"Нас спасла от смерти украинская семья…"

Яков Зубарев

Три года из своего детства Михаил Винокур провел в гетто. Он мало помнит о том времени, но рассказы матери и других родных помогли ему восстановить картину ужаса, из которого мало кто вышел живым. Семье Винокур повезло – ее спасла простая украинская семья Антона и Ульяны Штопко.

- Родился я, - рассказывает М. Винокур, - в 1939 году в селе Станиславчик Винницкой области. Оно находилось в семи километрах от станции Жмеринка – довольно крупного по тому времени железнодорожного узла. Село наше было до войны районным центром, так что в нем существовали все наиболее важные службы, включая среднюю школу. И хотя судьба, которую готовил мне Гитлер, не предусматривала учебу в этой школе, я все-таки отучился в ней – пережив и войну, и самого фашистского ублюдка.

До 1941 года в Станиславчике жило много евреев, после войны их стало здесь, конечно, намного меньше, но я помню, что и в моем классе учились шесть-семь еврейских детей.

Отец мой, Шмил, жил до знакомства с мамой в другом селе и имел там семью, но жена его рано умерла и он остался один с малолетней дочкой. Кто-то посоветовал ему познакомиться с моей будущей мамой, и вскоре он переехал в Станиславчик. По профессии отец был сапожником, но поскольку в одном селе ему работы не хватало, то разъезжал по другим местечкам и пропадал порой по несколько дней – пока не выполнял все заказы. А мама – ее звали Басей - занималась дома с малышами: я родился через год после свадьбы, старшей сестренке Нине, папиной дочери, исполнилось к тому времени шесть лет, а накануне войны, в 1940 году, у нас родилась еще одна сестренка, Рая. К сожалению, она не прожила долго – умерла в лагере Затишье.

Как рассказывала мне позже старшая сестра, жила наша семья неплохо, папа построил даже свой дом. У мамы было еще две сестры, они очень помогали друг другу, так все втроем попали и в лагерь. Папу в первый же день войны призвали на фронт, и этот день был последним, когда мы видели отца. Никто ничего нам не говорил о нем, и официально он считался без вести пропавшим. Куда только не писала мама после войны, чтобы выяснить его судьбу, но ответ всегда получали один. Даже когда в Станиславчике поставили памятник погибшим односельчанам, имени отца на нем не написали – мол, неизвестно, что с ним случилось, может, и в плен попал. И только недавно мне стала известна подлинная его судьба.

Папа погиб буквально на второй или третий день призыва. Состав, в котором ехали со станции Жмеринка солдаты-призывники, немцы подвергли бомбардировке, и практически все, кто находился в поезде, погибли. Военкомат прекрасно знал, что произошло с людьми, находящимися в поезде, но скрывал все годы правду. А раскрыл мне ее буквально в этом году младший сын одного из фронтовиков. Его отец, Антон Штопко, работал с моим отцом в одной артели, и тоже должен был ехать с тем составом на фронт. Но по какой-то причине он задержался и не попал в этот состав. А потом услышал о бомбардировке поезда и гибели всех находившихся в нем солдат. Штопко прошел всю войну, вернулся живым, и потом вспоминал тот счастливый случай, который спас его от неминуемой гибели. Семья же его сыграла во время войны в нашей судьбе особую роль, и я об этом расскажу чуть позже.

- Помните, как немцы вошли в Станиславчик?
- Из того времени я помню только последний год пребывания в гетто. Но по рассказам матери и сестры хорошо знаю о том, что случилось с нашей семьей. Нам повезло: село, как и сама Жмеринка, вошли в образованную фашистами территорию Транснистрии, которая контролировалась румынскими войсками. В десяти километрах от Жмеринки находился город Браилов, где хозяйничали немцы, так там всех евреев уничтожили сразу. Некоторые, правда, успели бежать в Жмеринку, но, узнав об этом, в тамошнее гетто специально приехали позже немцы в поисках беглецов, и многих таки забрали. Там же оказались и моя тетя с двоюродной сестрой, жившие в Браилове, но их успел предупредить один из охранников – бывший ученик тети, и те бежали к нам в лагерь. Благодаря этому ученику они остались живы.

