В эти июньские дни мы вспоминаем, как начиналась Великая Отечественная война. И это не сухие строки военных сводок, а наполненные болью, потерями и горечью разлуки истории, судьбы целых семей, которые хранятся в памяти поколений с глубоким трепетом. «Комсомолка» листает страницы книги «1941 год вачыма менскага мальца» об июньских событиях 78 лет назад.
Автор этих мемуаров - заслуженный архитектор Беларуси Алберт Калныньш. 22 июня 1941 года он встретил 12-летним подростком. А уже 30-го он оказался в разрушенном фашистами Минске в поисках матери. Книга о жизни семьи Калныньшей, которая недавно вышла в издательстве «Тэхналогія», впечатляет тем, как 89-летний автор передал воспоминания юных лет с документальной точностью.
Алберт, его сестра Ирма и брат Эрик родились в семье Софьи Башмаковой (завотделением минской больницы №1) и Петериса Калныньша. В 1937 году Петерис уволился из ЧК якобы по состоянию здоровья, благодаря медицинской справке, полученной от знакомого доктора-дерматолога. В 1941 году Петерис Калныньш был руководителем в сфере строительства мостов. Дом, где находилась квартира Калныньшей, стоял на улице Советской - примерно на месте знака «Нулевой километр» на нынешней Октябрьской площади. Раннее детство Алберта прошло в школе по соседству и в театральном сквере, когда фонтан «Мальчик и лебедь» был еще белоснежным, как и пятерка жаб вокруг него (во время последней реконструкции композиции их восстановили в бронзе).
 |
| Архитектор Алберт Калныньш спроектировал несколько мемориальных комплексов, а встретил войну 12-летним мальчишкой. Фото: Личный архив. |
22 июня 1941-го Алберт с сестрой и Эриком отдыхали в деревне Юхновка за Колодищами. Присматривала за ребятней няня. С первых дней войны маму детей, Софью Матвеевну, назначили командиром эвакуационного госпиталя. Она вывозила из города раненых, которых в кузова грузовиков клали в два пласта. Отец же возглавил бригады по разбору завалов после немецких бомбардировок. Начались они уже 23 июня - немцы ударили по железной дороге и военным аэродромам, в следующие два дня досталось центру Минска.
«У гэты час амаль усе вяскоўцы з Юхнаўкі і мы разам з імі натоўпам сабраліся на беразе рачулкі і з жахам глядзелі на крывавы небасхіл над Менскам», - делится своим первым военным впечатлением Алберт Калныньш (воспоминания написаны на белорусском языке. - Ред.).
Расстрелы в парке Челюскинцев и сторона улицы, отведенная для евреев
Когда Петерис прорвался к детям, было решено вместе вернуться в Минск - убедиться, что Софья Матвеевна вывезла раненых и сама выбралась из города. В путь они отправились 30 июня. Вместе с Калныньшами в сторону Минска шла целая череда беженцев, которым оккупанты отрезали путь на восток. Навстречу двигалась немецкая танковая колонна, вся дорога в блокпостах, а над ней кружили самолеты.
То, каким оказался Минск в первые дни оккупации, архитектор вспоминает в деталях. В город Калныньши вошли через парк Челюскинцев, обходя тела расстрелянных красноармейцев, прикрытых лишь веточками тополей. Теперь, пишет архитектор, на этом месте стоит памятник жертвам войны. Лишь только семья вышла на центральную Советскую улицу, подростку бросилось в глаза, как немцы буквально за неделю ввели в городе свои порядки. На улицах повсюду висели предупреждения, за неисполнение которых немцы обещали расстрел: карали, если еврей не носил желтую нашивку, если горожане гнали водку или не сдали радиоприемник, а еще за то, что ты коммунист или цыган. Из разговоров на улице юный Алберт узнал о появлении гетто.
 |
| Немецкие мотоциклы шли по дымящемуся и опустевшему Минску спустя несколько дней после начала войны. Фото: Бундесархив |
«[Жанчына] настойліва дамагаецца ад слухачоў парады, што ёй рабіць. […] Бацька ў яе беларус, а маці габрайка. Ці пераходзіць ёй на тую вуліцу, што адведзена для габраяў, ці не? А калі яна не пойдзе, дык немцы ўсё роўна даведаюцца, што яна габрайка, бо ў пашпарце ж напісана».
