Всем пропавшим без вести,
погибшим в плену,
пережившим плен -
посвящается.

Глава 1. Лагеря, лагеря...

Положение советских военнослужащих в нацистском плену в значительной степени определило то, что СССР не признал Гаагскую конвенцию и Декларацию  1907 г. о законах и обычаях сухопутной войны и не подписал Женевскую конвенцию 1929 г., определявшую правовой статус военнопленных, хотя эта конвенция была подписана 47 странами. Правда, 25 августа 1931 г. нарком иностранных дел М.М.Литвинов заявил, что СССР присоединяется к  одной из  принятых в Женеве конвенций Международного Красного Креста от 27 июля 1929 г., и в частности: «Об улучшении участи раненых и больных  военнопленных» [1] .
Одной из причин, по которым Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию в целом, было несогласие с  разделением пленных по национальному признаку. По мнению руководителей СССР, это положение противоречило принципам интернационализма. Западные страны оказались более прагматичными и, на деле стараясь предотвратить конфликты на национальной почве, которые могли возникнуть и возникали в условиях плена, выступали за  разделение пленных по национальному признаку. Отказ же СССР от подписания конвенции позволил нацистам использовать этот факт и оставить советских пленных без всякой защиты и контроля со стороны Международного Красного Креста и других организаций, помогавших пленным западных стран.
С началом войны, уже 27 июня 1941 г., СССР принял предложение  Международного Красного Креста об обмене сведениями  между Германией и СССР о погибших, раненых и пленных, при условии взаимности. 17 июля 1941 г. СССР  в правительственной ноте, переданной Германии через  Швецию, заявил, что присоединяется к Гаагской конвенции, так же при условии взаимности. Однако эта нота была отклонена Германией [2] . Позднее Советский Союз дважды, в ноте НКИД СССР от 25.11.1941 г. и в ноте НКИД от 27.04.1942 г., заявлял о выполнении принципов Гаагской конвенции по отношению к германским военнопленным, в то же время обвиняя немецкую сторону в несоблюдении ее. Причем, в ноте от 27.04.1942 г. говорилось, что СССР присоединился к Гаагской конвенции  de facto [3] .
Однако судьба советских военнопленных была предопределена нацистским руководством Германии еще до начала войны. В ходе подготовки к плану Барбаросса 26 марта 1941 г. командующим резервными силами был издан секретный приказ о создании фронтовых лагерей. Этот приказ был направлен во все военные округа на территории Рейха. Администрациям действующих шталагов предписывалось отобрать и  представить руководителей для вновь создающихся лагерей, которые должны быть готовы к приему пленных до конца апреля [4] . 10 апреля 1941 г. командующие военными округами получили распоряжение организовать лагеря для ожидаемых военнопленных, национальность которых содержалась в строгом секрете. Для этой цели округам выделялась только колючая проволока для ограждения лагерей [5] .
Таким образом, руководство новых лагерей могло сделать вывод, что речь идет о пленных, с которыми будут обращаться иначе,  чем  с военнопленными западных стран.
 В июне 1941 г. в документах ОКВ появилось  предполагаемое число советских военнопленных – 790 тыс., и план их размещения в 19 шталагах на территории Германии  и генерал-губернаторства [6] .
В приложении № 3 к приказу начальника полиции безопасности и СД за № 8 от 17 июня 1941 г. дан перечень лагерей военнопленных, созданных на территории первого военного округа: в Прокулсе, Хайдекруге, Ширвинде, Эбенроде, Просткене, Сувалках, Фишборн-Турань, Остроленке. В генерал-губернаторстве созданы лагеря в Остров-Мазо-вецком, Седлице, Бяла-Подляске, Холме, Ярославе… Приводятся списки лагерей на территории еще 7 военных округов [7] .
Однако, несмотря на заранее разработанные планы по приему советских военнопленных, имея более чем полуторагодовой (с осени 1939 г.) опыт работы с военнопленными, немецкие власти оказались неподго-товленными к их размещению. Когда в июле 1941 г. первые эшелоны с советскими военнопленными прибыли в Берген-Бельзен, Винцедорф, Ербке, эти лагеря представляли собой лишь огороженную территорию под открытым небом [8] . По свидетельству одного из охранников Берген-Бельзена, в «августе 1941 г. русские сами построили себе навесы и вырыли ямы» [9] .
 В Остров-Мазовецком до декабря 1941 г. большинство военнопленных содержались под открытым небом и лишь немногие – в палатках. Только после смерти тысяч узников оставшихся в живых перевели в бывшие конюшни [10] .
 Можно было бы предположить, что немецкая сторона просто не была готова к такому количеству военнопленных, невиданному в мировой истории, если бы не показания, данные на Нюрнбергском процессе Куртом фон Эстеррейхом, начальником отдела по делам военнопленных Данцигского военного округа. По его словам, в марте 1941 г. в ставке верховного главнокомандования состоялось секретное совещание начальников отделов по делам военнопленных из военных округов. Совещанием руководил начальник управления по делам военнопленных генерал-лейтенант Рейнеке. Все присутствовавшие начальники указанных отделов получили задания о подготовке лагерей для приема и размещения в них русских военнопленных. Рейнеке потребовал быстро подготовить лагеря и «указал, что если не удастся в срок создать лагеря с крытыми бараками, то устраивать лагеря для русских военнопленных под открытым небом, огороженные только колючей проволокой» [11] . Этот «совет» – «благословление» на создание невыносимых условий содержания советских военнопленных. И ответственные за создание лагерей поняли намек и не торопились с их организацией, ограничившись лишь подбором лагерной администрации. Когда в конце июля 1941 г.  военнопленные были размещены в 12 из 19 предполагаемых  лагерей, оказалось, что ни один из них не был готов к приему пленных [12] .
 Вершителем судеб десятков тысяч пленных, попавших под его контроль, был комендант лагеря. От его личных моральных  и деловых качеств зависели их жизнь и смерть. Осенью 1941 г. в Ярославе (Польша) находилось два лагеря военнопленных. В одном содержалось около 50 тыс. человек, в другом – около 10 тыс. Комендант первого лагеря приказал собрать и сложить на площади доски, на которых должны были спать пленные в землянках, тем самым заставляя людей спать  на голой земле в грязи. Комендант второго лагеря, напротив, пытался облегчить жизнь пленных, мотивируя это тем, что два его сына на Восточном фронте, и они могут тоже оказаться в плену. Однако в разговоре с русским эмигрантом он отметил, что «мои возможности ограничены, чтобы помочь этим несчастным людям и сохранить им жизнь. Я состою комендантом всего два месяца, и за это короткое время мои волосы успели поседеть» [13] .
Так было в Германии и Польше. На оккупированной территории Советского Союза дело обстояло еще хуже. Взятые в плен при различных обстоятельствах  небольшие группы и одиночки, к которым  все время присоединяли новых пленных, конвоировались в сборные пункты, которые размещались в сельских и школьных дворах, подвалах, сараях, амбарах, фермах, конюшнях и других подобных местах. Это были полковые (редко) и дивизионные сборные пункты. Обычно в них размещали от десятков и сотен до нескольких тысяч человек. Охрана этих пунктов состояла всего из 2–10 солдат. Малочисленность охраны объяснялась тем, что по сообщениям  разведчиков НКВД «среди военнопленных имеются упаднические настроения и военнопленные, имея полную возможность бежать, не уходят из лагерей... в селе Кривополье их охраняют всего 6 охранников. В Умани большое количество военнопленных. Они охраняются так, что спокойно могли бы уйти» [14] .
  Из сравнительно небольших групп комплектовались колонны военнопленных, которые направлялись на  корпусные, а затем на  армейские сборные пункты, где собиралось от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч пленных. На одном из таких сборных пунктов, по словам И.М.Шапарова, примерно 6–7 тыс. военнопленных загнали на колхозное гумно вместимостью около 2500 тыс., заперли двери и  держали пять суток, не давая ни пить, ни есть [15] .
Сборные пункты передвигались за Группами армий. Количество их в каждой армии было нестабильным: зависело от числа взятых военнопленных. Так, «к середине июля 1941 г. на территории Западной Белоруссии существовало 2 армейских сборных пункта (в Березе Картузской и Бобровниках) и 6 дулагов – в Волковыске, Молодечно, Лиде, Слониме, Липово, Гродно.  На 9 августа 1941 г. было уже 4 армейских сборных пункта (в Борисове, Дисне, Слуцке и Березине) и 10 дулагов (в Молодечно, Гродно, Лиде, Слониме, Столбцах, Докшицах, Орше, Кохонове и два в Минске)» [16] .
В группе  армий «Юг» к ноябрю 1941 г.  было минимум 12 сборных пунктов. Один из них, 12-й армейский пункт сбора военнопленных  11-й армии, находился 16.11.1941 г. в Феодосии [17] .
Количество пленных нередко было столь велико, что немецкие полевые части не успевали создавать даже подобие лагеря.
Так, около 50 тыс. советских военнопленных, взятых в районе Могилева в июле 1941 г., были согнаны на берег Днепра неподалеку от города, и территория, на которой они размещались,  даже не была обнесена колючей проволокой. Пленные охранялись усиленными патрулями и стоявшими через каждые 15–20 м пулеметами. Пленные были предоставлены сами себе, никакой медицинской помощи не оказывалось, национальной селекции не проводилось, командиры и политработники не были отделены. Не получая никакого питания в течение недели (съели всю траву, жарили лягушек), люди теряли от голода сознание, зрение. Только на восьмой день началось формирование этапов в лагеря военнопленных [18] . 
Из армейских сборных пунктов военнопленных отправляли во фронтовые дулаги, а затем в шталаги на оккупированной территории СССР или  в лагеря на территории  Польши и Германии.
 К 20 сентября 1941 г. в Белоруссии  действовали шталаги: № 337  (Барановичи),  № 341 (Слуцк), № 342 (Молодечно), № 351 (Докшицы), № 352 (Минск), № 353 (Гродно). Все они находились в подчинении окружного коменданта лагерей военнопленных подполковника Вольтке [19] .
Дорогу в лагерь или пересылку из одного лагеря в другой называли «дорогой смерти». Колонны военнопленных преодолевали этапы протяженностью от 200 до 500 км,  проходя  по 25 – 40 км в день [20] . Ослабевших, падающих пристреливали конвоиры. Так, на этапе Бобруйск – Минск, протяженностью около 200 км, погибло 1000 человек [21] .
 Командир 403-й охранной дивизии фон Дитфурт на судебном процессе в Риге в 1946 г. показал, что в августе 1941 г. он встретил колонну советских военнопленных. Старший колонны – немецкий офицер – доложил, что во время марша проводятся расстрелы военнопленных. Фон Дитфурт одобрил это, назвав эти расстрелы «выстрелами облегчения» [22] .
Этапы, впрочем, как и сам плен, стали своеобразной проверкой не только физической выносливости, но и  силы духа, чувства товарищества и человеческой порядочности.  Вот только два примера поведения  людей в одинаковых ситуациях:
«Сначала шли медленно. Потом немцы, пройдя через всю колонну, выбрали здоровых на вид солдат, поставили их во главе колонны и приказали идти быстро. После часа такой ходьбы многие стали отставать. Немцы подгоняли криками, ругательствами и прикладами. Раненые не могли идти быстро, отставали и падали. Некоторое время конвоиры шли с ними. Потом подъехал офицер и, вероятно, приказал расстреливать всех отстающих. Раздались выстрелы... Сколько глаз мог видеть, позади колонны лежали трупы наших солдат. Те, что были во главе колонны, не обращали внимание на просьбы и мольбы более слабых. Они не  оглядывались назад, слыша только частые выстрелы, и дрожали за свою жизнь. Сначала немцы их подгоняли, а потом устали или осознали, что при таком марше половина пленных будет расстреляна. Нам надо было пройти 40 км  до ближайшего лагеря» [23] .
В то же время, по свидетельству бывшего военнопленного майора П. Н. Палия, проявляя находчивость и бесстрашие, удавалось противостоять произволу конвоиров. Колонне пленных офицеров надо было пройти  32 км из лагеря Замостье в другой лагерь. О расстрелах отстающих во время этапов знали все:
 «Ко мне подошел Горчаков: “Слушайте, майор, у меня есть идея... Я, полковник Жариков и Квасцов... станем в первом ряду и попробуем замедлить движение колонны до темпа, приемлемого для всех. Мы будем идти строем, даже в ногу, но с той скоростью, с которой сможем. Я уже сказал об этом по рядам”. Так мы и сделали. Все усилия взбесившегося лейтенанта и его подчиненных не привели ни к чему. Когда он, очевидно, поняв,  в чем дело, подбежал к нам, первому ряду и замахнулся стеком на идущего с правой стороны подполковника Демьяненко, Горчаков, неожиданно для меня, по-немецки сказал лейтенанту: “Здесь, в первом ряду, идут три полковника, один подполковник и два майора, все старшие офицеры в колонне. Опустите ваш стек, господин лейтенант. Колонна будет передвигаться в согласии с вашим приказом, но со скоростью, с которой могут идти люди, истощенные семимесячным голодом и болезнями в лагере Замостье...”  И... кто бы мог поверить! Лейтенант смирился. Он несколько озадаченно посмотрел на наш ряд “старших офицеров”  и, повернувшись, пошел впереди колонны, соразмеряя свои шаги с нашими, а мы, в ногу, ровными рядами следовали за ним» [24] .
Одно  из самых массовых убийств советских военнопленных во время этапа произошло 17–18 октября 1941 г. на участке дороги Ярцево – Смоленск. Немецкие конвоиры без всякого повода расстреливали, сжигали военнопленных, загоняя их в стоявшие у дороги разбитые советские танки, которые поливались горючим. Пытавшихся выскочить из горящих танков тут же добивали выстрелом в голову. Ряды и фланги колонны «равнялись» автоматными и пулеметными очередями.  Немецкие танки давили  их гусеницами. На повороте с автомагистрали Москва – Минск на Смоленск скопилось несколько больших колонн пленных, по которым немцы открыли огонь из винтовок и автоматов. Когда уцелевшие двинулись по шоссе на Смоленск, то «идти по нему 12 км было невозможно, не спотыкаясь на каждом шагу о трупы. Немцы, якобы, не могли справиться с таким количеством пленных и чтобы с ними не возиться, получили инструкцию перебить часть пленных…» [25]  По свидетельству самих немцев, убийства продолжались и в самом Смоленске. Так, комендант Дулага № 240 в Смоленске в секретном донесении от 25 октября 1941 г. Окружному коменданту лагерей военнопленных сообщает:
 «В ночь с 19 на 20 октября 30 тыс. русских военнопленных прибыло в Северный лагерь. На следующее утро 20 октября по улице от вокзала до лагеря было обнаружено 125 трупов военнопленных. Все они убиты выстрелом в голову. Характер ранений не позволяет судить о том, что со стороны пленных были попытки побега или сопротивления» [26] .
Таким образом,  даже  немецкий офицер говорит о немотивированном  и преднамеренном  убийстве военнопленных.
Во время  пеших этапов конвоиры кололи пленных штыками и избивали прикладами. В лагере на территории крепости «Цитадель», созданном в центре Львова, у большой группы военнопленных, прибывших в лагерь пешком, при осмотре врачом обнаружены  «у всех штыковые раны на спине и ягодицах» [27] . Подобное положение полностью соответствовало правилам обхождения с советскими военнопленными, утвержденным 8 сентября 1941 г. генерал-лейтенантом Рейнеке:
«Большевистский солдат потерял всякое право требовать, чтобы к нему относились, как к честному противнику. При малейшем признаке непослушания должно быть дано распоряжение о безжалостных и энергичных мерах. Непослушание, активное или пассивное сопротивление должно быть  немедленно сломлено силой оружия (штык, приклад, винтовка). Всякий, кто при выполнении этого распоряжения не прибегнет к оружию или сделает это недостаточно энергично, подлежит наказанию. При попытке к бегству – стрельба без предупреждения. Употребление оружия против военнопленных, как правило, законно» [28] .
 На основе данного приказа местные власти издают соответствующие распоряжения, в которых уточняют действия охраны. Так, в циркуляре от 10 ноября 1941 г. по вопросу содержания военнопленных говорится: «При каждой попытке к бегству должно быть применено оружие без предварительного предупреждения, причем, попадание в бегущего должно быть точным. Каждый военнопленный считается беглецом, если самовольно находится вне лагеря или указанного места работы» [29] .
  Против использования подобной практики выступил руководитель Абвера адмирал Канарис. 15 сентября 1941 г. он обращается к начальнику штаба ОКВ и начальнику общего управления вооруженными силами  с рядом замечаний по поводу принятых 8 сентября 1941 г. Правил обращения с советскими военнопленными. Он отмечает, что, согласно «Правилам», немецкая сторона  не рассматривает военную службу советских граждан как выполнение ими воинского долга, тем самым отрицая применение исторически сложившихся военно-право-вых норм в отношении советских военнопленных. Из утвержденных «Правил» применения оружия в случаях неповиновения военнопленных караульным командам невозможно понять: является ли неисполнение приказа результатом недоразумения или сознательного неповиновения, так как военнопленные не знают немецкого языка, а караульные – русского. Таким образом, подчеркивает Канарис, караульные, не разбираясь в причинах неповиновения, будут применять оружие без всякой ответственности.
Главное, на что Канарис  пытается обратить  внимание:  в результате жестокого обращения с советскими пленными  «воля к сопротивлению  Красной Армии будет чрезвычайно усиливаться». У немецкой стороны, напротив, «отпадает возможность протестовать против плохого обращения с германскими военнослужащими, находящимися в русском плену. Эти распоряжения вызывают большое сомнение как с принципиальной  точки зрения, так и из-за вредных последствий в области политической и военной, которые могут наступить» [30] .
 Однако возражения и предложения Канариса были отвергнуты начальником штаба  ОКВ Кейтелем с резолюцией на представленном ему документе: «Эти положения  (речь идет  о девяти написанных Канарисом  возражениях. – А. Ш.) соответствуют представлениям солдата о рыцарском способе ведения войны. Здесь речь идет об уничтожении целого мировоззрения, поэтому я одобряю эти мероприятия и покрываю их. Кейтель» [31] . Таким образом,  немецкое Верховное командование  в лице Кейтеля сознательно взяло на себя ответственность за преступную политику, проводимую в отношении советских военнопленных.
Положение военнопленных, которых транспортировали по железной дороге, было ничуть не лучше тех, кто совершал пешие этапы. Эшелоны зачастую превращались в эшелоны смерти. Летом пленных отправляли в наглухо закрытых вагонах, зимой в полувагонах и на открытых площадках. Железнодорожный обходчик С.Ю.Орбидан в 1944 г. рассказал советским следственным органам, что в начале июля 1941 г. на разъезд «214 километр» (Даугавпилс, Латвия. – А. Ш.) прибыл первый эшелон с советскими военнопленными. Второй эшелон прибыл в середине июля. Вагоны были  закрыты наглухо. Когда открыли вагоны, военнопленные жадно глотали воздух открытыми ртами. Многие, выйдя из вагонов, падали от истощения. Тех, кто не мог идти, немцы расстреливали тут же у будки обходчика. Из каждого эшелона «выбрасывали по 400–500 трупов. Пленные рассказывали, что они по 6–8 суток не получали в дороге ни пищи, ни воды» [32] .
 Другой очевидец Н.А.Антонов вспоминал: «В 1941 г., примерно в ноябре-декабре, на станцию Даугавпилс–1 прибыл  эшелон в составе 45–50 вагонов с советскими военнопленными. Все вагоны были наглухо закрыты. Эшелон простоял на станции более суток. Немец, проходя  вдоль эшелона, постукивал палкой по вагонам. Если из вагона раздавались голоса и шум, немец следовал дальше, если из вагона никто не отвечал, и была тишина, он открывал дверь. Я лично убедился, что во всем вагоне не осталось ни одного в живых. Немец закрывал вагон и шел дальше. Несколько вагонов из этого эшелона были заполнены замерзшими и умершими от голода» [33] .
 Бывший военнопленный М. Г. Бердичевский, переживший железнодорожный этап, рассказал, что «люди питались и утоляли жажду, соскабливая иней, скопившийся на досках вагона от дыхания массы людей» [34] .
В ноябре 1941 г. на станцию Лесная  неподалеку от Минска прибыли эшелоны с военнопленными. Несмотря на сильный 30-градусный мороз, их везли в открытых вагонах и в летнем обмундировании. (Заметим, что в летней форме большинство красноармейцев попало в плен. Шинели многие не успели получить. Зимнего обмундирования не было и у самих немцев. – А. Ш.) Военнопленных, которые были обморожены, истощены и не могли идти, избивали палками и пристреливали. Вечером пригнали крестьянские подводы и всех убитых и еще живых свезли в железнодорожный ров у станции Лесная. Подводы ездили взад и вперед до часу ночи. По словам мобилизованного для перевозки тел И.М.Щепко, «когда все стихло, я подошел к яме, она была слегка засыпана землей и оттуда слышались страшные стоны и вопли» [35] .
16 февраля 1942 г. в 7 часов 45 минут утра из Борисова в Минск был отправлен  транспорт с 1000 военнопленных. Эшелон прибыл на станцию Минск–Товарная в 13 часов 30 минут. Из вагонов было выгружено 159 умерших в пути. По данным начальника транспорта, в пути было выгружено еще 10 мертвецов [36] . Таким образом, за 5 часов 45 минут пу-ти погибло 169 военнопленных, почти 17% находившихся в эшелоне.
Е.А.Буйвидайте-Куторгене свидетельствует, что 18 марта 1942 г. в Каунас привезли замерзших пленных и вагоны  были «набиты так, что когда дверцы открывают, умершие высыпаются, как дрова…» [37] .
 Только начиная с лета 1943 г. в перевозке военнопленных произошли незначительные перемены. С.М.Фишер вспоминает, что в сентябре 1943 г. состав, в котором перевозили военнопленных из Полтавы в Эстонию, состоял из 15 вагонов, по 60 человек в каждом. Вагоны были без нар. В одном углу параша, в другом – бочка с водой для питья. Перед отправкой выдали сухой паек:  «одна буханка на 5 человек, пачка махорки на 10 человек, по 100 г на человека старого вонючего сала».  На следующий день  на одной из коротких остановок нечистоты были вынесены,  бочку  вновь наполнили водой и  выдали  тот же паек [38] .
Первые лагеря на советской оккупированной территории чаще  всего представляли собой открытое пространство в  поле, овраге или же песчаные, каменные или известковые карьеры, на дне которых размещали пленных. Склоны этих естественных углублений служили преградой для побега. Территория, предназначенная для лагеря,  огораживалась несколькими рядами колючей проволоки. Расстояние между ними  также заполнялось  колючей проволокой, что исключало всякую возможность преодолеть эти ограждения. Кроме того, некоторые лагеря обносились дощатыми заборами высотой до 3-х м.
Для жилья, как правило, использовались уже имеющиеся постройки: полуразрушенные здания, бараки, конюшни, сараи  и все малопригодные, а чаще вовсе не приспособленные для жилья помещения. Каждое подобное строение, или несколько были обнесены колючей проволокой, так как в каждом из помещений находились различные категории военнопленных, контакты между которыми запрещались.
Для постоянного наблюдения за пленными устанавливались сторожевые вышки. Если лагерь большой, то  через каждые 200–250 м по всему периметру, а иногда и в центре, что позволяло просматривать всю территорию. Часовые на вышках дежурили круглосуточно, меняясь в зависимости от времени суток и времени года каждые 1,5 –2 часа.
Со  сторожевых вышек подвижные прожектора периодически освещали весь лагерь, а также примыкающую к нему территорию. Турельные пулеметы на вышках держали под перекрестным огнем весь лагерь. Немецкий солдат Пауль Кернер-Шредер в своих воспоминаниях описывает, как происходила сдача караула на сторожевой вышке в лагере Бяла-Подляска (Польша) летом 1941 г. «Часовой, отстоявший смену, давал очередь в толпу пленных в центре лагеря, как доказательство, что сдал исправное оружие. А в центре оставалось несколько трупов. После этого заступающий на смену лично проверял пулемет, тоже давая очередь по толпе» [39] .
С наружной стороны лагерь охранялся парными часовыми; их участок наблюдения не превышал 50–60 м. Кроме того, в зависимости от размеров лагеря, несколько парных патрулей с собаками  совершали постоянный обход. Внутри лагеря, как правило, у внутренних ворот, у каждого барака, у бункера с арестованными, у кухни выставлялись полицейские посты. Дежурство круглосуточное.
Начиная с  весны 1942 г., в лагерях для военнопленных появились смешанные караулы из немцев и бывших военнопленных разных национальностей. Осенью 1942 г. к охране лагерей привлекают солдат из формируемой Русской Освободительной Армии (РОА) генерала Власова. Так, в лагере военнопленных в г. Орел вахткоманда (караульная ко-манда) возглавлялась немецким фельдфебелем, однако в ее составе были и  бывшие пленные. У ворот постоянно дежурили один русский и один немецкий солдат. Кроме того, недалеко от лагеря располагалось подразделение РОА, состоявшее из азербайджанцев, грузин, армян, общей численностью около 200 человек. Часть из них несла охрану ла-геря, а остальные сопровождали военнопленных при отправке на работу или на этапе в тыл. Солдаты этого подразделения РОА носили немецкую военную форму и на левом рукаве имели круглую двухцветную нашивку красного и  желтого цвета с надписью РОА. Вооружены были винтовками и автоматами русского и немецкого образца. Внутри лагеря охрану осуществляли парные патрули: немецкий солдат и солдат РОА,  кроме того, охрану несла лагерная полиция [40] .
В г. Елгава (Латвия) на острове Паста лагерь был создан в начале июля 1941 г. «Здесь до глубокой зимы, когда морозы достигали 25 градусов, под открытым небом содержалось до 10 тыс. пленных красноармейцев. Построек здесь никаких не было» [41] .
В конце августа в Гомеле для советских военнопленных был орга-низован Центральный пересыльный лагерь № 121. Он располагался  в бывших  конюшнях одного из кавалерийских полков Красной Армии. В этих помещениях не было  ни нар, ни  потолка, ни пола, ни окон. В этом совершенно необорудованном лагере содержалось 30–35, а временами до 60 тыс. пленных [42] .
В бараках (конюшнях) находилось такое количество людей, что трудно было найти место, чтобы стоять. «Устраивались, как могли, ложились друг на друга. Многие утром не просыпались, так как были мертвы» [43] .
 Во второй половине сентября 1941 г. в Кременчуге на территории бывшей казармы немцы устроили лагерь военнопленных, огородив территорию несколькими рядами колючей проволоки. По углам и  по периметру возвели вышки для охраны. Внутреннюю площадь разбили на 10 участков, огородив каждый тоже проволочным заграждением. На этой  площади разместили  около 20 тыс. пленных, разделив их по национальностям [44] .
Лагерь Сухожебр, неподалеку от Слонима, представлял собой несколько гектаров поля, огороженного проволокой в 3 ряда высотой 3 м. По углам пулеметные вышки [45] .
Военнопленные, попавшие в плен летом – осенью 1941 г., как правило, были в гимнастерках, а то и в нижнем белье, шинель у большинства отсутствовала. Чаще всего обувь у военнопленных не отбирали, так как   кирзовые сапоги и ботинки с обмотками   немцы не носили. Лишь зимой 1941/42 г.  снимали валенки у всех красноармейцев, попавших в  плен в этот период.
Однако, по свидетельству И. М. Бекеша, в лагере г. Сумы с июля 1942 г. по февраль 1943 г. со всех военнопленных снимались сапоги, шинели, шапки, все теплые вещи, взамен выдавались лохмотья и деревянные колодки [46] .
 То же самое было и в Орловском лагере  зимой 1942/43 г. По приказу начальника лагеря  майора Гофмана все военнопленные  были разуты и вместо обуви получили деревянные колодки. Эти колодки в зимнее время делались очень скользкими, в результате  чего раненые при ходьбе, особенно при подъеме на второй этаж блоков, падали на цементные полы и лестницы, получая переломы костей и другие повреждения [47] . Колодки вводились и в других лагерях для военнопленных, однако чаще всего их носили в концлагерях на территории  Западной Европы.   Но даже сохранившаяся обувь приходила в негодность:  сапоги разбиты, подошвы отваливались. К тому же, лучшую обувь от-бирали лагерные полицейские. Раздетые и разутые военнопленные страдали от непогоды.
В Саласпилсском лагере для военнопленных (не путать с лагерем «Саласпилс» для политических  заключенных гражданских лиц и евреев. – А. Ш.), площадью 18,82 га, люди жили под открытым небом, укрываясь в  земляных норах от непогоды [48] . Такие норы, наподобие звериных, существовали  во многих лагерях.
В лагере Бяла-Подляска рыли  укрытия, о которых вспоминает Ф.Черон:
«...Вырыли большие рвы, длиной метров 15–20 и шириной 5–6. Рвы шли под уклон, все время углубляясь. Что-то похожее на въезд в подземный гараж. Вход оставался открытым, а остальную часть рвов накрыли досками и засыпали землей. В этих подземных подвалах в августе уже находили трупы пленных, умерших от голода, болезней и вшей. Больные оставались под землей доживать свои часы. Света там никакого не было» [49] .
В Резекненском лагере Шталаге №347, переименованном позднее в Шталаг № 340 в бараки, рассчитанные на 250–300 человек, загнали по 2000. В результате, «большинство военнопленных не имели возможности не только спать, но и стоять» [50] .
В Даугавпилсском лагере «не менее 40 тыс. русских пленных солдат спали на земле, в грязи, под дождем... поступали новые тысячи пленных, становилось так тесно, что люди спали сидя» [51] .
 О том, что представляли построенные в лагере бараки, мы можем судить по официальному заключению специалиста-строителя, сделанному в 1944 г. после освобождения Даугавпилса.
«1. Землянки-бараки посажены в землю на два метра. Бараки построены на деревянных из неотесанного материала стоек – 0,15 м в диаметре, на расстоянии 1 метра одна от другой, обшиты 1 дюйм. досками без потолков и пола. По обеим сторонам бараков устроены двухсторонние (вероятно, двухъярусные. – А. Ш.) нары, длина нар – 1,75 м.
2. Крыша из  1 дюйм. досок...  крыши имеют щели, доходящие до 1 дюйма. Поверх досок не имеется никакого покрытия – толи, железа, песка...
3. Бараки не имеют печей, только в некоторых бараках имеются печи-теплушки, сделанные из бывшего в употреблении кирпича, что говорит, что таковые сделаны руками военнопленных...
4. Бараки не имеют окон: имеются только над входными дверями слуховые окна размером 0,40х0,40 м. С деревянным шибером без рам. В дождливое время бараки заливаются водой.
5. С точки зрения эксплуатации, бараки-землянки как жилое помещение непригодны.
6. С точки зрения технического закона, упомянутые бараки не годны даже под складские помещения. Размер бараков 20,60х5,0х200.