Поначалу в наше село тоже вошли немцы. Они потребовали, чтобы евреи Станиславчика были переселены в лагерь, организованный в месте, названным красивым именем Затишье. Детей посадили на подводы, которые немцы собрали у местных жителей, а взрослые шли пешком рядом с этими подводами. А в Станиславчикском гетто остались только семьи специалистов.

- И что представляло собой это "Затишье"?
- Здесь располагался колхозный скотный двор. Крупный рогатый скот советская власть в первые же дни эвакуировала - для потребностей армии, и нас поместили в освободившуюся ферму и другие сельскохозяйственные постройки. Первым делом женщины – а среди обитаталей лагеря были, в основном, женщины, дети и старики – вычистили ферму от навоза и закрыли окна – чтобы не было сквозняков. Приближалась зима, и для обогрева соорудили печку, но топить ее в холода приходилось далеко не всегда и с большими трудностями: украинские полицаи, дежурившие вблизи лагеря, не разрешали собирать даже валявшиеся на земле сухие ветви, и дрова приходилось добывать с особыми хитростями. Ну, а с продуктами было вообще тяжело. Настолько, что достаточно привести один факт. В этот лагерь были сосланы также евреи Румынии и Бессарабии, так они почти все умерли от голода. Они не знали украинского языка, у них не было знакомых среди местных жителей, и они не взяли с собой ничего из одежды, которую могли бы обменять на продукты.

Наша семья оказалась в лагере одной из самых больших. С нами жили все мамины сестры, тети, их дети, и это хотя бы морально помогало нам выживать. Но главным нашим спасителем стала как раз семья Антона Штопки, которая еще до войны очень дружила с нашей семьей. Что удивительно – дом Штопки располагался в самом центре еврейского квартала, и Антон с супругой Ульяной хорошо знали идиш. Когда я рассказал об этом при недавнем разговоре их младшему сыну Василию, он подтвердил: если отец и мать хотели в то время что-то скрыть от детей, они переходили на идиш.

- Точь-в-точь такая же ситуация, как в ассимилированных еврейских семьях центральной России! Только здесь вместо родителей-евреев – родители-украинцы…
- Совершенно верно! И их бабушка Кылына тоже разговаривала в подобной ситуации с дочерью Ульяной на идиш! Так вот, когда евреев Станиславчика отправили в Затишье, семья Штопко осталась верной нашей дружбе. Почти каждую неделю мама ходила с моей старшей сестрой в село, чтобы принести от Штопко какие-либо продукты. А чтобы румынские солдаты, пропускали маму, она отдавала им все ценное, что имела: шубу, одежду, сапоги и другую обувь, которые сшил отец. А в доме у Штопко она помогала оставшимся без мужчины женщинам по хозяйству – оно у них было большое, и лишние руки не мешали.

Ульяна и Антон Штопко

Однажды, возвращаясь в гетто с продуктами, мама с сестренкой встретили на дороге немецких солдат. Они сидели в бричке с овчаркой, и с ними был также переводчик – украинский полицай Борис Гавурский, который жил по соседству с нашим домом и, естественно, хорошо знал нашу семью. Бричка с немцами остановилась, и мама, предчувствуя плохой конец, уже положила корзину со снедью на землю. Но Борис что-то сказал по-немецки солдатам, и те, ничего не говоря, поехали дальше.

После войны Гавурского судили за сотрудничество с немцами, он отсидел срок, но в тот день он фактически спас от неминуемой смерти и маму, и мою девятилетнюю сестру. Когда он вернулся в село после заключения, от него все отворачивались, но мама, купив бутылку водки и батон с колбасой, пошла к нему домой и, целуя, поблагодарила за спасение.

Осенью, когда начались дожди и холода, младшая моя сестричка, годовалая Рая, заболела воспаленим легких. Медикаментов никаких не было, и она умерла. Аптекарь Иосиф Маркович Слободянский, наш станиславчикский сосед, входил в совет управления гетто – своего рода юденрат, пожалел маму и добился того, чтобы нашу семью перевели в Станиславчик, в гетто. Таким образом мы вновь оказались в родном селе и в непосредственной близости от наших кормильцев – семьи Штопко.

