Каждый день мог стать последним...
(1941 —1944 —1946гг)
Полный вариант.
Р.А.Кочерова
Часть 1
Часть 2
6. ГУТАКОВСКИЕ, ДОРЕНКАМП........................... 13
7. СНОВА В ДОРОГЕ......................................... 17
8. БИГОСОВО.................................................. 19
9. АРЕСТ........................................................ 21
Часть 3
Часть 4
6. ГУТАКОВСКИЕ, ДОРЕНКАМП.
Октябрь 1941г.
Нет одежды. Сын заболел коклюшем, кашель беспокоит немцев, они выгоняют
нас. По пути из деревни на станцию - имение Рудава.
Дом, красивый парк,
пруд, костел. Хозяйка дома приглашает меня с сыном.
Она с грустью
говорит, что у нее внук, ровесник Толе, но она не знает про них ничего,
они жили в Вильно. Хозяйка- Анна Александровна Гутаковская - оставляет
нас у себя. Прожила эта милая женщина нелегкую жизнь, тоскуя по Родине,
где осталась мать, детство и юность. В 20-ые годы уехала из Белоруссии в
Польшу, вышла замуж. Муж -
Ян Гутаковский, управляющий имением. Она
готовила для студентов, растила двух дочерей. После установления
Советской власти муж стал работать агрономом, даже ездил на ВДНХ. С
начала войны все рухнуло, решили уехать из Белостока, вернуться в
Рудаву, где муж работал в имении у барона. Доброй памятью вспоминаю этих
добрых людей. Для меня они дважды спасители.
Около имения жили 4 православные и 4 католические семьи, жили
обособлено, даже враждебно. Владелец имения — барон, был образованным
человеком тихий, болезненный. Жена его, женщина властная, суровая,
фанатичная католичка, разжигала неприязнь между верующими, была жестока.
В 1939г. крестьяне убили ее.
Познакомилась с семьей Кривневых, мать и два сына, Николай и Иван. Иван
женат на польской девушке Стефе, я подружилась с ней.
Мать двоих детей,
она похожа на девочку. Светловолосая, голубоглазая, легко, без горечи
поведала о себе. Полюбила
Ваню, но баронша не разрешила выйти замуж на иноверца.
Пришлось вынести
проклятие родителей, гнев баронши - приняла веру мужа, венчалась в церкви.
Баронша запретила ходить по дороге и тропинкам имения, перевела
на работу водовоза. Приход наших войск приняла восторженно.
Жила семья
дружно, если выпадала свободная минута, я шла к ним, могла просто
сидеть, слушать. В такой обычной деревенской хате, где пахнет печеной
картошкой, жарко натопленной печью было хорошо.
Моя память хранит образы этих людей. В 1976г. от моих польских
друзей узнала, что немцы сожгли всю эту семью...
Поселили меня во флигельке, рядом с костелом. Примерно через месяц
прибыли немцы: 6 солдат и офицер, для охраны оставленного нашими склада
с оружием. Команде нужна уборщица, посоветовавшись с приютившими меня Гутаковскими, решила, что я пойду. И стала я уборщицей, прачкой,
поварихой. Откуда только силы взялись. Каждый день: натащить воды из
колодца, убрать, постирать на 7 мужчин. Толя весь день в казарме, немцы
в основном пожилые, к Толе относились неплохо. Однажды
один немец подошел близко и подняв сжатый кулак, произнес: «Рот- Фронт»... В другой раз он
же: «Москау гут, Гитлер капут». И это — в октябре 1941г.!