А вот другая картина: «Дзень ясны, празрысты, сонейка пячэ. А ўперадзе дзве жанчыны, і абедве ў паліто. Ішлі спакойна, паважна, з годнасцю, не спяшаюцца. Жанчыны добра апранутыя. Валасы прыбраныя. Відаць, інтэлігентныя. У старой, сівагаловай, на спіне супраць сэрца нашыты вялікі жоўты круглы знак, з кавалка нейкай анучы. Маладзейшая, з чорнымі кучаравымі валасамі, - высокая, статная. Паліто чорнага колеру, моднае. Ішла, трымаючы пад руку старую, мабыць, сваю маці. Цесна тулілася да яе, быццам хочучы з ёю зліцца. У маладой жанчыны ні на спіне, ні на грудзях не было ніякай пазнакі. І я разумеў: ужо праз нейкі час іх разлучаць».
У больницы, узнав, что мама все-таки выехала с пациентами в сторону Орши, подросток увидел такую сцену: «Немцы запіхвалі ў аўтафургон пацыентаў дзіцячага аддзялення з грыбковымі захворваннямі скуры. Галовы іх былі паголеныя і абмазаныя маззю ці забінтаваныя. Толькі потым я зразумеў, на якую працэдуру іх павезлі»…
А напротив, там, где корпуса политеха, пленные красноармейцы ставили ограждение из колючей проволоки для уже организованного лагеря военнопленных. Он растянулся примерно от нынешней улицы Дорошевича до бульвара Толбухина. В оконных проемах института Алберт видел молодых ребят в гимнастерках, белых рубашках и по пояс раздетых, они грелись на солнце. А перед ограждением метались женщины. Немцы отгоняли их, а они упорно возвращались - искали детей, братьев, отцов, мужей...
 |
| Беженцы возращались в столицу, когда дорога на восток была отрезана немцами. Фото: Бундесархив. |
«ГОРОД ВЫМЕР. СМРАД МЕРТВЕЧИНЫ НЕ ПОКИДАЕТ НАС»
Дети с отцом пошли по Советской улице в сторону их дома. Алберт Калныньш вспоминает, что город после бомбардировок словно осел. От первой больницы вдруг стал хорошо виден неблизкий Оперный театр, левее над горизонтом - Дом правительства. Дальше по проспекту остались целыми здание штаба военно-воздушных сил, первая минская электростанция, домик архиерея…
На краю Комаровской площади (нынешней площади Якуба Коласа) семья стала свидетелями того, как трое мужчин под пятьдесят спешно ставили хату из бревен, которые смогли собрать у разрушенных домов. Им помогали молодые женщины (наверное, невестки), которые несли откуда-то обгоревшие двери. Но чем ближе к нынешней Октябрьской площади, тем меньше людей встречалось Калныньшам: «А горад? Цішыня - ні людзіны, ні жывіны. Горад вымер. Саладжавы сморад мярцвячыны не пакідае нас. Цяжка ідзем пад гару. Стомленыя, млявыя, ледзь ногі перасоўваем. Сонца пячэ, ужо няма думкі пра ежу, але ж надта піць хочацца. І дзе ж ты гэтую ваду возьмеш, акрамя Свіслачы, дык і яна ж з мерцвякамі».
Место, где стоял дом Калныньшей на улице Советской, к 1944-му превратилось в руины. А было треэтажное здание таким, как на снимке 1919 года на обложке мемуаров архитектора.
 |
| Фото: Архив. Место, где стоял дом Калныньшей на улице Советской, к 1944-му превратилось в руины. А было треэтажное здание таким, как на снимке 1919 года на обложке мемуаров архитектора. |
Семья едва узнала родные места: под огнем люфтваффе и дом Калныньшей, и соседняя школа превратились в почерневшие стены - вся Советская превратилась в руины. «Там, дзе яшчэ нядаўна была шчыльная гарадская забудова, сярод якой стаялі наш дом і наша школа, былі спрэс абгарэлыя крушні і рэшткі сценаў. Зялёны тэатральны прысадак быццам аддаліўся, і ён ужо не зялёны, а згарэлы, голы. А далей нашай вуліцы ўвогуле няма. Яна ўся заваленая цэглай, чорнымі галавешкамі і кручанай бляхай з дахаў», - рассказывает Калныньш.
Дальше дорога шла на нынешнюю улицу Маяковского, где отец с тремя детьми рассчитывал переночевать у Лукашевича, друга их отца. На этом пути тоже хватало впечатлений. Дом правительства, к примеру, активно осваивали немцы. А памятник Ленину лежал, сброшенный с пьедестала. «Як расказаў выпадковы сведка, немцы накінулі яму на галаву зашмаргу са сталёвага тросу, падчапілі да танка і звалілі на брук. Я сумна ўглядаўся ў твар правадыра. Убачыў пад левым вухам вялікую дзірку – напэўна, туды падвесілі ручную гранату і падарвалі», - вспоминает Калныньш.
