Минское гетто: ничего, кроме правды*

 

Яков Зубарев

Это именно так: ничего, кроме правды. Потому что вышедшую только что книгу «Правда о Минском гетто» написал непосредственный свидетель и участник трагических событий того времени – малолетний узник гетто, а потом, после удачного побега из него – юный партизан Абрам Рубенчик.

На эту тему издано немало других книг, в том числе и о гетто в Минске. Но как объемом, так и скрупулезно изложенным материалом им трудно сравниться с воспоминаниями Рубенчика.

Некоторые такие книги написаны людьми, заключенными в гетто в малолетнем возрасте, и потому грешат неточностями, а порой и вымыслом. Рубенчик стал узником гетто в четырнадцать лет – в возрасте, когда память особенно цепка, а ум уже способен по-взрослому оценивать происходящее. Эта память, в сочетании с неутихающей болью души, и помогли автору создать произведение, которое нельзя читать без волнения и той же душевной боли.

- Не могу забыть, - делился со мной Абрам Рубенчик, - как один из бывших узников Минского гетто вспоминал о колючей проволоке, которая опоясывала территорию гетто и по которой проходил электрический ток. А другой говорил о видневшихся из-под песка трупах евреев, убитых в гетто во время мартовского погрома 42-го года и стащенных к ближайшему оврагу – мы его называли Ямой. Но правда в том, что тока по проволоке не проходило, а трупы из-под песка не виднелись – по той простой причине, что в начале марта вся Белоруссия еще лежала под снегом…

Воспоминания А. Рубенчика правдивы до мелочей, и потому он не побоялся дать такое название своей книге. Главная ее ценность в том, что она представляет живое свидетельство человека, который один из немногих выжил в Минском гетто – одном из самых больших в Европе. Но одновременно эта книга – и дань памяти безвинно убиенным евреям Белоруссии, символический памятник мужеству и героизму евреев – борцов антифашистского Сопротивления. Перед нами предстает трагическая и вместе с тем удивительная судьба подростка, который не только мужественно переносил тяжелейшие условия пребывания в гетто, но и постоянно жил с мыслью о том, как отомстить врагу, где достать оружие, чтобы стать партизаном (ведь без своего оружия в партизанские отряды не брали).

В основе книги лежат прежде всего личные переживания героя, но преимущество ее также в том, что она последовательно, в хронологическом порядке, повествует о трагедии тогдашнего времени. Приход немцев в Минск, создание гетто и переселение в него всех евреев, первые казни над подпольщиками, погромы, регулярно проводимые фашистами для «окончательного решения еврейского вопроса» - благодаря живым картинам описываемых событий мы наравне с автором становимся их прямыми свидетелями, переживаем вместе с ним то, что пришлось пережить ему.

Свои воспоминания Абрам Рубенчик подкрепляет также многочисленными архивными документами. В их числе, например, немецкий приказ о создании в Минске гетто, фашистские доклады в Берлин о положении населения Минска, отчеты эсэсовских чинов об «акциях», целью которых являлось только одно: уничтожение как можно большего количества «жидов». Однако далеко не все «акции» оставляли о себе документы, и об одной из них мы с содроганием читаем в книге Рубенчика.

«Еще до образования гетто в нашем районе начались грабежи и убийства. По этой причине отец, недолго думая, разбил в доме комнатные перегородки и использовал крепкие доски в качестве внутренних ставней на окнах. То же самое он предложил сделать жившей напротив сестре Тайбе. Но та почему-то заупрямилась:

- Гот от мих гегит биз гайнтикн тог, вет эр мих гитн вайтер (Бог меня хранил до сегодняшнего дня, будет хранить и дальше)…

Однажды ночью мы услышали удар и звон разбитого стекла. Потом раздались удары по окнам и двери. Все замерли от страха. С улицы доносилась немецкая ругань:

- Ах, фарфлюхте юден! Швайнерай!.. (Ах, паршивые евреи! Свинство!)