 Начальник КЭЧ Двинского района капитан Ветошников» [52] .

 
Летом 1941 г. в  бывшей польской тюрьме города Дрогобыч был создан лагерь военнопленных. В камеры, рассчитанные на 2–4-х человек, загоняли по 10–15. В тюрьме содержалось до 5 тыс. пленных одновременно [53] .
В 1942 г. картина почти не изменилась. Под Воронежем в одном из сел в большое здание школы немцы загнали несколько тысяч пленных. Раненых, правда, отделили и разместили в соседних домах. «Водопровода нет, уборные не работают. Рядом протекала маленькая речка.  Вот из нее воду пьют и туда же испражняться ходят. Болели, умирали…» [54]
И все-таки в 1942 г. в большинстве лагерей сооружают трехэтажные нары. Узник многих лагерей С. М. Фишер рассказывал, что  за лучшее место на нарах среди военнопленных шла постоянная борьба, так как у каждого этажа были свои особенности.  В бараках одного из лагерей Эстонии первый этаж  находился всего в  10 см от пола. Пол цементный, поэтому дуло  снизу и пахло сыростью. Самый лучший этаж – второй, он   в метре от пола, правда, с третьего этажа  сыпалась труха, если нары застилались соломой, но это терпимо. Третий этаж –  под потолком, где скапливался нестерпимый воздух. Нары дощатые, чаще всего  без всякой подстилки. Все доходяги и слабые занимали первый этаж потому, что   из-за своей слабости  не могли взобраться на второй или третий и захватить лучшее место [55] . Так в лагерях среди военнопленных происходил  естественный отбор.

Уничтожение голодом. Каннибализм. Массовая смертность в результате эпидемий дизентерии и тифа в 1941–1942 гг.

 Пленный-одиночка, находившийся какое-то время, от нескольких часов до двух-трех дней непосредственно в боевой части, как правило, получал обычный, либо немного уменьшенный паек немецкого солдата. А если пленного оставляли для какой-либо хозяйственной работы в самой части, то голодная смерть ему не грозила.
Проблемы  питания возникали с теми, кто был взят в плен во время окружения в тылу немецкой армии в составе большой группы. В сборных пунктах чаще всего не кормили, однако пить, если рядом был колодец, ручей, река, озеро, разрешали. В лучшем случае на пять-шесть человек выдавали одну буханку хлеба.
Цель нацистов  на оккупированной советской территории была  впо-лне понятна. Ее сформулировал фельдмаршал Рундштедт, откровенно заявивший: «Мы должны уничтожить, по меньшей мере, одну треть населения присоединенных территорий. Самый лучший способ для достижения этой цели – недоедание. В конце концов, голод действует гораздо лучше, чем пулемет, особенно среди молодежи» [56] .
Основную часть миллионов красноармейцев, оказавшихся в немецком плену, составляла молодежь и мужчины 30-40 лет. О том, что «рекомендация» Рундштедта успешно применялась  во всех лагерях для военнопленных, свидетельствуют судебно-медицинские эксперты, проводившие эксгумацию останков погибших на территории лагерей. Эксперты неоднократно констатировали: «Возраст эксгумированных тел: от 20 до 40 лет» [57] .
Режим, установленный в немецких лагерях для советских военнопленных в 1941 г. и до конца  1942 г., гарантировал советским узникам голодную смерть, вопреки статье № 7 Приложения 4-й Гаагской конвенции 1907 г., обязывающей воюющие страны «обеспечивать военнопленных такой же пищей, как и свои собственные войска» [58] .
Распоряжение ОКХ от  6 августа 1941 г. полностью противоречило содержанию этой статьи. «Касательно снабжения советских военнопленных: Советский Союз не присоединился к соглашению относительно обращения с военнопленными. Вследствие этого мы не обязаны обеспечивать советских военнопленных снабжением, которое соответствовало бы этому соглашению, как по количеству, так и по качеству» [59] .
 30 сентября 1941 г. последовало новое распоряжение ОКХ, сократившее  даже первоначальный  урезанный рацион. 9 октября 1941 г. был установлен недельный рацион для советских военнопленных, при условии, что снабжение будет осуществляться за счет местных продуктов. 21 октября  последовало новое сокращение  рациона [60] .
  8 ноября 1941 г. в предписании интенданта 18-й армии  указано, что отпускаемых порций  не хватает для утоления голода военнопленных.
 «Поскольку положение с питанием и подвозом не разрешает повысить рацион – все заявления на этот счет напрасны  (значит, все-таки, были просьбы немецких комендантов лагерей улучшить  питание. – А. Ш.) – постановляется:
    1). Хлебопекарные роты будут впредь выпекать военнопленным особый хлеб, содержащий 25% опилок. Древесная мука не рекомендуется, так как хлеб становится  слишком липким. Лучше следует добавлять просеянные опилки или мучной сор…
    2). Хлеб следует особо пометить буквой «Г». Если лагеря для военнопленных сами пекут хлеб, следует употреблять те же пропорции смеси … [61]
Но  даже эти урезанные  и  суррогатные нормы продовольствия  не доходили до военнопленных: 22 декабря 1941 г. последовало новое сокращение  нормы хлеба, мяса, картофеля... [62]
Немецкие чиновники,  с первых дней войны посещавшие лагеря, сообщали об увиденном своему начальству. Уже 10 июля 1941 г. министериальный советник Дорш предоставил А. Розенбергу, Рейхслейтеру Восточных областей,  отчет о посещении лагеря военнопленных в Минске. В отчете он пишет:
 «Военнопленным, проблема питания которых с трудом разрешима, живущим по 6–7 дней без пищи, известно только одно стремление, вызванное зверским голодом, – достать что-либо съедобное» [63] .
Бывший советский военнопленный Д. М. Дараган рассказывает:
«17 июля нам выдали 3–4 сухаря и больше ничего, воды не дали ни глотка. 18 июля – пол-литра супа, заболтанного какой-то мукой, в котором было немного неочищенного картофеля. После этого целых пять дней нам не давали есть. 23 июля нам выдали пол-литра “баланды” без хлеба, воды опять не дали. Пленные теряли сознание» [64] .
Подобная картина  наблюдалась  повсеместно. Так, при поступлении в Резекненский лагерь вновь прибывших военнопленных «по шесть суток держали вовсе без всякой  пищи» [65] . Однако это был не предел. В лагере поселка Чкалов Каракубского района Сталинской области (ныне Донецкая. – А. Ш.) со дня организации лагеря,  с  20 декабря  1941 г., по указанию коменданта, военнопленные не получали питание 8 суток, на 9-й день выдавалась капуста в кочанах, свекла и просо в сыром виде. На 20 человек  – один кочан капусты, на 10 человек – бурак, на 6 человек – кукурузный початок. Такая еда выдавалась на протяжении 3-х дней, после чего пленные получали баланду, приготовляемую из воды и проса: 1 котелок на 5 человек [66] .
Голодный «карантин» не был случайностью. При взятии в плен немцы, как правило, не кормили пленных в течение первых дней, заставляя голодать до целой недели, желая подавить волю, стремление к сопротивлению, добиться покорности, предотвратить попытки к бегству.
  Необходимо отметить, что, к сожалению, красноармейцам к голоду было не привыкать. Они попадали в плен  уже голодными. Генрих Горчаков  свидетельствует о том, что даже в офицерских училищах «каптерщик нагло недодает по аттестату хлеба. <…> Обворовывание солдат –  в армии норма» [67] .
Эвакуированный из блокадного Ленинграда, прошедший фронтовыми дорогами до Берлина Иосиф     вспоминает, что в начале апреля 1943 г. дислоцировавшийся в Рязяни, «автомобильный учебный полк встретил нас теплым помещением и чистыми белоснежными постелями и горячей пищей. Но, разобравшись, мы поняли, что и здесь мы сидим на голодном пайке: завтрак - пшенная каша, чай (без сахара), потому что сахар давали один раз в десять дней, и мы его тут же съедали, а те, кто курил свою пайку, сахар меняли на табак. В обед - суп пшенный или гороховый, на второе или гороховое пюре, или пшенная каша, вечером - тоже самое. В апреле стали варить суп из гнилой капусты, в которой кишели черви. Выловив в этом жидком супе капусту с червями, оставляли вываренную теплую воду. Правда, на стол, где сидели человек двенадцать давали буханку хлеба, которую делили поровну веревочкой на пайки, чтобы всем досталось одинаково. Те, кто  не  выдерживал, сливали с тарелок оставленную жидкость и выпивали ее. Многие заболели водянкой - попали в госпиталь.  По окончанию учебы попали в запасной полк, оттуда попадали уже во фронтовые  части. Попав на фронт, мы первое время никак не могли насытиться. И только после освобождения Харькова, вступив на территорию Украины, мы пришли в себя [68] .
Фронтовик, известный поэт Борис Слуцкий писал об этом же: «И вот возникает запасник, похожий
На запасные полки,
На Гороховец, что с дрожью по коже
Вспоминают фронтовики.
На Гороховец Горьковской области
(Такое место в области есть),
Откуда рвутся на фронт не из доблести, А просто, чтоб каши вдоволь поесть» [69]
 
Перевод на фронт далеко не всегда спасал от голода. Голодали на фронте – в боевых частях!  Не в окружении! А находясь в обороне, когда проблем с подвозом продовольствия не должно было быть. Голодали даже в середине войны. О голоде в армии появилась статья корреспондента газеты «Красная звезда» капитана Е. С. Гехмана. Об этом рассказал в своих воспоминаниях редактор газеты «Красная звезда» Д. Ортенберг: «Весной 1943 г. на Калининском фронте солдаты были истощены. Интенданты производят замену: вместо мяса часто выдают яичный порошок, вместо картофеля и овощей – пшено. Действует правило эквивалентной замены одних продуктов другими. Солдат должен получать 650 г картофеля и овощей   в сутки, а их заменяют 130 г пшена. Вместо 200 г мяса выдают 35 г яичного порошка. Вот и возят в роты пшено и яичный порошок. Солдаты недоедают, слабеют. На фронтовой конференции врачей-терапевтов из 20  прочитанных докладов  – 11 посвящены лечению истощенных солдат. Многие болеют скорбутом – разновидность цинги» [70] .
Результатом этой статьи было два заседания НКО, на которых обсуждался вопрос, поднятый Красной звездой. «Никто не сигнализировал, ни командующие, ни члены Военного Совета, ни особисты. Только корреспондент “Красной звезды” сказал правду», –  отметил  Сталин [71] .
«Красная звезда» писала о голоде на Калининском фронте. Однако голодали и на других фронтах. И не просто голодали. В статье автор не осмелился написать, что на передовой умирают от голода.  Интересно, что в «похоронке», отправляемой семье погибшего, была указана, вероятно, случайно, причина смерти. Сколько извещений с подобной причиной гибели на фронте  было отправлено и дошло до родных?

