Последний транспорт*Практически все евреи Латвии погибли в огне Катастрофы. Выжило не более тысячи. В их числе – Ирма и Пинхас Мауреры. «...14 октября 1945 года. Сегодня ровно год, как я нахожусь на этой проклятой земле. Ровно год назад нас высадили с парохода на берег в городе Пиллау – последних 150 евреев, вывезенных из Латвии. Но тогда я еще не был так одинок, как теперь. Я еще тогда был с Норочкой. Но вечером нас погрузили на ломанную баржу, чтобы отвезти в Штутгоф (концентрационный лагерь под Данцигом, ныне Гданьск, на побережье Балтийского моря. В газовых камерах и в крематории этого лагеря погибли 65 тысяч человек – Я.З.). Никто из нас не верил, что мы доедем, ибо отсюда – еще 50 километров морем. А идти на такой барже - это гибель. Но добрались, и никогда не забуду последние часы на барже. Моя Норочка чувствовала, что это последние часы, которые мы проводим вместе. Слезы резали мне сердце как ножом. Но я предвидел, что самые большие наши муки продолжатся не более четыре-пяти месяцев, и нужно было собрать все силы, чтобы выдержать их. Как видно, я не ошибся – ровно через пять месяцев я был на свободе...» Это – строчки из дневника Павла (Пинхаса) Маурера, одного из немногих латвийских евреев, чудом спасшихся во время Катастрофы. Пинхас Реувенович умер в 1964 году, но дневник, как дорогую реликвию, бережет его сын Роман, живущий ныне в Иерусалиме. Роман родился на второй год после окончания войны. Потеряв в концлагере первую супругу Нору и малолетнюю дочь, его отец женился во второй раз – на рижанке Ирме Самойловне, которая также чудом осталась в живых. Чудом, потому что из всех евреев Латвии, считают историки, Холокост пережили не более тысячи человек. Это из 94 тысяч, которые проживали до войны в буржуазной Латвии. Из этой цифры можно, правда, вычесть пять тысяч наших соплеменников, которых пришедшая сюда советская власть депортировала буквально за неделю до рокового 22 июня 41-го года, но из них, как говорят свидетельства, свыше двух тысяч были расстреляны сразу или погибли позже от голода, болезней и непосильного труда в лагерях ГУЛАГа. От четырех до пяти тысяч евреев (по разным источникам) сражались в рядах сформированной в конце 41-го года Латышской дивизии. Но эти данные не умаляют общей картины трагедии: практически 99 процентов еврейского населения довоенной Латвии погибло в огне Катастрофы. Вот почему судьба супругов Мауреров уникальна сама по себе. - Меня, - рассказывает Роман Маурер, - назвали в честь деда Реувена, но на современный лад. Он жил в Риге, на Московском форштадте, и был прекрасным жестянщиком. В семье деда росло двенадцать детей – восемь братьев и четыре сестры, мой папа был одиннадцатым и, как все братья, с малолетства помогал отцу. После окончания ремесленного училища папа стал на одном из предприятий бракером по дереву, и хозяин настолько доверял ему, что постоянно отправлял его за границу в качестве закупщика ценных пород древесины для изготовления мебели. Отец уже тогда побывал в Германии, Франции, Бельгии. После прихода советской власти папу назначили техноруком фанерной фабрики, а когда началась война и Ригу захватили немцы – это произошло первого июля 41- года, местные национал-социалисты организовали в городе массовые погромы и аресты. Отец некоторое время прятался с женой и дочкой в «малине» - убежище, а после того, как их выдали, он три недели скрывался в канализационных шахтах. Опухший, в конце концов, от голода, он вынужден был оттуда выйти и сдаться властям. Его отправили в гетто, и поскольку он был молодым, имеющим нужную немцам специальность, его определили в рабочую бригаду. (От себя напомню читателям: за первые месяцы оккупации, еще до создания гетто, в так называемых акциях устрашения в Риге уже были уничтожены 6 тысяч евреев. Но вскоре гитлеровцы поняли: большая часть нужных им ремесел находится в руках евреев, а такие мастера, как стекольщики, жестянщики, водопроводчики, печники, сапожники, вообще представлены только евреями. За короткий срок пришлось создать несколько еврейских рабочих команд и разместить их на отдельной улице – в «малом гетто». В одну из таких команд и попал Пинхас Маурер – Я.