Этот немец, Матиас Доренкамп, рассказал мне, что вся «ваха» - бывшие
«красные», даже офицер Апфель, неблагонадежные, но только он,
Матиас, остался коммунистом, его брат Иоганн в тюрьме, а он случайно
остался на свободе. Когда Матиас не стоял в карауле, он рассказывал мне
о Германии. Страшная безработица охватила страну в начале 30-х годов,
голод. Несколько лет жил случайными заработками - грузчик, мойщик машин,
рабочий на бойне, с бродячей труппой выступал как «сила челюсти»,
осталась отметка -деформированная челюсть, верхние зубы выпирали, губа
не прикрывала десен. После прихода Гитлера к власти молодежь была
отправлена на 3 года на строительство дорог, укреплений, жили на
казарменном положении, но сытно. После отработки на строительстве
устраивали на работу. Матиас прошел весь этот путь. Получил работу
— подносчик кирпичей на строительстве, подрядчиком которого был отец
офицера командира «вахи».
Брата Иоганна бросили в тюрьму, пытки, издевательства, потом лагерь.
Рассказывал о пропагандистской работе, которую вели нацисты в школах,
клубах. У него нет детей — не хотел, чтобы из них воспитали врагов всего
человечного, доброго.
Среди солдат был один, намного старше других, небольшого роста,
худенький, с большими узловатыми руками, бывший рабочим-каменотесом. Все
пальцы у него были покрыты сухими, твердыми мозолями. Война для него не
была бедой, дома за него семья получала зарплату. «Пусть война продлится
подольше, накопятся деньги, фюрер обещал богатую жизнь, он поселится на
Украине, там народ трудолюбивый, он в садочке будет отдыхать, как
представитель высшей расы»... Страшно было от этого представителя....
Тяжелая ежедневная работа уборщицы, посудомойки, на ногах деревянные
колодки, появились язвы. Изредка бываю в деревне, рассказываю про склад.
Просят узнать подробнее, что там. Думаю, как попасть на склад, мне
подсказывают: предложить немцам откармливать гусей к рождеству, это
делается вручную, две недели такой кормежки, и гусь готов. Уговорила
немцев. Два раза в день, одев пальтишко с карманами, полными гороха,
кормлю гусей: руками раскрываю клюв и вкладываю горох. В пустые карманы
кладу патроны.
7 ноября 1941г. Матиас предлагает для фрау Риммы спеть интернационал,
смех, но он поет, и остальные подпевают. Слушаю, забываю: война, немцы...
Ухожу к себе из казармы, там давно спит сын.
Появился молодой поляк, помощник Гутаковского, я почувствовала — враг,
потом узнала: охотится за евреями, вернее за их добром. Пытался
уговорить немцев
участвовать в охоте, но, к счастью, попал на Матиаса, которому между
прочим сказал, что я наверное большевичка, а может? и еврейка.
Матиас дал ему пощечину, пригрозил, а меня предупредил. Понимаю, надо
уходить, Крынки недалеко, а там меня знают. Советуюсь с Яном
Иосифовичем. Советует подождать, надо достать одежду. Под рождество
гостил ксендз, готовился к проповеди, три дня постился. В костеле
служба, слушаю проповедь: призывает к милосердию, помощь беженцам,
бедным, добрыми делами служить богу, славит матерь божью... После службы
застолье, по тем временам долгое и обильное. Созревает план: ксендз едет
в Белосток, по пути проезжает через Крынки, тогда я смогу с ним туда
попасть, желательно ночью, чтобы никого не встретить знакомого.
В холодный декабрьский вечер ксендз, я в сутане монашки выезжаем.
Кучером Матиас, он знает, что мне нужны теплые вещи и что, возможно,
хозяйка не захочет их отдать. Мороз за 30 градусов. Крынки. Перед нами
ворота, въезжаем, перед нами два 2х этажных дома без окон, темно, но
слышно какое-то пение. Ярко светит луна, и перед нами страшное зрелище:
сидят, лежат, стоят люди, но они в большинстве уже мертвые, обледенели —
это гетто, еврейское гетто Крынок. Ледяной дом, в молитвах немногих
живых только одна просьба — послать смерть. Ксендз выходит, трогает
детские ледяные тельца, о чем-то говорит с охраной. Отъезжаем. Из-под
сутаны смотрю на ксендза, молчим, и вдруг он говорит: «..расплата за
грехи предков..».
