Трагедия Молетая: в кино и в жизни
На этой неделе, в преддверии Международного дня памяти жертв Холокоста, который отмечается согласно решению ООН каждый год 27 января, в Москве и Санкт-Петербурге состоятся просмотры нового документального фильма израильских кинематографистов «Последнее воскресенье августа». Участие в этих просмотрах примет и съемочная группа, прибывшая из Израиля. Ваш корреспондент побывал на премьере фильма в тель-авивской Синематике и встретился с его автором и продюсером Григорием (Цви) Крицером.
…По узкой проселочной дороге, прячась от посторонних взглядов, мчится на велосипеде подальше от родных мест, на восток, 22-летний юноша. Он бежит от немцев, за неделю оккупировавших его Литву, но даже не предполагает, что бежать, на самом деле, приходится от своих же односельчан, от литовцев. От тех, кто спустя несколько недель уничтожит всю его семью – вместе с другими 2 тысячами евреев Молетая. Как не предполагает и того, что останется в живых единственным из этой семьи. А пока он нажимает изо всех сил на педали, чтобы успеть, успеть, успеть…
Этих кадров нет в фильме «Последнее воскресенье августа». Фильм – документальный, и потому запечатлеть спасающегося от нацистов юношу не было никакой возможности. Но именно так произошло в жизни, и то своевременное бегство стало своего рода косвенным «виновником» появления на свет данной ленты. Ленты, автором которой стал сын того самого спасшегося паренька – репатриант из Литвы Григорий (Цви) Крицер.
Трагедия Молетая не была до недавнего времени широко известна. То, что в Литве погибло 200 тысяч евреев – практически вся литовская община, знают многие. Известен и тот факт, что активную помощь немцам в уничтожении еврейского населения оказывали местные жители. Но как это происходило на самом деле, как в одночасье стирались с лица земли целые общины городов и сел, кто был инициатором и исполнителем «акций уничтожения», как вели себя при этом «простые» литовцы – многие эти и подобные детали скрыты еще под слоем равнодушия, нежелания «ворошить прошлое», стремления забыть бесстыдные страницы своей истории.
Именно эту «забывчивость» и пытается преодолеть фильм «Последнее воскресенье августа».
- Я случайно, занимаясь в тренажерном зале, - делится со мной Григорий Крицер, - увидел на телеэкране фильм «Последний еврей», который сделали Цви Гершзон и его сын Эли о своей семье, в том числе о дедушке, единственном оставшемся в живых еврее из местечка Болшовцы в Галиции. Дедушке сейчас 96 лет, но у него хорошая память, и фильм во многом построен на его воспоминаниях и переживаниях.
Я успел посмотреть почти всю ленту, а когда сошел с тренажера, подумал о том, что должен тоже сделать подобный фильм. Вся семья моего отца погибла 29 августа 1941 года в литовском городке Молетай – в живых остался только отец, бежавший из города ранее. И я как бы вырос на этом фоне – погибли мои бабушка и дедушка со стороны отца, два его старших брата.
Пока мы росли – были детьми, юношами, повзрослевшими людьми, мы не задумывались о прошлом своих родителей. Они как бы держали шкатулку воспоминаний в своих руках, а мы пробегали мимо нее и думали, что родители вечны – успеется еще все узнать. А после того фильма я вдруг с ужасом подумал, что вокруг меня никого из того прошлого не остается – папа умер, мама смертельно больна, а они – хотя и познакомились после войны, оба родом из Молетая. Из Молетая, в котором в один день были расстреляны 2 тысячи евреев – 80 процентов населения города. И во мне родилось такое неугасимое чувство: «Я должен это сделать. Должен рассказать о том, что произошло в Молетае, подобрать эту шкатулку памяти и открыть ее людям».
Семья моего отца, а точнее, дед, держала в Молетае пекарню. Среди прочего, там пекли баранки. Эти баранки были известны всей округе – они были самые вкусные и ароматные. Их пекли по особому семейному рецепту, и запах ванили стоял, как мне рассказывал папа, по всей улице. Когда пришла советская власть, пекарню национализировали, превратили в артель, но деда оставили при деле. А после того, как немцы вошли в Литву, мой отец, тогда еще совсем молодой, сказал родителям: надо бежать! Но родители категорически отказались. Дед помнил немцев еще по Первой мировой войне и заявил, что они – люди интеллигентные, с мирным населением воевать не будут. А старший сын добавил, что не может убежать, поскольку у него на руках государственные деньги: он вел в артели бухгалтерию.
