Неожиданная встреча*

Яков Зубарев

Шесть миллионов наших соплеменников погибло в нацистских лагерях и гетто, а из чудом оставшихся в живых лишь немногие дожили до наших дней. В числе их и Зинаида Мадонова-Гринберг – малолетняя узница Минского гетто, единственная, кто спасся из своей семьи в огне Катастрофы.

Эта встреча произошла по чистой случайности. Ее могло бы не быть, и тогда мы бы не стали свидетелями еще одной человеческой истории, связанной с Катастрофой. Но, видимо, есть все-таки кто-то свыше, кто направляет нас в этой жизни. Ибо направил же кто-то Зину Мадонову, а в девичестве Розу Гринберг, сесть именно в автобус, следующий по Петах-Тикве. И Давида Таубкина – в этот же автобус. И вот слышит Давид, как некая пожилая женщина спрашивает у водителя по-русски про нужную ей остановку. Ивритоговорящий водитель не понимает, и тогда Давид, приняв на себя роль переводчика, объясняет женщине, где ей нужно сойти. Потом, пока автобус идет, слово за слово, и выясняется, что новая знакомая Давида прибыла в Израиль из Пинска, а вообще она родом из Минска. «И где же вы были в войну?» - последовал закономерный вопрос. «В гетто», - послышался ответ. «В Минском гетто? И я оттуда. А как же спаслись?» «В детском доме. В том, что находился в Красивом переулке». «Так мы с вами из одного детдома! А как ваша фамилия?» «Была Чкалова». «Так вы Зина!» - воскликнул на весь автобус Давид.

Вот так и встретились – язык не поворачивается сказать «случайно» - два бывших узника минского гетто. В автобусе, естественно, было не подробного разговора. Давид оставил Розе-Зинаиде свой телефон, и спустя какое-то время она позвонила ему. Тогда и состоялась эта встреча, которую Давид, заместитель председателя Всеизраильской ассоциации «Уцелевшие в конлагерях и гетто», предусмотрительно записал на магнитофонную пленку. Мне оставалось только расшифровать этот удивительный рассказ...

- По всем документам я – Зинаида Михайловна Мадонова. А девичья, то есть родительская – Гринберг. И звали меня в детстве Розой. Родилась я в Минске, наш дом находился почти в самом центре, на улице Ленина. Маму звали Лиза, отца – Михаилом, но это был отчим, который, как я понимаю, удочерил меня. В нашей семье было трое детей: я - самая старшая, средний брат Изя и младшая сестренка Соня.

В 1941 году мне исполнилось семь лет и я должна была пойти в первый класс. Но началась война. Помню страшные бомбежки, от которых мы все бежали куда глаза глядят. Где-то - не помню, точно где - прятались, но из города никуда не уходили. А потом пришли немцы и сказали, что евреи должны жить отдельно от всех остальных. Мы переселились на окраину Минска, и весь наш район опоясали колючей проволокой. Помню, как проходили погромы: немцы врывались в дома, были слышны крики, выстрелы, плач. Они не щадили никого – ни женщин, ни стариков, ни детей. В первый же погром погибли отчим и брат. Это произошло почти на моих глазах. Мама была на работе за пределами гетто, а папа с нами, детьми - дома. Я с сестренкой успела спрятаться на чердаке, и немцы, увидев отца и сына, решили, что в доме никого больше нет. Они забрали обоих и ушли. Когда мама вернулась, я рассказала, что произошло.

В семье остались одни женщины: мама, младшая сестренка и я. Мама продолжала ходить на работу – не знаю, что она делала, а в следующий погром попались и мы с сестренкой. Мы успели только спрятаться под кровать, но полицейский, пришедший с немцами, быстро обнаружил нас. Я начала говорить, что мы русские, что случайно попали сюда, просила отпустить нас. Полицейский говорил: хорошо, хорошо, мы отпустим вас, а сам повел туда, где собирали всех евреев в колонну. С этой колонной мы и двинулись к выходу из гетто. Я несла сестренку на руках, и другие женщины, видя, как мне тяжело, предложили взять девочку к себе. Я согласилась.

