Всем пропавшим без вести,
погибшим в плену,
пережившим плен -
посвящается.

Глава 2.

Антисемитизм в годы войны в тылу и на фронте.

С началом войны антисемитизм, который никогда не исчезал, а лишь ушел в подполье в довоенные годы, вновь заявил о себе в полный голос. Антисемитские настроения выплеснулись на улицу, причем даже там, куда еще не вступили немецкие войска и не дошла немецкая пропаганда. Так, уже в июле 1941 г. отделом НКВД Николаевской области зафиксированы следующие высказывания:
 В колхозе «Авангард» Коломийцева Фрося сказала своей соседке: «Раньше били евреев, а теперь еще больше будут бить».
В колхозе «Ройтер Херц» («Красное сердце», где бок о бок жили евреи и немцы-колонисты. – А. Ш.)  11–12-летние дети немцев Вильгельма Альдингера и Александра Фурмана говорили между собой: «Ничего, скоро заживем, придет Гитлер и выгонит этих».
В Александровском районе, село Высокополье, после митинга немец Иоганн Манн собрал возле себя немцев и заявил: «Надо точить топор, скоро придет Гитлер, будет для нас работа» [1] .
Военная цензура  в проверяемых письмах также отметила факты антисемитских настроений среди населения и красноармейцев. Из действующей армии Е.Зайцев некой Кирилловой, в Сухуми, пишет:
 «…В Москве не увидишь еврея, все убежали, начиная с больших начальников… ведь кому-кому, а евреям в первую очередь надо защищать Москву. СССР ведь единственная страна, которая делает им поблажку. Ведь евреев в Москве было до 75% от жителей города, большинство занимали руководящую работу… Наше правительство сделает большую ошибку, если обратно их пустит в Москву…» [2] .  
Необходимо немного поправить Е.Зайцева. На самом деле в Москве,  согласно переписи 1939 г., проживало 250 181 еврея, что составляло всего 6,5% москвичей [3] .
«Действующая армия, п/п ст.
№ 163 ОИАБ 43, литер «В»
Кутьину С. В.
… Евреи эшелонами бегут на север, надеясь, что русский из боя выйдет с победой и они заживут с хозяйской рукой…
Сев. ж. д., ст. Хотьково.  
                                                                                       Горохов В.С.
Г. Куйбышев
Ильину К.
Обидно на евреев. До войны у них и жил. площадь, и все было, а как Москву защищать, так разлетелись. Логически рассуждая, зачем евреев земля держит…
Москва.                                                                  Комаров Р. А.» [4] .
В районах, куда направлялись потоки эвакуированных, среди которых было много евреев из Западных областей СССР, также отмечается усиление антисемитских настроений:
«ППС 829, 187 ЩСБ
Ларину В.И.
Наехало сюда жидов проступиться нельзя… Все они молодые, здоровые, не воюют и не хотят воевать и живут все хорошо…» [5] .
 В конце августа 1942 г.  Л.Берия получил спецсообщение о политической обстановке в Узбекистане. В нем говорилось, что эвакуация и размещение значительного числа евреев в Узбекистане привели к уплотнению жилплощади, повышению рыночных цен, что стремление «части эвакуированных евреев устроиться в систему торгующих, снабженческих и заготовительных организаций, активизировали контрреволюционную работу в направлении разжигания антисемитизма. В результате в Узбекистане имели место три случая избиения евреев, сопровождавшиеся антисемитскими выкриками» [6] .
В Казахстане ситуация складывалась похоже. 15 октября 1942 г.  прокурор  СССР В.М.Бочкарев  докладывал заместителю председателя СНК СССР  А.Я.Вышинскому о том, что если за первое полугодие  1942 г. «по всей республике за погромную агитацию, подстрекательство и хулиганские действия против эвакуированных евреев  было осуждено 20 человек, то за период с 1 августа по 4 сентября только в Алма-Атинской и Семипалатинской областях предали суду за то же самое уже 42 человека» [7] .