Отец почему-то не стал слушать старших – сел на велосипед и поехал прямо налегке к российской границе. Уже тогда многих евреев литовцы хватали по дороге, а те, кто успевал дойти до границы, говорили, в основном, на идиш, и их, принимая за немецких шпионов, отправляли в Сибирь. Но отцу повезло – он знал русский язык, попал в Горький, а оттуда был мобилизован в 1942 году в 16-ю Литовскую дивизию. Она на треть состояла, кстати, из евреев, и тогда бытовала шутка: почему дивизия названа 16-й Литовской? Потому что в ней - 16 литовцев… Эфраим Севела, писавший об этой дивизии, вспоминал, что в ней поначалу все команды отдавались на идиш.
Отец провоевал до самого окончания войны, и даже еще после 9 мая добивал последние очаги сопротивления фашистов в Курляндии. А потом поехал в родной Молетай, чтобы увидеться с родными. Он ведь ничего не знал об их судьбе. Приехал, и увидел только общую могилу.
Он пошел, как мне потом рассказывал, к соседям, чтобы узнать какие-нибудь подробности. И увидел у них мебель из своего дома. Если бы его не остановили сопровождавшие бойцы – а тогда одному было опасно разъезжать по Литве, и вместе с отцом в город приехали трое солдат и друг-офицер НКВД – он бы убил хозяев на месте. Но – мебель в гневе всю переломал.
Я рассказал об идее снять фильм Эли и Цви. И они согласились проделать этот нелегкий путь. Сначала я приступил к поискам через Фейсбук. Искал людей, так или иначе связанных с Молетаем, - в основном, тех, у кого там жили до войны родные или кто сумел спастись от смерти, покинув город до августовской трагедии. Я не ожидал, но откликнулись очень многие – сейчас на моей страничке Фейсбука около 700 таких посетителей. Судьба разбросала их по самым разным странам – США, Новая Зеландия, Германия, Аргентина, Уругвай, Южно-Африканская Республика… Это, в основном, потомки тех евреев, кто покинули Литву в 30-е годы. Они почти ничего не знали об оставшихся родственниках и их судьбе и горячо откликнулись на мой призыв рассказать все, что они знали о евреях Молетая.
- А что вам самим было известно?
- Я всегда знал об этой истории. Еще ребенком родители возили меня из Вильнюса в Молетай к тому страшному месту - вместе с горсткой других молетских евреев, чудом оставшихся в живых. У нас, как у любой еврейской семьи в Литве, это было сплошь и рядом. Семья моей матери спаслась, но у моего дяди со стороны мамы, вся семья погибла. Кто-то был в Сибири, кто-то в концлагерях. В нашей семье были и Освенцим, и каунасское гетто, и вильнюсское гетто, и партизаны.
Позже, изучая архивы музея «Яд Вашем», я подсчитал, что моя семья потеряла по всей Литве около 200 человек. Кстати, там же, в архиве я обнаружил карточку, заполненную на моего отца, как на погибшего. Ее подписала, оказывается, его тетя, спасшаяся от геноцида и репатриировавшаяся в Израиль. Она жила в Гиватаиме, совсем недалеко от нас, но папа ничего не знал об этом. Они так и не встретились – не успели. Но мы не уникальная в этом отношении семья, это история всего литовского еврейства.
Мои родители, я и старший брат репатриировались в Израиль в 1973 году, но как только представилась возможность, я начал с 90-х годов почти каждое последнее воскресенье августа ездить в Литву, в Молетай, на место гибели моих родных. А когда мы с Цви и Эли Гершзонами решили снимать фильм, то с первой же совместной поездки начали собирать архивные документы и другие документальные свидетельства. В краеведческом музее Молетая я узнал, что на месте расстрела стоял, например, обелиск, на котором было написано, что на этом месте убиты 2000 советских граждан. Позже, при независимой Литве, эту надпись заменили словом «евреи», но почему-то изменили количество погибших – вместо 2 тысяч стало 700. Видимо, посчитали, что «семьсот» звучит не так страшно, как две тысячи.