Как же так? Где же призывы к добру, милосердию? В чем виноваты дети?
А ведь он образованный человек, имеет высшее юридическое и медицинское
образование. Но разве вера не основывается на прощении, на добре? Почему
верующие, а часто и священники поступали так жестоко с людьми
беспомощными, которым требовалась какая-то поддержка, хотя бы словом...
Стаси нет дома, она открыла ресторан для немцев. Я остаюсь возле дома,
Матиас идет за ней. Прошу дать кое-что из моих теплых вещей для сына и
меня. Беру теплый тренировочный костюм мужа, кожух, шубу, что-то совсем
ненужное, но памятное. Возвращаемся обратно без приключений. Все вещи
отдала пани Анне, себе оставила только кожух.
Сильные морозы, немцам прислали лапти, сплетенные из соломы. Смешно
смотреть на этих вояк. Удалось передать нашим патроны со склада.
Прошло несколько дней после возвращения из Крынок, слышу разговор:
немцам приказано выехать в с.Кузнецы, привести в порядок могилы погибших
немцев. Вспоминаю рассказ однополчанина мужа о последнем бое полка в
районе Кузнецы-Сокулка, напрашиваюсь ехать с немцами. Конец декабря,
сильный мороз. Слева могилы немцев, справа, из-под сугробов - башни
наших танков. Немцы приводят в порядок могилы, кладут каски,
фотографируют, чтобы затем послать родным, в помощь им приданы местные
жители, они рассказывают: был жаркий бой, погибло много немцев и наших.
На следующий день они похоронили наших, справа за танками.
В 1976г. мы (я с сыном) по приглашению Гутаковских были в Польше и в этом
селе Кузнецы посетили огромное кладбище наших воинов: каждая могила —
три кирпича и надпись: здесь похоронены 20, 30,...50 воинов, и все
неизвестные, на всем кладбище я насчитала всего 12 фамилий (1944г.), а
похоронены десятки тысяч.
В деревне Голынка — жандармерия, у них уборщицей, поварихой работает наша
беженка Дуся Шершень, с двумя детьми, в подвале прячет бежавшего из
плена Сашу Нефедова. Рудовлянские парни готовятся уходить в Беловежскую
пущу, те же настроения в Хомутовцах.
Старая женщина, католичка подружилась с Толей, часто водит его в костел,
уговаривает креститься католиком, будет помощь, корректно отказываюсь,
мол, без согласия мужа не могу. Знаю, такие предложения были сделаны
многим нашим
беженкам, но ни одна не согласилась.
Пришла взволнованная Дуся: в деревне тяжело болен наш, бежавший из
плена, что-то с позвоночником, погибает. Надо везти в Белосток, есть
договоренность, его примет женщина — как внука, но как проехать через
посты?
Рассказала Матиасу, он обещал помочь, и обещание выполнил.
Январь 1942г. Сменился состав «вахи», офицер — польский немец или немецкий
поляк? - Зуботка. Чтобы ему выслужиться в немецкой армии до офицерского
чина, сколько надо было сделать подлого, жестокого? Предупреждена - надо
усилить осторожность. Зуботка часто ездит в Голынку к жандармам,
знакомится с местными, выспрашивает, высматривает. В Хомутовцах заводит
роман с беженкой, женой офицера. Наши парни обеспокоены, Рудовлянские
крестьяне предупреждают: он расспрашивает про меня. При мне улыбчив,
пытается ухаживать. Часто берет Толю на прогулки. Надо уходить, но Ян
Иосифович отговаривает: в ближайшие дни он поедет в Белоруссию, к маме
жены, узнает обстановку, предупредит родственников о моем приезде.