Писатель А.Н.Степанов, находившийся в  эвакуации в г. Фрунзе (Киргизия), сообщает в конце мая 1943 г. редактору газеты «Красная звезда»  Д.И.Ортенбергу: «Об антисемитизме. Демобилизованные из  армии раненые являются главными его распространителями. Они открыто говорят, что евреи уклоняются от войны, сидят по тылам на тепленьких местечках; ведут настоящую погромную агитацию. Я был  сви-детелем, как евреев выгоняли  из очередей, избивали, даже женщин, те же безногие калеки. Раненые в отпуску  часто  возглавляют такие хулиганские выходки. Со стороны милиции по отношению к таким проступкам проявляется преступная мягкость, граничащая с прямым попустительством» [8] .
Светлана Гроссман вспоминает, что ее дедушка, «умер 11 февраля 1944 г. в эвакуации, в городе Аткарске Саратовской области от голода, потому что русские жители не хотели поделиться хлебом. Труп его три дня лежал в сарае. Местные крестьяне говорили: “Мы старого жида хоронить не пойдем”» [9] .
Справедливости ради отметим, что не везде и не всегда было так. Можно привести множество и противоположных примеров. Мой отец И.Я.Шнеер, 13-летним мальчиком живший в эвакуации в селе Крутец Бутурлинского района Горьковской области, рассказывает, что местные крестьяне делились с евреями-беженцами из Латвии всем, чем могли. Вначале колхоз выделил беженцам ощутимую продуктовую помощь, а когда настали голодные времена, то соседи делились куском хлеба, картофелиной, отрубями, жмыхом, травой...  Вечная благодарность этим людям!
Однако наш разговор о другом. О том, о чем сознательно умалчивалось  все послевоенные годы.
Евреи, которые по разным причинам не смогли или не захотели эвакуироваться и остались на оккупированной территории, в первые же часы безвластья или оккупации в полной мере ощутили на себе антисемитизм местного населения, освободившегося от страха перед советской властью.
Вера Гильман из Кублич Витебской области, прошедшая гетто, сражавшаяся в партизанском отряде, вспоминает,  что после бегства милиции и местных властей начавшийся в городе  грабеж и разгром магазинов сопровождался криками крестьян евреям: «Жиды, нажились, хватит, придет уже на вас конец» [10] .
Многие евреи, по разным причинам оставшиеся в прифронтовых городах,  вскоре  уже жалели об этом. Письмо Либы Чесниной, написанное 18 августа в Киеве, за месяц до вступления немцев в город, адресованное сыну на Ленинградский фронт, передает погромную атмосферу, царящую в городе:
 «Мы еще живы и здоровы. Безумно и мне хочется уехать. Отомсти после нас нашим соседям. В городе много хулиганья. Я так много пережила погромов, но больше уже не смогу пережить. Желаю победы сыночкам» [11] .
Такая обстановка была не только в Киеве. М.Т.Перельман  пишет своему мужу на фронт в августе 1942 г. о юдофобской погромной обстановке в Сталинграде: «Не умрем от бомб, то умрем от мерзких рук местного населения. Они не люди, а звери» [12] .
К сожалению, никакой реакции местных властей на проявления антисемитизма не было.  Удалось найти только одно свидетельство одессита Л.М.Дусмана об исключительной реакции группы защитников Одессы: «В первые дни октября, на базарной площади между Успенским переулком и Преображенской стояла женщина и кричала: “Ничего… Всех жидов перебьем! Хватит – вы над нами двадцать четыре года издевались...”. Антисемитку тут же наказали: проходивший мимо патруль из трех матросов на месте застрелил ее, так что все остановились и притихли, а труп остался лежать» [13] .
Неизвестно, к сожалению, патруль действовал в соответствии с постановлением об осадном положении, в котором, возможно, говорилось о пресечении антисоветской и антисемитской агитации и пропаганде, или проявил самостоятельность. Вероятно, столь радикальные меры были обусловлены осадой города. Стоит принять во внимание, что Одесса – особый город: евреи составляли более 33% населения [14] и самым активным образом принимали участие в его обороне.
 Настроения тыла формировали настроения на фронте. Однако большинство бывших фронтовиков-евреев, с которыми мне приходилось встречаться и беседовать, затруднялись либо не смогли вспомнить антисемитские проявления на фронте и в армии.
Р.Рубинович, служивший в армии с 1939 г. и воевавший с первого дня войны, сказал: «За все годы службы и в дни войны, кроме времени пребывания в плену, абсолютно не сталкивался с антисемитскими проявлениями» [15] .