Мы продолжали идти, и тут я увидела полицейского, который увел нас из дома. Я была боевая, подошла к нему и говорю: «Вы же обещали нас отпустить». Он посмотрел на меня и отвечает: «Хорошо, можешь идти». А я продолжаю: «Там на руках у женщин моя сестренка». А колонна движется, и уже другие, услышав наш разговор, говорят мне: «Иди скорее, а то могут передумать». Помню, как я оглянулась вокруг, ища глазами сестренку, но женщины с ней прошли уже далеко. Боясь, что уже все равно не найду ее и сама пропаду, я вышла из колонны и побежала домой. Там уже была мама. Услышав мой рассказ, она расплакалась, обняла меня и сказала, что теперь я одна осталась у нее и она не позволит, чтобы со мной что-нибудь случилось. Оказалось, ее хорошая знакомая - русская женщина помогала Орлову, который занимался детьми-сиротами в городском магистрате. И мать упросила ее помочь устроить меня в детский приют. Мы долго плакали, прощаясь. Ночью я пролезла под проволокой, отошла немного от гетто, и там, в условленном месте, меня уже ждала эта женщина. Тайком, чтобы не увидел никто из соседей, она провела меня к своему дому. Но в квартиру пустить побоялась – вдруг кто заметит, и пристроила меня ночевать в собачьей будке. А наутро, когда все из дома ушли на работу, она позвала меня и мы пошли в детский дом. По дороге я и придумала себе новую фамилию: Чкалова. Зина Чкалова. Какую еще я могла вспомнить, как не ту, которая гремела тогда на всю страну? Ну ты и молодец, сказала женщина, которая отводила меня в детдом. К сожалению, не знаю ни имени, ни фамилии моей спасительницы. А под новым именем меня и записали в детдом.

В этом Козыревском детдоме находились русские и белорусские ребята, которые остались в войну без родителей. Только позже я узнала, что рядом со мной были и еврейские мальчики и девочки, которые благодаря тому же Орлову спаслись от неминуемой смерти. Была у нас одна такая девочка – со жгуче черными волосами, с большими глазами. Когда немцы приходили, директор детдома старалась ее спрятать подальше – совсем не была похожа на русскую.

С продуктами в детдоме было туго. Чтобы утолить голод, мы ходили просить по домам, летом нередко ели траву. Однажды к нам пришли немцы, чтобы пригласить на работу в подсобное хозяйство. Я с другими ребятами согласилась. В основном, мы пололи на огороде сорняки. Заведующим там оказался такой добрый немец, что мы все прозвали его «мамой». Он кормил нас как только мог по тем временам, а любимым нашим блюдом стала вареная картошка в мундире.

Но я все равно была худой и слабой. Поэтому директор детдома решила перевести меня в другой приют, который находился в Красивом переулке. Там кормили получше. Но здесь была другая беда: немцы отбирали подростков для работ в Германию. Помню, забрали туда девочку Нину – забрали, несмотря на то, что она хромала. Особенно этот отбор участился перед наступлением наших войск. И наша умница-директор, Вера Леонардовна Спарнинг, решила обмануть немцев: повесила на дверях приюта объявление с одним только словом – «Тиф». Этого оказалось достаточно, чтобы фашисты стали обходить наш дом стороной.

После освобождения Минска в детдом приезжало немало мам и пап. Некоторые нашли своих детей. Меня никто не нашел – у меня ж никого не осталось. Все погибли в гетто.

После войны меня перевели в другой детдом, на Осоавиахимовской улице, и здесь я закончила семь классов. Здесь же, кстати, вернула себе и прежнюю, настоящую фамилию. Директор этого детдома сказала нам, чтобы мы ничего не боялись и называли свое подлинное имя. Ну, имя я решила оставить уже новое – по нему меня знали многие девочки и мальчики, а фамилию назвала родительскую. Под этой фамилией, Гринберг, я училась потом на кондитера в фабрично-заводском училище. Меня очень хотели оставить на фабрике, но я решила поехать в Пинск – туда переехало много девочек из нашего детдома.

Три года я работала на местном горпищекомбинате, и два года из них училась одновременно на вечернем отделении медицинского училища. Дорога из училища в общежитие лежала мимо военно-морского госпиталя. И вот однажды начальник госпиталя останавливает меня и спрашивает: что это ты здесь ходишь все время? Я отвечаю, что живу неподалеку и учусь в медучилище. А он говорит: закончишь училище – приходи к нам. И он, действительно, после учебы взял меня в госпиталь, и я проработала в нем 35 лет, до самой пенсии.

Мадонова – это моя фамилия по мужу. У меня дочь и сын, и я им никогда не рассказывала о своем еврействе. Не хотела, чтобы они знали, что мне пришлось пережить. Конечно, и об Израиле думать не думала. Все решил мой сын Гена. Мы провожали его лучшего друга в Израиль, и Гена неожиданно сказал: вот жаль, что я не еврей – тоже бы уехал вместе с ним. Я на минуту опешила, а потом говорю: знаешь, сынок, ведь у нас есть такая возможность. Сын тоже поначалу опешил – пока я не сказала ему, что его мама – стопроцентная еврейка и по отцу, и по матери. И мы начали борьбу за выезд в Израиль.

Почему борьбу? Потому что нужно было еще доказать, что я и есть эта стопроцентная еврейка. Со старых времен у меня сохранился только один документ – метрика, свидетельство о рождении, где с моих слов были записаны имена моих родителей и их фамилия. Но национальность родителей тогда в метрики не вписывались, а фамилия Гринберг могла вполне принадлежать и немцам. В общем, консульство Израиля отказало мне в визе.