Удивила подростка и Привокзальная площадь. «Каля галоўнага будынка [вакзала] панаваў гармідар пасля разрабавання каморы захоўвання. Грувасціліся распакаваныя валізы, куфэркі, клункі, чамаданы. З іх растуленых зяпаў лезла сподняя бялізна, віселі панчохі ды гальштукі. […] Прывакзальная плошча была месцам вельмі небяспечным, бо знаходзілася пад наглядам адной пачвары – былога крымінальнага вязня-забойцы. Апрануты ў паношаны пінжак з блатняцкім кепаром, з наганам у кішэні і белай павязкай на рукаве, гэты садыст хадзіў па плошчы, вышукваючы чарговую ахвяру. Таго, хто яму не спадабаўся, цягнуў у сутарэнне, дзе катаваў да смерці».
А на перекрестке нынешних Аранской с Маяковского взору детей и отца открылась еще одна ужасающая сцена - множество трупов красноармейцев: «Пасярод пабоішча стаяла паўтарачка, дзе ў кузаве маладзенькі забіты лейтэнант прываліўся да кулямёта «максім», узнятага на снарадныя скрынкі. Крыху ўбаку стаяў падбіты нямецкі танк […], а два пажылыя мужчыны з жоўтымі нашыўкамі на спінах намагаліся выцягнуць праз люк забітых танкістаў. Нейкія жанчыны варочалі нябожчыкаў тварам уніз. Колькі там загінула немцаў, цяжка сказаць, бо з учарашняга дня іх паспелі прыбраць. А вось чырвонаармейцаў ляжала хіба сто ці дзвесце. […] Відаць было, што немцы ўжывалі агнямёт, бо частка трупаў ляжала ў абгарэлым адзенні, скура ў іх была абпечаная, месцамі палопалася»
.
Чтобы добраться до места, приходилось переступать через тела убитых, вспоминает Калныньш. И добавляет, что и сегодня, когда он слышит слово «война», в памяти всплывает этот жуткий перекресток, усланный убитыми солдатами.
У Лукашевичей отец с тремя детьми переночевали всего лишь одну ночь - дом и без того был переселен знакомыми погорельцами, а хозяину дома буквально накануне немец прострелил ногу. С утра семья отправилась искать пристанища по знакомым, но у тех или дом сгорел, или не было хозяев, а квартиру заняли другие люди.
 |
| По воспоминаниям Алберта Калныньша можно точнее восстановить, когда немцы сбросили с постамента памятник Ленину: уже 30 июня 1941-го подросток видел его низверженным. Фото: Бундесархив |
Одна хозяйка, чтобы как-то помочь с едой для детей, посоветовала зайти в пекарню на Раковской. Мол, там люди набирают патоку - какие-никакие, а харчи. Алберт и его отец отправились туда. «Калі падняліся на другі паверх, сапраўды ўбачылі велізарны жалезны чоп даўжынёй прыблізна тры метры, шырынёй метр з паловай і вышынёй паўтара. Ля чопа мітусіліся людзі, хто са слоікам, хто з вядзерцам, хто з рондалем. Нейкі мужчына чэрпаў патаку кубачкам, перавесіўшыся цераз край чопа, і пераліваў яе ў вядзерца. Бацька зазірнуў у чоп і атрымаў шок ад убачанага. У празрыстай жоўтай вадкасці, якой заставалася на паўметра, плаваў нябожчык».
...Семья решила возвращаться в деревню, а спустя какое-то время выбралась в Латвию, на родину отца Алберта Калныньша. Перед этим они еще на день вернулись в Минск, чтобы получить какой-нибудь пропуск. Правда, для этого надо было регистрироваться в комендатуре, которая находилась в здании Театра оперы и балета, а отец Алберта вполне мог как бывший чекист находиться в разыскных списках. Рисковать, несмотря на то, что отец отрастил бороду и хорошо замаскировался, не стали. Так начался многомесячный путь семьи к родственникам в Латвию…
Оккупированному Минску пришлось пережить три года немецкого гнета и голода, смертей и человеческих трагедий вплоть до его освобождения от фашистов 3 июля 1944-го. И в 44-м это был совсем другой, едва ли не подчистую уничтоженный город.
Что касается Алберта Калныньша, то, возмужав, он окончил мореходку в Риге, был помощником капитана теплохода. В 1958-м получил диплом архитектора, большая часть его долголетнего профессионального пути была связана с проектированием белорусских деревень и мемориальных комплексов. И все эти годы он хранил воспоминания о тех первых днях войны в родном городе.