Я узнал, что перед расстрелом этих двух тысяч женщин, мужчин, стариков и детей продержали три дня запертыми в двух синагогах – без питья, без еды, без туалета, а потом – обессиленных и униженных – повели отдельными партиями в 300-400 человек к яме, вырытой на открытом поле. Последнюю партию - инвалидов и стариков, которые не могли идти сами, везли на телегах. Эта «работа» началась в 12 часов дня и закончилась в 7 часов вечера. И у меня возникла мысль совершить марш по этому пути - от синагоги, стоящей в центре города, до его окраины. Как раз на следующий год после того, как мы приступили к съемкам, наступала памятная дата – 75-летие со дня трагедии в Молетае, и мы решили собрать на этот марш как можно больше людей.
И, знаете, я ощущал, что все, что мы задумываем, получается. Даже то, в чем сомневались, что получится. Когда мы задумали этот печальный марш, я думал, что будет хорошо, если в нем примут участие хотя бы 30-40 человек – вместе с теми, кто сможет приехать из-за границы. Но тут к нам пришла поддержка с той стороны, откуда мы не ожидали. Например, директор краеведческого музея Молетая Виктория Казлене очень тепло отнеслась к теме наших поисков и оказала всяческую поддержку. Она сообщила о нас известному литовскому драматургу и режиссеру Марюсу Ивашкявичюсу (кстати, его спектакль «Русский роман» шел полтора года назад в нашем «Гешере), который оказался родом из Молетая. Мы встретились с ним, я рассказал ему о нашем фильме, о том, что произошло с евреями города в августе 1941 года – он почти ничего не знал об этом, и Марюс выступил весной 2016 года со статьей, которую назвал «Евреи. Проклятие Литвы». Она потрясла всю Литву. Ивашкявичус призвал «всех, кто может и хочет», прийти на марш памяти в Молетае, пройти 29 августа, в 75-ю годовщину трагедии, смертный путь двух тысяч евреев вместе с их потомками.
И почти одновременно с этой статьей вышла в свет книга Руты Ванагайте «Наши», в которой она прямо рассказала о том, что литовцы убивали евреев. Рут даже призналась, что ее дед если не убивал сам, то составлял списки евреев. И обратила внимание на то, что во многих сельских домах можно встретить старую красивую мебель – хотя иметь такую мебель крестьяне просто не могли. Значит, она пришла к ним от зажиточных евреев. Каким образом пришла?
До выхода этой книги в Литве было принято считать, что литовцы – или жертвы, или герои: жертвы советской оккупации и герои сопротивления. Но именно эти два человека – драматург и публицист, назвав вещи своими именами, в значительной мере помогли состояться маршу, на который прибыло несколько тысяч человек со всей Литвы.
- В вашем фильме звучат голоса живых свидетелей той августовской трагедии – о том, как литовские молодчики врывались в дома своих соседей-евреев, хватали их и запирали в синагоге, как вели их на расстрел, как расстреливали… Как эти люди – охотно шли на контакт с вами? Не отказывались?
- Часть этих видеозаписей мы взяли из архива музея Холокоста в Вашингтоне, а часть засняли сами. Не все в Молетае были готовы рассказать о том страшном дне. Люди, как понимаете, очень пожилые, в 41-м году они были детьми, а сейчас им нельзя волноваться – поднимается давление, ухудшается дыхание. Но некоторые со слезами на глазах вспоминали те события. Одна старая учительница сначала отказалась говорить – сказала, что ей тяжело вспоминать, она не может говорить на эту тему, и расплакалась, но через день сама позвала нас. Ей было лет 9-10, когда началась война, и она помнит, как люди шли по улице из синагоги, некоторые женщины везли перед собой детские коляски, несли младенцев на руках, поддерживали за руки стариков. А потом она слышала выстрелы на краю города…
- Как приняли ваш фильм зрители?