Мы начали ходить по минским улицам и искать свидетелей, которые могли знать моих родителей. Я нашла девочек, которые были со мной в гетто и в детском доме. Одна из них, Лена Антонова, заверила у нотариуса свидетельство о том, что знала меня по пребыванию в гетто. А потом пошли суды, которые должны были признать моих родителей евреями. Ведь никаких документов в годы оккупации не сохранилось, и мне пришлось доказывать, что я оказалась в гетто именно потому, что была дочерью евреев.

Сколько унижений и оскорблений пришлось мне пережить на этих судах, одному Богу известно. «И чего вам нужен Израиль, что вы в нем потеряли?» - такие вопросы мы с сыном слышали не раз. А я вспоминала, как натерпелась в детстве, как ходила босиком, не имея обуви, по снегу в поисках подаяния, и желала детям лучшей доли, чем моя.

Пять лет мы боролись за право выезда в Израиль. Наконец, суд постановил считать моих родителями евреями, и мне выдали новое свидетельство о рождении, где была записана национальность отца и матери. На основании этого свидетельства я, наконец, получила разрешение на репатриацию в Израиль. А спустя полтора года ко мне приехали и сын с семьей. Дочь осталась в Белоруссии – у нее там живут дочь с внучкой. А здесь я помогаю сыну и невестке воспитывать двух дочек. В общем, у меня три внучки и правнучка – одни женщины. Глядя на них, вспоминаю свою погибшую семью – ведь из пятерых осталась только я одна. И не зря спасла меня мама – вон какое потомство пришло на смену.

В Израиле мне очень хорошо. Я почувствовала здесь себя человеком. А сейчас, когда рассказываю знакомым, что через 63 года встретилась здесь, просто в автобусе, с моим земляком, который был во время оккупации в том же гетто и в том же детском доме, что и я, мне верят с трудом. Я бы и сама не поверила, если бы это не случилось со мной. Это наше общее чудо – что мы не только выжили в той войне, но и спустя столько лет обрели, наконец, свою настоящую родину.

А теперь небольшой комментарий самого Давида Таубкина, благодаря которому и состоялась эта удивительная встреча.

- В детском приюте, располагавшемся в Красивом переулке, находилось в годы войны около 120 детей. Когда советские войска освободили Минск, выяснилось, что среди этих детей как минимум 23 были евреями. После войны многие из нас потеряли друг друга из вида. Но четыре года назад я в составе израильской делегации ветеранов принимал участие в праздновании 60-летия освобождения белорусской столицы от немецко-фашистских войск. Тогда и была организована встреча оставшихся в живых бывших узников минского гетто. На эту встречу пришли и те, кто спасся благодаря пребыванию в детском доме. И мы вспомнили среди других худенькую девочку с каштановыми волосами и с необычной фамилией – Чкалова. Мы даже помнили ее имя – Зина. Кто-то знал, что она позже переехала из Минска в Пинск, но о дальнейшей ее судьбе никто не ведал. И вот 9 мая прошлого года, возвращаясь из Иерусалима с праздничного заседания Кнессета, посвященного годовщине Великой Победы, я сел в Петах-Тикве на автобус, идущий к моему дому. Перед этим я еще побывал на встрече бывших узников концлагерей и гетто, проходившую в моем городе, и покинул ее чуть раньше, чем она закончилась. А покинул бы позже, сел бы совсем на другой автобус. И если бы Зина не обратилась к водителю на русском языке, я бы не вмешался в разговор. Лишь благодаря цепочке всех этих вроде бы случайных обстоятельств и произошла наша встреча. Но я почему-то уверен, что какая-то Сила все-таки вмешивается в наши поступки и содействует такого рода «случайным» встречам.

И еще я думаю о символичности этого дня – 9 мая, который как бы замкнул с обеих сторон полную как случайностей, так и закономерностей, цепь времени. 9 мая 1945 года принесло нам всем освобождение от фашистской чумы, а спустя шесть с лишним десятков лет этот же день подарил мне встречу с человеком, который, как и я, в том же месте и в то же время, чудом спасся от неминуемой смерти.

Впрочем, это чудо носит вполне конкретные имена. Благодаря ходатайству бывших воспитанников-евреев директору того детдома в Красивом переулке Вере Леонардовне Спарнинг присвоено звание Праведника народов мира. Подобного звания удостоен и Василий Семенович Орлов. К сожалению, сам он не дожил до этого события, но Свидетельство института «Яд вашем» вручено его дочери, проживающей в Минске.

Мы помним не только ужасы Катастрофы, но и тех благородных, отважных людей, которые, рискуя жизнью, спасали нас от неминуемой гибели.

На фото: Зинаида Мадонова-Гринберг и Давид Таубкин.

*Опубликовано 1 мая 2008 в газете «Новости недели» (Израиль)