Нас спасли крепкие ставни. Мы бегом бросились в убежище – «малину» (Так в гетто называли вырытые погреба и ямы, где люди укрывались при любых опасностях. Между прочим, слово это происходит от ивритского «мелуна», которое обозначает «пристанище» или «конуру»).

Спустя некоторое время мы поняли, что немецкой речи больше не слышно. Видно, фашисты ушли – не стали ломиться сквозь хорошо закрытые окна. Правда, смутные, неясные звуки еще доносились до нас, слышалась и стрельба. Но скоро все стихло.

Под утро раздался стук в дверь. Плачущий детский голос умоляюще просил на идиш:

- Лозт мих арайн! Лозт мих арайн! Ба ундз гот мен алемен гегаргет! (Впустите меня! Впустите меня! У нас всех убили!)

Рыдания заглушили эти слова. Папа вышел из «малины» в прихожую, приблизился к окну и тихо спросил:

- Вер из дос? (Кто это?)

- Их, Гинде...

Папа без звука сдвинул запоры и отворил двери:

- Гинделе, тохтер майне, вое цах гетрофен? (Гинделе, доченька, что случилось?)

Услышав Гиндин голос, все выбрались из укрытия, где провели целую ночь, и стали слушать сбивчивый рассказ нашей двоюродной сестренки. Сразу вспомнились удары и звон стекла накануне. Мы бросились в дом через дорогу. На противоположной стороне улицы жила большая семья старшей папиной сестры Тайбы. Фамилия по мужу у нее была Нахамчик. До сих пор у меня не поворачивается язык рассказывать подробно о том, что мы увидели в доме тети. Тринадцать окровавленных тел были распростерты повсюду: на полу, на кроватях, на диване, на кухне. Тетя Тайба лежала в комнате на полу, рядом с ней в кровати - маленький сын дочери Хаи, первый внук в семье. А сама Хая, старшая дочь - в разорванном платье с растерзанной грудью. Вокруг кровавой раны - следы вонзившихся когтей. Казалось, такую рану может оставить только дикий зверь...

Нет, я не могу больше описывать эту страшную картину. Дам слово нашей Гинде:

- Ой, та ночь все время стоит перед моими глазами кровавым туманом...

Во время рассказа она с трудом сдерживает себя, начинает плакать, потом успокаивается, но на ресницах вновь появляются крупные слезы… Они текут по лицу, она молча смахивает их и продолжает говорить:

- В доме у нас жило тогда двадцать два человека. Кроме нашей семьи, еще и другие евреи. Эсэсовцы ворвались после полуночи. Точно эсэсовцы, потому что на рукавах у них были красные повязки со свастикой. Взломать двери они не смогли. Тогда разбили окно и проникли через веранду. Их было четверо. Старший, вероятно, офицер, выкрикнул по-немецки:

- Есть золото? Сдавайте!

Отец сказал, что золота у нас нет. Откуда у рабочего человека с большой семьей может быть золото? Тогда этот старший дал какую-то команду трем сопровождавшим его. Те молча повиновались и встали у двери и окон. После этого началось что-то страшное. Офицер схватил старшую сестру Хаю и потащил ее в отдельную комнату. Она кричала и сопротивлялась. Этот изверг изнасиловал ее, а потом застрелил. Другой немец схватил сестренку Дину. Она вырвалась и, защищаясь, начала бросать в него посуду с комода. Немец рассвирепел и открыл стрельбу. К нему присоединился и офицер. Он убил маму, которая пыталась закрыть своим телом Мину и Софу, ранил в живот братика Гесла, лежавшего на печке. Потом несколько раз выстрелил в папу. Папа упал и подмял меня под собой. Он спас мне тем самым жизнь. Я вся была в крови и притворилась, что убита...

- Гинда, постарайся вспомнить всех, кто ночевал в ту ночь в вашем доме, - прошу я ее.

