такое пережить?! Примите мое чистосердечное соболезнование за пережитое, восхищение вашим мужеством и благодарность за то, что нашли в себе силы перебороть себя и описать увиденное и пережитое. Люди должны об этом знать, чтобы такое больше не допустить. Нам с вами нужно встретиться: у меня к вам несколько вопросов, а для вас у меня есть продолжение вашего рассказа о происходивших в Косоуцком лесу кощунствах. Я там тоже была. Я – одна из персонажей вашего столь трогательного рассказа: я та самая крошка, которая там родилась при помощи вашей мамы». (См. начало 2-й части моих воспоминаний «Еврейская трагедия»).
Телефонная трубка выскользнула из моих рук, а я, схватившись за сердце, еле доплелась до своей аптечки, откуда взяла валерьянку: у меня потемнело в глазах.
Как я пришла в себя, не могу представить. Слышала только, что из трубки непрерывно раздавался вопрос: «Что случилось? Что с вами? Дайте мне ваши координаты. Я в Реховоте». И я назвала свой адрес.
Я едва успела проглотить пилюли, как раздался звонок в интеркоме. С трудом добравшись до дверей и открыв их, я увидела ее выходящей из лифта и тут же повалилась на пол. Своим присутствием она меня спасла: я была дома одна. Расстались мы с моей новой знакомой только вечером, так как она спешила забрать свои вещи и уехать в аэропорт. Она возвращалась в Америку.
– Это я! – услышала я, когда открыла глаза. – Какое счастье, что я была рядом, в кафе «De la Paix», куда собиралась пригласить вас на чашку кофе. (Кафе находится на углу нашей улицы, через дом от меня.)
Я смотрела на стоящую передо мной высокую, всё еще красивую, элегантно одетую немолодую даму и не верила своим глазам. Извинившись за оказанный прием, я пригласила ее сесть в кресло рядом с диваном, на который она меня положила. Прошло несколько минут молчания, пока я, открыв наконец рот, произнесла:
– Во-первых, спасибо большое за оказанную помощь. Во-вторых, прошу меня извинить, но мне трудно поверить, что вы – тот самый младенец, о котором я написала, и которого фашист швырнул в кусты. Это исключено. Младенец не мог остаться в живых.
– Я понимаю, насколько эта ситуация кажется невероятной, но я вас очень прошу: не спешите с выводами и по мере возможности постарайтесь ответить на мучающие меня вопросы. Я вижу, что вам стало легче.
– Постараюсь. Что вас интересует? – спросила я.
– Как звали мою маму? – со слезами на глазах спросила она.
– К сожалению, я не знаю, – ответила я, – моя мама, наверное, знала.
– И еще один вопрос: могли бы вы описать ее или рассказать что-нибудь о ней и ее семье? Для меня это очень важно. Постарайтесь вспомнить, пожалуйста. Каждое ваше слово о моей родной матери для меня неоценимо.
Ее просьбы, ее переполненные слезами глаза и дрожащий голос разворошили мне душу. Кто, как не я, лишившаяся матери еще в детском возрасте, могла бы ее так понять?
Напрягая свою память, я с нежностью и восторгом описала ей ее мать:
– Высокая, стройная блондинка, очень красивая, с большим животом, которая, уступив родителям свое место в подводе, примкнула к моей маме и точно так же, как и я, не отдалялась от нее ни на шаг. Я шла с одной стороны, цепко держась за мамину юбку, а мама, взяв ту женщину под руку, по мере возможности облегчала ей ходьбу под проливным дождем. С собой она ничего не несла, так как свой рюкзак передала родителям. Время от времени мама спрашивала ее, как она себя чувствует, на что она, бодрясь, отвечала: «Хорошо».
Запомнился мне отрывок их разговора, из которого я поняла, что вашего отца румынский солдат еще в Мэркулештах расстрелял за то, что он заступился за какую-то пожилую женщину, отказавшуюся расставаться с золотым семейным кулоном, где были фотографии ее родителей. Она ни днем, ни ночью с ним не расставалась, ее тоже расстреляли.
У вашей мамы та беременность была первой, и ею она очень дорожила. «Хотя бы донести ее до места назначения», – говорила она, а моя мама ее успокаивала, говоря, что вот-вот весь этот кошмар закончится. Всё остальное вы знаете из моего рассказа, – сказала я и умолкла.
– Спасибо, – еле слышно вымолвила она сквозь слезы, – я всю свою жизнь мечтала встретить кого-нибудь, кто мог бы ответить на постоянно мучающие меня вопросы. Большое вам спасибо!
Наступило долгое молчание: будто окаменев, каждая из нас думала о своем. Прошло немало времени, и я, ничего не говоря, поднялась с дивана, пошла на кухню и вернулась с двумя чашками черного кофе, тортом и бутылкой воды на подносе.