Извещение-дубликат

  Ваш (муж, сын, брат, воинское звание) рядовой  Аксельбанд И. И уроженец (область, район, деревня)  УССР Винницкой обл. находясь на фронте  умер  от истощения 27.5.42 г.
Похоронен с отданием воинских почестей (адрес и местонахождение погребения)  юж. оз. Кушелево Ленинградской области.
Основание:  сообщение из ЦАМО 9/80989 от 3.4.91 [72] .
Если подобное происходило на фронте, на передовой, то в еще более трагическом положении оказывались бойцы, попавшие в окружение, отрезанные от баз снабжения. Окруженцы питались летом лесными ягодами, грибами, но, как вспоминает С. Абрамсон, блуждавший в эстонских лесах летом 1941 г.: «Ешь, ешь, а через полчаса опять голодный. После многодневного блуждания меня задержали, и хозяйка дома, куда меня привели, увидев меня, заплакала» [73] .
 Немцы в своих документах отмечают, что окруженные и взятые в плен под Вязьмой красноармейцы «находились в таком истощении, что едва были в состоянии передвигаться» [74] .
  Жители Гомеля неоднократно были свидетелями того, как по улицам города к лагерю вели колонны военнопленных. Многие из них были настолько обессилены, что их везли на телегах, которые вместо лошадей тащили сами пленные. «Лица их были настолько черны, что сына родного не узнала бы», – сказала М. Д. Лысенко [75] .
Лагерный рацион лишь ускорял летальный исход. В лагере  г. Дрогобыч летом варили суп из лебеды или молочая, «который даже свиньи не едят». Хлеба пополам с опилками выдавалось 250 г.  Да еще пол-литра чая без сахара с повидлом, в котором кишели черви. В отдельные дни умирало до 100 и более человек [76] .
 В Гомельском лагере  военнопленным после нескольких дней голодания давали лишь 1 литр баланды, состоявшей из гречневой шелухи, ячменных отрубей или мороженого картофеля, разбавленных водой. Баланда порой была смешана с керосином, позднее стали выдавать 150–200 г хлеба из ячменных отрубей, гречневой шелухи или желудей, да и его  не каждый день [77] . Не все пленные могли получить даже эту баланду, так как только немногие имели котелки, «у кого их не было, получал еду – картофельные очистки в пилотку» [78] , или же попросту в руки, сложив их «лодочкой» [79] .
   Отсутствие котелков объяснялось не только тем, что большинство бойцов теряли их в бою, в окружении, но и тем, что германские власти часто сознательно  оставляли военнопленных без необходимых для них предметов первой необходимости. В конце сентября 1941 г.  в лагере города Рославль у пленных отбирали алюминиевую посуду: фляги, ложки, котелки – вместо них  выдавали консервную банку на 750 г, ложек  вообще не было [80] .
По свидетельству полковника Кромиади, члена комиссии по распределению пленных по специальностям при министерстве Восточных областей, в лагере неподалеку от города Ярослав, в Польше, алюминиевые котелки отбирались у пленных и аккуратно развешивались на складе, предназначаясь для «сдачи» [81] . Сбор алюминиевых мисок и ложек проходил во всех лагерях без исключения. Оказывается, вся алюминиевая посуда собиралась и шла на переплавку. Алюминий был остродефицитным сырьем, необходимым для авиационной промышленности Германии.
Длительное голодание приводило к смерти и тогда, когда военнопленные получали, наконец, пищу. Но это была такая пища, которую желудок не мог переварить. Так в ноябре–декабре 1941 г. из Брянска в Гомель прибыл эшелон в количестве 4–5 тыс. пленных. Перед отправкой они не ели несколько дней, а в  эшелоне им «вместо хлеба дали немолотой гречихи, от которой у пленных начались резкие боли в желудке, и они все умерли» [82] .
 От недоброкачественной пищи военнопленные страдали всевозможными желудочными заболеваниями. Как вспоминает П.Н.Палий, от ди-зентерии  у большинства – кровавый непрекращающийся понос. При питании жомом (жом – отбросы сахарного производства, свекольная стружка, чистая клетчатка, древесина. – А. Ш.) «постоянные запоры, желудок работал раз-два в  неделю» [83] .
   М.Н.Якушев рассказал об одном из лагерей, где, если придя в уборную, люди не могли оправиться и от болей в животе начинали кричать, немцы открывали  по уборной огонь из пулеметов и убивали всех, находившихся там [84] .
По воспоминаниям Ф.Я.Черона, после попадания в плен «первый стул был у многих, если не у всех, только на 10–12 день, а у некоторых через две недели. Разрешиться после такого запора  было нелегко. Для оправки большинство шло в уборную, где надо было сидеть долгое время с опасностью упасть в яму. Многие просто боялись этих ям» [85] . Лагерные уборные – это вырытая военнопленными  «канава глубиной 1,5 м, шириной 0,8 м, длиной 15 м, впереди – небольшое ограждение высотой 40 см, а через каждые полметра уложены тоненькие жерди и ничего нет удивительного, если какой-нибудь доходяга не выдерживает равновесия и падает в канаву вниз головой. Понятно, что спасения нет, даже если кто-то рядом. Когда такое случалось, никто не высказывал возмущения. Люди просто очумели, одичали, безвременная человеческая смерть воспринималась как должное, обыкновенное явление,  сегодня  – ты, завтра – я» [86] .
Чтобы хоть как-то помочь заболевшим, лагерные врачи  шли на крайние меры. Так, главврач лагерного лазарета в Гомеле Аникеев поручил одному из пленных «изготовить из ржавой проволоки “выскребалки”. Было изготовлено до 300 таких выскребалок, которыми оказывали помощь военнопленным путем выскребания из заднего прохода испражнений, т. е. тех суррогатов, которыми немцы кормили их» [87] .
В результате голодания и нечеловеческих условий существования у военнопленных   наступало безразличие ко всему, кроме еды, начинались психические расстройства. Случаи сумасшествия отмечены в  январе 1942 г. в лагере  Замостье. Буйных полиция расстреливала, тихо помешанные  бродили по лагерю, пока не умирали сами. Было много случаев самоубийств: вешались на поясах, веревках [88] .
Всё подавляющий инстинкт голода превращал узников в человекообразных существ. В лагере Дарница, на окраине  Киева, «командирам, политрукам и евреям, находившимся во внутренней загородке, не давали ничего. Они перепахали всю землю и съели всё, что можно. На пятый-шестой день они грызли свои ремни и обувь. К восьмому-девятому дню часть их умирала, а остальные были как помешанные. Дню к двенадцатому оставались единицы, безумные с мутными глазами, они обгрызали и жевали ногти, искали в рубахах вшей и клали их в рот. Наиболее живучими оказались евреи, иные и через две недели шевелились, а командиры и политруки умирали раньше, и страшна была их смерть» [89] . Это строки из книги Анатолия Кузнецова «Бабий Яр». Советские цензоры вычеркнули их и много того, чего, по их мнению, советский читатель не должен был знать. Им, вероятно, казалось, что страшные, но правдивые строки унижают  достоинство советского человека, пленного.
Искусственно вызванный голод привел не только к массовой смертности, но и к тому, что среди почти обезумевших от голода людей появились людоеды. Уже осенью 1941 г. неоднократные случаи каннибализма  отмечены в лагерях Бобруйска, Брянска, Гомеля, Резекне, Саласпилса, Остров-Мазовецкого и др. [90]
В Львовском лагере, известном под названием «Цитадель», был случай, когда одну камеру, где находились советские военнопленные, не открывали много дней, а когда открыли, то увидели, что труп умершего от голода заключенного, был наполовину съеден его товарищами [91] . О том, что людоедство было распространено в этом лагере, свидетельствует параграф № 2 приказа коменданта лагеря: «Запрещено есть трупы военнопленных и отделять части» [92] .
С.Голубков, вспоминая пребывание в лагере Рославль, пишет: «Начались разговоры, что в лагере появились людоеды. Усиленно передавали, что в лагере появилось много мяса. Его поджаривают на кострах, варят, продают, едят, меняют на разные вещи. В лагере участились случаи, когда стали обнаруживать трупы с обрезанными мышцами ног, с вскрытой грудной  полостью. Во время очередного обхода госпиталя немецкий врач Лейпельт принес в аптеку завернутое в бумагу сердце. Пленные врачи единодушно определили: сердце человеческое. Немецкие власти обыскали значительную группу пленных и у некоторых нашли вареное, явно человеческое мясо. Люди не отрицали, что такое мясо они едят» [93] .
 В декабре 1941 г. во многих лагерях «умерших пленных обнаруживали по утрам с вырезанными ляжками, или вынутыми сердцем и печенью» [94] . В Саласпилсе «встречаются трупы с вырезанными ягодицами или разрезами на боку.  Это дело рук людоедов. Более примитивные режут ягодицы, а более изощренные надрезают бока и вытаскивают печень. По этому поводу все время читаются строгие приказы, но людоедство не переводится» [95] .
 К. В. Баранов рассказал, что в Резекненском лагере случалось, что «обезумевшие от голода  пленные вырезали мясо у умиравших, но еще живых людей» [96] . То же самое происходило в Мариупольском лагере,  в котором «люди сходили с ума и в невменяемом состоянии поедали части тел еще не умерших людей» [97] .
В лагере поселка Чкалов Каракубского района Сталинской области голод привел к крысоедству, людоедству. В результате голода военнопленные, проникая к местам сложенных трупов, обрезали мышцы, извлекали внутренности [98] . Немцы, как они считали, боролись с людоедством. В том же лагере трупы 50 человек с вырезанными мыщцами  и 50 человек, сильно изнуренных  голодом, предположительно людоедов, были  заперты в бараке и сожжены [99] .
В Кременчуге в Шталаге № 346   военнопленный Шевченко из Киева с несколькими   товарищами, не только ели человеческое мясо, но и продавали его голодающим товарищам. Шевченко был жестоко убит пленными [100]
 В  Резекненском лагере барак, в котором было обнаружено людоедство, немцы оставили  на «4 дня без пищи и в бараке вообще не осталось живых» [101] .
 В Житомирском лагере пленные затащили упитанного повара из военнопленных в подвал, убили и съели его. В наказание немцы расстреляли  200 человек во дворе лагеря [102] .
 В  Бобруйском лагере № 131 за людоедство немцами было расстреляно 28 пленных [103] .
Б.Н.Соколов рассказывает о публичной казни людоедов, пойманных с поличным. «В назидание другим весь лагерь, кроме больных и раненых, в несколько рядов выстроили в виде огромной буквы П. Под конвоем на середину вывели двоих без шапок. Оба чернявые и с виду неистощенные. Говорили потом, что они будто бы уроженцы Средней Азии. У обоих на груди висят доски с надписью на двух языках: “Я людоед”. Старший переводчик долго и монотонно читает приказ. В нем очень подробно и обстоятельно разъясняется, что людей есть нельзя, а нужно быть довольным тем пайком, который каждый получает ежедневно. …выстрелы щелкнули негромко… и мы расходимся. Ни слова осуждения, ни одобрения, ни просто оценки только что происшедшему событию ни от кого не слышно. Говорят о своих повседневных делах. До какой же степени душевного очерствения мы дошли? И как привычна и обыденна для нас стала смерть, неважно какая» [104] . Часто сами пленные либо убивали, либо передавали людоедов немцам, которые на глазах всего лагеря расстреливали или вешали их, предварительно фотографируя. Эти снимки немцы использовали в  пропагандистских целях, для характеристики советских военнопленных как недочеловеков – «untermensch», животных [105] .
Должно быть, исходя из этих соображений, только советских военнопленных метили клеймом, как в Древнем мире рабов и скот,  в России до середины XIX в.  – беглых каторжников,  в некоторых странах до конца XIX в. – закоренелых преступников. В Германии возродили эту традицию. В связи с тем, что советские военнопленные при побегах снимали с себя опознавательные знаки, ОКВ издает приказ от 16 января 1942 г., согласно которому приказывалось каждому советскому военнопленному нанести ляписом клеймо на внутренней стороне левого предплечья» [106] . 25 марта 1942 г. вносится поправка: «Каждого советского военнопленного нужно метить клеймом в виде креста на внутренней стороне левой кисти руки» [107] . Но и этого недостаточно, вероятно потому, что военнопленные могут при необходимости самостоятельно избавиться от «особых отметок» в доступных им местах тела. Учитывая это, 20 июля 1942 г. принимается подробная инструкция о клеймении. На этот раз речь идет о клейме «формы острого угла примерно в 45 градусов с длиной в 1 см... на левой ягодице на расстоянии ладони от заднего прохода». Клеймо наносится при помощи  ланцета и китайской туши [108] .
Зимой и весной 1942 г. «политика голода»  продолжалась. В Саласпилсском лагере весной 1942 г. большая часть деревьев в расположении лагеря стояла без коры. Одни пленные грызли кору, другие старались достать нижние ветки и ели их. Многие  «медленно постоянно искали что-то на земле, и найденную грязь ели. Русские военнопленные были похожи на скелеты» [109] .
В Артемовске  весной 1942 г. военнопленные «выходили из лагеря как животные, ползали на четвереньках и ели траву» [110] .
В лагере Рава-Русская «французский доктор, который делал вскрытие, находил в кишках военнопленных траву, земляных червей» [111] .
Голодные пленные шли на всевозможные ухищрения, чтобы получить лишнюю порцию, используя для  этого мертвых товарищей. Так, бывший французский военнопленный Филипп де Пуа рассказывает, что  в лагере Рава-Русская «во время распределения супа двое русских, стоявших в очереди перед кухней, держали между собой покойника, надвинув ему шапку на глаза. Один из них держал две чашки, свою и покойника, чтобы таким образом получить лишнюю порцию супа, которую эти двое разделят между собой» [112] .
От голода люди теряли контроль над собой. Это приводило к новым жертвам во время приготовления и раздачи пищи в лагере. Бывший узник лагеря военнопленных в Харькове Б.Витман в своих воспоминаниях рассказывает:
 «В одном из загонов лагеря немцы установили три больших котла, вроде тех, в которых варят асфальт. Из карабинов охрана пристрелила лошадей, на которых привезли раненых. Туши разрубили на куски и бросили в котлы. Вода начала закипать. Тысячи голодных глаз наблюдали за этой процедурой. Немцы вышли из загона, у котлов остались только повара из числа  пленных. Этого, казалось, только и ждала огромная масса людей. В одно мгновение она смела заграждения между загонами и ринулась к котлам. Те, что бежали первыми, успели выхватить из кипящей воды еще сырые куски конины. Но задние тут же подмяли под себя передних. В несколько секунд котлы скрылись под облепившими их людьми. Послышались душераздирающие крики, они вывели из оцепенения охранников, и те сделали несколько выстрелов в воздух. Это никого не остановило. Люди по опрокинутым телам продолжали карабкаться на котлы. Задние сталкивали в кипящую воду передних. Лишь после того, как охрана открыла огонь по людям и уложила несколько человек, людская волна отхлынула назад. Прежде чем началась раздача похлебки, пришлось выловить из котлов сварившиеся трупы...» [113]
Образное описание голода в лагере Молодечно и точное определение виновных в нем дал в своих показаниях 1.4.1945 г. во время следствия начальник лагерной полиции П.Красноперкин: «Люди, исхудавшие до предела, напоминали скелеты, а сам лагерь – огромное кладбище, на котором поднялись сразу все погребенные. Страшно страдали от голода и жажды. Слабость от голода делала людей подобными теням. От голода сходили с ума, убивали себя. Голод был царем лагеря, а немцы – теми, кто дал ему корону» [114] .
 Эта характеристика  верна для всех лагерей, в которых содержались советские военнопленные  в 1941–1942 гг.
Несмотря на то, что весной 1942 г. положение в лагерях чуть-чуть  изменилось к лучшему: в рационе появились перловая крупа, горох, увеличилась хлебная норма, к лету 1942 г. положение советских военнопленных продолжало оставаться трагическим. Шеф-интендант Вермахта в Остланде сообщает в секретном послании рейхскомиссару Остланда 27 июля 1942 г.:
«Нехватка продовольствия для пленных очень велика. Особенно из-за неблагоприятного положения со снабжением  картофелем. Доставка продовольствия с родины исключается. Продовольственные эрзацы до сих пор могли быть предоставлены в незначительных количествах...» [115]
Поэтому шеф-интендант предлагает использовать в пищу, предназначенную советским военнопленным:
«…мукомольные отходы, мучную пыль, отходы производства сахара и напитков, отбросы и отходы, остающиеся после обработки фруктов, рыбные отбросы, навар от колбасного производства, костный мозг, листья ревеня, репы, дикорастущую  зелень – крапиву, щавель, одуванчики» [116] .
 Другим распоряжением предписывается: «отбросы свежей рыбы, головы и внутренности (исключая кишечник), собираются и запаковываются в бочки, снабженные бросающимися в глаза  и ясными надписями “рыбные отбросы для военнопленных...”» [117]
В январе 1946 г. профессорами Латвийского университета докторами наук Кальберг и Микелсон и врачом Шилень  было проведено исследование питания в лагерях для советских военнопленных на территории Латвии. Медицинская экспертиза установила:
«а) значительную недостаточность общей калорийности пайка военнопленных;
б) недостаточность в пайке некоторых важных для организма витаминов и почти полное отсутствие других;
в) отсутствие прочих добавочных факторов питания;
г) нарочитую неполноценность и недоброкачественность мясо-рыбопроду-ктов;
д) нарочитое введение в пищевой рацион испорченных, опасных для жизни рыбных продуктов.
 Все это вместе должно было привести к быстрому истощению организма, развитию в нем авитаминозов, появлению пищетоксикозов и отравлению рыбным ядом и к неминуемой преждевременной смерти» [118] .
Однако на практике даже  эти мизерные нормы недоброкачественной пищи не соблюдались, и коменданты лагерей обрекали на смерть от голода миллионы военнопленных.
 Только военнопленные, которые использовались на различных работах  в составе рабочих команд, питались лучше. Так, даже в октябре 1941 г., по свидетельству П.Н.Палия, в лагере Замостье рабочим коман-дам выдавали улучшенный обед и ужин: «лагерная баланда, но значительно гуще, с явным присутствием перловой крупы» [119] .
 Лишь когда на оккупированных территориях и в самой Германии стали широко использовать труд советских военнопленных, возникла необходимость в улучшении питания, санитарных и бытовых  условий. Поэтому 24 октября 1942 г. появляется новый документ ОКХ о питании советских военнопленных. В документе указывается:
«... 2. С данного момента для всех советских военнопленных, которые находятся на оккупированной территории, включая Украину и Остланд, также Норвегию и Францию, Бельгию, Румынию, а также, даже если они находятся в лагерях без работы, вводятся следующие нормы питания на 7 дней:
Хлеб в нормальном составе  – 2600 г. Не выдавать больше хлеба с половой и другими добавками.
Мяса –250 г
Жиров – 130 г
Картофеля – 7000 г
Свежие овощи при наличии (в первую очередь, брюкву), а также питательные вещества: гречиху, тесто и т. д.
Сахар – 110 г
Чай-эрзац – 14 г
Соль – 350 г
Рацион мяса по возможности выдавать в виде конины...
3. Для тяжело работающих выдаются следующие добавки в зависимости от усердия (на 7 дней):
Хлеба – 800 г
Мяса или мясных изделий – 150 г
Жиров – 70 г
В качестве тяжелоработающего следует рассматривать такого советского военнопленного, который постоянно занят на тяжелой физической работе. Тот, кто работает временно или в отдельные дни занимается тяжелой работой, – не считается тяжелоработающим. Руководители отделений определяют, кто из со-ветских военнопленных должен получить норму тяжелоработающего.
4. Больные советские военнопленные получают питание в соответствии с параграфом 2.
5. Поскольку некоторые продукты не всегда имеются в наличии, их следует заменять продуктами примерно такого же состава, особенно в отношении содержания белковых веществ. Надо попытаться заменить хлеб просом или гречихой.
6. Питание советских военнопленных – задача армии. Ответственность за предоставление продуктов ложится на соответствующие части, назначаемые интендантом. Они изучают питательные ресурсы территории. В отдельных слу-чаях с разрешения командования можно использовать поставки из Германии. Мясо и жир не должны выдаваться из этих поставок.
<....>
 8. Предполагаемые данные для питания являются максимумом того, что можно давать на основании имеющегося положения с продуктами питания. Они частично выше показателей питания, которые могут быть предоставлены работающему русскому населению.
9. ...питание должно предоставляться в рамках указанных норм достаточно и регулярно для сохранения трудоспособности советских военнопленных» [120] .
  Военнопленные обратили внимание и на такую деталь, что с весны 1942 г. там, где все управление лагеря находилось в руках немцев и последние жестко контролировали распределение пищи, пленных не обкрадывали ни полиция, ни кухонные работники, ни санитары, ни писари. Немцы стали препятствовать возникновению в лагерях привилегированных групп [121] .