- Мы работали над ним почти два года, несколько раз за время съемок летали в Литву, находили новых свидетелей и людей – историков, ученых, писателей, желающих высказать свое мнение о происшедшем в Молетае. Первый показ прошел у нас в кинотеатре Вильнюса, и на него пришли евреи литовской общины, приехали мэр и отдельные жители Молетая. По просьбе общин Клайпеды и Шауляя мы показали также свой фильм в этих городах. Некоторые зрители при обсуждении сомневались в правдивости рассказов свидетелей – некоторые выглядят якобы слишком молодо, чтобы помнить те события, но мы объясняли, что съемки, предоставленные вашингтонским музеем Холокоста, велись в начале 90-х годов, когда эти люди, действительно, были не старше 70-75 лет. А нашим нынешним свидетелям – и это видно на экране – уже под 85…
Раздавались и голоса в защиту термина «партизан», который упоминается в архивных документах КГБ, – мол, литовские партизаны – это герои, которые защищали независимость Литвы, а не убийцы евреев. Однако мы не можем менять текст официальных документов, а мое понимание отличается от литовского: не все из «лесных братьев», кто участвовал в партизанском движении, были убийцами евреев, но все убийцы евреев ушли в «партизаны». Звучали и восторженные отзывы. Учитель и драматург Майя Тараховская из Клайпеды написала нам, например: «Дорогие мои, я только что не пришла – приползла с просмотра вашего фильма. На просмотре были его создатели, и я хотела что-то сказать им, но не смогла. 84 минуты длился фильм, и все 84 минуты я плакала. Слева от меня сидела Ира Алексеенко, и тоже плакала. Справа от меня сидела женщина-литовка, и рыдала. Недалеко от меня сидели мои папа, муж, сын, и тоже вытирали слезы. Но не думайте, что создатели фильма ставили перед собой цель – заставить людей плакать. Нет, друзья мои – цель этого фильма сказать всем: остановитесь в своей ненависти к другим. Осознайте, примите и покайтесь, и давайте сделаем все, чтобы не повторилась трагедия еврейского народа, ибо история еврейского народа – это и ваша история».
А прозаик и поэт Георгий Ефремов, который переехал в 70-е годы из Москвы в Литву и стал переводчиком литовской литературы на русский язык, написал в начале своего отклика: «Со времен фильма Ромма «Обыкновенный фашизм» я не видел ничего подобного». Для меня не может быть высшей похвалы.
- Я тоже порой не мог сдержать слезы при просмотре фильма. Но все-таки самое большое впечатление произвели на меня последние кадры, запечатлевшие марш.
- На меня он тоже произвел глубокое впечатление. Мы шли в первом ряду – моя семья, посол Израиля в Литве, первый президент страны Витаутас Ландсбергис, литовские политики, родственники евреев, погибших в Молетае. И когда мы поднялись на пригорок, жена вдруг говорит мне: «Обернись назад». Я обернулся – передо мной было море людей. Дорога от синагоги до места расстрела занимала около двух километров, и она вся была заполнена участниками марша.
- Обычно событие рождает идею. Вот состоялся такой необычный марш, и вы, оттолкнувшись от него, решили снимать фильм. А тут произошло наоборот: фильм породил событие. Пока шли съемки, он создал действие, которое привлекло тысячи людей.
- Да, они пришли, приехали из многих мест Литвы. Евреи, литовцы, русские… И почтили память тех, кто жил когда-то в этом городе, работал, учился, дружил с соседями, одноклассниками. И безвинно исчез. Теперь на месте их расстрела – новый памятник, который говорит правду о дне 29 августа 1941 года.
- Это то главное, ради чего вы и делали свой фильм. Сказать правду. И что теперь? Ждете от литовцев покаяния?
- Я не думаю, что здесь уместно покаяние. Ведь нынешнее поколение литовцев не было виновником того, о чем мы говорим. Но и замалчивание тоже несправедливо. Как и то, чтобы ставить памятники так называемым борцам за свободу, которые убивали евреев, и называть улицы их именами. Важно не покаяние, а признание этого факта, то есть назвать вещи своими именами и дать им правильную оценку. Я думаю, что это важнее для Литвы, чем для евреев. Евреи и без того знают свою историю. А нынешнее молодое поколение Литвы более демократичное, свободное, не зашоренное. Большой процент молодежи живет сейчас на Западе, у нее уже другие взгляды, и она способна воспринять правду такой, какая она есть, признать историю своей страны такой, какая она есть.