Когда наше село освободили, жить нам оказалось практически негде. Наш сосед, Петро Бойко, воспользовавшись тем, что в нашем доме никого во время войны не оказалось, разобрал его по доскам, а все нажитое добро унес к себе. Когда мама стала после освобождения просить у него вернуть хоть что-то из награбленного, он категорически отказался – мол, ничего не брал. Мама хотела получить обратно хотя бы чугунный котел из печки – его можно было продать и жить какое-то время на вырученные деньги, но получила только стол, кровать да зеркало. "Ничего не брал…"
После освобождения мы скитались по самым разным домам. Я помню по сей день каждый из них. А первым оказался бывший военкомат. Моя тетя, вернувшаяся из Затишья, первой предложила занять это помещение. "После того, что мы пережили, - сказала она, - советская власть не посмеет нас выгнать отсюда". Через неделю, однако, приехали сотрудники военкомата и выкинули нас вместе с нехитрым скарбом на улицу, даже не задавая никаких вопросов.

Нас временно приняла семья Табачниковых – я потом проучился до окончания школы в одном классе с их дочкой Цилей. Ее отец умер, но позже в дом пришел новый хозяин, молодый парень, участник войны, который женился на её маме, и мы вынуждены были искать другое пристанище. Так мы поменяли несколько квартир, пока маме, наконец, не предоставили собственное "жилье" – полуразрушенный домик бывшего районного архива.

Мама все эти годы работала продавцом в магазине, и мы не голодали, но с одеждой было туго. Помню, что до шестого класса ходил в школу босиком – разве что зимой что-то надевал на ноги.
Хочу рассказать в связи с этим один интересный эпизод. Когда мне было лет десять, в меня влюбилась дочь Штопко, Маруся, бывшая на год-два старше меня. И вот однажды ее увидели односельчане, продающей на базаре груши. Все знали, что ее семья благодаря хорошему, крепкому хозяйству ни чем не нуждается – так зачем же дочке торговать маленькими грушами? Но когда ее спросили об этом, она ответила – "купить Мише рубашку".

Посредине Ульяна, слева Василий, справа Иван Штопко

А у мамы постоянно были недостачи. К ней регулярно приходили местные начальнички – председатель райпотребсоюза, прокурор, другие, и просили: налей-ка. Она разливала водку, давала на закуску колбасы, и те уходили, не расплатившись. Однажды какие-то пьяницы, пробравшись через крышу, ограбили магазин, и маму даже посадили, обвинив ее в том, что это она подстроила кражу, чтобы списать недостачу. Я в это время уже учился в Винницком строительном техникуме и снимал комнатку в частном доме. Раз в неделю приезжал к маме в село и забирал с собой ведро картошки, сало и лук – это была моя основная студенческая еда. И вот по приезду в очередной раз увидел, что в нашем доме идет обыск. Вспороли перины, подушки, облазали все углы… И – кое-что таки обнаружили, о чем даже мы не догадывались. Оказывается, наш кот повадился ходить по-большому под шкаф, и когда обыскивающие заглянули туда, один из них сказал: "О, что-то там есть!" Стали палкой вытаскивать, и сами понимаете, что вытащили…

В общем, маму освободили, не доведя дело до суда, а я, посмотрев на все, дал себе обещание, что как только закончу техникум и получу жилье от работы, заберу маму к себе. Так и сделал: получив распределение в Кривой Рог, где возводился крупный горно-обогатительный комбинат, я быстро прошел там путь от мастера до прораба, получил комнату в новом доме и перевез маму к себе. Она прожила со мной и с моей семьей, с нашими детьми, до конца своих дней, до 81 года. Она, как и другие односельчане, никогда не навещала лагерь Затишье. Я как-то спросил ее, почему она не навешала бывший лагерь – ведь там, в том числе, могилы ее родных. Она отвечала: "Я боялась. Никто из нас не хотел говорить, что был в гетто, и мы даже в автобиографиях не писали об этом". А я написал, и свою автобиографию писал тогда, когда никто не думал о возможных в связи с этим материальных выгодах. Просто правдиво ответил на вопрос анкеты: "Где находился в годы Великой Отечественной войны".

В Кривом Роге я закончил и строительный факультет горного института и дошел впоследствии до должности начальника производственного отдела закрытого акционерного общества.