Несколько минут Гинда сидит молча, приходя в себя. Потом вытирает мокрое от слёз лицо и кивает головой:

- Да, я, конечно, помню всех. Мама Тайба, папа Эли, мои сестрички Хая, Мина, Софа, Динка, Эстер, братик Гесл и... и еще маленький сынок Хаи, ему было полтора года. У нас еще жили Гершн Слепак с сыном и папин брат Мейсл с женой и четырьмя детьми. Их тоже всех застрелили эсэсовцы…

Это было самое кровавое убийство, которое мне пришлось увидеть во время войны. Ничего подобного до и после этого этого я не видел. Иной раз кажется, что такое не могли совершить нормальные люди. Однако подобное происходило в те дни повсюду, где жили евреи. Это был разгар облав, арестов, допросов и убийств.

Зверское убийство многодетной семьи Нахамчик всколыхнуло все население окружающих улиц: и русских, и белорусов, и, конечно, евреев. Люди беспрерывным потоком шли в дом номер двадцать по Зеленому переулку, чтобы взглянуть на кровавое злодеяние эсэсовцев. Они просто не верили, пока своими глазами не убеждались в содеянном».

Главу об этом злодеянии автор назвал «Кровавый понедельник». Но таких кровавых дней выпало на долю обитателей Минского гетто множество. В том числе и на долю семьи Абрама. В июльский погром 1942 года его родители потеряли всех своих младших детей – пятерых братьев и сестер Абрама. Во время другой облавы подросток чудом спас от гибели маму. Он «просто» вовремя заметил въехавших на территорию гетто вооруженных эсэсовцев и успел предупредить ее и других евреев, стоявших у пекарни в очереди за хлебом. Тех же, кто не успел разбежаться, гитлеровцы загнали в крытые машины - газовые «душегубки»…

Гибель младших сестер и братьев оказалась не единственной потерей в семье Абрама. Свыше ста близких ему людей - как со стороны маминых, так и со стороны папиных родных погибли в огне Катастрофы. Многих из них он помнит лично, о некоторых узнал позже от чудом бежавших из гетто родителей. Не желая никого забыть, Абрам скрупулезно перечисляет имена и фамилии всех, кто пал от рук гитлеровских палачей. Перечисляет, потому что знает: произнесенное имя навечно остается в памяти людей.

С не меньшей теплотой пишет Абрам и о тех, кто выжил в лихолетье, благодаря кому бежал из гетто и стал партизаном. Особенно много страниц его книги посвящены старшей сесте Ёхе. Эта настоящая героиня спасла от верной смерти в гетто не только родителей и брата. Она первой проложила дорогу к свободе многим другим обитатателям гетто, первой вывела из него целую группу евреев. И до Ёхи, и после нее они вырывались из-за колючей проволоки. Но потом буквально единицы отваживались вновь оказаться в Минске, да еще на территории гетто. Ужас пребывания в нем, с одной стороны, и обретенная свобода, с другой, отбивали желание рисковать, даже если шла речь о спасении близких.

Ёхе этот страх был неведом. Найдя дорогу в партизанский отряд через Старое Село, находившееся в нескольких километрах от Минска, она буквально каждый день донимала руководство отряда мыслью о том, что необходимо вывести из гетто как можно большее количество людей. Нет сомнений: в первую очередь она думала об оставшихся там родителях и брате, но уже в свой первый «поход» - добилась-таки своего! – вывела, кроме них, за город еще семнадцать человек! А потом, во время второго «визита» - еще пятнадцать!

Резонанс этого события – ведь до сих пор никто и подумать не мог, что можно целыми группами бежать из гетто – оказался настолько велик, что примеру девушки (а ей в ту пору было всего восемнадцать лет) последовали другие евреи. Уже не думавшие о спасении, они вдруг нашли смысл жизни в возможной борьбе с фашистами. Ёха показала им, что жизнь в гетто не безнадежна, что есть и другая дорога к выживанию – дорога к партизанам.