Помощь местного населения

Местное население неоднократно пыталось оказать помощь пленным, как во время маршей, так и в самих лагерях. М. Хасенов вспоминает, как колонна пленных, в которой он находился,  проходила через село Глубокая Долина  недалеко от Хорола:
 «...из хат выскочили ребятишки, появились женщины, в основном пожилые. При виде колонны живых мертвецов бабы взвыли, дети  испуганно прижались к взрослым. Потом, как по команде, все кинулись по избам, и через мгновение в колонну полетели откуда хлеб, откуда сало, вареная картошка, даже кульки с махоркой. Одна из женщин хотела сама передать что-то одному из пленных, но охранник выстрелил в воздух, и толпа отхлынула. Пленные старались поймать хоть что-то из того, что им бросали. То, что не смог поймать идущий впереди, подхватывал идущий сзади, а поднять упавшее зачастую у измученных людей не было сил. Поэтому ребятишки подбирали, догоняли колонну и вновь забрасывали что-нибудь пленным» [122] .
Однако чаще всего немцы препятствовали оказанию помощи военнопленным со стороны местного населения. Немецкие солдаты и полицейские избивали прикладами и палками местных жителей,  приходивших  к лагерям, чтобы передать еду пленным, а  тех пленных, которым удалось получить еду, расстреливали на месте [123] .
Розенберг в своем письме Кейтелю «Относительно плохого обращения с военнопленными  СССР» от 28 февраля 1942 г., пишет:
«Согласно имеющейся у нас информации, местное население хочет предоставить продовольствие в распоряжение военнопленных. Некоторые коменданты лагерей пошли навстречу этому желанию.  Однако в большинстве случаев коменданты лагерей запретили гражданскому населению передавать продовольствие пленным, обрекая их на смерть от голода [124] .
Правда, в некоторых местах  на оккупированной территории Украины, Белоруссии и России немцы пытались решить проблему обеспечения  военнопленных продуктами питания при помощи местного населения.
В Чкалове Каракубского района Сталинской области  лагерная комендатура разрешила местным жителям отдавать пленным падаль, прелые кожи и овчины,  причем, все это употреблялось пленными в сыром виде [125] .
Были созданы  даже Комитеты помощи пленным, собиравшие продовольствие для лагерей [126] . Эти комитеты оказали в некоторых случаях определенную помощь, но, к сожалению, далеко не все доходило до военнопленных.
В  Мариуполе  такой комитет собрал продукты и деньги, однако все собранное было присвоено немецким комендантом и полицией [127] . То же самое произошло и в Гомеле. Там немцы, играя на патриотических чувствах населения, готового поделиться с военнопленными последними запасами, издали воззвание с призывом помогать военнопленным.  Жители быстро откликнулись и начали собирать продукты и одежду для пленных. Но впоследствии выяснилось, что и продукты, и одежда были поделены между немецкими солдатами [128] .
   В г. Ковеле  5 апреля 1942 г. на православную пасху  в церквах священники организовали сбор пожертвований для военнопленных. Приходили люди и приносили, кто что мог. Однако основные  собранные продукты: яйца, куличи, колбасы, хлеб – забрало лагерное начальство. Пленным досталось по два-три яйца  и несколько высохших куличей [129] .
 Особенно хорошо была организована помощь военнопленным в Западной Украине, включенной в состав генерал-губернаторства. Правда, эта помощь  предназначалась только военнопленным украинцам. Как она осуществлялась, можно проследить по публикациям газеты «Кра-кiвський вiсник», выходившей на украинском языке в Кракове в годы немецкой оккупации. Уже 3 июля 1941 г. газета (перевод с украинского. – А. Ш.) сообщает:
«Согласно первым распоряжениям немецких войск, должно производиться отделение украинцев от остальных пленных. Этот факт облегчает нам возможность оказать помощь нашим родным по крови. Перед нашими комитетами помощи и делегатурами, в первую очередь, перед референтами социальной опеки ставятся большие задачи. Очень много в этой акции помощи пленным зависит от ответственных чиновников. Покажем делом, что нам близка судьба пленных украинцев, бывших воинов Красной Армии, кость от кости и кровь от крови наших братьев» [130] .
  Однако все лето никаких дополнительных распоряжений  в отношении пленных не было. Лишь в конце сентября с большими почестями во Львове было произведено освобождение украинских пленных в лагере Цитадель. При освобождении присутствовал вице-губернатор, а на второй день и сам губернатор.
2 октября 1941 г. «Кракiвський вiсник» отзывается на это событие статьей: «Освобождение Украинских военнопленных»:
«Несколько дней  назад освободили 61 пленного украинца, а в субботу 27 сентября  1941 г. – 1500.  При освобождении первой партии присутствовал заместитель губернатора  д-р Лозакер, второй – сам губернатор д-р Ляш и представители немецких военных и гражданских властей и представители Украинского Красного Креста.
В выступлениях обоих было подчеркнуто великодушие фюрера, позволившее украинским пленным через короткое время вернуться к своим родным. Свою благодарность пленные проявят дисциплинированностью и честной работой на местах. Речь прерывалась криками освобожденных военнопленных: «Слава Фюреру!».
 Первая группа освобожденных – из Львовщины и окрестностей, вторая  из района Рогатин-Станислав.  Освобожденным на дорогу раздали еду. В ближай-шие дни выпустят и других пленных украинцев» [131] .
 Однако во Львове был только транзитный лагерь, пленных было немного. Большинство лагерей находились на территории Польши. Там освобождение носило стихийный характер и не все обеспечивались едой на дорогу.
12 октября 1941 г. начался организованный Украинским Красным Крестом сбор еды, одежды, белья, обуви, денег для украинских военно-пленных. Многие пленные были разуты, и поэтому для них  женщины сплетали лапти. Эта акция прошла с большим успехом. Особенно большую помощь освобожденным украинским пленным оказывала женская секция Украинского Красного Креста во главе с Ольгой Федейко и Женская служба Украины во главе с О. Гординской, Марией Ярема, Эмилией Хмельник, Олександрой Чижович. Красный крест обратился с призывом: «Поможем пленным вернуться до родных хат!» [132] .
 26 октября 1941 г. «Кракiвський вiсник» пишет:
«За несколько недель немецкие власти освободили по приказу Фюрера из лагерей пленных украинцев по эту и по другую сторону Збруча и дали им возможность вернуться  на родную землю, в родное село, к своим семьям. Теперь будут возвращаться тысячи украинцев всеми дорогами. Граждане!  Облегчим возвращение украинских пленных под родной кров к родителям и женам. Все  транспорты украинских пленных, что будут проходить через нашу землю, надо кормить, оказывать всяческую помощь, чтобы они скорее здоровыми вернулись домой. Среди пленных много слабых и изможденных, которым требуются не только еда и ночлег, но и подводы для перевозки» [133] .
Однако освобождение стало катастрофой для многих пленных и для населения районов, через которые они возвращались домой.  Больные тифом и другими болезнями  умирали по пути домой. Дороги зачастую превращались в одно большое кладбище. Кроме того, местное население и само нуждалось в продовольствии.
Немцы вскоре запретили и Украинский Красный Крест, так как такая организация может существовать только в независимом государстве, а немцы еще 5 июля 1941 г.  арестовали С. Бандеру, претендовавшего на власть над всей Украиной и отправили его в концлагерь Заксенхаузен, а 10 июля арестовали и членов самопровозглашенного украинского правительства, похоронив  все надежды украинских националистов на независимость. После запрета Украинского Красного Креста его переиме-новали в Краевую комиссию помощи военнопленным, однако и она просуществовала только до марта 1942 г.
Значительную помощь пленным-украинцам  оказал созданный во Львове Центр помощи освобожденным пленным, где работали врач и две медсестры. Там же был и продовольственный склад-магазин для посылок, которые приходили со всей Западной Украины. Посылки сортировали, перепаковывали,  раздавали или рассылали в лагеря. За зиму 1942 г. через магазин прошло 34 934 продовольственные посылки для военнопленных [134] .
 Однако, как говорилось выше, вся эта помощь предназначалась для своих – украинцев. И все-таки почти два года многие окруженцы или  бежавшие из плена красноармейцы других национальностей находили приют у местного населения. Крестьяне использовали  скрывающихся от немцев в качестве помощников, а в зажиточных хозяйствах  беглецы в прямом смысле батрачили на своих хозяев. И хотя в некоторых селах  многие беглецы прижились, считались почти своими, они остались чужаками. Воинствующий национализм трагически проявил себя в Западной Украине в 1943 г. после разгрома немцев на Курской дуге и на-чала освобождения Украины. Бандеровцы опасались, что в случае прихода Красной Армии бывшие пленные, нашедшие приют в селах и хуторах,  могут расконспирировать хорошо изученную ими за время пребывания на селе систему и методы действий бандеровских организаций. Поэтому последовал приказ  краевого провода (руководства) бандеровцев о массовом уничтожении всех советских военнопленных в Западной Украине. Убийства носили самый зверский характер. Только в одном Гощанском районе Ровенской области было замучено и убито около 100 пленных. Трупы погибших, а в ряде случаев и живых людей с привязанным на шею камнем, бандеровцы бросали в реку Горынь. Так были уничтожены тысячи пленных бойцов и командиров Красной Армии, в том числе и украинцев из восточных районов, бежавших из лагерей и спасавшихся в селах. Этим убийством бандеровцы добились и ликвидации резервов советских партизанских отрядов [135] . 
 О том, что военнопленные – выходцы из Западной Украины, а также Прибалтики получили особые привилегии,  свидетельствует  разрешение им переписки с родными:
«Для военнопленных, происходящих родом из Генерал-Губернаторства, сферы командующих Остланд, Украины и Белостока, допущен  ограниченный почтовый обмен. Для этой цели будут выдаваться отпечатанные бланки. Речь может идти о всех  военнопленных, которые проживают западнее линии Нарва – Минск – Киев – Полтава – Бердянск» [136] .
В Прибалтике, где большинство населения   восприняло немецкую оккупацию как «освобождение от  Советов» и  многие  активно сотрудничали с немцами, принимали участие в их преступлениях, значительная часть населения относилась к пленным  враждебно. Одна из причин этой враждебности том, что их считали чужаками, оккупировавшими Прибалтику в 1940 г.
Это подтверждает К.Н. Куликов,  взятый  в плен 4.9.1941 неподалеку от Таллинна: «военнопленных водили на работу по улицам. Население Таллинна относилось к нам недружелюбно. Часто слышались выкрики: "Непобедимые, довоевались!" Бывали случаи, когда в нашу колонну швыряли камни, плевали пленным в лицо» [137] .
   За саботаж на работе К.Н. Куликов был арестован и два месяца в октябре-декабре 1941 г. находился в Таллиннской тюрьме. По его словам, «в камере 7а  находился вместе  с  несколькими военнопленными с  эстонцами, работавшими  в советских учреждениях. Эстонцы очень плохо относились к русским. Они обзывали нас бранной кличкой «тибла», заставляли спать у параши, и мы должны были ее каждое утро выносить. За маленькую самодельную папиросу эстонцы брали с нас по 100 гр хлеба.  (дневной рацион состоял из  500 гр ржаного хлеба, смешанного с соломенной сечкой и штук 6-7 маленьких рыбок – салака.) Разговаривать по-русски они не хотели и на любой вопрос неизменно отвечали – «тибла [138] .
 О более конкретных причинах враждебного отношения к советским военнопленным  рассказал  И.В.Антонов, взятый в плен 28.9.41 на острове Эзель: «В Таллинне  многие эстонцы говорят по-русски. С некоторыми из них мне приходилось разговаривать. Когда я спросил одного эстонца: “За что вы нас считаете своими врагами? Почему смеетесь над нами?” Он ответил: “Вы русские, в 1940 году забрали у нашего населения продукты, хлеб, молоко, скот, а жен наших раздели до нижних сорочек и одели своих жен. Вы угнали в Сибирь 60 тысяч эстонцев. До сих пор мы ничего не знаем об их судьбе”. При этом он добавил, что эстонцы будут воевать до последнего человека, но большевиков в Эстонию не пустят.  Когда нас вели на работу или с работы, проходившие мимо нас эстонцы и эстонки смеялись и кричали нам вслед: “Вот она, идет кипучая, могучая, никем непобедимая Москва”.
 Хлеба мы у эстонцев никогда не просили, так как это было напрасно. Мы меняли нижнее белье на хлеб. Так за пару белья они давали один кг. хлеба. Эти эстонцы и слышать не хотят об установлении советской власти, но выражают и недовольство, за то, что их обложили налогами поставками и почти все молоко и скот забирают. Они говорят, что советы грабили, и немец тоже грабит. Все – наши враги» [139] .
 По свидетельству бывших пленных  почти все побеги   из лагерей в Эстонии оканчивались неудачно, вследствие враждебного отношения эстонского гражданского населения. «Убежать из лагеря нетрудно. Но пробраться через Эстонию к линии фронта очень тяжело, ибо эстонцы буквально охотятся за пленными. За каждого задержанного пленного выдавалось премия в 300 марок. Кроме того, задержавший получал в свое распоряжение одного пленного для сельскохозяйственных работ и власти снижали ему норму поставок. Многие из пытавшихся убежать были убиты в лесах» [140] .
  Так же относились к советским военнопленным в большинстве случаев и в Латвии и Литве.
Бывший узник рижского гетто Л. Ротбарт, отвечая на вопрос об отношении  местных жителей к военнопленным, сказал, что «им было еще хуже, чем нам. Если нам хоть кто-то давал кусок хлеба, что-то менял, у нас были довоенные знакомые, – им ничего не давали. Местные жители-латыши плохо относились к ним, потому что они из России» [141] . 
 Несмотря на  объективное наблюдение Л. Ротбарта, справедливости ради следует отметить, что помощь оказывалась. Об этом свидетельствует Распоряжение военно-полевого коменданта Риги от 2 сентября 1941 г.:
 «Население часто продает или подает хлеб проходящим по улицам Риги военнопленным. Населению указано, что продажа или передача хлеба и других предметов военнопленным и вообще любая связь с ними запрещена. Нарушители этого распоряжения будут наказаны» [142] .
 Жительница Рига Вера Ванагс неоднократно оказывала разнообразную помощь советским военнопленным, за что трижды арестовывалась полицией и гестапо. Военнопленные с благодарностью вспоминали свою спасительницу и писали ей. Четыре письма написал Александр Любченко и  пятнадцать – Венидикт Колосов [143] . К сожалению, сохранилось всего несколько писем, так как хранить их было опасно.
В Прибалтике начиная с осени 1941 г. многих военнопленных немцы передавали местным крестьянам  на хутора в качестве батраков. Будущие хозяева выбирали себе работников помоложе и покрепче. Раздавали пленных всем желающим, однако в первую очередь бесплатную рабочую силу получили те, кто сам, либо чьи дети или другие родственники сотрудничали с немцами.
 Б. Н. Соколов, работавший у хозяина в Латвии,  пишет: «На хуторах собаки и вооруженные латыши, которые, если не все  полностью за немцев, то уж против русских все поголовно. Исключений я не встречал» [144] .
    О фактах   использования труда советских военнопленных  местными сельскими хозяевами, издевательствах  и расправах над пленными рассказывется  в  «Сообщение Секретарю ЦК КП(б) Латвии т. Калнберзиню о положении в оккупированной немцами Латвии и о борьбе латышского народа против немецких захватчиков», направленном ему  25 апреля 1943 г. Сообщение, вероятно, составлено на основе сведений переданных латышским коммунистическим подпольем с помощью белорусских партизан. В документе говорится: «Латышей пытаются натравить на русских. Русским в печати и в других местах немцы и их попутчики дали прозвище “Ваньки”. Для печати русских пленных часто фотографируют так, чтобы они выглядели идиотами, и тогда говорят, что это воспитанная большевистская тупость. Немцы пытаются привить презрение к русским, прививая презрение к пленным. […]
   В июле 1942 г. в волости Лиелварде двое пленных, которые  работали у волостного старосты, убили некоторых жителей, взяли оружие и бежали. При поимке одного из них застрелили, а другой сдался в плен и рассказал немцам, что сельхозрабочие в своей среде вели разговоры о том, что скоро придет Красная Армия. В связи с этим во всей волости собрали 14 сельхозрабочих вместе с этим пленным (т.е. 15 человек) и публично повесили в Лиелварде. При повешении должны были присутствовать в обязательном порядке все жители и пленные из Лиелвардской и ближайших волостей. Повешенные висели три дня.
   В волости Бебри летом 1942 г. пленный, работавший у хозяина Озолина, сказал  , чтобы ему после тяжелой работы в продолжение недели, разрешили бы отдохнуть и не гнали бы пасти скот. За это его арестовали, в волостной управе избили и после этого расстреляли» [145] .
 Однако, как правило, многие хозяева  по всей Прибалтике неплохо относились к своим батракам.  Э. Белкин, взятый на работу литовским крестьяниным  на хутор возле г. Биржая, вспоминает, что «первое время мы не работали, набирались сил после лагерной  голодухи. Питание простое, но сытное – мясо, сало, молоко» [146] . Чаще всего пленные-батраки ели вместе с хозяином за одним столом и быстро оправлялись от голодной жизни. Хозяева даром не кормили. В крестьянском хозяйстве приходилось работать много и старательно с утра до вечера. Ленивых, нерасторопных работников хозяин мог вернуть обратно в лагерь. Правда, Б. Н. Соколов свидетельствует, что, начиная «с 1943 г., случались побеги от крестьян, но... в лагерь, где к тому времени условия жизни стали сносными, а у крестьян работа всегда тяжела» [147] .
Военнопленные, взятые крестьянами из лагеря, были разуты и раздеты.  Некоторые хуторяне кое-как одевали своих работников, однако не всегда, и тогда помощь, если находились такие люди, как В. Ванагс, приходила со стороны. Военнопленный Никифор Лысенко, работавший в одном из хозяйств в Крапенской волости  в Латвии, получил от В. Ванагс посылку с одеждой, так как «он был взят в плен летом и одет слишком легко и в порванной одежде».  
«Сим удостоверяю, что получил от Веры Ванагс, Рига, Бикерниеку иела 1, кв. 5, следующие вещи:
1 рубашку трикотажную,
1 подштанники трикотажные,
1 пару портянок фланелевых новых,
1 пару бинтовых гамаш, новых,
1 зимнюю шапку. Стеганую с плюшем обшитую,
1 френч шерстяной,
1 брюки  шерстяные,
1 пару рукавиц, белых новых,
1 пару высоких сапог, чиненных,  № 43 .
                                                                                    Подпись Лысенко [148] .
 Сама  В. Ванагс пишет: «расписка нужна была, чтоб его хозяин, кулак, отдал пленному все, мною по почте посланные вещи» [149] .
Если в центральных и западных районах Латвии с преобладающим латышским населением отношение к пленным, за редким исключением, было враждебным, то в восточных районах – Латгалии – со значительным русским населением – к пленным относились с большим сочувствием. Об этом свидетельствует то, что ни один из 27 пленных, бежавших 5 декабря 1941 г. из Лудзенской городской тюрьмы, расположенной в центре города, несмотря на все усилия полиции, так и не был пойман [150] . Основные поиски беглецов, вероятно, велись в  восточном направлении, всего в 25-30 километрах проходила бывшая граница Латвии с СССР. Однако, вероятно, часть беглецов отправилась на юго-запад от Лудзы,  и, пройдя около 30 км, нашла убежище в деревне  Аудрини, в которой проживали русские старообрядцы. Именно там 18 декабря 1941 г. латышские полицейские обнаружили 5 красноармейцев. При попытке их ареста был убит один полицейский. Через несколько дней полицейские  вновь натолкнулись на группу беглецов. В результате перестрелки было убито еще трое полицейских. Как установили немцы, жители села поочередно прятали красноармейцев. В приказе начальника германской полиции государственной безопасности Латвии обер-штурм-банфюрера СС Штрауха   6  января 1942 г. говорится: 
2. «... Жители деревни Аудрини Резекненского уезда... скрывали у себя красноармейцев, прятали их, давали им оружие....
3. Как наказание я назначил следующее:
а) смести с лица земли деревню Аудрини;
б) жителей деревни Аудрини арестовать;
в) 30 жителей мужского пола деревни Аудрини 4 января 1942 г.  публично расстрелять на базарной площади г. Резекне» [151] .
 Приказ лишь констатировал уже происшедшее и носил характер предупреждения для всех, кто задумает оказать помощь пленным. На самом деле  все жители села были арестованы  еще 22 декабря 1941 г., село сожжено 2 января 1942 г., в этот же день все жители  расстреляны в лесу Анчупаны, неподалеку от Резекне. Показательный устрашающий расстрел 30 мужчин, включая 12-летнего мальчика,  был проведен латышской местной полицией 4 января  1942 г.
Не менее трудно складывались отношения военнопленных и местных жителей в Литве. На трагическую особенность пребывания советских военнопленных в Литве обратила внимание врач из Каунаса Е.А. Буйвидайте-Куторгене. В своем дневнике 24 апреля 1942 г. она записывает:
«Самое тяжелое видеть страдания умирающих на глазах военнопленных. Их положение еще трагичнее, чем у евреев. Последние все же общаются с родными, с нами, имеют личные вещи. А они вдали от родины, за которую отдавали жизнь, окруженные жестокими врагами. Донельзя оборванные, грязные, шатающиеся от слабости, проходят они по улице, молчаливые, сумрачные, суровые – выходцы из иного мира, доступ в который невозможен» [152] .
Е.А.Буйвидайте-Куторгене с удивительной искренностью и состраданием  пишет в  дневнике о трагедии советских военнопленных. Некоторые страницы ее дневника – уникальное свидетельство о неоднозначном отношении местного населения к красноармейцам, оказавшимся в плену. Находились люди, которые, проникшись состраданием, хоть чем-то помогали обреченным на смерть. В 1941 г. она пишет:
«15 августа. Русские пленные таскают вещи под присмотром офицера и солдат. Мне удалось выпросить разрешение у охранника и немножко покормить пленных. Дала им хлеб с маслом, молоко, папиросы. Они поразили меня своей интеллигентностью, какой-то открытостью, свойственной только русским, мудрой терпеливостью и легкой насмешливостью над своим положением. Они наголо острижены, лица землистого, цинготного оттенка, у некоторых пухнут ноги. Кормят их только раз в день и очень плохо.
30 августа. Русские пленные очень голодают, многие их жалеют. Удается каждый день в разных местах вручить им хлеб, картошку, сало, что мне привозят и приносят мои знакомые, организованные в кружок помощи.
5 сентября. Сегодня опубликовано: «Кто станет помогать пленным, будет арестован, при попытке бежать – расстрелян!» Подписано литовским комендантом. Кому-то не нравится сочувствие и сострадание, обнаруживаемое населением по отношению к русским пленным. Замученные, голодные, истерзанные, запряженные вместо лошадей в телеги, возят они то какой-то цемент, то доски, то камни, то мебель… Страшно смотреть на умирающих людей. Многие, в особенности женщины, стремятся помочь <…>  Теперь это запрещено <…> Тем больше сочувствие к русским и возмущение немецкой жестокостью.
19 сентября. С Ленинградского фронта приходят вагоны, набитые русскими пленными. Многих привозят умирающими, сотни их расстреливают около станции, так как немцы добивают всех слабых. В предместье Шанчай убит немцем молодой человек за то, что подал яблоко военнопленному.
23 сентября.Пришли два поезда с русскими пленными: в двух вагонах были сплошь мертвые, во многих полно умирающих от духоты и голода. Всех слабых немцы тут же застрелили… Целая гора трупов. Наутро более сильные должны были закапывать своих погибших товарищей.
24 сентября.Вели русских пленных. Сопровождавшие молодые безусые мальчики с хакенкрейцем (свастика. – А. Ш.)  на повязке били их ногами. И это на улице, на глазах прохожих.
27 сентября. Сама сегодня видела, как в толпе русских пленных один быстро нагнулся и поднял окурок с мостовой, тогда мальчишка-конвоир стал бить его ногами в живот и колоть штыком, я не выдержала, дрожа от возмущения, сказала ему, что стыдно так делать, он грубо и зло (лицо дикое) велел молчать, “а то и вам так будет”…   Пленные выглядят умирающими, тени – не люди, шатаются от слабости. Несли стулья на плечах, и даже эта ноша была им не под силу...
2 октября. На улицах часто встречаются крестьяне, увозящие пленных к себе на работу, люди радуются за них, говорят, вот этот, может и не помрет.
10 октября.  Сегодня видела, как четверо русских пленных несли за руки и ноги умершего товарища: голова, закинутая назад, безжизненно болталась. Красивое тонкое лицо.
10 ноября. Сегодня видела оборванных, замученных, ковыляющих пленных Они тащили воз кирпичей под начальством толстомордых “активистов” (вероятно, местных полицейских. – А.Ш.) и немцев. Какой-то крестьянин хотел дать папирос, они не позволили; на мое замечание, что нехорошо быть такими злыми, один из них заорал и пригрозил арестовать. Видела, как четыре немца с ружьями наперевес гнали высокого русского офицера… Он шел спокойный и сосредоточенный. Все комиссары и коммунисты расстреливаются. На бывшем проспекте Красной Армии шла толпа пленных, один упал. Тогда немец начал топтать его ногами, ругаясь и крича. Из толпы вышла женщина и стала протестовать, полиция ее задержала, она протянула свой паспорт  и сказала: “Я – человек”.
9 декабря. В госпитале пленные умирают от скорбута (разновидность цинги. – А. Ш.), истощения, голода. Иногда удается им кое-что передать, но как трудно упросить тех, от кого это зависит. Умоляешь, точно о громадном личном одолжении.
20 декабря. Около меня, на соседней улице Майронно на берегу Немана немцы устроили лагерь военнопленных. Длинный высокий забор, колючая проволока, несколько вышек для часовых, деревянные дощатые бараки, совершенно летние. По утрам гонят пленных на работу. Вид у них ужасный, одеты по-лет-нему, многие босы, дрожат, лица синие или с какой-то зеленой бледностью, опухшие или, наоборот, изможденные лица…  Я несколько раз, получив разре-шение у часового, передавала им караваи хлеба через ворота;  внутри четырехугольная утоптанная площадка, запах точно в зверинце, смешивается с каким-то жгучим дезинфекционным средством. Ни одного слова привета нельзя сказать. Раньше удавалось передавать ежедневно. Сегодня часовой послал меня за разрешением к дежурному офицеру. Я пошла в барак, где сидело начальство. Тепло, играет радио. Попросив вежливо разрешения на передачу, услышала грубый окрик, зачем сюда лезу. Послали в соседнюю сторожку к страже. Подвыпившие солдаты с удивлением разглядывали мои портфели, в которых лежали караваи хлеба. Один взял портфель и сказал, что покупает его за десять марок. Я отняла и сказала, что сама вчера  только заплатила за него пятьдесят. Другой, с какой-то плотоядной  улыбкой, согнув руку  кренделем, как будто ведет даму под руку, сказал: “Если у вас есть семнадцатилетняя дочь, только не старше, то пришлите ее к нам”. Хлеб они взяли и положили в шкафчик.  Было ясно, что они ничего пленным не передадут.
Смертность среди пленных ужасающая. Сыпнотифозных убивают. От поносов и голода умирают сами. Это самое мучительное и страшное…  Невыносимо думать, что можно так, бесчеловечной пыткою голода и холода, убивать вражеских бойцов…  Неужели международное право не запрещает и не предусматривает наказания за такие преступления?
31 декабря. В немецком журнале на первой странице сняты русские пленные. Масса измученных, исстрадавшихся лиц. Но есть такие смелые, гордые, даже насмешливые.
14 января. 1942 г. Большой мороз 28–30 градусов. Вид военнопленных ужасен. Умирают тысячами. Иногда утром более сильных, очевидно, гонят по набережной на работу. Призраки, тени людей!  На днях немцы убили женщину, перебросившую хлеб через забор. Труп ее немцы не позволяли убирать несколько дней.
19 января. Полицейские, стерегущие пленных по двенадцать часов в такой холод (мороз двадцать–двадцать пять градусов), срывают на них свою злобу: бьют на каждом шагу, убивают. Им за это ведь ничего не будет!..» [153] .
Помощь военнопленным, содержавшимся в Польше, Германии, Франции, Финляндии и других  оккупированных Германией странах, оказывали и русские эмигранты, пересилившие антисоветские чувства и решившие помочь соотечественникам, томившимся в плену. Они тоже создавали Комитеты помощи пленным. Так, в Польше в канцелярию лагеря Холм приходили по указанию комитета  женщины и просили отпустить на поруки военнопленного, которого называли своим родственником  (внуком, племянником, шурином и т. д.), причем в канцелярии они должны были назвать имя, фамилию и номер военнопленного, о котором   просили, выучивая эти данные по указаниям членов комиссии по распределению пленных по специальностям. «Когда же такой женщине приводили этого пленного и она видела совершенно незнакомого грязного, вшивого и измученного человека, женщина бросалась ему на шею. Целуя и называя его ласкательными именами. И почти во всех случаях немцы таких пленных отпускали  на поруки» [154] .
 Княгиня Мария Васильчикова, проживавшая вместе со своей матерью в годы войны в Германии, рассказывает:
«..она (мама. – А. Ш.)  связалась с соответствующими учреждениями германского Верховного командования; установила  контакт с Международным Красным Крестом в Женеве через представителя этой организации доктора Марти. Обратилась к своей  тетушке графине Софье Владимировне Паниной, которая работала в Толстовском фонде в Нью-Йорке. Кроме того втянула в эту деятельность двоих всемирно известных американских авиаконструкторов русского происхождения: Сикорского и Северского, а также православные церкви Северной и Южной Америки. Вскоре была создана специальная организация для помощи пленным, которой удалось собрать столько продуктов и одеял, одежды, лекарств и т. п., что для перевозки этого  груза понадобилось несколько кораблей.
...Германские военные власти дали согласие. Оставалось последнее: получить разрешение Гитлера. Когда Мама очередной раз навестила знакомого в Верховном командовании армии, он повел ее в близлежащий парк Тиргартен и там... сказал: “Мне стыдно в этом сознаться,  но Фюрер сказал: “Нет! Никогда”. Однако Мама не сдалась: “Хорошо, тогда я напишу маршалу Маннергейму. Он-то не скажет “Нет!” Что она незамедлительно и сделала. Почти сразу же Мама получила от Маннергейма сочувственный ответ, и суда с грузом помощи направились в Швецию, откуда груз был быстро доставлен, под наблюдением Красного Креста, военнопленным финских лагерей» [155] .
Известный просветитель и библиофил Николай Александрович Рубакин, проживавший в Швейцарии, «желая поднять в советских военнопленных  бодрость духа, помогал им тем богатством, каким он сам располагал, – книгами. Тысячи книг – научных и художественных произведений – направлялись им в лагеря для советских военнопленных» [156] .
 Некоторые участники войны, правда, скептически оценивают реальные возможности  немцев и помощь со стороны  местного населения. Так, особую точку зрения на это  высказал  участник войны А. П. Челидзе: «От того, что местные жители на 10 тыс. пленных принесли бы 5 кусков хлеба, которые им не дали передать, разве что-нибудь исправило бы? А почему нечем кормить? Могли ли немцы себе представить, что вся киевская группировка  попадет в плен. Чем их кормить..?» [157]
Ту же мысль об объективных трудностях, которые возникли  у немцев с обеспечением продовольствием советских пленных, высказывает Л.Ржевский: «Продовольствие потребовалось сразу для нескольких миллионов пленных. Откуда взять? Местных запасов никаких. При отступлении (речь идет о Красной Армии. – А.Ш.) все  уничтожено и разграблено» [158] . И уже, наконец,  российский историк  Б.В.Соколов  пишет, что «справедливости ради надо признать, что немецкие войска на Востоке постоянно испытывали нужду в продовольствии...» [159] . 
Массовую смерть советских военнопленных вызвала эпидемия сыпного тифа, предопределенная условиями содержания, на которые  советские военнопленные были обречены политикой германского нацист-ского и военного руководства. Эпидемия разразилась в октябре 1941 г. и свирепствовала до лета 1942 г. Предшествовало тифу повальное заболевание дизентерией, вспыхнувшей в условиях абсолютной антисанитарии, царившей в лагерях.
Первые лагеря, созданные на территории Германии и Польши и, тем более, на оккупированной территории Советского Союза, не были подготовлены к приему пленных. По свидетельству немецкого чиновника Дорша, в начале июля 1941 г. посетившего лагерь в Минске, более 100 тыс. советских военнопленных находились  на такой ограниченной территории, что едва могли шевелиться  и вынуждены были отправлять естественные надобности там, где стояли или сидели [160] . Но даже примитивные уборные не могли удовлетворить потребности тысяч людей, находившихся в лагерях. Одной из причин антисанитарного состояния лагерных бараков являлось истощение многих пленных до такой степени, что  они «были не в состоянии выйти из бараков по естественным надобностям, оправлялись под себя» [161] . 
Наказание  за подобное нарушение следовало незамедлительно. В Гомельском лагере, если  полицейские и немцы  находили того, кто оправился в бараке, его подвергали изощренным издевательствам.  «Виновника» привязывали к столбу, а к лицу подвешивали банку с испражнениями. Так он должен был простоять 12 часов, а иногда и больше. Причем одни полицейские наносили удары палкой,  другие резиновой плеткой или же проволокой. Многие, и без того потерявшие всякие силы, не выдерживали – умирали.
С.Ф.Шумский был свидетелем того, как в декабре 1941 г. один из военнопленных оправился  около забора лагеря.  Это  увидели проходивший немецкий офицер и русский комендант  лагеря Кардаков. По приказу немца и Кардакова, полицейский  до пояса раздел пленного, привязал его к столбу и начал избивать палкой. «Я насчитал 35 ударов, которые нанес полицейский по обнаженному телу этого человека. Измученный, потерявший силы, он не мог стоять на ногах, повис на поясе, которым он был привязан к столбу. Этого военнопленного забили до смерти» [162] .
Интересное неожиданное наблюдение и вывод еще об одной причине антисанитарного состояния в лагерях сделал Б.Н.Соколов. Он говорит о различии в национальном характере и образе жизни. «Немцам, с их педантичной любовью к санитарии, кажется, что пренебрежение чистотой уборных граничит с бунтом и потрясением основ. Но мы на это смотрим по-другому. Известно, что у нас общественные уборные чистотой не блещут, и это не только никого не возмущает, а просто этого и не видят» [163] . В некоторых лагерях было много пленных из среднеазиатских республик. По словам Б.Н.Соколова, «некоторым военнослужащим Красной Армии Коран прямо предписывает справлять свои надоб-ности на землю, вытирать соответствующее место, если нет воды, землей, а голову при этом накрывать халатом. Вместо халата, вероятно, можно использовать шинель…  Поэтому так велико бывало удивление последователей Магомета, когда за соблюдение заповеди иногда следовал увесистый удар дубиной» [164] .
 В некоторых лагерях, например в Дрогобычском, не было даже   примитивных уборных, поэтому  военнопленные оправлялись  в бараках   в  специальные кадушки, которые не выносились сутками. Вонь  в бараках стояла невыносимая [165] .
В лагерях для советских военнопленных не было никаких подтирочных средств. Как свидетельствуют бывшие пленные, для этой цели  использовались трава, тряпки, пальцы, редко газеты и т. п.  Однако даже до плена с бумагой на фронте были  проблемы, и  часто для гигиенических целей использовались немецкие листовки.
Почти во всех лагерях на  оккупированной территории СССР  до кон-ца 1942 г. смена одежды, белья не производилась, поэтому большинство пленных донашивали то, в чем попали в плен.  Они ходили в почерневшем от грязи и полуистлевшем на них белье, на ногах рваная обувь, а некоторые  босиком. Правда, порой немцы находили «оригинальное решение» этой проблемы.  Из отчета о деятельности Мариупольской гарнизонной комендатуры 1/853 от 29.10.1941 г. мы узнаем, что «в лагере военнопленных в настоящее время содержится 8000 русских пленных. 8000  евреев были экзекутированы службой безопасности СД. Еврейская одежда, белье и т. д. было собрано гарнизонной комендатурой и после чистки передано в военный госпиталь, лагерь для военнопленных и роздано фольксдойчам» [166] . Можно с уверенностью сказать, что после тщательного отбора лучшее забрали немцы, а некоторые военнопленные получили одежду расстрелянных евреев. Таким образом,  мертвые, как неоднократно случалось в лагерях, спасали или продлевали  жизнь живым.
 Зимой в некоторых лагерях  военнопленные напоминали «уродливые шарообразные фигуры».  Это военнопленные, у которых не было шинелей, чтобы не мерзнуть, обматывали себя соломой, засовывая ее под гимнастерку и брюки; другие делали иначе: обматывали себя соломой поверх надетых на них лохмотьев и обвязывались шпагатом или проволокой [167] .
Все бывшие военнопленные вспоминают, что в лагерных бараках  было трудно дышать от смрада гноящихся ран  еще живых, а также и  неубранных мертвых, и просто от массы немытых тел и мокрой, грязной одежды. До конца 1942 г. в большинстве лагерей на оккупированной территории СССР не было даже примитивных умывальников. Военнопленные не мылись месяцами. По словам Б.Н.Соколова: не только потому, что мыться негде, но и «нет потребности. На истощенный организм  вода, даже на лицо, действует как болезненный шок» [168] .
Бань в лагерях на оккупированной территории  СССР, а также в большинстве лагерей на территории Польши и Германии в 1941–1942 гг. не было, поэтому все, без исключения, военнопленные был завшивлены.
Ф.Я.Черон рассказывает, как уже в августе 1941 г. развелось такое количества вшей, что утром  с выходивших из земляных убежищ вши сыпались на землю, и весь песок двигался. «Трудно поверить, что это не песок шевелится, а сплошная пелена вшей на песке. Они ходили как бы волнами. Кто днем освобождался от вшей хоть в какой-то мере, тот не хотел идти в убежища, не хотел захватить лишнюю сотню заедавших насмерть вшей» [169] .
Массовые случаи смерти от эпидемий зафиксированы уже летом 1941 г. Практически невозможно отделить смертность от голода от смертности от дизентерии, тифа и других заболеваний. Все факторы су-ществовали и взаимодействовали одновременно, усугубляя друг друга.
В Дулаге  №131, в Бобруйске, только в ноябре из 158 тыс. военнопленных умерло 14 777 человек, более 9% [170] .
В Гомельском лагере в декабре 1941 г. – январе-феврале 1942 г. смертность доходила до 1000 человек в сутки. Умерших было так много, что из них стали образовываться горы трупов [171] .
В окрестностях Риги за 1941 г. умерло 28 тыс. советских военнопленных, а в 1942 г. – 51 500 человек [172] .
В лагере Рава-Русская с июня 1941 г. по апрель 1942 г. из 18 тыс. человек умерло 15 тыс. [173]
 В Польше неподалеку от города Остров-Мазовецкий в лагере у деревни Гронды с июня по декабрь 1941 г. погибло 41 592 человека из общего числа 80–100 тыс. [174]
В Германии в шталагах Витцендорф, Ербке и Берген-Бельзен в декабре ежедневно умирали сотни людей. К февралю 1942 г. 90% пленных умерли: «из 20 тыс. умерло 18 тыс. в Берген-Бельзене, 14 тыс. в Витцендорфе, 12 тыс. в Ербке» [175] .
К началу 1942 г. от голода и тифа погибло около 47% общего числа советских военнопленных, находившихся в Германии [176] . А сколько на оккупированной территории СССР  за тот же период  – неизвестно. Не было лагеря, в котором не свирепствовали бы болезни. В бараках больные и здоровые лежали вместе, были дни, когда умирало по 100–150 человек военнопленных. И трупы лежали вместе с живыми до разложения [177] .
  Из лагеря Замостье в Польше тифозных больных в начале эпидемии отправляли  в лагерь «Норд», где умирающие оказывались в бараках, куда не заходили ни врачи, ни санитары, а только могильщики, чтобы вытащить трупы. Никакого медобслуживания не существовало, даже воды никто не подавал. Все были вычеркнуты из списков живых [178] .
Неоднократно единственным способом «лечения» этих болезней у немцев являлся расстрел. В лагере военнопленных  Наумисте, неподалеку от Шауляя, в Литве в 1942 г. вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Заболело 1500–2000 человек. Немцы вывезли всех больных в лес и расстреляли [179] .
Часто вместе с больными в целях пресечения эпидемии расстреливали и здоровых. Так было в Шталаге № 347 в Даугавпилсе, в лагерях Витебска, Полоцка, Лиды и других [180] .
Эпидемия не обходила никого. Заболевали даже немцы, работавшие в лагерях. Так, в лагере военнопленных в Борисполе от тифа умер немец – главврач лазарета Эрдхольд [181] .
Погребением умерших занимались специальные команды  могильщи-ков, организованные из военнопленных. Они собирали трупы по всему лагерю. На повозке, в которую вместо лошадей впрягались военнопленные, тела вывозились ко рвам, выкопанным  на территории лагеря или неподалеку от него.
 Осенью 1941 г. в  Саласпилсском лагере  трупы собирали в специально отведенный для этого сарай, а затем, так как сарай быстро наполнялся, три раза в день вывозили за лагерь в выкопанные рвы. В лагере была сложена песня:
«Мертвецов по утрам таскали
 В  тот холодный без двери сарай,
 Как обойму в порядок складали,
 Для отправки готовили в рай.
 Грабарям там работы хватало.
 В день два раза, а  часто и три
 С мертвецами повозку возили
 Туда где рылись глубокие рвы» [182] .
Вначале тела погребали  в одежде, затем стали раздевать. Одежда и обувь мертвых использовалась живыми. Чаще всего сами пленные раздевали как мертвых, так и полуживых соседей. Причем многие присматривались заранее к возможному мертвецу, чтобы опередить многочисленных желающих захватить обноски. Часть одежды и обуви немцы собирали на складах. И после дезинфекции вновь передавали в пользование пленным. Погребение погибших в лагерях советских военнопленных носило издевательский характер. Это было надругательство даже после смерти. Так, в Гомеле, в тот же ров, куда сбрасывали тела военнопленных, вывозились испражнения [183] . С ноября 1941 г. по апрель 1942 г. толпы немецких офицеров и солдат собирались у рва, куда сваливались трупы военнопленных, весело смеялись и ради продления удовольствия фотографировали изуродованные побоями, истощенные голодом тела. Такие «экскурсии» немцев к рвам с трупами были почти ежедневно, как только в город прибывали новые немецкие части [184] .