Беда: узнаю, что Зуботка выследил хомутовских ребят, как предупредить об
опасности? Иду к Стефе, обещает помочь. Погнала теленка в ту сторону,
навстречу немцы из Голынки идут на помощь, а она мимо за теленком,
успела шепнуть, что немцы окружают село. Ночью, отстреливаясь, наши
уходят, убивая при этом женщину, к которой ходил Зуботка. Несколько дней
ее тело лежало на дороге, на окраине деревни. Зуботка взбешен... Дуся
передает, что Зуботка часто бывает в жандармерии, что-то замышляет.
Выследили одного из наших ребят, Жору, он пришел в условленное место за
патронами, Зуботка устроил засаду (своих солдат не брал), травили как
зверя, надругались, не разрешили хоронить.
Меня предупредили, чтоб в ближайшие дни была дома, после 19часов на
работе не задерживаться. В один из вечеров вдруг выстрелы, вспышки, крики. Наши партизаны напали на «ваху», один немец убит (как раз бывший
каменотес), двое ранены. Зуботка тоже ранен, отвезли его на станцию.
Меня уговаривают пойти на станцию, проведать Зуботку, иначе могут
заподозрить в соучастии партизанам. Иду, в маленькой комнате лежит на
кровати ненавистный Зуботка. Палец правой руки забинтован (крестьянин, у
которого он спрятался, уверяет, что сам Зуботка поранил руку). Стараюсь
выразить сожаления, а он в упор: «Почему так рано ушла домой?»
На следующий день пришли за мной. С сыном на санях повезли в Хомутовцы,
пошли по хатам, спрашивают, у кого бывала, кого знаю? В Хомутовцах не
была ни разу. Повезли в г.Б.Берестовица, очень боялась, что повезут в
Крынки, тогда гибель. Берестовицкая комендатура ближе, почему-то
привезли к врачу, он мне знаком, бывал у Гутаковских. Посмотрел сына,
сказал сопровождавшему меня немцу, чтобы тот принес ему словарь, а когда
тот вышел, мне: «откажитесь от сына!». Беру Толю на руки, смотрю ему в
глаза и гневно говорю: «Вы ошибаетесь!» Входит немец со словарем, врач
долго ищет в словаре и говорит «мальчик крещенный». После я узнала, Зуботка брал Толю на прогулки, смотрел, нет ли обрезания (в 1976г. мои
спасители предложили мне встретиться с врачом, но в последнюю минуту я
отказалась). Меня отпустили....
Февраль 1942г. Вскоре после нападения на «ваху» поступил приказ: всех
«восточников» привести в г.Б.Берестовица для отправки в лагеря. Каждый
хозяин обязан был доставить живущих у него беженцев, за невыполнение
— расстрел. Потянулись сани с женщинами и детьми. Мои хозяева советуют
оставить Толю у них, одной легче убежать, устроиться. Впервые расстаюсь
с сыном, оставляю все, что надо знать про Толю: имена, адреса.
Прощаемся, и Ян Иосифович везет меня в Б.Берестовицу. Молчим, нет слов,
нет слез. На площади, как на лобном месте, толпа обреченных. Возвышаются
виселицы, крики избиваемых, плач детей. Женщин
сортируют как скот, отбирают детей. Меня увлек Ян Иосифович, оставил
около какого-то дома, вскоре вернулся, сунул мне в руки бумажку,
сказал: "Запомните, Вы работаете в имении скотницей". Выкупил он меня!
Через много лет узнала цену свободе: золотое кольцо и золотая пятерка. Прочла справку: «отпущена из лагеря на постоянную работу в имении
свинаркой, под наблюдением полиции и ответственностью пана Гутаковского».
Вывозят склад оружия, «ваха»тоже уходит. Дуся передала, что мне надо
уходить, ей стало известно, что составлен список подозрительных лиц, и я
в этом списке. Вскоре меня с Толей привезли в Голынку, в жандормерию.
Ничего не говорят, посадили в подвал. Пришла Дуся, принесла
поесть. Прошло несколько дней. Однажды ночью услышала шум, русскую речь.