Конечно, и эта дорога не была безоблачной. Вырваться из-за колючей проволоки, миновать ночью полицейские патрули было еще полделом. Значительно сложнее было незаметно преодолеть путь к лесу. На дороге постоянно патрулировали жандармы, приходилось идти обходными тропинками, от хутора к хутору. Но даже если успешно добирались до партизанского села, это не значило, что попали к партизанам. Брали в отряд только с личным оружием, и тому же Абраму пришлось немало побродить по лесам, прежде чем найти старую винтовку. Только с ней он и стал партизаном. Многие, так и не нашедшие оружия, нашли спасение в еврейских семейных отрядах. Тем же, кому не повезло, приходилось возвращаться подчас обратно в гетто.

Абрам Рубенчик с гордостью пишет о первых партизанских заданиях, которые пришлось ему выполнять, о своих командирах, о вооруженной борьбе товарищей по отряду. Не скрывает он и свои неудачи, вполне понятные по причине возраста юного партизана. Искренность, яркость впечатлений, отличная память раскрывают перед нами по-настоящему правдивые страницы жизни и борьбы белорусских партизан против фашистских захватчиков. В том числе партизан-евреев, которых было совсем немало в отрядах Белоруссии.

Автор не обходит вниманием и антисемитские выходки отдельных партизан. Но эти неприглядные факты не закрывают ему глаза на то доброе, что встречалось на его пути. Особое место уделено в его книге белорусским крестьянам, спасавшим в годы войны, рискуя собственной жизнью, евреев. Вот что он пишет об этом:

«Хочу воздать должное жителям Старого Села. В леса и к партизанам евреи уходили разными путями. А вот из Минского гетто - после второго похода Ёхи - самым надежным путем спасения стало Старое Село. Уважительному отношению здешних белорусских крестьян к евреям есть свое объяснение.

«Давно, еще до революции жил в Старом Селе простой крестьянин-еврей Евна. Он служил у местного помещика управляющим. Евну любили жители села, он был для них большим авторитетом. Белорусы ценили в нем доброту, честность, ум, принципиальность.

Осенью 1930 года в Старое Село приехала комиссия создавать колхоз. Крестьяне заявили: «Как Евна, так и мы. Евна пойдет в колхоз, и мы пойдем, Евна не пойдет, и мы не пойдем». Когда к Евне пришли представители комиссии, тот отказался записываться в колхоз. Председатель потащил старика к сельсовету и столкнул его в глубокую яму. Был конец октября. Шел мелкий холодный дождь. На дне ямы стояла вода. Два дня пробыл старик в яме. На третий день по заданию председателя привезли из Минска зятя Евны - чтобы тот уговорил тестя. Старик долго не мог говорить. Но когда зять стал настаивать, старик, всхлипывая, ему прокричал: «Что с тобой, Янкев? Ты ученик великого Хофец-Хаима, неужели не понимаешь, что они делают?! Они отбирают у крестьянина его добро! У крестьянина, у которого все, что у него есть, сделано его руками, руками его отца и деда.. От табуретки до стен хаты... Сколько пота впитала его земля! И если власть может у него это отобрать, что это за власть? Для них же нет ничего святого! Они будут убивать людей. Ты понимаешь, кто они такие?»

Не сумел Янкев уговорить старика. Председатель на следующий день спустился в яму, взял руку еле живого старика и вывел на бумаге какие-то каракули. На очередном собрании он размахивал бумагой, якобы подписанной Евной. Крестьяне отворачивались, молча записывались в колхоз...

Скончался Евна в возрасте 114 лет. Успел умереть своей смертью до массовых расстрелов, начавшихся после убийства Кирова в 1934 году. А память о старом еврее Евне передавалась жителями Старого Села из поколения в поколение. Поэтому они помогали евреям, чем только могли, в страшные годы войны...»