 В местечке Гнивань Винницкой области пристреленных  на территории лагеря военнопленных бросали  в уборные, после чего ночью вывозили в  лес, в ямы, вырытые для нечистот [185] .
В лагере  на территории совхоза «Красная стрела»  в поселке Стрелка Краснодарского края умерших военнопленных  сбрасывали в котлован, а сверху засыпали навозом [186] . Подобные случаи надругательства над телами погибших были и в других лагерях.
Правда, в приказе Рейнеке «Об обращении с советскими военнопленными» от 24 марта 1942 г. определен порядок похорон советских военнопленных в лагерях. Однако он был вызван стремлением скрыть правду о происходящем и  откровенно циничен:
«Похороны должны проводиться скромно и просто.
Сообщения по радио и  в печати  о похоронах запрещаются.
Фотографирование и киносъемка  похорон запрещаются.
Участие немецких военнослужащих  в похоронах  запрещается.
Отдание воинских почестей запрещается.
В похоронах  разрешается участвовать товарищам умершего и тем, кто непосредственно участвует в погребении. Присутствие гражданских лиц запрещается.
 Советские военнопленные могут возлагать венки,  украшенные только черными и белыми лентами.
 Немецким военнослужащим возлагать венок запрещается.
 В погребении могут участвовать священнослужители или их помощники, если они есть в лагере; в случае  погребения мусульман, мулла или имам также могут участвовать...
Гробы используются; однако каждый труп (без одежды, если она еще пригодна к употреблению) должен быть обернут в жесткую бумагу или другой подобный материал.
В массовых могилах, трупы должны быть уложены ровными рядами...
На каждом трупе должна быть бирка индефикации (лагерный номер военнопленого. – А. Ш.)
На кладбищах могилы должны располагаться отдельно, не нарушая последовательность могил других военнопленных.
Если это возможно, кремация разрешается. В этом случае лагерь должен иметь списки кремированных» [187] .
Сотни тысяч советских военнопленных находились в лагерях на территории самой Германии. Напуганное возможным распространением эпидемий среди немецкого населения, санитарное управление распорядилось проводить санитарную обработку  военнопленных, прибывающих на территорию Германии из других лагерей. Впервые эта процедура стала проводиться в конце августа – начале сентября 1941 г.
 Однако первые  дезинфекционные установки для уничтожения вшей – главных переносчиков сыпного тифа, появились в лагерях в начале 1942 г., в частности, в Берген-Бельзене [188] . Вот как описывает процедуру  дезинфекции Ф.Я.Черон:
 «...Приказали готовиться к санитарной чистке всей одежды от вшей, дезинфекции тела, стрижке и мытью. Для большинства это было первое мытье теплой водой с момента попадания в плен. Для обработки использовались специально выстроенные здания со своим штатом обслуживающих. В данном случае обслуживающими были солдаты. Группами в 75–100 человек, в зависимости от помещения, вводили в барак и приказывали раздеться догола и положить свои вещи в общую кучу. Потом подкатывали тележки, грузили всю одежду на них и увозили. Обслуживающий персонал был в спецформе. Обувь не всегда забирали, но в этот первый раз забрали и обувь для дезинфекции. Нас группами уводили принимать душ и давали по маленькому кусочку мыла. Первым группам доставалась еще горячая вода, но последним пришлось мыться чуть теплой. Перед уводом в душ всех стригли под машинку, удаляя волосы на всем теле. После душа отводили в другую комнату, чтобы не смешивать «вшивых» с «безвшивыми». Барачные комнаты не отапливались, и мокрое тело высыхало, дрожа на холоде. Страшно было смотреть на живые трупы, у которых остались кожа и кости, а живот прирос к позвоночнику. Процедура вошебойки продолжалась, по крайней мере, 3–4 часа. Вшей убивали одновременно температурой и газом. Мне кажется, хлорным, потому что он резал глаза до слез. Перед тем как допустить до одежды, обсыпали все вшивые места тела каким-то порошком, а иногда какой-то жидкостью, которая, казалась, сжигала все тело. Голову тоже посыпали. Потом вводили в жаровню, где прокаленное обмундирование лежало кучами, было еще горячим. Санобработка с прокаливанием одежды продолжалась во всех последующих лагерях и в рабочих командах до тех пор, пока вши не были уничтожены. Прошло не меньше года, а в некоторых  случаях и дольше, пока избавились от вшей. Последний раз ходил на эту обработку в начале 1943 года. Обыкновенно всю команду выстраивали, приказывали раздеться до пояса, и охранники осматривали под мышками и в рубцах одежды. Если находили одну вошь, то всю команду вели на санобработку» [189] .
В некоторых лагерях на территории Германии были созданы бани, и военнопленные стали регулярно мыться. Причем, если бани в лагере отсутствовали, то военнопленных водили или возили в баню ближайшего города в специально отведенный для этого день.
Все эти шаги были вынужденными мерами и вовсе не диктовались заботой о советских военнопленных, поставленных вне закона. Однако таким образом в 1943 г. с вшивостью в лагерях для советских военнопленных на территории Германии было покончено.
Летом 1942 г. санитарная обработка стала проводиться и в некоторых лагерях на оккупированной  территории Советского Союза.
 Проблемой в лагерях, особенно расположенных на  оккупированной территории СССР, стали стрижка и бритье. Причем бриться было особенно необходимо и потому, что «бороды отпускать нельзя, так как бородатых немцы считают евреями» [190] . Все военнопленные вспоминают, что для бритья использовали любые режущие, острые предметы: обломки лезвий, ножей, куски бутылочного и другого стекла, которыми скребли себе щеки и подбородок. Нередко даже прибегали  к опаливанию отросшей бороды головешкой. По словам военнопленных, бритва в лагере  – это роскошь. Ее пытались раздобыть  разными способами,  появление бритвы в лагере было праздником. С.М.Фишер  рассказывает, что однажды немец-охранник  принес безопасную бритву с обломленной ручкой и 5 уже использованных лезвий. Пленные их отточили в стакане и они стали вполне пригодными. Затем лезвия выпрашивали у шоферов, привозивших грузы на строительную площадку. Они отдавали лезвия, которым «дорога была в мусорный  ящик», за это пленные мыли шоферам машины.  Оплачивалось в лагере и бытовое обслуживание. За бритье «давали половинку сигареты, кусочек хлеба – на раз укусить, кусочек сахара, гривенник» [191] .
 В конце 1942 г. во всех лагерях появились официальные парикмахеры из числа военнопленных, которые были обязаны стричь и брить своих товарищей [192] .
 Особенностью  жизни каждого лагеря  был  настоящий базар – «толкучка».  Там можно купить и продать продукты питания и одежду [193] . Ассортимент повсюду  одинаков – в первую очередь, еда: хлеб, картофель, капуста, бураки, морковка, брюква...  Затем – одежда, обувь, табак, консервные банки с проволочными ручками, самодельные деревянные ложки, ножи, изготовленные из гвоздя, самодельные бритвы, окурки в спичечном коробке, настоящие папиросы, тряпки для портянок, куски брезента, резина, иголки, нитки, разные пуговицы. Люди продавали, выменивали все, что сумели достать, купить, украсть. Моральные ценности отступали перед лагерной действительностью: «Снятое с мертвых тоже шло на рынок, где обменивалось на  баланду, бутерброд, сигареты, которые вносились в лагерь полицией и другими людьми с воли. Неведомыми путями в лагерь вносились продукты питания и курево, которые обменивались на золотые зубные коронки, кольца, часы, – вообще на все, что представляло ценность. Лагерные спекулянты снимали при помощи гвоздя золотые коронки с зубов своих товарищей. Слабовольные люди становились жертвой лагерных рвачей, ибо тот, кто променивал свою шинель, гимнастерку или паек на папиросы – был обречен на смерть. В условиях плена он погибал или от простуды, или от истощения» [194] .
Обычно торговля начиналась вечером, когда после  возвращения рабочих команд продукты дешевели. Тогда за часть своей одежды, например, кальсоны, можно было купить пять–шесть картофелин. Ботинки стоили пять паек. Продавались и  кустарные изделия: кольца, мундштуки, портсигары. В каждом лагере были свои богачи. В Саласпилсе  – это были моряки, захваченные в плен на острова Даго. Они захватили войсковые кассы, и их вещевые мешки были полны денег [195] .
 Как устанавливались цены? Прежде всего, существовала цена на хлеб. Если в 1941 г. в Саласпилсском лагере пайка хлеба в размер два спичечных коробка, стоила 180–250 рублей, столько же  стоила и одна папироса,  то в 1943 г. в Полтавском лагере пайка хлеба стоила 3 рубля,  или 3 немецкие марки, в оккупационных марках цена выростала до 5 марок. Ценность денег зависела от положению на фронте: советские войска отступали – курс рубля падал, при наступлении – повышался. В основном господствовал обмен натуральный: свежая баланда стоила пайку хлеба, 4 сигареты – пайка хлеба… и. т. д. [196]
 Почти во всех лагерях, кроме обычного «базара», существовал и черный рынок. В нем через переводчиков, врачей, работников кухни принимали участие и немцы. Они  скупали советские деньги, ценности, кустарные изделия. Все это за хлеб, табак и водку, а иногда и за более ценное. Немцы-охранники также принимали участие в торговых операциях. На толкучку приходили и переводчики: проверяли, что продают. Если обнаруживали  нож или опасную бритву – отбирали. Такие вещи держать строго запрещалось. Но, невзирая на это, многие в лагерях имели самодельные ножи.
 Там, где рабочим командам выдавали сигареты, как, например,  военнопленным, трудившимся на аэродроме в Полтаве – по  2 штуки, заядлые курильщики меняли свой хлеб на сигареты. В результате некурящий поедал полторы пайки хлеба, а курящий выкуривал лишнюю сигарету.
 Люди вели борьбу за существование и становились находчивыми.  В Полтавском лагере в 1943 г.  С.М.Фишер из кусков резины начал шить тапочки. Основными покупателями были немецкие шофера, приезжавшие в лагерь. Цена была твердая, тапочки – буханка хлеба. Его товарищ делал латунные кольца. Кольцо – буханка хлеба. Немецкие солдаты эти цены знали и передавали шоферам хлеб для приобретения тапочек и колец. «Однажды, – рассказывает С.М.Фишер, – один военнопленный принес кусок красивого сиреневого бархата. Он, оказывается, по приказу мастера перетаскивал диван с первого этажа на второй и, когда мастер отлучился на минуту, успел вырезать сзади кусок обивки. Я купил у него этот кусок бархата и сшил две пары тапочек, они оказались такими красивыми и аккуратными, что, когда их увидел мастер, он обрадовался и сказал, что отправит их жене и дочке в Германию. Наутро он принес буханку хлеба и пачку сигарет. Это была плата за одну пару» [197] .
 К 1943 г. изготовление колец, портсигаров, шкатулок и различных игрушек из соломы, резных фигурок из дерева, изготовление различной обуви стало очень популярным во всех лагерях. Все новые и новые люди открывали в себе скрытые таланты. Некоторые военнопленные стали есть баланду с хлебом, люди окрепли, перестали так много говорить о еде. Но были и такие, которые не хотели подрабатывать по вечерам, попрошайничали, воровали у своих, хотя их за это били [198] .
К особенностям лагерной жизни можно отнести и наличие лагерной «аристократии» из числа пленных. К этой категории относились в первую очередь лагерные переводчики, большинство из них – немцы Поволжья или западноукраинцы, знавшие немецкий язык. Порой переводчики  входили даже в официальный штат  лагерной администрации и получали зарплату.
 Далее, комендант лагеря из военнопленных, который назначался немецкой администрацией.  Ему было предоставлено право подбирать и назначать людей на лагерные должности. В распоряжении коменданта находились 2–3 помощника.
Начальник лагерной полиции, под командой которого было несколько десятков полицейских.
Главный повар и его помощники.
Кладовщики на продовольственном и вещевом складах, помогавшие немецким кладовщикам.
Коменданты бараков, в которых жили военнопленные.
 На особом положении в лагерях находились и перебежчики. Они  жили в отдельных бараках, получали  по 600 г хлеба, а с мая  1942 г.   им уже полагалось питание с немецкой кухни и 20 г табака  в неделю [199] .
С 1943 г. к элите лагеря принадлежали и участники лагерной художественной самодеятельности.
 Все эти люди получали из кухни дополнительное питание, как правило, носили добротную  форму советской либо другой армии, хорошую обувь – сапоги или ботинки.
Лагерная самодеятельность появилась после приказа Рейнеке от 24 марта 1942 г., по которому  советские военнопленные получили разрешение  в свободное время заняться ремеслами, играть на музыкальных инструментах, которые могут быть получены  (balalaika и т.д.), отмечено, что  при поставке музыкальных инструментов необходимо  учитывать запросы и «советских нацменьшинств» [200] .
Например, в Орловском лагере уже летом 1942 г. был создан хоровой кружок под руководством  дьячка местной церкви. В репертуаре этого хора преобладали песни с антисоветским текстом на мотивы широко известных советских песен [201] .  То же самое происходило и в других лагерях, однако широкое распространение подобные коллективы получили лишь в 1943 г.
На концерты непременно приходили немцы из лагерной администрации, солдаты роты охраны. Программа подбиралась с учетом вкуса немцев. Исполнялись арии из оперетт, струнный оркестр играл русскую народную музыку. Хор исполнял по заказу немцев «Стеньку Разина».  Пели «Катюшу», «Синий платочек», «Землянку» [202] .  В репертуар многих лагерных хоров со второй половины 1943 г., как правило, входил переработанный неизвестным автором, однако выдаваемый за народный, текст нового советского гимна, который был назван  «Гимн освобождения». Листовки со словами «гимна» разбрасывали в расположении частей Красной Армии на фронте; гимн был  опубликован во всех русских оккупационных изданиях:
 «В союз угнетенных республик голодных
Сковали советы великую Русь.
Да рушится ставший тюрьмою народов
Единый концлагерь – Советский Союз.
                   Припев:
 Встань же, отечество наше голодное,
Власти жидовской разрушим оплот,
Знамя советское, антинародное
В час избавленья навеки падет!
Сквозь грозы сияла нам солнце свободы,
Но Ленин великую Русь разорил,
Сменил его Сталин, – на горе народу,
Он русскую землю всю кровью залил.
                    Припев.
Мы армию нашу готовим к сражениям,
Мы сталинцев подлых с дороги сметем!
В восстаньи решим мы судьбу поколений,
Мы к славе отчизну свою приведем!» [203]
                   Припев.
В соответствии с тем же приказом Рейнеке, во многих лагерях, особенно в офицерских, началось создание лагерных библиотек, однако, как сказано в приказе, «с соответствующей литературой», причем ее даже разрешалось приобретать за счет лагерных фондов [204] .  Конечно, в первую очередь в эти библиотеки направлялась литература антисоветского и антисемитского содержания. Но, кроме того, например, во Владимир-Волынском офлаге была хорошая библиотека из бывшего дома офицеров. Вся советская литература, правда, была уничтожена,  однако русская классика осталась [205] . Библиотекой руководил кто-нибудь из военнопленных, назначенный на эту должность лагерной администрацией. Было ли время у советских военнопленных читать книги? В 1941–1942 гг. – нет. С 1943 г. такая возможность, с учетом изменения отношения к советским военнопленным, появилась. По воскресеньям военнопленные, как правило, не работали. Однако нельзя говорить о пользовании библиотеками в лагерях для советских военнопленных как о явлении.
В газете власовского движения «Заря», предназначенной для военнопленных, почти в каждом номере помещались корреспонденции о «размахе культурно-просветительской работы в лагерях», концертах  само-деятельности,  о кинокартинах с русским переводом, которые демонстрируются военнопленным в их клубах, а также о благодарности воен-нопленных «за заботу об их культурном отдыхе» [206] . Конечно, сами  военнопленные, особенно те немногие, пережившие 1941–1942 гг., всю эту информацию воспринимали чрезвычайно скептически. Хотя, бе-зусловно, летом 1943 г. условия существования  в лагерях значительно улучшились.
Начиная с августа 1941 г., и особенно с лета 1942 г., немецкие пропагандисты из числа белоэмигрантов, а после возникновения власовского движения и его представители – бывшие военнопленные – неоднократно посещали лагеря и проводили встречи, лекции, беседы с военнопленнымис целью их обработки в антисоветском духе и вербовки во вспомогательные службы Вермахта или в различные русские формирования. С 1943 г. в лагерях уже звучали  радиопередачи, где зачитывались доклады, письма от имени бывших военнопленных, служащих в немецкой армии, или работающих в Германии. Для них же издавались специальные газеты «Заря», «Новое слово», «Доброволец», «Руль», «Газават» – для представителей кавказских народов, исповедующих ислам, различные брошюры антисоветского и антисемитского содержания.
 Религиозная деятельность среди военнопленных проводилась в соответствии с Оперативным приказом № 10 Главного управления имперской безопасности «Отношение к церковному вопросу в занятых областях Советского Союза» от 16 августа 1941 г. В частности, в  пункте № 6 приказа говорилось:
«Религиозную опеку военнопленных не следует особенно поощрять или поддерживать. Там, где среди военнопленных есть священнослужители, последние могут, если это соответствует желанию самих советских, осуществлять религиозную деятельность. Привлечение священнослужителей из ГГ (Генерал-губернаторство. – А. Ш.) или с территории рейха для религиозной опеки советско-русских военнопленных исключено» [207] .
Первые религиозные службы по церковным праздникам в лагерях на-чали проводиться только с 1942 г., когда местные священники по разрешению коменданта лагеря стали служить молебен. Ввиду недостатка церковнослужителей их обязанности порой исполняли и пленные. Так, в Смоленском лагере и госпитале во время молебна врач Г.Ф. Штрикалев исполнял обязанности дьяка [208] .
В январе 1942 г. в Офлаге Замостье, вероятно, не нашлось православного священника, и поэтому 7 января 1941 г. немецкая комендатура решила отметить православное Рождество по-особому. П.Н.Палий вспоминает, что подъем был на час позже обычного. На завтрак дали горячую немороженую картошку и удвоенную порцию хлеба. В этот день не было построения, поверок, не выводили на работу. Даже полиции не было видно. На обед дали настоящий густой гороховый суп со вполне съедобным мясом и вновь хорошую вареную картошку. Вечером сверх обычного скудного пайка выдали по три сухие армейские галеты, по дополнительной порции бурачного повидла и большому яблоку. И, наконец, на каждую комнату выдали по два ведра брикетов сверх нормы для отопления [209] .
  В январе-феврале 1943 г. положение советских военнопленных стало улучшаться. Главной причиной этого было успешное наступление Красной Армии под Сталинградом, приведшее к пленению почти ста тысяч немецких солдат и офицеров. По словам обер-ефрейтора Йозефа Лоха,  «был объявлен приказ о том, что пленных бить нельзя. Командир роты капитан Рор объявил солдатам, что в России много немецких солдат попало в плен у Сталинграда и что, если мы будем плохо обращаться с русскими пленными, то и немцам будет плохо. После этого русских пленных перестали избивать» [210] .
С 1942 г. по май 1945 г. жизнь советских военнопленных определялась в первую очередь необходимостью их эксплуатации в  немецком военном хозяйстве и использования многих из них во вспомогательных, охранных и боевых частях Вермахта.
Ход войны продиктовал изменение первоначальной идеологической оценки советского человека и военнопленных, в частности, определившей их судьбу в первый период войны. Невозможно было  называть «унтерменшами» потенциальных союзников.
Другим важным фактором, влиявшим на улучшение отношения к советским военнопленным, было возникновение осенью 1942 г. власовского движения и  его стремление создать  вооруженные  силы из числа военнопленных. Отсюда и заметное улучшение их питания, быта и усиление пропагандистской работы, направленной на включение пленных в вооруженную борьбу против Советского Союза.
И все-таки, несмотря на заметные изменения, происшедшие в положении советских военнопленных в 1943 г., уничтожение советских военнопленных  – этот идеологически обоснованный процесс, подкрепленный соответствующими директивами, приказами, распоряжениями, всячески поощряемый  политическим и военным руководством нацистской Германии, пусть и медленнее, чем раньше, продолжался до конца войны.