З.). - В гетто, – продолжает Роман, - у моего отца была столярная мастерская, и он, зная, что в первую очередь фашисты будут уничтожать интеллигенцию, взял в мастерскую в качестве подмастерьев двух врачей. Одним из них был знаменитый профессор Минц, который лечил Ленина после покушения на него и который, кстати, спас папе руку – во время работы в гетто у него началось заражение крови, и профессор прооперировал отца, не допустив потери руки. Избежав благодаря «работе» в мастерской гибели во время самых страшных акций в ноябре-декабре 41-го года, профессор вернулся потом с разрешения фашистских властей к врачебной практике и даже организовал в гетто больницу, но за отказ прооперировать трех немецких офицеров его перевели в концентрационный лагерь Кайзервальд, а оттуда - в Бухенвальд, где он и умер в начале 45-го от истощения. Папа рассказывал мне, что ему приходилось работать на товарной станции,
и во время, например, разгрузки мотоциклов, предназначавшихся фашистам,
он с товарищами выводил их из строя. Немцы дознались до этого, и одного
из участников диверсии – папиного двоюродного брата расстреляли. Позже
отец тоже попал в Кайзервальд - новый концлагерь, построенный летом 1943
года на окраине города. Сюда немцы стали переводить оставшихся в живых
евреев Рижского гетто. В составе рабочих команд туда направили и отца. А
в конце 44-го года его с последними латвийскими евреями доставили на
баржу и отправили в Германию. Летом 1944 года советские войска прорвались к Рижскому заливу и отрезали основную часть германской группы войск «Север» от ее тыла. В связи с этим немцы и приступили к эвакуации заключенных из концлагерей в Германию. Последний транспорт, насчитывавший около 100 человек – обитателей Кайзервальда, был отправлен из Риги 2 октября – в день уничтожения лагеря и всего за десять дней до вступления в город советской армии. Вот на этом-то транспорте и находился Пинхас Маурер с женой Нормой. В его дневнике не говорится, где и как она погибла – скорее всего, в том же Штутгофе, но сам факт того, что он оказался на этой захудалой барже с последними евреями Латвии, значит многое. Задержись немного немцы, и спустя десять дней Пинхас оказался бы на свободе, но судьба повернула по-другому, и свободы этой ему осталось ждать еще несколько месяцев. Она пришла к нему уже в самой Германии. – Я.З.) - Из Пиллау – а это нынешний Балтийск Калининградской области, - говорит Роман, - папу и других евреев, находившихся на барже, доставили морем в концлагерь Штутгоф. Здесь требовались слесари для ремонта стоящих в данцигском порту подводных лодок, и отец заявил, что знает эту работу. Так он на три месяца «задержался» в концлагере и был, как потом вспоминал, весь пропитан ржавчиной. Между тем, советские войска приближались и к Данцигу, и отца с другими заключенными перевели в другой концлагерь. Здесь он заболел тифом и его поместили в изоляционный барак. В этом бараке находились такие доходяги, что немцы даже не ставили охрану: они были уверены, что выход отсюда - только в один конец. Но папа и шесть других товарищей решили избежать этого конца. Фронт был уже близок, и они, покинув барак, обессиленные, пошли на звук канонады. И - дошли до наших частей. Целый месяц отец пролежал в полевом госпитале – по выходе из концлагеря он весил всего 43 килограмма. Потом ему предложили вернуться на родину, но еще шли бои, и отец заявил, что хочет воевать. Он участвовал во взятии Берлина, затем преподавал офицерам штаба армии, дислоцированного в Берлине, немецкий язык, а в октябре 45-го года его демобилизовали. По возвращении в Ригу папа несколько лет работал главным инженером той