Стала стучать в дверь, кричать. Взломали дверь,- это были наши
партизаны, они напали на жандармерию, оружие у них было, а вот с едой
было плохо. Жандармов безоружили, связали и заперли, взяли из подвала
продукты. До этого посетили местного священника, думали у него запастись
едой, но увы... Зато у него обнаружили список подозрительных лиц,
порвали, припугнули, после чего и решились напасть на жандармерию.
Собираются в Беловежскую пущу, просила, чтобы взяли нас, понимая, что не
возьмут. Посоветовали добраться до Белостока, дали адреса.
Ночью постучала к Гутаковским, солгала, сказав, что отпустили, что мне
необходимо в Белосток. Анна Александровна и Ян Иосифович собрали немного
еды, дали адреса в Вильно: родители мужа старшей дочери, в Белоруссии, ст.Бигосово, в деревне Павлюки их родственник, про меня знают, Ян
Иосифович рассказал, когда приезжал за тещей. Поздно ночью проводил на
станцию и посадил в поезд на Белосток.
Март 1942г., Белосток, морозно, солнечно, оживленные улицы, много
разрушенных домов. На улице монашки ведут детей, сердце сжалось — наши
дети, одетые в какие-то просторные одеяния. Дети, а не слышно смеха,
разговоров, глаз опущены . Вечером нашла квартиру, где жил наш больной
солдат у женщины, которая осталась одна. На фронт ушли три сына, их жены
и внук. Выхаживала больного «внука».От него узнала, что в городе
подпольная группа из оставшихся партийных и советских работников. Дуся
Шершень держит с ними связь. В городе обязательная регистрация
проживающих, но члены группы не регистрируются, часто меняют место
проживания. Вечером собрались, человек 20, каждый о чем-то
докладывает. Для внедрения в типографию нужен человек со знанием
немецкого языка. Про меня знают от Дуси и Саши. Прошел день, мои новые
друзья встревожены - начались облавы. Ночую на новом месте, в
полуразрушенном доме. Руководит подпольем молодой мужчина, коммунист,
фамилии не знаю. Ночью слышу разговор с упоминанием своего имени, что я
беглая, что-то про евреев, гетто. Утром, не глядя в глаза, мне говорят,
что надо с ребенком уходить, начнутся облавы, а с 3-х летним ребенком
далеко не уйдешь.
7. СНОВА В ДОРОГЕ.
Ночью ухожу из города, в кармане пропуск и удостоверение личности,
успели заготовить, были у них свои люди в управе. Недалеко от города нас
приютил сторож ж/д станции. Весна 1942г. была морозной, ветреной.
До Вильнюса добрались, вначале пешком, на одной из станций вид наш
вызвал жалость у ж/д рабочего, он открыл вагон, поспешно подсадил нас в
вагон с какими-то ящиками, закрывая, наказал сидеть тихо. Доехали до
Вильнюса ночью, с сыном примостилась на лавке на вокзале, но скоро
грубый голос: «Советка, убирайся!», враждебные глаза. Уходим в ночь, сын
спит у меня на руках. Ждем утра. Адрес у меня есть: Стефаньская
25. Решила подождать, но вскоре ко мне обратился молодой человек и с
акцентом: «Вы пани Римма?»
Это был зять Гутаковских, Мечислав Блажевич. Оказалось, он уже третий
день
встречает нас (впоследствии никак не могла понять, кто его предупредил о
нашем приезде?). Пришли, дом родителей, сам собирался к семье, жена и
сын были уже в Рудаве. Предупредил: по-польски не говорить, в городе
вражда между литовцами и поляками, накануне в костел была брошена бомба.
Самоуправление в городе отдано литовцам. В доме нужда, но делятся с нами
последним.
Мне не советуют выходить , в городе два гетто: еврейское и для семей
советских офицеров, последнее превращено в публичный дом. Выход из
города по пропуску. Мечислав проводил меня в управу, захожу, прошу
пропуск для продвижения в Белоруссию. Презрение и ненависть, предлагают
в «красный дом», смеются вслед.
Уже 5 дней живу у милых, добрых людей, но боюсь навлечь на них беду.