Советские военнопленные   в плену союзников нацистской Германии

 

У финнов. Верховное командование Финляндии   29 июня 1941 г.  издало указ об организации лагерей для советских военнопленных, которые передавались  под контроль ведомства гражданской  обороны. В приказе указывалось и на то, что «военнопленные должны содержаться в гуманных условиях» [211] .  В отличие от Германии финское командование передавало сведения о военнопленных и о лагерях, куда они помещались, финскому Красному Кресту. При захвате в плен грубостей и жестокостей финны не проявляли. При опросе пленного  национальность записывалась с его слов. В финских  регистрационных документах  записаны  представители 89 национальностей [212] .
 Как правило, пленные ходили в своем воинском обмундировании, а после  его износа получали старую финскую форму. На одежде краской рисовали букву «V» – «Vanki», что означало «пленный» [213] . Никакой национальной селекции финны не проводили. 
Бывший пленный Александр Ос отмечает, что все военнопленные, будь то русский, белорус, украинец, еврей, поляк, – все без различия были смешаны в общую массу и всем уготована одна и та же судьба: 200 граммов хлеба в сутки, вшивый барак и резиновая дубинка [214] .
 Правда, И.Т.Твардовский  вспоминает, что в одном из небольших лагерей в июле 1941 г. 300 пленных разместили в большом сенном сарае, огороженном колючей проволокой. Русских оставили внизу, а всех, принадлежащих к другим национальностям, в том числе и украинцев, разместили   на «втором этаже» – чердачном перекрытии, «что можно понять как в лучшие условия, потому что находившиеся наверху справ-ляли естественные  нужды куда придется, из-за чего внизу было невыносимо» [215] .
По словам пленных, привилегиями пользовались в лагере  только военнопленные-карелы. Они носили нарукавный знак «Heimo konsalainen – «родственный народ», получали улучшенный паек, работали переводчиками, на кухне, в столовых, продуктовых складах и имели неограниченную власть над пленными. Карелы особенно свирепствовали в побоях: они начали кулачную расправу над пленными, с их легкой руки стали процветать в лагерях мордобитие, розги... [216]
Среди 32 лагерей, созданных финнами для военнопленных, были и штрафные. Один из них – Муустасаари  в  7 км от г. Вааза. В нем в основном содержались пленные, совершившие побег, а также уличенные в воровстве. Использовали «штрафников» на строительстве аэродрома, погрузке и разгрузке в порту, изредка на сельхозработах. За малейшую провинность  узников пороли розгами – ивовыми прутьями.  В 1943 г. в лагере, в котором содержалось от 400–500 человек, умерло 70 [217] .
Еще один лагерь с особым режимом финны  организовали  в Петрозаводске на территории сохранившегося бывшего лагеря НКВД.  И. Т. Твардовский отмечает, что все свидетельствовало о далеко не лучших условиях, в которых содержались заключенные под эгидой НКВД, в сравнении с тем, что заново создавались финнами. «Не они опутывали этот лагерь густой сеткой колючей проволоки, и не финны построили отдельно стоявший  БУР (барак усиленного режима) с ограждением высотой в четыре метра и нарами из круглых жердей; финны до такого не додумались» [218] .
По данным Комиссии по делам военнопленных, за годы войны в финском плену оказалось 64 188 советских воинов [219] . К 1 января 1942 г. в финских лагерях погибло 2369 человек, в течение января-июня 1942 г. еще 11 863 [220] . Всего в 1941–1944 гг. в финских лагерях погибло 18 700 военнопленных, из них, по сведениям Н.Ф.Дьякова, 18 тыс. –  за первый год войны [221] . 
Пленные погибали в основном от голода, болезней и издевательств со стороны охранников.  Все эти смерти пришлись на 1941–1942 гг., когда в лагерях «хозяйничал» шюцкор – военнизированная охранная организация.
В августе 1941 г. И. Т. Твардовский был свидетелем расстрела  пленного, пойманного после попытки побега [222] . Однако многочисленные факты свидетельствуют, что даже к «злостным нарушителям  режима – беглецам» финны относились терпимо. Так, Н. Ф. Дьяков, проведший в финском плену три года, приводит шесть случаев побегов, не повлекших особых наказаний:
1.Дважды бежал сам  – отделался лишь 25 розгами.
2. Хасан Давлатов  бежал и полгода скрывался в лесах, отделался тем же наказанием.
3 Групповой побег пленных – обезоружили охранника.  При поимке отстреливались. Большинство участников побега погибли. Оставшийся в живых Фадеев  отделался карцером [223] . 
Об этом же случае, вероятно, пишет И. Т. Твардовский: четверо пленных, работая в песчаном карьере, отняли винтовку у конвоира, связали его и бежали. Возглавил побег бывший моряк Вася. Беглецов настигли служебные собаки.  В завязавшейся перестрелке погибли все четверо [224] .
4. Клава Толстых ударила ножом в спину охранника, который вез ее на велосипеде на допрос после неудачного побега.  Подобное произошло и с Лидой Френкель. Обе девушки   в 1944 г. после перемирия вернулись на родину.
5. Андрей Кондратьев  с двумя товарищами бежал из финской диверсионно-разведывательной школы. После поимки отправили в штрафной лагерь.  В 1944 г. вернулся на родину.
6. Офицер Нешляев  пять раз пытался бежать. Наказание – розги, карцер [225] .
  Положение военнопленных значительно улучшилось после того, как в начале 1943 г. маршал Маннергейм передал управление лагерями Верховному военному командованию. Вероятно, на это решение повлиял разгром немцев под Сталинградом. После этого военнопленные стали получать помощь от Финского Красного Креста.
Иным, чем в немецких лагерях, было  у финнов и отношение к раненым. Ш. Янтовский  зимой 1942 г. в состоянии дистрофии попал в госпиталь при центральном лагере Наариярви. По его словами, «лагерь поразил размерами и внешним порядком. Особенно произвел впе-чат-ление госпиталь с его белыми простынями и чистотой. В еще большей мере, поражали военнопленные… Они выглядели почти нормальными людьми. В этом лагере находился и огороженный колючей проволокой женский барак. Женщины-военнопленные работали санитарами и в прачечной» [226] .
 Неоднократно Н.Ф.Дьяков, И.Т.Твардовский, Ш.Янтовский свидетельствуют: финны относились к пленным с сочувствием, доброжелательно. Ненависти к русским не испытывали.
В финском плену оказались и евреи – более 1600 человек [227] . Евреям-военнопленным, находившимся в финском плену, смерть не угрожала. В Финляндии не было государственного антисемитизма. Евреи – граждане Финляндии служили в финской в армии. Финны относились к евреям так же, как и к другим советским военнопленным. Известны случаи издевательств и доносов  на евреев со стороны своих  бывших «товарищей по оружию». Однако финны относились  к этим доносам равнодушно.  Арон Глезин вспоминает, что несколько пленных,  в надежде получить какие-то блага, рассказали финнам охранникам, что он еврей.  Однако они не обратили на это внимания. Более того, «один из солдат, сказал мне, что те, кто говорит плохо о других,  сами плохие» [228] .
Евреи, как минимум, находились в  7–8 различных лагерях [229] . Евреи-офицеры содержались в фицерском лагере, евреи-политработники находились в лагере для политработников. Термин «еврейский лагерь» в архивных материалах не встречается. Однако известно, что существовало, по крайней мере, два отделения, куда отправляли исключительно евреев-военнопленных: в Лоуколампи, на химический завод Лескинена, а также на торфяные разработки и лесоповал в Монтола [230] . В этих лагерях, а точнее рабочих командах, содержалось около 300 евреев. В конце 1943 г. или в начале 1944 г. евреям-военнопленным оказала помощь еврейская община Хельсинки. Она собрала и передала лекарства, пищу, одежду. Оказал помощь евреям-военнопленным в этих лагерях и Финский Красный Крест [231] .
 По мнению иерусалимского историка Сэры Бейзер, финны не отправляли немцам евреев целенаправленно. Они передавали «политруков». Среди них были и евреи. То есть речь идет о политической акции.  Правда, финны не могли не знать, что евреев немцы уничтожают [232] .
У венгров. В начале войны против СССР действовал 8-й венгерский корпус в составе 2-х дивизий общей численностью 44 тыс. человек. Корпус входил в группу армий «Юг». Под Сталинградом уже воевала 2-я  венгерская армия численностью 88 тыс. человек [233] .
В отличие от финнов, венгры не имели  системы лагерей для советских военнопленных. Известен лишь один. Так, по сведениям военного министерства Венгрии, летом 1944 г. на территории Венгрии существовал пересыльный лагерь в  Вескень (Veszkany) на северо-западе Венгрии. В лагере содержалось 8 офицеров и  245 солдат. При приближении советских войск на запад Венгрии, в 1944 г. лагерь был переведен в Германию [234] .
Всех захваченных в плен советских военнослужащих венгры передавали Вермахту. Однако отношение венгерских солдат к пленным не отличалось от немецкого. Венгры неоднократно чинили зверские расправы над военнопленными. Так, 12–15 июля 1942 г. на хуторе Харькеевка Шаталовского района Воронежской области солдатами 33-й венгерской пехотной дивизии было захвачено четверо военнослужащих Красной Армии. Одному из них старшему лейтенанту П.В. Данилову  выкололи глаза, прикладом винтовки сбили на бок челюсть, нанесли 12 штыковых ран в спину, после чего в бессознательном состоянии зарыли полуживым в землю. З-х красноармейцев, имена которых не известны, расстреляли [235] .
Венгры охраняли лагеря  военнопленных на Кирпичном заводе и Новой мельнице в Острогожске Воронежской области. По свидетельству очевидцев, «мадьяры  убивали пленных без всяких видимых причин» [236] .
 5 января 1943 г.  мадьяры загнали группу пленных в подвал магазина на ул. Медведовского. Вскоре оттуда послышались крики. Мария Кайданникова, жившая рядом, подошла и заглянула в подвал: «Там ярко горел костер. Два мадьяра держали за плечи и ноги пленного и медленно поджаривали его живот и ноги на огне. Они то поднимали его над огнем, то опускали ниже, а когда он затих, мадьяры бросили его тело лицом вниз на костер. Вдруг пленный опять задергался. Тогда один из мадьяр с размаху всадил ему в спину штык» [237] .
 В селе Солдатское Воронежской области в июле 1942 г. венгерские солдаты повесили 7 пленных красноармейцев в центре села, запретив снимать их несколько суток [238] .
  У румын.  В боях на советско-германском фронте принимали участие две румынские армии, воевавшие в составе немецких армий группы «Юг».  За два месяца боев за Одессу 4-я румынская армия взяла в плен около 16 тыс.  красноармейцев. Части 3-й  румынской армии   к лету 1942 г. захватили не менее 87 тыс. советских военнослужащих [239] .
Однако там, где румынские войска находились под немецким командованием, они передавали пленных немецким союзникам. Поэтому общее число захваченных румынами пленных,  вероятно, превышает 120 тыс. человек [240] .
Румыны по отношению к советским военнопленным разделяли и проводили немецкую политику. 9–10 июля 1941 г. румынские войска  заняли село Блештенеуцы Единецкого района Бельцского уезда Мол-давcкой ССР. Румыны привели двух военнослужащих Красной Армии. Их поставили  у стены здания местного кооператива и румынский капитан начал издеваться над ними, заставляя выполнять различные команды. После того как один из пленных отказался лечь на землю, румынский офицер выстрелил ему в голову, а затем застрелил и второго. Через три года на месте расстрела  при эксгумации  были обнаружены останки погибших, каска, брючный ремень, комсомольский билет, красноармейская книжка, однако фамилии убитых прочитать не удалось [241] . При вступлении румын в Одессу ими было захвачено несколько сот военнопленных. Румыны тотчас начали  искать среди них евреев. Как это происходило, вспоминает очевидец Л.Сушон:
« …это были наши  – бойцы в распахнутых шинелях, некоторые босиком или без головных уборов, с десяток военных в матросских тельняшках и брюках-клеш, изрядно разодранных и запыленных, виднелись и в милицейской сине-ватой форме, корчились несколько раненых со сползшими бинтами. Вдоль такого беспорядочного строя прошлись те, кто искал евреев, – два или три офицера… один из них выкрикнул: «Жидан.. есте?»  – и тут же приказал выходить в сторону к стене.  И вот вышел один – чернявый, с перевязанной рукой. За ним вытолкали двух или трех, испуганно и с обидой озиравшихся… Еще несколько напряженных минут – протрещали выстрелы» [242] .
9 августа 1942 г. в совхозе Мысхако  трое румынских солдат   захватили двух матросов. Одного расстреляли, а другого повесили. Десять дней румыны не разрешали хоронить обоих [243] .
 8 августа 1941 г.  попал в окружение со своей частью и был взят в плен  румынами техник-интендант  II ранга Лев Гликман. Он пробыл в лагере № 3 до 24 августа 1944 г. По совету однополчанина он взял украинскую фамилию. Это помогло ему выжить. Пленные жили в бараках, страдая от голода и жажды. Пили воду из луж, ели сырые кукурузные початки. Румыны отобрали у пленных обувь, и до середины зимы 1942 г. пленные ходили босиком [244] .  
И все-таки, несмотря на приведенные факты, бывшие военнопленные, попавшие в румынский плен, либо находившиеся под охраной ру-мынских солдат, как правило, отмечают их более мягкое отношение к ним, чем  со стороны немцев. Об этом, в частности, рассказывал З. Зенгин, побывавший и в немецком и в румынском плену: «В Николаеве нас охраняли румыны. Один врезал прикладом. Хотя румыны относились лучше, чем немцы. Затем повезли из Николаева в Одессу, потом погнали на Тирасполь оттуда в Румынию. Там пробыли 2–3 месяца. Румыны хлеб пекли, попросишь, всегда  нам давали» [245] .
Общее количество советских военнопленных, зарегистрированных румынскими военными властями, достигает 82 090 пленных. К 23 августа 1944 г. (антифашистское восстание в Румынии, в результате которого был свергнут режим Антонеску и объявлена война гитлеровской Германии. – А. Ш.)  в румынских лагерях находилось 59 856 человек. За три года в плену погибло 5221 военнопленных, бежало из плена – 3331 человек. В 1943 г. румынские власти освободили из плена 13 682 уроженца Транснистрии  как территории аннексированной Румынии [246] .
У итальянцев. Итальянцы, так же как и венгры, всех захваченных пленных передавали немцам.  Однако в  итальянском плену (в короткий период после взятия в плен и передачи своему союзнику) советские пленные питались из одного котла с итальянцами [247] . Большинству итальянских солдат фашистская идеология была совершенно чужда, хотя Муссолини пользовался популярностью. Солдаты говорили: «Мы принадлежим к королевской армии, а не к фашистской [248] . Бывший военнопленный Тигран Драмбян рассказывает, что в начале 1942 г. под Ростовом попал в окружение. При попытке пробиться к своим был тяжело ранен и контужен. Очнулся уже в плену – в госпитале для офицеров:
«Охраняли нас итальянцы. Надо сказать, что они обращались с нами более-менее сносно. Может, потому что они люди верующие – у каждого военного на пилотке было по 5–6 медальонов разных святых. Каждое утро приходил военный священник. Его называли падре Баретти, читал молитву: "Богородица, Дева, радуйся". Я ее хорошо запомнил. Падре Баретти подходил ко мне, клал руку и говорил: Siamo tutti frateli – мы все братья перед богом. И переходил дальше, к другой койке. Примерно месяц нас лечили, а затем передали немцам. И вот тогда мы узнали, что такое настоящий плен» [249] .
  В  колхозе  «Путь Ленина»  на окраине г. Россошь Воронежской области 7 июля 1942 г. был создан лагерь советских военнопленных. Не-мцы руководили лагерем  с 7 июля до 20 ноября 1942 г. В этот период военнопленных морили голодом, расстреливали, вешали. Зверски издевались над выявленными в лагере евреями. 20 ноября  1942 г. (до 15 января 1943 г.) лагерь перешел под контроль итальянцев, так как в Россоши расположились итальянские воинские части. После этого смертные казни и избиения в лагере прекратились. В первый же день  перехода управления лагерем к итальянцам «виселица в центре лагеря была  спилена и уничтожена. Питание и содержание военнопленных  при итальянцах были намного лучше» [250] . Таким образом, гуманное доброжелательное отношение итальянцев к советским военнопленным подтверждается свидетельскими показаниями очевидцев. Этот факт закреплен в акте ЧГК от 5 июля 1943 г., г. Россошь, подписанном шестью членами комиссии. В документе сказано:
 «По подтверждению жителей колхоза «Путь Ленина» В.С.Скорик, Н.Ф.Выткаловой, В.А.Голопузовой и другими, что истязания над заключенными концлагеря, расстрелы и повешения имели место только за время немецкого руководства концлагерем».
Однако вверху этого абзаца, вероятно, в Москве кем-то из  тех, кто проверял все районные aкты ЧГК, от руки сделана подчеркнутая надпись: «не надо» [251] . Руководители советской пропаганды бдительно следили за тем, чтобы ни один факт доброжелательного отношения к советским военнопленным не попал  в официальную печать.
[1] «Существовавшие до сих пор правила отменяются». - Военно-исторический журнал. М., 1991, № 10, с. 10.
[2] П. Полян. Жертвы двух диктатур. Остарбайтеры и военнопленные в Третьем рейхе и их репатриация. М., 1996, с. 45.
[3] Там же.
[4] Karl Huser. Reinhard Otto. Das Stamlager 326 (VI K) Senne 1941–1945. Sowjetische Kriegsgefangene als Opher des Nationalsozialistischen Weltanschauungskrieges. Bielefeld, 1992. S.  20.
[5] Там же, с. 21.
[6] Там же, с. 24.
[7] Преступные цели гитлеровской Германии в войне против Советского Союза. Документы и материалы. М., 1987, с. 181.
[8] Sowjetische  Kriegsgefangene 1941–1945. Leiden und Sterben in den Lagern Bergen-Belsen, Fallingbostel, Oerbke, Wietzendorf. Eine Sonderauseetellung der Niedersaohsisohen Landeszentrale fur politisohe Bildung. Gannower, 1991. S. 12.
[9] Там же.
[10] И. Гетман.  Аудиозапись беседы  26.06.1993 г. Архив Яд Вашем, 03/6896.
[11] Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. Т. 3. М., 1958,  с. 127.
[12] Karl Huser. Reinhard Otto. Das Stamlager 326 (VI K) Senne 1941–1945. S. 24.     
[13] К. Кромиади. Советские военнопленные в Германии в 1941 г. Новый журнал. Нью-Йорк, 1953, № 32,  с. 197.
[14] Архив Яд Вашем. М-37/1255, л. 9.  
[15] Там же. М-33/496, л. 8, 11, 34.
[16] Я. С. Павлов. Система фашистских концлагерей для советских военнопленных в Белоруссии. В сб.  трудов научной конференции «Трагедия войны. Фронт и плен». 4–8 июня 1995 г. Минск. 1995, с. 52.
[17] Архив Яд Вашем. М-53/106, л.11.
[18]   С. Розенфельд.  Архив Яд Вашем. Видеоинтервью VD-147.  
[19] Архив Яд Вашем. М-41/106, л. 1.
[20] Christian Streit. Keine Kamaraden. Die Wehrmacht und die sowjetischen Kriegsgefangenen 1941–1945. Deutsche verlags-anstalt. Stuttgart, 1978. S. 164.
[21]   Там же, с. 165.
[22] Судебный процесс по делу  о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков на территории Латвийской, Литовской и Эстонской ССР. Рига. 1946, с. 35. (Далее: Судебный процесс…) 
[23] Ф. Я. Черон. Немецкий  плен и советское освобождение… c. 33–34.
    [24] П. Н. Палий. В немецком плену… c. 143–144.
  [25] Архив Яд Вашем. М-33/604, л. 60
[26] Paul Kohl. ”Ich Wundere mich, das ich noch leben”. Sowjetische Augenzeugen berichten. Germany. 1990, S. 248.
[27] Сообщение ЧГК о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в г. Львове. – Красная звезда, 23.12. 1944 г.
[28] В. Двинов. Власовское движение в свете документов. Нью Йорк, 1950, с. 27.
[29] Архив Яд Вашем, М-33/1058, л. 8.
[30] Нюрнбергский процесс... т. 3, с. 103–105.
  [31] Там же, с. 103.    
[32]   Архив Яд Вашем. М-33/1005, л. 5.
[33] Там же.
[34]   Там же. М-33/479, л. 4.
[35] Там же. М-33/1159, л. 31.
[36]   Там же. М-33/438, II, 165.
[37] Е. А. Буйвидайте-Куторгене.  Каунасский дневник. – Дружба народов. М., 1968, № 8, с. 206–220.
[38] С. М. Фишер. Воспоминания. Рукопись, с. 67. Архив автора.
[39] Пауль Кернер-Шредер. Дневник немецкого солдата. М., 1961, с. 65.
[40] Архив Яд Вашем. М-33/534, л. 15. 
 Вероятно, это один из вариантов эмблемы РОА, существовавший  до весны 1943 г.
 4 апреля 1943 г. в газ. «Доброволец» были опубликован образец нарукавной эмблемы РОА: щиток  темно-зеленого цвета с синим андреевским крестом на белом поле с красной окантовкой и желтыми буквами «РОА» в верхней части щитка.
[41] В. Гущин. Лагерь для военнопленных красноармейцев в Елгаве. – Диена, 24.02.1993. (Латвия.)
[42] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 6.
[43] Там же, л. 30.
[44] Там же. М-37/1191,  л. 24.
[45]   Там же. М-40/ МАР-3, л. 9.
[46] ЧГК. Документы обвиняют. Выпуск II, с. 337.
[47] Архив Яд Вашем. М-33/564, л. 10.
[48] В Саласпилсском лагере смерти. Рига.1964, с. 84.
[49]   Ф. Я. Черон. Немецкий  плен и советское освобождение… с. 38.
[50] Судебный процесс… с. 156.
[51] Там же, с. 153.
[52]   ГАРФ, ф.7021, оп. 93, д. 19, л. 212.           
[53]   Яд Вашем, М-33/1182, л. 8–9.
[54]   А. М. Хускивадзе. Беседа  с автора 18.04.1998.
[55] С. М. Фишер. Воспоминания… с. 74.
[56] Б. Двинов. Власовское движение в свете документов… с. 26.
[57] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 2.
[58] Преступные цели…, с. 151.
[59] Нюрнбергский процесс… т. 3, с. 12.
[60] П. Полян. Жертвы двух диктатур…  с. 145.
[61] Немецко-фашистская оккупация Эстонии (1941–1944). Сборник документов и материалов. Таллннн. 1963, с. 83.
[62] П. Полян. Жертвы двух диктатур…  с. 145.
[63] Там же, с. 98.
[64] Архив Яд Вашем. М-33/1005, л. 6.
[65] Судебный процесс… с. 157.
[66] Архив Яд Вашем. М-53/91, л. 19.
[67] Г. Горчаков. Л-1-105. Воспоминания. Иерусалим, 1995, с. 191.

