С Давидом Рувимовичем Киселем и его женой Эсфирью Юльевной меня познакомила Анна Павловна Купреева. Анна Павловна разыскала их в Риге. Там Эсфирь Юльевна работала завучем в школе. Она с дочкой Фридой жила в Латвии, потому что в Беларуси им не было места. Давид Кисель был узником ГУЛАГа. Он, узник Минского гетто, подпольщик, партизан, после войны был сослан на вечное поселение в Сибирь. И всё же дождался светлого дня: его реабилитировали. Семья воссоединилась и вернулась в Минск.

О роли Купреевой в судьбе её отца мне написала уже сюда, в Баффало, дочь Киселей Фрида Аслёзова. ”Здравствуйте, Света! Хочу сказать добрые слова об Анне Павловне. Изучая материалы о вашем отце, она узнала, что Давид Кисель был в группе М.Гебелева, и разыскала моих родителей. Наша семья очень благодарна Анне Павловне Купреевой за то, что она писала об участии в геттовском подполье моего папы, так как в прежних изданиях об этом нигде не сказано в связи с тем, что с 9 августа 1945 года по 1956 год он находился в ГУЛАГЕ. Спасибо и вам. Фрида»
     А.П.Купреева

Ещё будучи в Минске я и мой муж Юрис часто встречались с Киселями. Они стали нашими добрыми друзьями. В беседах с Давидом Рувимовичем и Эсфирью Юльевной я узнала много новых фактов из истории подполья Минского гетто и о невероятно трудной судьбе Киселя. Я записала его воспоминания. И хотя наших друзей уже нет, они умерли в преклонном возрасте, воспоминания Давида Киселя живы. Предлагаю их читателям.

Давид Кисель - узник Минского гетто, подпольщик, партизан, узник ГУЛАГа:

Когда мне исполнилось 13 лет, я стал работать вместе с отцом столяром-краснодеревщиком на радиозаводе имени Молотова. Здесь я нашёл друзей. Самым верным был Шапошников, очень начитанный, интеллигентный, интересующийся всем на свете человек. Он увлекался публицистикой Л.Д.Троцкого, преклонялся перед его ораторским талантом. Шапошникова исключили из партии, а я выступил в его защиту. Я уверял, что он честный и преданный человек. За это на меня навесили ярлык троцкиста, во время очередной чистки исключили из партии, я был арестован.

Но произошло чудо.: не знаю почему, меня выпустили из тюрьмы. Наверное потому, что был ещё 1936 год, а большой террор начался годом позже.

Я вернулся на завод. Вскоре мне дали направление в юридический институт. Я успешно его закончил и стал работать прокурором. Но вскоре всплыл мой «троцкизм». Меня отрешили от должности, перевели в адвокатуру, откуда вскоре тоже уволили. Ездил добиваться правды в Москву, но тут началась война.

Наша семья попала в гетто. После погрома 7 ноября гетто было отдано на растерзание полицаям-украинцам. Всю ночь они грабили, насиловали, убивали. 20 ноября — очередной погром. Наша семья спряталась в погребе. Но отец спускаться вниз отказался. Его убили. Наши дома заселили гамбургскими евреями. Это были интеллигентные, милые люди, которые не верили в то, что немцы способны убивать людей. Но их иллюзии рассеялись, когда их стали вывозить в Тростенец, откуда никто не возвращался.

В это время со мной связался мой довоенный приятель Миша Гебелев, с которым мы вместе работали на заводе имени Молотова. Это был энергичный, красивый человек. Он сказал, что надо включаться в подпольную борьбу с врагом. Я был зачислен в группу Ханана Гусинова. Мы выполняли все задания, которые давал нам Гебелев. Это был настоящий герой подполья. Подпольный центр в гетто тогда возглавлял Смоляр. У него была кличка «Скромный». Но если Скромный держался скромно, то Миша Гебелев всегда был в эпицентре борьбы. Фактически он был душой подполья.

Страшный день 2 марта 1942. Погром, в котором орудовали литовцы. Тех, кто работал, не трогали. Моя жена работала. Ей повезло. Её поставили кормить собаку офицера, служившего в генеральном комиссариате. Это была огромная овчарка, для которой выделяли ведро солдатского супа. Часть этого супа жена приносила нам. И только благодаря этому мы не умерли с голоду. Но смерти ждали ежесекундно. В погроме 28 июля погибли моя мать, мать жены. Дочь наша уцелела, потому что в тот день жена случайно взяла её с собой на работу.

Как быть дальше... . Арестован и погиб в застенках гестапо Гебелев, ушёл в партизаны Смоляр... Я оставался секретарём подпольной группы в гетто. Сделать что-нибудь с горсткой людей обезглавленному подполью было трудно. 28 ноября 1942 года за нами пришла партизанская связная Броня Завало-Крайнович. Я создал группу из19 человек, и мы вышли с рабочей колонной в сторону Грушевки. Незадолго до этого я познакомился с врачом Ольгой Николаевной Джордж. Она была связной городского подполья. Эта отважная женщина взяла к себе на воспитание нашу дочь Фриду. Дочь она спасла, устроив в детский дом, а сама погибла в результате предательства.

В партизанском отряде имени Жданова бригады имени Дзержинского Барановичского соединения я был политруком роты. Участвовал во всех боевых операциях. 1944 год, освобождение Минска, Белоруссии. Партизанский парад. Казалось, все ужасы кончились. Но впереди меня ждал ещё один круг ада, самый страшный, какой только можно представить...