Отчаявшись получить пропуск в управе, иду к врагам —
в гестапо. В кожухе
с мужнего плеча, в белом платке, из под которого видна моя золотая коса,
уложенная венцом, на ногах деревянные колодки. Толя в рваном крестьянском
полушубке, на головке связанный мною шлем. Показываю справку, что
работала уборщицей на «вахе» (спасибо Матиасу, его заслуга). Прошу
разрешить выход из города, мой родной город на Украине освобожден, здесь
жить негде, помогите или убейте. Фашист смотрит, оценивает и,
улыбаясь,
говорит: «Зачем убивать красивую женщину, живи». Пропуск в моих руках,
теперь только бы добраться до своих. Адрес помню: ст.Бигосово, деревня
Павлюки, Захаревич Тит, родственник Гутаковских.
Спускаюсь по лестнице, навстречу две юные красивые девушки с подносами,
несут еду господам, оборачиваюсь им вслед: на спинах желтые
шестиконечные зведы - ерейские девочки, обреченные...
Сердце сжалось. В
центре Вильнюса видела досчатый забор, колючая проволока —
еврейское гетто. Кто расскажет трагическую судьбу каждого из
обитателей этого ужаса? Каждый день, каждый час унижения,
издевательства, надругательство, смерть детей на глазах у матерей...
Пришла к Блажевичам с пропуском, скорее уйти из этого города, где
двойная вражда — от немцев и литовцев. Под вечер простилась с добрыми
людьми, провожая меня, Мечислав подарил мне фото, где была снята вся
семья Гутаковских, по этому фото я разыскала их после войны, в 1975г.
Решила на станцию не ходить, а выбраться из города пешком, а дальше на
ближайшей глухой станции попытаться сесть в поезд.
И вот снова с сыном шагаем по дороге, одна мысль согревает:
приближаемся к Родине, России, к русским людям. Не могу вспомнить, чтобы
в дороге мне было страшно, а ведь мы шли ночью по дороге, по сторонам
лес, темно. Дошли до станции, сын заснул, мимо идут немецкие составы с
различным воинским снаряжением на фронт, т.е. через Белоруссию. Я уже
знала, что сопровождающие эшелоны, также как работающие в тылу немцы как
бы «второго сорта» - выпущенные из лагерей, старые или не совсем
здоровые люди, поэтому прошусь в проходящие эшелоны у сопровождающих
немцев. Наконец нас посадили, пожилой немец -сопровождающий отдает Толе
котелок с похлебкой, смотрит с грустью, как он ест. При обходе офицер
выбрасывает нас как котят. Снова на станции, на рельсах. Снова нас
подсаживают на платформу с танками. На пограничной станции Индра нас
снова высадили. От Индры до Бигосово идем пешком.
Первое, что увидела по дороге: немцы с красными повязками на рукавах
мундиров, с черной надписью «TOD», - сердце сжалось:
в переводе с
немецкого это «смерть», подумала: попались, какие-то спецчасти СС?
Оказалось, это строительные части, названы по фамилии
инженера-строителя укреплений. Немцы встречались все больше пожилые,
блеклые, по-видимому, тоже нестроевые. В первые дни войны немцы в
передовых частях были совершенно другие: молодые, выхоленные, на
танкетках, машинах, мотоциклах.
Деревня Павлюки, Захаревичи встретили приветливо, они уже знали о нас,
Ян Иосифович под Новый год приезжал за тещей. В семье 4 мальчика.
Стояли ненастные дни, как бывает ранней весной: зима не хочет уступить,
снег, леденящий ветер, распутица, грязь. Заходили односельчане,
расспрашивали, ведь я шла от самой границы, рассказывали про свою жизнь.
Жили бедно, места болотистые, хлеб пополам со свеклой, картошкой.