Боец  201-й Латышской стрелковой дивизии  А. Альбрехт в боях под Москвой обморозил ноги.  Он рассказывает: «в пересыльном госпитале Лефортово мне хотели ампутировать часть ног, но я отказался под расписку. Затем меня отправили в эвакогоспиталь в Иланск Красноярского края. Врачи приложили все усилия, чтобы спасти ноги. Там была врач Малиновская, по национальности русская или украинка, очень хороший человек, исключительный. То, что я остался с ногами, я должен быть благодарен ей в первую очередь.
  После госпиталя я попал в сибирские части. Нужно сказать, что в этих частях, номер полка не помню, а номер дивизии 306, отношение солдат и офицеров было  к евреям очень хорошее. Если сравнить с Латышской дивизией, где евреев было много, а здесь немного, то отношение исключительно хорошее.
 В 1942 г. на Воронежском фронте  комиссаром батальона был еврей Ляндерс, по образованию инженер. Он был большой дрянью. В то же время командир батальона украинец Решетняк, был очень хорошим человеком. Командир роты Соболев тоже был в высшей степени хороший человек, чего нельзя сказать о старшине Ермолаеве. Так что люди были разные. В моем отделении были хорошие ребята. К себе ничего плохого, как еврею, в отношениях  никогда не чувствовал» [16] .
Л. Браславский, служивший в десантной бригаде,  пишет, что, когда в одной из десантных групп в тылу врага погиб командир, его заменил политрук, еврей. Уже при переходе линии фронта ему разрывными пулями перебило обе ноги: «Положили его на доски, привязали веревкой и поволокли по снегу.  Путь пересекала шоссейка, по которой разъезжали немецкие патрули на мотоциклах, и он стал просить: “Пристрелите меня! Со мной не проскочите. Пристрелите! Я приказываю”. Никто и слушать не стал. Пошли на прорыв, волоча его за собой, и никто не заметил в стрельбе, что он приложил к голове пистолет. И выстрела не услышали. Прорвались не все, а его перетащили через шоссейку уже мертвым. Думали разве, кто он – русский или еврей.
На войне никто не напоминал мне, что я еврей. Тогда это не имело значения» [17] .
 Действительно, когда в одном экипаже, расчете, взводе оказывались представители разных национальностей, то только взаимная выручка и надежность каждого способствовали выживанию и победе в бою.  Антисемитами становились не в армии, а приходили  с этими убеждениями. В условиях войны они либо крепли, либо слабели, либо исчезали вовсе. Никакой статистики по этому поводу, конечно, нет, но, как кажется, мое предположение справедливо. Сражаясь бок о бок с евреями,  невозможно было говорить  о том, что «евреи сидят в Ташкенте».  Антисемитизм  в значительной степени иррационален, поэтому особо убежденные антисемиты, несмотря ни на что, оставались при своем мнении и на фронте. Причем их убеждения укреплялись под воздействием немецкой пропаганды.
 Только 16 из  220 евреев-ветеранов, с которыми приходилось беседовать, сказали, что сталкивались с открытой враждебностью и словес-ными выпадами и насмешками в свой адрес и в адрес евреев вообще. Причем некоторые из собеседников говорили даже об отпоре со стороны своих сослуживцев антисемитским проявлениям. Характерный пример приводит в своих воспоминаниях Б.Потик, в годы войны командир танковой роты. Освобождение Харькова 16 февраля 1943 г.  Б.Потик и его товарищи отмечали в одной из квартир. «Захмелевший хозяин квартиры, осмелев, стал “выступать”. Я услышал фразу, сказан-ную нараспев и громко: “А жиды не воюют!” Ребята знали мою на-циональность. Впервые за время боевых действий на моих глазах про-изошел антисемитский выпад. На какое-то мгновение я растерялся, в комнате зависла зловещая тишина. Я встал, личный состав последовал моему примеру. Медленно расстегнул ширинку, я выложил на стол ве-щественное доказательство моей национальной принадлежности… У хозяина квартиры лицо стало белое. Он задрожал, почувствовав нео-добрение солдат. Мои ребята подняли хозяина на руки и, разбив окно, выбросили его со второго этажа» [18] . Конечно, такая реакция, вероятно, была исключительной, но в   боевой  обстановке совершенно естествен-на.