– Угощайтесь! – пригласила я ее. – Черный кофе успокаивает. Мне бы очень хотелось услышать ваш рассказ.
– Я не уйду, пока не расскажу вам всё, – ответила она, вытирая слезы. – Вы первая и, вероятно, последняя, перед которой я раскрываю свою душу.
У меня в жизни не было ни родных, ни подруг, тем более boy friends (парней). Первое слово, которое меня научили произносить, было не «мама», а «баба», значения которого я еще не понимала, но хорошо знала, к кому оно относилось. Это была немолодая украинская женщина, в доме которой я выросла. Больше там никого не было. Когда спустя несколько лет я спросила ее, почему у моих ровесников есть мама тоже, она мне ответила, что моя мама (ее дочь) умерла при родах.
– А отец? – продолжила я.
– Он погиб на фронте, – был ее короткий ответ.
– А братья и сестры?
– У тебя их никогда не было, – ответила она коротко.
Пока не пришло время пойти в школу, мы с ней были неразлучны. Она была всей моей жизнью.
Однажды, вернувшись из школы (я была в третьем или четвертом классе), застала дома двух незнакомых женщин, беседующих с моей бабой. Одну из них она представила мне, сказав:
– Познакомься, это твоя мать! Она приехала тебя забрать.
Даже не взглянув на нее, я бросилась к своей бабушке, крепко обняла и воскликнула:
– Я никуда от тебя не уеду! Не отдавай меня! Я тебя люблю!
Никакие уговоры не помогли, и женщины ушли только после того, как моя бабушка пообещала мне, что до моего совершеннолетия, если только раньше с ней ничего не произойдет, я останусь у нее, так как она тоже меня любит и без меня жить не сможет. «У меня никого на свете больше нет!» – произнесла она сквозь слезы.
Женщины, уходя, оставили свои адреса, а мы с бабой, еще долго обнимаясь и целуясь, обещали друг дружке никогда не расставаться.
И все-таки расстались. Ее смерть нас разлучила, когда мне было шестнадцать лет. Оставшись одна, я написала тем женщинам письмо, и они, опять вдвоем, забрали меня к себе. Так я попала к своей «маме», которая жила одна в Бессарабии, а вторая женщина, ее младшая сестра, поехала к своей семье в город Бельцы. Из уст своей «матери» я узнала второй вариант своего рождения. Оказалось, что я не украинка, а еврейка, и что моя «баба» – совершенно чужой мне человек.
Описанная вами «варфоломеевская ночь» в Косоуцком лесу осенью 1941 года и мое рождение полностью совпадают с рассказом моей «мамы», так что повторяться я не буду. То, что расскажу вам сейчас, это дополнение и продолжение вашего рассказа, которые, вне всякого сомнения, вас заинтересуют.
– Как я понимаю, – продолжила она, – семья моей «мамы» и вы со своей семьей оказались в Мэркулештах в один и тот же день. Она пересказала, как при «чистке» одна пожилая женщина отказалась отдать «комиссии» свой золотой медальон с фотографиями ее родителей, и мой отец заступился за ту старуху, в результате чего обоих расстреляли. «Мать» осталась с шестимесячным младенцем на руках, младшей сестрой и родителями. Когда подали подводы, она уступила свое место своим немолодым родителям, а сама с ребенком и сестрой пошла пешком. В лесу, очевидно, они оказались рядом с вашей семьей. Она мне рассказала, что, как только фашист исчез, выбросив меня в кусты и застрелив мою маму, она передала своего ребенка младшей сестре, бросилась к кусту, подобрала меня и накормила своей грудью.
Утром, когда колонну опять погнали, женщина увидела мое окровавленное и изуродованное лицо и поняла, что я нуждаюсь в неотложной медицинской помощи. Оказавшись вблизи какого-то поселка уже на украинской стороне, она передала меня своей сестре и велела ей постараться оторваться от колонны и оставить меня возле какого-нибудь дома. Увидев женщину, стоящую на пороге своего дома, ее сестра передала меня этой женщине со словами:
– Спасите ее, пожалуйста: она родилась ночью в лесу. Я за ней вернусь, как только смогу.
– Как ее звать? – спросила женщина.
– У нее нет имени. Назовите, как хотите.
– Назову ее Олеся, – сказала женщина, – запомните!
Не догнав ту колонну, сестра «матери» примкнула к следующей, в результате сестры встретились только годы спустя и тут же поехали забирать меня.