Рассказали, как уничтожили евреев: в местечке Росица жили ремесленники,
да в окрестных деревнях жили по одной-две семьи: печники, бондари, а
какому крестьянину не нужна бочка? Немцы со всех мест стали сгонять
евреев в Дриссу. Один старый еврей возвращался домой, увидел облаву,
которая была у его дома, побежал к реке. Сосед крестьянин побежал,
остановил его, привел к машине: «немцы культурная нация, тебе ничего
плохого не будет». Старик сказал ему: «Помни, я буду лежать внизу, а ты
— поверх меня!».
Привезли евреев в Дриссу, заставили вырыть ров, заживо сбросили всех — с
детьми, стариков, женщин, засыпали ров землей, земля двигалась,
стонала, тогда пустили грузовики по этой стонущей земле.
На эту казнь
согнали местных жителей, некоторые очевидцы были из Павлюков. Они
спрашивали меня: «Почему немцы, такая культурная нация, так ненавидят
евреев?». В этом вопросе была и уверенность, что есть и причина, вина, в
чем?
Я до сих пор не могу ответить на этот вопрос, хотя позже видела, как
немцы расправлялись и с белорусами, сжигая целые деревни с жителями...
Тит пришел расстроенный, волостные не разрешили мне с сыном проживание в
деревне, пригрозили ему. Пошла сама, стояла перед бургомистром, но решал
все бывший секретарь сельсовета Альфонс Конюшевский. Бургомистр Николай
Обухович был всегда пьяным, за него все делал Конюшевский. На меня
смотрели водянистые голубые глаза с рыжими ресницами. Я знала, что его
жена была подругой Гутаковской, да и он сам знал их. Я просила разрешить
пожить с ребенком до потепления, мы плохо одеты. В ответ грубо и
категорично: «может быть, вы шпионка или... Чтобы завтра вас здесь не
было». Не смея подвергать опасности семью, приютившую нас, утром мы ушли
на станцию Бигосово, там оказалось еще несколько женщин с детьми, такие
же, как я, беженки.
8. БИГОСОВО.
Собирали партию для отправки в Полоцкий лагерь. Прошло несколько дней.
При посадке в эшелон несколько женщин оставили для работы на ж/д, а меня
— уборщицей на станции.
Оказалось, и русские бывают разные. Одни выгнали меня с 3 летним
ребенком на улицу (а март был холодный!)- Конюшевский, Обухович, Реут
...разве они лучше фашистов-немцев?
Вечером поселилась в холодной - окна без стекол- комнате, рабочий Колосовский принес тряпки, солому, заделали окно. Так началась моя жизнь на
бывшей пограничной станции Бигосово.
Станция большая, есть таможня, склады. Поселок и станция практически не
пострадали, очень скоро сюда пришли немцы. Много осталось мужчин
призывного возраста, не успели призвать. Когда я пришла на станцию, здесь
еще свободно жили коммунисты, комсомольцы, недалеко от станции жил
орденоносец, участник финской войны Обухович Иосиф. Для меня это было
непостижимо, перед глазами стояли страшные картины расправ фашистов над
советскими людьми в Западной Белоруссии. Учительницу-комсомолку
замучили, на морозе обливая водой... Потом поняла: важная узловая
станция, сравнительно безопасная, днем и ночью идут составы на фронт и
обратно, нужна дешевая рабочая сила на ж/д и станции.
Осенью 1942г. я познакомилась и подружилась с семьей Боярин. Александр
Боярин был до войны зам. нач. станции, член партии, в первые дни войны
отправлял днем и ночью поезда со скотом - недалеко от Бигосово была
опытная животноводческая станция. Немцы вошли в Бигосово уже 27 июня,
не успел эвакуироваться, к тому же дома лежала парализованная мать.
Старшая дочь Женя незадолго до войны разошлась с мужем, полюбила
другого, который ушел на фронт. Семья Кляро: мать и двое дочерей.
Младшая Валя, 14 лет, очень красивая девочка с голубыми глазами,
небольшая, складная, рано узнала власть своей красоты и пользовалась ею.