Возможно, особенностью психики, характера является стремление  сохранить в памяти только хорошее, защищая человека от отрицательного воздействия нежелательных воспоминаний. Однако есть и другие свидетельства. Л.Разумовский, воевавший на Карельском фронте, вспо-минает, что он на протяжении всей службы ощущал на себе в полной мере, что такое антисемитизм. Причем это произошло при первом же знакомстве со своими «товарищами» по взводу:
«– А у нас еврей есть!
– Да ну! Который?
Вятские окружают меня, бесцеремонно разглядывают, некоторые даже протягивают руки, чтобы пощупать.
– Ты яврей?- спрашивает один из вятичей.
– А ты што, ня видишь? Известно Яврей! Ён в очках! [19]
– Ваньк, а ты дай по затылку, штоб заговорил…
…меня толкают сзади на передних, а передние с удовольствием толкают назад. Я в кольце.
…Несколько дней назад меня прогнали от общего костра… Раньше, до армии, все казалось ясным: на фронте со мной будут мои боевые товарищи, друзья, готовые друг за друга в огонь и воду. Но я живу в атмосфере незаслуженной ненависти…
 После того как бойцами были подобраны немецкие листовки, в которых наряду с общеизвестным текстом: “Бей жида-политрука, рожа просит кирпича”, приводился рассказ одного пленного Иванова: он работал в тылу на военном заводе, но потом его послали на фронт, а вместо него взяли еврея. Один из бойцов  взвода Шарамов сказал: “Верно написано. Вся война-то из-за явреев… Известное дело”» [20] .
Другой участник войны Цви Карем вспоминает, что группа отступающих солдат, в которой находился Цви, не могла найти пункт сбора в Первомайске,  и бойцы  спрашивают  жителя, по какой  улице пройти. Житель отвечает: «Жиды уси тикают, як бисы, ось по тому шляху. А куда ви хлопци? Чи ви за одно с жидами?» [21]
Он же рассказывает о другом характерном эпизоде его фронтовой жизни. В Ставрополье, неподалеку от села Дивного, группа бойцов расположилась на ночлег, вдруг  «наскочила  банда чубатых верховых казаков… Приближаясь, они во весь голос орали: “Эй братва, бросай воевать!” – и певуче передразнивая евреев, смеялись: “А што-о-о, бу-у-удем  умире-е-ет за тава-а-риш Ста-а-алин?”  Увидев у нас винтовки, они немного поостыли. Вдруг один из бандитов закричал: “Жидов нетути, не-е-ет, жиды в Ташкенте воюют, бл…и!” – и  умчались галопом, как и появились» [22] .
Еще один ветеран войны кавалер ордена Красной звезды  и ордена Славы 3-й степени Лев Ларский приводит замечательный случай, свидетельствующий о наивной чистоте и порядочности  человека, знающего, что евреям трудно и среди своих, и тем более, если случится, среди врагов: «В запасном полку писарь Григорьев предложил мне переменить национальность и записаться русским…
– Фамилия у тебя характерная, по-русски говоришь правильно, нос только подводит. Давай запишем, что отец русский, а мать грузинка? Учти, попадешь евреем к немцам в плен – тебе хана! Да и среди наших тоже такие есть, которые евреев ненавидят еще пуще, чем фашисты... Я для твоей пользы стараюсь, знаешь, сколько я вашего брата в православных “перекрестил?”» [23] .
 «Перекрещивались» не только в православных. Необычную историю поведал Мордух Карасик, бывший младший лейтенант, командир взвода 181-го полка 291-й стрелковой дивизии 23-й армии, сражавшейся под Ленинградом.  Он родился в религиозной семье, его отец был очень близок с любавичским ребе Йосефом Ицхаком Шнеерсоном. Мордух получил религиозное  и светское образование.