Мы с женой вернулись в Минск, нашли дочь. Я был назначен как боевой партизан прокурором Ворошиловского района, который включал и часть бывшей территории гетто. Город разрушен почти до основания, Оставшиеся дома заняты теми, кто оставался в оккупации. В лучших сохранившихся квартирах засели работники НКВД-МГБ и правительственные чиновники. Тем не менее правительство принимает Указ: вернувшимся с войны воинам и их семьям возвратить сохранившиеся довоенные квартиры. Выполняя этот Указ, мне как прокурору пришлось выселять многих, в том числе и работников ведомства Цанавы —всесильного начальника НКВД—КГБ, личного друга и тёзки самого Лаврентия Берии. Кстати, едва ли не первую книгу о партизанах Белоруссии (вслед за Гиршем Смоляром) написал Лаврентий Цанава, где «точно расставил все акценты».

Я — прокурор и обязан стоять на страже закона, невзирая на должности и лица. Но не тут-то было. Выселение из квартир работников всесильных органов и вселение в них евреев мне простить не могли. Меня вызвал заместитель Цанавы генерал Есаулов. Предупредил, что если это не прекратится, на меня самого заведут такое дело, что я от него никогда не отмоюсь.

Была ещё и закулисная сторона дела: между Цанавой и прокурором республики Иваном Дмитриевичем Веторовым, бывшим секретарём Полесского подпольного обкома, командиром партизанского соединения, человеком глубоко порядочным, шла борьба. Ветров требовал, чтобы чекисты хоть в чём-то следовали закону, но ведь он был писан не для них. 9 августа 1945 года меня арестовали. Посадили в следственный изолятор МГБ, в одиночную камеру. Поставили «на конвейер», все ночи вызывая на допросы. Днём я не имел права прилечь. Так прошёл год. Там, в изоляторе, я понял, ощутил на себе, каким пыткам подвергались наши подпольщики и, в частности, Миша Гебелев в гестапо. Советские гестаповцы многому научились у своих фашистских коллег. Это ещё вопрос, кто у кого учился зверствам.

Я с трудом переносил физические пытки и нравственные мучения. Меня обвинили не только в троцкизме, но и в измене Родине, в шпионаже в пользу Германии. Когда я сказал, что был секретарём подпольной группы в гетто, меня бросили в карцер, на полу которого по щиколотку стояла вода, перемешанная с калом. В «деле» не было никаких документов о моей работе в геттовском подполье. Значит, я опять задал работу цанавским пинкертонам. А когда вызвали на допрос в качестве свидетелей моих партизанских командиров, они отказались от ими же подписанной моей боевой характеристики и в угоду заплечных дел мастерам стали на меня клеветать. Я заявил об этом следователю и снова попал в карцер.

В августе 1946 года мне вынесли приговор: десять лет лишения свободы с последующим лишением прав на 5 лет. После оглашения приговора Иван Дмитриевич Ветров сказал моей жене, что дело сфабриковано очень умело, что от него невозможно очиститься. В такой ситуации он лично помочь ничем, кроме сочувствия не может. Но он уверил мою жену Эсфирь, что я ни в чём не виноват, что я чист перед людьми и родиной.

После вынесенных приговоров меня втолкнули в комнату с огромными голодными крысами. Их, видимо, специально держали для пыток. От этих крыс я едва отбился. На следующий день меня этапом отправили в мордовские лагеря. Холод, голод, номер на шапке, телогрейке и штанах. Когда конвоирам было скучно, они развлекались тем, что из брандспойтов обливали спящих зэков. Спрятаться было негде. Мы не были людьми, мы были номерами. Как в гетто. С нами можно было делать всё, что угодно. Меня спасло то, что я владел столярным делом. Работал в тепле, получал иногда лишнюю порцию баланды.

В 1955 году меня выслали в Ужур Красноярского края на вечное поселение. А спустя год реабилитировали по всем политическим статьям, но оставили одну, явно уголовную: злоупотребление служебным положением. Из-за этой статьи мне и вправду не удавалось отмыться: не признали моей подпольной работы, не засчитали в стаж время отбытия вымышленного наказания, не дали доплаты к пенсии. Я дожил до преклонных лет, но все эти годы были хождением по крутым кругам ада..." (ЗАПИСАЛА СВЕТЛАНА ГЕБЕЛЕВА)

--"--

23 августа 1993 года незадолго до своей кончины Анна Павловна Купреева прислала мне из больницы письмо и папку со своими материалами, которые принёс её сын Володя. Она написала мне: «Распоряжайтесь материалами, как хотите». В августе этого года, сделав для себя копии, я передала оригиналы Анны Павловны вместе с комплектом журнала «Беларуская минуущына" в музей Яд Ва-Шем. Среди материалов, завещанных мне Анной Павловной, есть справка о работе в подполье гетто группы, руководимой бесстрашным подпольщиком Хананом Гусиновым. Как видно из справки Купреевой, одним из активных членов этой группы был Давид Кисель. Опасность подстерегала на каждом шагу: и в гетто, и в партизанах. Но тогда он не мог себе представить, что самое страшное ждёт его после войны... И всё-таки он не сломался, не ожесточился. Он свято верил в доброту и справедливость. Как и Анна Павловна, он говорил мне: «Продолжай святое дело. Пиши об отце, ищи правду, Света!»