Перед тем, как получить паспорт, «мать» меня спросила, хочу ли я восстановить свою национальность. Ни на секунду не задумавшись, я сказала: «Да!» В результате чего Олеся стала Любовью, фамилия – такая же, как у моей «матери», и в графе «национальность» – еврейка. Благодаря этому в 1971 году я вместе с «матерью» репатриировалась в Израиль, где мы с ней, живя в Тель-Авиве, давали частные уроки английского языка, которому она меня научила. Это значительно облегчило нашу абсорбцию. Всё было хорошо, пока смерть нас не разлучила.
Оставшись одна на белом свете, не представляя себе, как дальше жить, а главное – зачем, я решила покончить собой. Пока «мама» была жива, и в Бессарабии, и в Израиле она занималась всеми внешними делами, в то время как я, стесняясь своего облика, очень редко выходила на улицу и то всегда с ней. Из-за моего уродства там, где мы жили, сельские дети обзывали меня «жабой» – у меня было приплюснутое лицо и переломанный нос: по всей вероятности, когда немец выбросил меня в кусты, я ударилась лицом о камни.
Так прошла моя молодость со всеми ее прелестями. Бальзаковский возраст остался далеко позади, а о любви и сексе я знала только по прочитанным романам. Моим единственным желанием было узнать о них хотя бы перед смертью. С этой целью у меня зародился план.
Я слушала ее исповедь затаив дыхание, ни разу не прервав ее и терпеливо ожидая, когда время от времени она прерывалась, чтобы запить глотком воды свою столь трагическую историю. Однако, когда ее рассказ достиг кульминационной точки и длительность паузы удвоилась, поняв, как трудно ей продолжать, я сказала:
– Не обязательно продолжать! Вы меня убедили, и я готова принять ваше предположение за действительность. Я готова признать в вас ту самую крошку, свидетельницей рождения которой я была, если вам это нужно кому-то доказать.
– Спасибо, в этом нет никакой необходимости. Однако, с вашего разрешения, я буду продолжать, так как чувствую необходимость освободиться наконец от своего «груза» и счастлива, что в вашем лице нашла такого чуткого слушателя. Если я вас не переутомила своим рассказом, я готова продолжать.
– Продолжайте, пожалуйста. Вы меня сильно заинтриговали, – попросила я.
Глубоко вздохнув, она продолжила свой раздирающий мне душу рассказ.
– Прошло немало времени, пока я окончательно решила выполнить свой план. Я хотела воспользоваться самым веселым еврейским праздником – Пурим, когда все люди – от мала до велика в масках – позволяют себе всякие дурачества во время карнавала. Подобрав соответствующий моему плану костюм, парик и маску женщины-красавицы, я, предварительно выпив целый бокал шампанского, влилась в сумасбродную толпу, танцующую вдоль улицы Алленби в Тель-Авиве.
Не прошло и получаса, как передо мною предстал высокий, стройный мужчина в полумаске, но полураздетый, с полностью татуированной грудью, и, ничего не сказав, просто потащил меня за собой. Под звуки сопровождающего толпу духового оркестра, мы с ним танцевали до изнеможения и, оторвавшись от толпы, вскоре оказались в каком-то баре, а затем где-то в какой-то постели. Я шла за ним, ничего не спрашивая и ни в чем не отказывая, вплоть до секса (без всяких ограничений, кроме одного: маску ни в коем случае не снимать!). Это была безумная ночь!
Расстались мы только на следующее утро в аэропорту Бен-Гурион в Лоде. Оказалось, что прилетел он из Нью-Йорка за день до праздника лишь для того, чтобы отпраздновать Пурим в Израиле, участвуя в уличном карнавале. Прощаясь, он вручил мне свою визитку со словами:
– Я, убежденный холостяк, нашел в тебе ту самую женщину, о которой всю жизнь мечтал. Я готов жениться на тебе хоть завтра. Позвони и приезжай: будешь моей королевой.
Я потеряла дар речи и впервые в жизни, не снимая маску, поцеловала его в щеку.
– Не так! – сказал он. – Сними маску: я покажу тебе, что такое «поцелуй мачо».
– Не сейчас, – сказала я, – в Нью-Йорке.
Он прошел на посадку, послав мне воздушный поцелуй и крикнув на весь зал:
– Я люблю тебя! Приезжай!
Опьяненная счастьем, я, шатаясь, вышла на улицу. Маску я сняла тогда, когда самолет был в воздухе. Три дня спустя, с небольшим саквояжем, на крыльях счастья я уже летела навстречу своему многообещающему будущему.
К его особняку я подъехала на такси, представилась стоящему у ворот здоровенному мужчине, который, предварительно позвонив, широко открыл передо мной высокие железные ворота и, тут же закрыв их, пошел меня провожать. Позвонив у дверей дома, он ушел.