В декабре 1941 г.  в его взводе появился  новый боец, прибывший из госпиталя. Боец был ранен, сражаясь в народном ополчении. По-русски он говорил очень плохо, бойцы сказали, что все время днем и ночью бормочет. Говорит, что читает стихи на узбекском и таджикском языках. Однажды январским вечером 1942 г. М.Карасик, проверяя посты, подошел к ячейке, в которой стоял этот боец:
«…он даже  не среагировал на приближение, а что-то бормотал. Я прислушался, и ко мне дошли слова вечерней молитвы. Я остолбенел. Я дал ему закончить молитву и дернул его. От неожиданности он встрепенулся. Я ему говорю: “Может, и сейчас ты скажешь, что читал стихи?” и повторил ему несколько слов из молитвы.  Он посмотрел на меня, потеряв дар речи. Я сказал,  что меня он может не бояться, я такой же, как и он.  Боец рассказал о себе, что он бухарский еврей из очень религиозной семьи. Перед войной закончил Самаркандский университет и был направлен в командировку в Ленинград. Там и застала его война. Вступил в ополчение. В одном из боев был ранен, во время переправы через реку все документы промокли, и записи в красноармейской книжке размылись. Попросили помочь разобрать написанное, когда дошли до графы “национальность”, у него вырвалось “узбек”. Так и записали.
“А для чего ты это сделал?” – спросил я.  “А разве ты не видишь, какой антисемитизм в армии?  Если бы слышал, что при мне говорят о евреях. Душа разрывается, аж страшно становится.  Я и решил сыграть такую роль. Б-г знает, чем это все для  меня закончится, но надеюсь, что он мне поможет”.
Я сказал, что он при молитвах сильно увлекается и забывает, где находится. Он пообещал быть осторожным. Со мной, кстати, он говорил по-русски без акцента. Кроме того, как оказалось, он в совершенстве владел английским, ивритом, не говоря об узбекском и таджикском языках» [24] .
Обратим внимание  на то, что и узбекам, как и другим  представителям среднеазиатских республик, в армии тоже приходилось неоднократно испытывать на себе неприязнь. Однако, как оказалось, все-таки лучше быть узбеком, чем евреем.
Позже мы вернемся к истории с «узбеком», которая  имела  необычное продолжение [25] .
Рассказ М.Карасика свидетельствует о том, что, с одной стороны, евреи, ощущая свое одиночество, тянулись друг к другу, что естественно: в любом коллективе, особенно в армии, где тесно сходятся земляки или представители одной национальности.  (Вспомним слова Р.Полищука в предыдущей главе об особом тяготении друг к другу евреев в военном училище).
Интересным представляется вопрос, в какой мере евреи, служившие в армии, находившиеся на фронте, ощущали себя евреями. Понятно, что еврейская молодежь, выросшая в годы советской власти, даже знав-шая идиш, учившаяся в еврейских школах, была в значительной степени ассимилирована. Однако в армию призывалось и старшее поколение, начиная с 1891 г. рождения. То есть и те, кто получил традиционное еврейское образование и воспитание. Им  было особенно трудно. В лучшем положении находились евреи, служившие в Латышской и Литовской дивизиях. В этих соединениях количество евреев-солдат было в несколько раз, порой в десятки, выше численности евреев в обычных частях Красной Армии. Большинство евреев-солдат  двух прибалтийских республик за год существования советской власти 1940–1941гг. не утратили еврейского самосознания, не ассимилировались, и даже среди них были те, кто и на фронте старался придерживаться традиций.
 Многие евреи во время войны сознательно скрывали свое происхождение, во всяком случае, старались не признаваться в нем. Так С.Перламутрова, командира батареи  45-мм пушек, бойцы принимали за кавказца. Однажды к нему подошел старшина батареи и говорит:
«–Что делать с этим евреем?
– Каким евреем?! И вспомнил, действительно, есть во взводе еврей. Фамилия Гольдштейн. Крутой человек. Кто жидом назовет или как-то иначе обидит, бьет без задержки. Опять конфликт? 
 Вызвал я к себе  бойцов, недвусмысленно показал на свой пистолет «ТТ», висевший  на поясе. Все поняли про дружбу народов. Без слов. “Нам жид не помеха, – говорят. – Нам бы не сдохнуть…”» [26]
Характерно, что в этой ситуации сам С.Перламутров, зная об антисемитских выходках ранее, не реагировал на них. Даже после прямого оскорбления, прозвучавшего в его присутствии: «Нам жид не помеха», – С. Перламутров так и не говорит о своем еврействе бойцам, не обостряет с ними отношений. Он просто, как командир, оружием  диктует  правила поведения. Так принято не только в армии, это нормы управления в масштабах всей страны. Но такой диктат не всегда  был результативен, он имел и оборотную сторону – ненависть к евреям, «особистам» и комиссарам.  