(Из книги: Арон Скир. Еврейская духовная культура в Беларуси. Историко-литературный очерк. - Минск, "Мастацкая лiтаратура", 1995).

Не знаю, чем бы мог я отблагодарить жителей Старого Села за их благороднейший подвиг? Рискуя и своей жизнью, и жизнями близких, они впускали в свои дома бегущих от смерти узников гетто. Впускали и спасали. Спасали и вновь впускали…

Не было в Минском гетто дома, где бы тайком не говорили о Старом Селе, о Лисовщине и Скирмонтово - трех белорусских деревнях, через которые пролегала дорога евреев в партизанские отряды. Дорога к жизни. И я всегда с благодарностью и особым трепетом вспоминаю жителей этих деревень, крестьян всех тех районов, где мы воевали. Они всегда были с нами и помогали всем, чем могли».

Добавлю: эта благодарность носит не только заочный характер. После репатриации в Израиль Абрам Рубенчик не раз бывал в Белоруссии, и постоянно думал о том, как отметить роль жителей Старого Села в спасении евреев. И вот в 2002 году – об этом он также пишет в книге – накануне празднования Дня Победы здесь прошла торжественная церемония открытия памятной доски на здании школы. Доска была изготовлена на средства Абрама, а на церемонию пришли не только все жители деревни, но прибыли также гости из Минска, Израиля. Когда с доски сняли покрывало, то все увидели надпись: «Низкий поклон жителям д. Старое Село, которые в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 г.г.), рискуя собственной жизнью, спасали узников Минского гетто от неминуемой гибели, переправляя их в партизанские отряды. Вечная благодарность от спасенных узников и лично от А.И. Рубенчика».

Благодарность можно высказать и самому Рубенчику. Совершив подвиг в годы войны – и тем, что выжил в гетто, и тем, что с оружием в руках, подростком, защищал родную землю от фашизма, он уже в достаточно пожилом возрасте отважился на другой, не менее мужественный, поступок: запечатлеть в памяти потомков все то, что произошло с ним и его соплеменниками в годы фашистской оккупации. И сделал это с редким для непрофессионального литератора талантом.

Уточню вот еще что. Нынешнее издание книги «Правда о Минском гетто» – второе. Первое вышло восемь лет назад, в 1999 году, и весь его тираж разошелся. Между тем, за прошедшие годы автор собрал немало дополнительных материалов, вспомнил новые факты, и решил, что они также должны стать достоянием читателя. Так по сути родилась новая книга – в полтора раза больше предыдущей, насыщеннее и по содержанию, и по иллюстрациям.

Правда, Абраму Рубенчику и сейчас кажется, что он чего-то не дописал, о чем-то недовспомнил, что-то еще очень важное недорассказал читателю. То, что он пережил подростком, до сих пор живет в нем непреходящей болью, жжет сердце. Живые и погибшие – они и поныне стоят перед его нестареющим взглядом.

«Кто вспомнит, кто напишет о них, безвременно павших, если не мы? В этом году мне исполняется 80, я многое забываю из того, что делал вчера, сегодня, что нужно сделать завтра. Но помню, кажется, каждый час, каждую минутку из всех тех дней, что пережил в гетто и в партизанском отряде. Это – незабываемо. Дай Б-г, чтобы эта память не преследовала больше никого и никогда из моих соплеменников. Никогда и никогда из моего несчастного, но не сломленного духом народа».

Что можно еще прибавить к этим словам?

На снимках: Ёха-партизанка. Снимок 1944г.

Минское гетто. На колючей проволоке  предупреждение:  «В пролезающих через забор будут стрелять!»

Абрам Рубенчик (справа) с писателем и переводчиком его книги на иврит
Шломо Эвен-Шушаном.

---

 *Опубликовано в "Новости Недели", 16 августа 2007г, приложение "Еврейский Камертон".

L