Несколько минут ожидания, пока ОН спустился ко мне, показались мне вечностью. Но когда двери наконец открылись, то тут же и захлопнулись перед моим лицом. «Спустившись на землю», со слезами на глазах, я побрела назад. Ворота были уже широко открыты и моментально закрылись, как только я оказалась на тротуаре.
Лишь тогда, очутившись на улице, я заметила, что была уже ночь, людей на улице вообще не видно было, а проезжали только огромные легковые машины. Такси не было. «А ехать-то куда»? – вдруг подумала я. Ведь не только в Америке, но и во всем мире у меня не было ни одного близкого мне человека. Обливаясь слезами, я медленно шла неизвестно куда. Наконец на противоположной стороне улицы я заметила пустую скамейку. Собрав последние силы, спустилась на проезжую часть и стала ее переходить, как вдруг…
И всё!
Очнулась я в какой-то комнате, где помимо моей кровати и мужчины, сидящего в кресле, ничего и никого не было. В комнате царила мертвая тишина, и вдруг раздался голос: «Слава Богу!»
Оказалось, что до того момента я долгое время находилась в состоянии комы и что сидящий рядом мужчина – известный профессор – хирург-косметолог, занимающийся операциями лица. Клиника, в которую меня доставили, принадлежала ему, и он тот самый «шофер», что сбил меня при переходе улицы.
Предупредив дежурного, что это особый случай, которым он будет заниматься сам, без всякой посторонней помощи, и что ко мне без его разрешения никого пускать нельзя, он от моей постели не отходил.
Решив, что мое уродство – результат аварии, виновником которой, вне всякого сомнения, был он, мой ангел-спаситель поклялся сделать всё возможное и даже невозможное, чтобы у меня было красивое лицо. Вся трудность заключалась в том, что у меня не было при себе никаких документов (мой саквояж он то ли не заметил, то ли не захотел взять с собой). Придя в себя, я утверждала, что потеряла память и что абсолютно ничего не помню, даже собственное имя! Этот вопрос он легко решил, назвав меня Lucky (счастливая), но над лицом пришлось немало поработать. Я терпеливо перенесла несколько операций, пока он не сделал из меня красавицу женщину, в которую влюбился и на которой вскоре женился.
Он был вдовцом и воспитывал двух детей-подростков, которых я всей душой полюбила, чего они не могли не оценить. Теперь у нас с мужем четыре внука и внучки, и мы живем большой счастливой семьей. Недавно мы отпраздновали 30-летний юбилей нашей сказочной семейной жизни.
Время от времени я одна без всякого сопровождения «выскакиваю»: то на Украину, к могиле своей «бабушки», то в Израиль – к могиле своей «матери», которая меня спасла. А оттуда – в Иерусалим, к Стене Плача, где молюсь за душу своей родной матери и вашей матери, благодаря которым я появилась на свет и столь счастлива сейчас. Теперь я буду молиться за вас тоже, так как благодаря вам я хотя бы немного узнала о своей матери. Я бесконечно благодарна вам за то, что вы нашли в себе силы описать те страшные кошмары. Вы хорошая писательница и прекрасный слушатель. Не удивительно, что я смогла наконец освободиться от тяжелого груза, который всю жизнь носила. Открыв свою душу перед вами, я почувствовала, что мне стало легче дышать. Я ухожу от вас со спокойной совестью, зная, что вы меня не подведете: мой рассказ можно обнародовать, но не мое имя – я очень дорожу своим семейным счастьем и репутацией моей семьи. С этого момента, помимо них, вы для меня стали самым близким человеком.
Я спросила ее:
– Вы ничего не рассказали о своем сводном брате, которому в Косоуцком лесу тогда было шесть месяцев. Где он?
– Я видела его всего дважды, не считая похорон «матери». Он с детства мечтал стать моряком. В двенадцать лет поступил в Ленинградское Нахимовское училище, по окончании которого его приняли в высшее военно-морское училище. Он всю жизнь проработал на флоте, разъезжая по всему миру. «Мать» редко получала письма от него, но ежемесячно он присылал американские доллары и открытки, она их берегла, как зеницу ока. На похороны он прилетел в военной форме (капитан второго ранга) и не уехал, пока не заказал ей дорогой памятник из черного мрамора с надписью «От любящего сына». Я для него была и осталась – никто!
Прощайте, дорогая, и да благословит вас Всевышний!
Когда вернулась Лена (моя компаньонка), увидев на журнальном столике мой позолоченный сервиз, она спросила:
– Кто это у вас был?
Не вдаваясь в подробности, я коротко ответила:
– Гость с того света!
А про себя подумала: «И моя гостья, и вся ее жизнь – доказательство того, что ЧЕЛОВЕК рождается для СЧАСТЬЯ и никому не дано право его убивать…»
Оставить комментарий