То, что «свои евреев ненавидят пуще фашистов», подтверждает трагическая судьба Наума Краснова – старшего политрука, участника обороны Одессы. Немецкая  фронтовая радиопропаганда постоянно агитировала красноармейцев переходить к ним  и обещала свободу, если перебежчики приведут с собой евреев, комиссаров, командиров. В одну из ночей «солдаты-украинцы схватили его и утащили на руках к немцам как еврея-комиссара. На следующий день немцы подробно передавали по радио, что его же солдаты вырезали  или выжгли ему на голове звезду» [27] .
Тевл Мураховский был убит летом 1941 г.   одним из  своих «товарищей» по оружию, когда пытался убедить  солдат-украинцев не сдаваться в плен [28] .
Дискриминация проявлялась  порой в  форме отказа помощи раненым евреям-солдатам.  Это, конечно, исключительное явление. Однако есть и такой факт. О смерти Соломона Беленького рассказал его однополчанин – русский, разыскавший после войны его жену С.Турецкую: «Мы лежали рядом после боя. Бойцы санитарного взвода подбирали раненых, а Соломону, на просьбу подобрать его, ответили: “Евреев не подбираем”. Он остался лежать и, очевидно, умер, истекая кровью» [29] .
Удалось найти  и документ об антисемитских проявлениях в Красной Армии, причем на командном уровне.

                                                        «Начальнику отдела контрразведки  «Смерш» 72 ск подполковнику тов. Каменцову

Рапорт

31 июля 1943 г. начальник особого отдела 29-й стр. дивизии капитан Рунин, напившись пьяным, избил командира медсанроты-еврея, сопровождая избиение антисемитскими выкриками.
Антисемитские высказывания замечались за ним не раз.
Этим грешит и командир дивизии генерал Кузнецов.

Капитан Клементьев» [30] .

О многих подобных  случаях   нам просто не известно, хотя в  военных и партийных архивах, вероятно, можно найти подобные свидетельства. Хочется верить, что не только по долгу службы, но и из-за человеческой порядочности сообщил о поведении антисемитов офицер-особист.
Один из ветеранов Н.Свердлин к проявлениям антисемитизма отнес и такие случаи: «... в нашей дивизии были расстреляны на глазах у всех два офицера-еврея, оба из Риги, за невыполнение боевого приказа. Им было приказано занять высоту, а высота не была взята. Из-за сильного артобстрела солдаты не поднялись вслед  за командирами в атаку.
Как дезертира расстреляли командира-еврея, который сопровождал раненого товарища в тыловой медсанбат...» [31]
 Трудно согласиться с мнением Н.Свердлина. Показательные расстрелы за невыполнение приказов, пусть и нецелесообразных,  расстрелы  за «якобы дезертирство» были характерным явлением в Красной Армии – устрашающим средством, цель которого поддержать  дисциплину и заставить безоговорочно исполнять приказы невзирая на многочисленные жертвы.
 Антисемитизм  заметно усилился  на фронте в 1943 г. с началом освобождения захваченных немцами территорий. И этому есть объяснение. По мере освобождения  проводилась мобилизация лиц, в течение нескольких лет живших в оккупации в атмосфере оголтелой антисемитской пропаганды.
Антисемитизм стал проявляться  даже в тех частях Красной Армии, где число евреев в процентном отношении было всегда выше, чем в других. К ним относились Латышская и Литовская дивизии. Здесь евреи-солдаты составляли от четверти до трети всех бойцов, и поэтому реальная база для антисемитизма отсутствовала. Однако с середины лета  1944 г.  в эти соединения стали направлять мобилизованных латышей и литовцев из освобожденных районов Латвии и Литвы. Это привело к резкому процентному уменьшению числа евреев в частях, росту антисемитизма, дезертирству и переходу новобранцев на сторону немцев – тому, чего в дивизиях раньше почти не было.