самой фанерной фабрики, на которой еще мальчишкой начинал свою трудовую
карьеру. Затем его назначили директором деревообрабатывающего комбината
«Вулкан» в Кулдиге, и под его непосредственным руководством выполнялся
государственный спецзаказ - двери для Кремлевского Дворца съездов. В
начале шестидесятых годов его вновь перевели на рижскую фанерную фабрику
– уже в качестве директора. На этой должности он сумел оказать
значительную помощь в обустройстве братской могилы в Румбульском лесу,
где фашисты расстреляли в конце 41-года свыше 27 тысяч обитателей
рижского гетто. В 1964 году он скончался от инфаркта. Ему было всего 53
года. 29 ноября, буквально за день до начала первой акции, в гетто было вывешено объявление о том, что женщины, имеющие навыки шитья, должны зарегистрироваться в «юденрате». Сначала записались около 300 человек, и в тот же вечер их отправили в так называемую Срочную тюрьму Риги. Через несколько дней к ним присоединились еще 200 женщин, и в их числе была как раз моя мама. Пятого декабря всех швей вернули опять в гетто, но не в основное, а в «малое», где уже размещались мужские рабочие бригады. Благодаря пребыванию в этом «женском гетто» мама и выжила. Здесь она шила мешки, матрасы, занималась уборкой еврейского клуба. Затем ее, как и папу, отправили в концентрационный лагерь Штутгоф. Отсюда, когда советские войска уже приближались к Данцигу, маме удалось бежать с шестью другими женщинами, и до прихода советских солдат она скрывалась в одном из домов. Пройдя проверку в фильтрационном лагере, мама вернулась в Ригу. Здесь она, как и мой будущий отец, давала свидетельские показания в суде, который состоялся после войны над латвийскими приспешниками фашистов, по чьей вине погибли многие евреи. Она очень рано поседела: еще до образования гетто ее первый муж и новорожденный младенец погибли в «душегубке». Мои родители познакомились в 1946 году и через год у них родился я. Мама работала в разных местах и ушла на пенсию с должности библиотекаря. Сейчас ей 97 лет, она живет в доме престарелых в Пардес-Хане. Что интересно – все те женщины, с которыми она бежала в 45-м году из концлагеря, в разное время тоже репатриировались в Израиль. В Риге они тоже были всегда вместе, часто встречались. Вообще лучшими друзьями нашего дома были бывшие узники гетто и концлагерей. А теперь я дружу с сыном одной из этих женщин, Сергеем Якобсоном. В прошлом году я побывал в Риге с сыном. Естественно, зашли и в музей гетто, который открылся недавно в районе Московского форштадта, на месте бывшего гетто. На мемориальной стене, где выбиты имена погибших в Катастрофе евреев, я нашел 19 человек с фамилией Моерер. Все они – мои родственники: папины братья, сестры, дяди, тети... Но каково было удивление, когда я увидел среди этих имен также имя отца - Пинхас! Кроме него, никто из наших родных такое имя не носил, так что сомнений быть не могло. Однако, на самом деле, он - единственный, кто остался после войны в живых из всей большой семьи. А Павлом Маурером он стал сразу после войны – вслед за многими евреями, которые меняли свои имена и фамилии на более «подходящие» к новому времени. - А вы чем занимались и занимаетесь в жизни? ...Страшные годы выпали на долю Ирмы и Пинхаса Мауреров. Они, действительно, чудом выжили в огне Катастрофы. Но разве одним только чудом можно объяснить их спасение? Они не держали в руках автомат, не ходили в разведку и не подрывали вражеские поезда, но за каждым днем, каждой минутой их пребывания за колючей проволокой стоят неиссякаемые мужество и героизм. У них была своя линия фронта, и этот фронт они удержали с честью – самой своей жизнью победив омерзительные замыслы гитлеровского фашизма. Их сын, Роман Маурер, воспитал двоих детей. У них тоже будут свои дети. И это – лучшее наследство, которое оставляют на земле Мауреры-старшие.
*Опубликовано 3 мая 2012 г. в газете
"Новости недели". Израиль |
||||||||
|
||||||||
назад