[68] Из письма И.  Архив автора.

[69] Б. Слуцкий. Стихотворения. М., 1989, с. 216. Гороховецкие лагеря – одно из мест  формирования  запасных частей Красной Армии. Место формирования 201-й Латышской  стрелковой дивизии.
[70] Д. Ортенберг. Такая выпала мне судьба. Иерусалим, 1997 г., с. 53–55.
[71] Там же, с. 57
[72] Яд Вашем. Зал Имен. Приложение к Листу свидетельских показаний № 83856.
[73] С. Абрамсон. Воспоминания  30.01.1995 г.  Архив Яд Вашем. VD-713.
[74] Книга Памяти. Обзорный том… с. 451.
[75] Архив Яд Вашем. М-33/480, л. 36.
[76] Там же. М-33/1182, л 10.
[77] Там же. М-33/479, л. 6.
[78] Г. Григорьева. Беседа с автором 10.10.1992. Архив Яд Вашем, 03/6712.
[79] К. Кромиади. Советские военнопленные в Германии... с. 194.
[80] С. Голубков. В фашистском концентрационном лагере. Воспоминания военнопленного. Смоленск, 1957, с. 63.
[81] К. Кромиади. Советские военнопленные в Германии...  с. 194.
[82] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 5.
[83] П. Н. Палий. В немецком плену… с. 118–119.
[84] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 35.
[85] Ф. Я. Черон. Немецкий  плен и советское освобождение…  с. 40.
[86] С. М. Фишер. Воспоминания…  с. 75.
[87] Архив Яд Вашем. М-33/480, л. 3.
[88] П. Н. Палий. В немецком плену… с. 121.
[89] А.Кузнецов. Бабий Яр. Киев, 1991, с. 133
[90] И. Гетман. Аудиозапись беседы с автором 26.06.1993 г.  Архив Яд Вашем, 03/6896.
Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 7, 35, 39, 43;  М-33/480, л. 18, 20, 21.
[91]   Там же.  М-37/299,  л. 24.
[92] Там же, л. 23.
[93] С. Голубков. В фашистском концентрационном лагере… с. 106–107.
[94]   К. Кромиади. Советские военнопленные в Германии... с. 201.
[95] Б. Н. Соколов. В плену… с. 49.      
[96] Архив Яд Вашем М-33/1026,  л. 6.
[97] Там же. М-33/ 337, л. 5.
[98] Там же. М-53/91, л. 19.   
[99] Там же.
[100] Там же. М-33/230, л. 54.
[101]   Там же.М-33/, л. 6–7.
[102] Там же. М-52/524, л. 45. Немцы широко использовали коллективное наказание. Неоднократно за проступок, за нарушение лагерного режима одним узником  ответственность и наказание возлагалась на всю группу, блок, барак.  Подобные методы применялись не только в лагерях, но и  на всей оккупированной территории.      
[103] В. И. Кузьменко. Проблема плена в Белорусской советской историографии (1941–1991 гг.) В сборнике  материалов научной  конференции  4–8 июня 1995 г. «Трагедия войны. Фронт и плен». Минск, 1995, с. 23.  Людоедство в Белорусских лагерях отмечено и  в  статье А. Л. Манаенкова. Он  пишет: «Немецкие солдаты, пользуясь таким состоянием военнопленных, вырезали у убитых пленных печенку и продавали ее обезумевшим от голода людям». См. Немецко-фашистский оккупационный режим. М., 1965, с. 337. Несмотря на архивную ссылку, которую приводит А.Л Манаенков, автор выражает сильное сомнение в подлинности этого факта.
[104] Б. Н. Соколов. Плен… с. 49.
[105] И. Гетман.  Аудиозапись беседы с автором  26.06.1993.
[106] Нюрнбергский процесс… т. 3, с. 110.
[107] Немецко-фашистская оккупация Эстонии (1941–1944). Сборник документов и материалов. Таллинн, 1963, с. 82.
[108] Нюрнбергский процесс… т. 3, с. 111.
[109]   Архив Яд Вашем. М-053/20, л. 46–47.
[110] Там же. М-37/64, л. 5.
[111] Сообщение ЧГК о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков в г. Львове. – Красная звезда, 23. 12. 1944.
[112] Б. Двинов. Власовское движение... с. 27–28.
[113] Б. Витман. Шпион, которому изменила родина. Казань, 1995, с. 37–38.
[114] Архив Яд Вашем. М-33/1142, л. 87–89.
[115] Мы обвиняем. Документы и материалы о злодеяниях гитлеровских оккупантов и латышских буржуазных националистов в Латвийской ССР 1941–1945. Рига, 1967, с. 166.
[116] Там же, с. 66 – 67.
[117] Там же, с. 67 – 68.
[118] Судебный процесс…  с. 156–157.
[119] П. Н. Палий. В немецком плену…  с. 95.
[120]   Архив Яд Вашем. М-33/438 II, л. 153–154.
[121] П. Н. Палий. В немецком плену…  с. 148.
[122] М. Хасенов. Болотные волки. Записки командира партизанского отряда. Алматы, 2001, с. 124.
[123] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 14. М-53/98, л. 23–24.
[124] Nazi Conspiracy and Aggresion. Vol. III. Washington, 1946, p. 125.
[125] Архив Яд Вашем. М-53/91, л. 21.
[126] Л. Ржевский. Девушка из бункера. – Грани.  №8. 1950, с. 38.
[127] Архив Яд Вашем. М-37/156, л. 24.
[128] Там же. М-33/480, л.26.
[129] М. Хасенов. Болотные волки…  с. 131.
[130] Цит. по: К. Панькiвський. Роки нiмецкоi oкупацii. Нью-Йорк–Торонто, 1965, с. 38–39.
[131] Там же, с. 39.
[132] Там же, с. 42–43.             
[133] Там же, с. 40–41.
[134] Там же, с. 42–43.
  [135] Архив Яд Вашем. М-37/350, л. 9–10, 23.
[136] Там же. М-33/544, л. 44.
[137] Из сводки № 94  3 сентября 1944 г. Политического управления Ленинградского фронта. 7 отдел.  приведены факты сообщенные бывшими красноармейами, бежавшими из плена.  Архив Яд Вашем.  М-33/1089, л. 44.
[138] Там же. л. 46-47.  «TIBLA» - это иронично-пренебрежительное слово, используемое только по отношению к русским.  Появилось во времена первой Эстонской республики, примерно в 20-е годы, когда в Эстонии появилось сравнительно много (для Эстонии) русских эмигрантов. Вероятно, произошло от часто употреблявшегося русскими выражения: «Ты, бля…».  Однако точной  этимологии этого выражения не знают и сами эстонцы. Сегодня есть расхождение во мнении среди эстонцев лишь в том, являются «TIBLA» все русские, или только их часть. К «TIBLA»  сегодня относят просоветских русских, мечтающих о восстановлении советской власти и нежелающих изучать эстонский язык. Однако многие эстонцы всех русских считают «TIBLA». Дело доходит даже до  обсуждений этого вопроса в прессе. Так 11 декабря 2002 года газета Eesti Päevaleht опубликовала на своей полосе рекламное объявление — «Ei loe Eesti Päevalehte? Jarelikult tibla!» («Не читаешь Eesti Päevaleht? Значит, тибла!»).«Совет по прессе считает, что выражение «tibla» в первую очередь используется как обозначение Homo soveticus (человека советского), поведение которого характеризуют необразованность, бескультурье, оторванность от корней, имперский образ мышления», — сообщила вице-председатель Совета профессор Эпп Лаук.
[139] Архив Яд Вашем. М-33/1089, л. 57-58.
[140] Там же, л. 51. Однако были и другие эстонцы. Тот же И.В. Антонов  рассказывает: «Когда мне приходилось работать в топографическом институте по заготовке дров, с нами работали эстонские девушки 18-21  года. Они находились в тюрьме за то, что они с приходом Красной Армии в Эстонию, работали в ее рядах санитарками и были уже комсомолками. В тюрьме их находится более 200 человек. Все носят серые полосатые тюремные халаты, на ногах как и мы -  носят деревянные колодки. Приводят их на работу в сопровождении  эстонского конвоя. Когда мне приходилось спращивать: “Вы сидите в тюрьме?” Они отвечали: “ Не мы сидим в тюрьме, а они эстонцы, которые нас выдали. Они отсидят и наш срок и свой. Тюрьма нам не страшна, а эсэсовцы уже боятся. Когда придет Красная Армия, они от нас не скроются”. Одна из этих девушек, которая занималась сортировкой карт, по моей просьбе передала мне карту района Ревель-Нарва. Все они ждут прихода Красной Армии и говорят, что только она их освободит.  – “Иначе, мы  никогда не сбросим со своих ног эти колодки”». М-33/1089, л.58.
[141]   Л. Г. Ротбарт. Запись беседы  с автором 15.11. 1981 г.
[142] Мы обвиняем…  с. 174–175.
[143] Архив Яд Вашем. М-33/104, л. 72–78.
[144] Б. Н. Соколов. В плену…  с. 71.    
[145] Архив Яд Вашем. М-40/RCM 31,  л. 5-7.
[146] Э. Белкин. Моя одиссея. – Еврейский камертон. Приложение к газ. «Новости недели», 01.08.2002.
[147] Б. Н. Соколов. В плену…  с. 71.
[148] Архив Яд Вашем. М-33/ 104, л. 78–79. 
[149] Там же, л. 78.
[150] Мы обвиняем…  с. 179–180. Пленные бежали, сделав пролом  24х33 см в кирпичной стене толщиной в 70 см.
[151] Там же, с. 139.   
[152] Е. А. Буйвидайте-Куторгене. Каунасский дневник… с. 220.
[153] Там же, с. 206–220.
[154] К. Кромиади. Советские военнопленные в Германии…  с. 192–197.
  [155] М. Васильчикова.  Берлинский дневник 1940–1945. М., 1994, с. 98–99.
[156] Е. А. Бродский. Во имя победы над фашизмом. Антифашистская борьба советских людей в гитлеровской Германии (1941–1945 гг.). М., 1970, с. 85–86.
[157]   А. И. Шнеер. Перчатки без пальцев и драный цилиндр. Иерусалим, 2002, с. 62.
[158] Л. Ржевский. Девушка из бункера… с. 37.
[159] Б. В. Соколов. Оккупация. Правда и мифы. М., 2002, с. 27.       
[160] Нюрнбергский процесс…т. 3, с. 98.
[161] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 10.
[162] Там же. М-33/479, л. 10.
[163] Б. Н. Соколов. В плену… с. 49–50.  
[164] Там же.
[165] Архив Яд Вашем. М-33/1182, л. 9.
[166] Там же. М-53/106, л. 51.
[167] К. Кромиади. Советские военнопленные в Германии… с. 200.
[168] Б. Н. Соколов. В плену… с. 51. «Страх перед холодной водой, вынесенный оттуда, сохранился у меня и потом», – пишет Соколов.
[169] Ф. Я. Черон. Немецкий  плен и советское освобождение… с. 38.
[170] Christian Streit. Keine Kamaraden… s. 135.
[171] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 8.
[172] Там же. М- 053/20, л. 271.
[173] Красная звезда 23. 12. 1944
[174] Б. Ц. Урланис. История военных потерь. СПБ., 1994, с. 327.
[175]   Берген-Бельзен. Хамельн, 1990, с. 95.
[176] Christian Streit. Keine Kamaraden… s. 135.
[177] Архив Яд Вашем. М-33/1182, л. 9.
[178] П. Н. Палий. В немецком плену… с. 135.
[179] Архив Яд Вашем. М-33/974, л. 5.
[180] Судебный процесс… с. 34, 44, 102, 158.
[181] Архив Яд Вашем. М-37/1162, л. 5.
[182] Б. Н. Соколов. В плену… с. 49.
[183] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 12.
[184] Там же. М-33/480, л. 42.
[185] Там же. М-53/98, л. 23–24.
[186] Там же. М-33/309, л. 28.
[187] Nazi Conspiracy and Aggression. Vol. III, Washington, 1946. p. 506.
[188] Берген-Бельзен. Хамельн, 1990, с. 95.
[189] Ф. Я. Черон. Немецкий  плен… с. 43–44.
[190] Б. Н. Соколов. В плену… с. 51.
[191] С. М. Фишер. Воспоминания, с. 46–47. 
[192] Я. Шапиро. Беседа с автором  10.08.1995.

[193] Архив Яд Вашем. М-37/1314, л.15.

[194] К. Кромиади. Советские военнопленные в Германии… с. 201.
[195]   Б. Н. Соколов. В плену… с.  46–47.
[196] С. М. Фишер. Воспоминания, с. 48.
[197] Там же, с. 54–56.
[198] Я. Шапиро. Аудиозапись беседы с автором 10.08.1995 г. Архив автора.
.
[199] Архив Яд Вашем. М-33/604, л. 55.
[200] Nazi Conspiracy and Aggression… p. 502.
[201] Архив Яд Вашем. М-33/564, л. 23.
[202] Н. В. Ващенко. Из жизни военнопленного… с. 266.
[203] Архив Яд Вашем. М-52/541, л. 9. Так в оригинале листовки. Слова и предложения этого «гимна», несущие особый антисоветский и антисемитский смысл, выделены  немецкими пропагандистами.
[204] Nazi Conspiracy and Aggression… 1946, p. 502.
[205] А. Шнеер. Перчатки без пальцев и драный цилиндр… с. 99.   
[206] Заря.  3.10.1943; 7.06.1944; 11.06.1944.
  [207] «О поддержке православной церкви не может быть и речи». Церковная политика нацистской Германии на оккупированных территориях СССР, 1941–1945 гг.  – Источник. Документы русской истории. Приложение к журналу  «Родина». №6. М., 2001, с. 75–76.
[208] Архив Яд Вашем. М-33/604, л. 55, 57
[209] П. Н. Палий. В немецком плену…  с.115
[210] Архив Яд Вашем. М-33/1190, л. 59.
[211] С. Бейзер. Советские военнопленные-евреи  в финском плену во время войны 1941–1944 г. – В. кн. Ш. Янтовский. Лагерь советских военнопленных-евреев в Финляндии  (1942–1944). Сб. воспоминаний и док. Иерусалим, 1995, с. 78–79.
[212] Там же, с. 79.
[213] И. Т. Твардовский. Родина и Чужбина. Книга жизни. Смоленск, 1996, с. 203.
[214] А. Ос. По лесам и лагерям Суоми. Новый журнал. Кн. ХХХ. Нью-Йорк, 1952, с. 212.
[215] И. Т. Твардовский. Родина и Чужбина, с. 175.
[216] А. Ос. По лесам и лагерям Суоми… с. 205–206; Ш. Янтовский. Лагерь советских военнопленных-евреев… с. 20.
[217] И. Т. Твардовский. Родина и Чужбина… с. 206.
[218] Там же, с. 180.
[219] Ш. Янтовский. Лагерь советских  военнопленных… с. 80.
[220] С. Бейзер. Советские военнопленные-евреи  в Финском плену… с. 78–79.
[221] Н. Ф. Дьяков. Под чужим небом. Солдатские записки 1941–1944. М., 1998, с. 349.
[222] И. Т. Твардовский. Родина и Чужбина… с. 177.
[223] Н. Ф. Дьяков. Под чужим небом… с. 349.
[224] И. Т. Твардовский. Родина и Чужбина… с. 206.
[225] Н. Ф. Дьяков. Под чужим небом… 349–350.
[226] Ш. Янтовский. Лагерь советских военнопленных… с. 22–23.
[227] Т. Шрайман. Я. Топоровский. Зачем был создан рай в аду?  «Окна» – приложение  к газ. Вести  25.5.2000
[228] А. Глезин. Воспоминания. В кн.: Ш. Янтовский. Лагерь советских военнопленных… с. 49.
[229] С. Бейзер. Советские военнопленные-евреи  в Финском плену… с. 80.
[230] Там же, с. 82.
[231] Там же с. 83.
[232] Список переданных см.  в приложении:  документ №16, т. II, c. 318-321.
  [233] Adalekok a Horty-hadsereg szervezetenek es haborus tevekenysegenek tanulmanyozasahoz (1938–1945). Budapest. 1961, p. 99, 163.
[234]   Архив Яд Вашем. Р-19/11/5, л. 199.
[235] Там же.  М-33/497, л. 53.
[236] Там же.  М-33/494, л. 11.
[237] Там же. М-33/496,л. 14.
[238] Там же.  М-33/ 491, л. 160.
[239] Mark Axworthy. Third  Axis  Fourth  Ally. Romanian Armed. Forces in the   European   War 1941–1945. London, 1995, p. 71.
[240] Там же. 217.
[241]   Архив Яд Вашем.  М-33/ 952, л. 182      
  [242] Л. Сушон. Транснистрия: евреи в аду. Черная книга о Катастрофе в Северном Причерноморье (по воспоминаниям и документам). Одесса, 1998, с. 69–70.
  [243] Архив Яд Вашем.  М-33/295, л. 26.
[244]   Г. Рейхман. Звание – «офицер- рядовой».  – Калейдоскоп. 3.09. 1998. (Израиль).
[245] З. Зенгин.  Аудиозапись беседа с автором. 15.04. 1997.
[246]  Mark Axworthy. Third  Axis  Fourth  Ally. Romanian Armed.Forces...  р. 217.
[247] В. А. Оболенский. Под итальянской оккупацией. Новый журнал. №18, Нью-Йорк. 1948 г., с. 282.
[248] Там же, с. 281.
[249] Российская глава летописи Маутхаузена. Время новостей. 9.05.2002. http://  www. rambler.ru/db/news/msg. html
[250] Архив Яд Вашем. М-33/479, л. 43.
[251] Там же.