 Так, в октябре 1944 г. во время боев за Ригу был высажен десант на Заячий остров в окрестностях города. Среди его участников был рижанин Звулон Крислав. Немцам удалось справиться с десантом, часть бойцов попала в плен. З.Крислав был выдан своими однополчанами – недавно мобилизованными в Красную Армию латышами, пережившими оккупацию [32] .
И все-таки, несмотря на приведенные факты проявлений антисемитизма, нельзя говорить об открытом антисемитизме в рядах Красной Армии в боевых условиях.  Возможно, это объясняется тем, что в руках у бойцов-евреев  оружие и не каждый осмелится оскорбить, понимая, что в ответ может получить пулю, а также тем, что большинство антисемитов боялись вслух делиться своими мыслями с товарищами по оружию, даже неевреями, опасаясь доносов и последующей кары работников особого отдела  и комиссаров. Но в плену все выплывало наружу. И, словно сжатая пружина, отпущенная вдруг, поощряемое немцами юдофобство, с жесточайшей силой било по евреям.
[1] Архив Яд  Вашем. М-37/296, л. 3.
[2] Москва военная. Мемуары и архивные документы. М., 1995, с. 160.
[3] M. Altshuler. Distribution of the Jewish Population of the USSR  1939. Jerusalem, 1993, p. 28.
[4] Москва военная. Мемуары и архивные документы…  с. 160.
[5] Там же, 169.
[6] Г. В. Костырченко. В плену у красного фараона. М., 1994, с. 15.
[7] Там же, с. 15–16.
[8] Там же, с. 16.
[9] А. Шнеер. Наша память и боль. – Репатриант». 4.05 1997. Иерусалим. 
[10] В. Гильман. Свидетельские показания. Архив Яд Вашем. № 03/2244, л. 7.
[11] Яд Вашем. Зал Имен. Приложение к листу свидетельских показаний № 5837120.
[12] Сталинградская эпопея. Впервые публикуемые документы, рассекреченные ФСБ РФ: Воспоминания фельдмаршала Паулюса. Дневники и письма солдат РККА и Вермахта. Агентурные донесения. Протоколы допросов. Докладные особых отделов фронтов и армий. М., 2000, с. 177.
[13] Л Сушон. Транснистрия: евреи в аду. Черная Книга о Катастрофе в Северном Причерноморье (по воспоминаниям и документам). Одесса, 1998, с. 73
[14] M.Altshuler. Distribution of the Jewish Population of the USSR  1939, Jerusalem, 1993, p. 21.
[15] Р.Рубинович.  Аудиозапись беседы  с автором  20.6.1998. 
[16] Свидетельские показания А. Альбрехта. Архив Яд Вашем 03/6058, л. 2-3, 6-7.
[17] Л. Браславский. Я – русский еврей. М.,1995, с. 123.
[18]   Воины-евреи во Второй мировой и 50 лет спустя...  с. 197–198.
[19] Этот пример хорошо показывает стереотипы простонародья и черносотенной логики: если в очках – значит еврей, интеллигент. Самые ненавистные категории еще во времена  Первой русской революции 1905–1907 гг.
[20] Л. Разумовский. Нас время учило… – Нева. № 12.1995, с. 8, 23,27.
[21] Цви Кэрэм. Евреи и неевреи и т. д.   Телль-Авив, 1987, с. 55.
[22] Там же, с. 85.
[23] Л Ларский. Придурок, или мемуары гвардии рядового Ларского… Израиль, 1987, с. 112.
[24] М. Карасик. Письмо  автору книги. 4.04.2000.
[25] См. главу о спасении евреев.
[26] Мать и мачеха. Рассказы ветеранов. Торонто, 1990, с. 55–56.
[27] Яд Вашем.  Зал Имен. Приложение к Листу свидетельских показаний № 293749. 
  [28]   Там же. Лист свидетельских показаний № 68806.
[29] А. Шнеер. Наша Память и боль.
[30] Архив Яд Вашем. М-40/МАР-112, л. 1.
[31] Слово инвалида войны. Журнал Союза воинов и партизан – инвалидов войны с нацистами. Иерусалим,  № 10. с. 83, 99. (Командир, действительно, не имел права покинуть свое место в боевой обстановке.  –А. Ш.)
[32] Ш. Цейтлин. Документальная история евреев Риги. Израиль 1989, с. 258.