- Старшая сестра ваша была кровной по отцу – не по матери. Какие отношения были между вами?
- Мы никогда не чувствовали между собой разницы. Мама относилась к ней как к родной дочери, и я воспринимал ее по-настоящему родной сестрой. И сама Нина относилась ко мне больше чем к родному брату. Когда я учился в техникуме, а она уже была замужем и работала в Жмеринке, то постоянно получал от нее дополнительную "стипендию" – по пять рублей в неделю. Это была по тем временам большая сумма – за пятьдесят копеек можно было хорошо пообедать. А потом она вообще взяла меня на жительство к себе: чтобы я не тратил деньги на аренду комнаты, купила мне проездной билет на поезд Жмеринка-Винница, и я стал ездить к ней каждый день после учебы. У нее я завтракал, ужинал, в выходные дни и обедал – Нина взяла меня полностью на свое содержание.

В 1990 году Нина приехала с мужем и семьей сына в Израиль. И, несмотря на то, что жила далековато – в Нацрат-Илите, постоянно навещала нас потом в Петах-Тикве. Так дружно, как мы жили с ней до самого ее ухода – думаю, не все так родные братья и сестры живут между собой.

На этом месте было гетто

…Михаил Винокур репатриировался в 1996 году – вместе с женой Кларой, сыном Александром, дочерью Викторией, ее мужем и внуком. Здесь дочь подарила ему еще одного внука. В Израиле Михаил зарегистрировался на интернет-сайте "Одноклассники" и в течение ряда лет просил его посетителей помочь ему найти Марию Штопко или других родственников этой некогда спасшей его семьи. И вот в прошлом году к нему - через тысячи километров и сквозь семь десятков лет - прорывается неожиданно сама… Маруся Штопко.

О том, что ее разыскивает Михаил Винокур, ей рассказала при случайной встрече бывшая односельчанка, имеющая интернет. И вот Маруся сообщила об этом одному из своих братьев – Василию, проживающему в Тернополе. А его сын собирался как раз в это время в командировку в Израиль по делам бизнеса, и уже вскоре в Петах- Тикве состоялась встреча между Михаилом и внуком Антона Штопко – Юрием. С помощью Скайпа и встроенной в компьютер видеокамеры встретились, наконец, и Михаил с Машей. Мария Штопко плакала, глядя на некогда близкого ей пацана, ставшего уже седым дедом, вспоминала, как продавала груши ради того, чтобы купить этому пацану рубашку, и радостно сообщала, что груша эта еще жива…

Семья. Рядом с Михаилом - Юрий, сын Василия Штопко

- Люди, которые помогали нам во время пребывания в гетто, не имеют официалного статуса Праведников мира. Они не спасали евреев с риском для жизни, не прятали их в подвалах своих домов, но также проявили в трудные годы мужество и благородство. Я не знаю, остались в живых ли я, мои мать и старшая сестра, если бы не украинская семья Штопко. В Станиславчике никогда не было антисемитизма, я не чувствовал его ни в школе, ни на улице, учителя воспитывали нас в дружбе и взаимопомощи, и у меня о его жителях только самые теплые воспоминания. Я рад, что родился в том селе и оказался в нем в те тяжелейшие годы – простая украинская семья спасла нас от голодной смерти…

Михаил стал в родной Петах-Тикве одним из организаторов городского объединения бывших узников концлагерей и гето, является активистом подобной Всеизраильской ассоциации. Благодаря его инициативе на интернет-страничке можно увидеть фотоальбом, посвященный евреям-узникам гетто "Затишье". Снимки для этого альбома продолжают поступать со всего мира – документальные, черно-белые, порой чудом сохранившиеся и связанные с жизнью евреев в старом Станиславчике.
Младшее поколение семьи Винокур знает, что пережил их отец и дед в годы войны. Но когда старший внук возвратился несколько лет назад из школьной поездки в Польшу, где посещал концлагерь Аушвиц, то, встретившись с дедом, крепко обнял его, прижался и сказал: "Деда, я даже не представлял, что такое может быть…" Он привез с собой много фотографий, но смотреть на них не может – и по прошествии времени они жгут его сердце. Сегодня он проходит службу в рядах Армии обороны Израиля.

- Для меня, - говорит Винокур-старший, - очень важно, чтобы мои внуки, идя служить, знали, кого они идут зашищать. И - ради чего.

ОТКЛИКИ:

• Ульяна Теплякова (Мацько), внучка Марии Штопко: Вчера прочитала бабушке статью. Она была в восторге, расплакалась... Очень разволновалась, благодарила Михаила за теплые слова. Украина, г. Жмеринка, 03.09.2013