В Литве всегда были и есть достойные люди, люди, которые возмущены поведением националистов во время войны. Были и те, которые спасали евреев. Я познакомился со скульптором Донатасом Иванаускасом, дед которого спас евреев. Поэтому я бы не хотел все подводить под общую планку. Тем более, что последние десятилетия Литва с уважением относится к теме Холокоста - утвержден день памяти Холокоста, отмечаются места захоронений евреев, восстанавливаются старые синагоги, в Вильнюсе показывают район, где было гетто. Холокост есть, только нет ничего о том, кто его осуществлял.
К сожалению, правительство и тамошняя пресса муссируют теорию «двойного геноцида» - со стороны коммунистического режима и со стороны немецкой оккупации, но подобная теория не сравнима с Катастрофой, произошедшей, в том числе, и на их земле, при поддержке местного населения. Ведь литовцы убивали не просто евреев, а таких же граждан Литвы, как они сами. Для меня сегодняшняя Литва - как подросток, который еще не достиг совершеннолетия и не может смотреть на вещи трезво, признавая ошибки прошлого. Надеюсь, что она последует в этом отношении примеру Германии и Франции.
Дело, как вы понимаете, не только в Молетае – это трагедия всего литовского еврейства, потому что в 270 таких же городках произошло то же самое. А Марюс Ивашкявичюс рассказывал мне, как до недавнего времени преподавался Холокост по школьным учебникам: «Лето 1941 года было очень грустным для еврейских детей. В сентябре они не пришли в школу». И все.
Небольшая ремарка моего собеседника в конце беседы:
- Об этом марше написала вся мировая пресса: «Ассошайтед Пресс», «Дейли Мирор», «Вашингтон Пост», «Нью-Йорк Таймс», «Франкфуртер Альгемайне»… А где не написали ни слова? В Израиле… Сегодня мы показываем наш фильм на общественных просмотрах в разных странах. На этой неделе он будет демонстрироваться в Москве и в Санкт-Петербурге. Заявили мы его и на различные кинофестивали. Все отмечают высокий профессионализм картины, замечательную работу режиссера Эли Гершзона, автора сценария и оператора Цви Гершзона.
Но дело, как вы понимаете, не в премиях. Во время работы над фильмом я все время чувствовал в себе какую-то энергию, которая толкала меня, не давала остановиться на полпути. Мне кажется, эта энергия нисходила сверху – будто те, чьи тела покоились в общей могиле, а души отошли в небеса, вдохновляли меня и хотели, чтобы я выполнил взятую на себя миссию. Рассказал правду о том, что произошло с ними на их родной земле. Этот путь стал частью моей жизни - самой важной, наверное, частью.
Из статьи Марюса Ивашкявичюса: «Евреи. Проклятие Литвы».
«Я пытаюсь представить себе, каким был город наутро после расстрела. Через неделю. Спустя год. Беспросветная пустота. Немота. Из почти трех тысяч жителей осталось семьсот. Магазины, конторы, «бубличные», футбольный клуб, самодеятельный драмтеатр — все обрушилось в эту яму. Старожилы рассказывают, что исполнителей казни и расхитителей еврейского скарба преследовало проклятие: страшные болезни, утраты близких, их дети тонули, гибли в авариях. На одном кладбище в Нью-Йорке стоит памятник жертвам той бойни. Он был установлен сразу после войны усилиями евреев, эмигрировавших из Молетай в межвоенную пору. На нем выбито: «И да отмстит Господь за их кровь».
Догадываюсь, что на свете много таких обелисков с проклятиями каждому литовскому городу и местечку. То поколение евреев нас не простило и уже, видимо, не простит, я это ощутил в Америке, где встречал литваков и говорил им, откуда приехал. Мгновенно изменялся не просто взгляд на меня, менялся сам взгляд. Эти старые глаза смотрели на меня как на потомка убийцы их близких. И я их вполне понимаю: пока мы поименно не назвали палачей, не осудили их (а некоторым даже собираемся ставить памятники), до тех пор в их глазах головорезами будем все мы. И это уже не коллективная вина, от которой мы с таким пылом открещиваемся, а коллективное проклятие – и мы сами его на себя навлекли».
Связанные материалы:
- «Я знала, что я себе жизнь испорчу этой книгой. Ну и что!»
«Новости недели», 25 января 2018, c.32