Старшая, Нина, 16 лет, крупная, чернобровая, с толстыми косами, была
смешлива и общительна. Мария Алексеевна Пецгольд, тихая, молчаливая. Муж
и 18 летний сын на фронте, дочь Надя 17 лет, очень резкая в суждениях,
вначале относилась ко мне враждебно. Осенью 1942г. познакомилась с Ниной
Смулько, она работала поварихой в ж/д жандармерии, первый раз увидела ее
после допроса нашего раненного парашютиста, когда она меня успокаивала.
Вскоре из жандармерии ее выгнали, она устроилась стрелочницей. Мы начали
встречаться, она без опаски мне сказала, что связана с партизанами,
показала мне письменное обязательство работать осведомителем
партизанского отряда. Меня вначале насторожила ее неосторожность, но это
была черта ее характера. Вскоре она стала мне передавать поручения,
связанные с добыванием информации о движении поездов, мне это было
нетрудно, я слушала телефонные переговоры, часто общалась с шефом депо,
выполняя его поручения. Нина передавала эти сведения в лес; она
предупредила меня, что без вызова уходить к партизанам нельзя. Начальник
станции маленький, прихрамывающий, сразу не взлюбил сына, гнал его,
шлепал. Бессонные ночи, страшно, работаю у врага....
Хорошо помню, когда впервые я пыталась помочь людям на этой станции.
Немолодая женщина плакала, умоляла помочь: муж ее, рабочий станции,
ударил немца в ответ на постоянные побои, убежал; немец грозится сжечь
дом, расстрелять семью, если рабочий не вернется. Ночь, темно и грязно.
Выходим вместе, но куда идти? Решаю - в казарму. Впервые становлюсь
«адвокатом», как потом меня прозвали. Сейчас не помню, что я сказала
немцу (он тоже рабочий), но вместе идем к лесу, зовем
«провинившегося». Кончилось эта история благополучно, немец «отошел»,
простил...
Именно тогда я поняла, что мое знание немецкого может помочь не только
мне, но
и другим нашим людям, попавшим в беду.
Толя все время днем на станции. Начальник станции Хоппе, тупой самодур и
садист, однажды сознался мне, что много раз оставлял конфеты на столе по
счету и очень удивлен, что я не брала. Проверив мою честность, предложил
бизнес: жена будет присылать безделушки, а я продавать. Сумела
отказаться. Однажды, когда Толя взобрался на крышу отдельно стоящего
вагона, он толкнул вагон, при ударе о другие вагоны Толя упал , к
счастью, не на рельсы. Хоппе крикнул мне «Толя капут». У сына была
разбита голова, заплывшие кровью глаза. Ненависть моя стала сильнее боли
и страха. После этого случая оставляла сына дома, днем бегала смотреть,
ведь ему шел только 4-ый год.
Его знали все жители поселка, подкармливали, жалели. Я за работу
получала 2 кг.
отрубей в неделю. Стирала белье, за это получала сахарин, мыло,
безделушки.
В воскресение, вместе с другими женщинами, отправлялась за Двину, в
Латвию, там
меняли на хлеб, горох, картошку. Предлагала услуги: полола, копала,
убирала в
домах. Домой возвращалась нагруженной, а до дома 10 км. Сильная была (а
мой вес в
то время 45 кг.). Кто поверит, я поднимала мешок до 40 кг. Для
строительства депо привезли наших пленных из смоленского лагеря, после нескольких
трагических
случаев (из-за незнания языка пленные не всегда понимали команды охраны,
было
несколько застреленных, якобы за попытку к бегству) меня обязали
переводить
пленным приказы щефа депо и охраны, постепенно ко мне стали обращаться
все
местные жители, которым было что-то нужно от немцев, так я стала
уборщицей —
переводчицей.
Перевожу приказ «К туземным рабочим», содержание унизительное: в нем
перечислялось, как должны вести себя рабочие, вплоть до поведения в
туалете. Однажды Хоппе предложил мне предупредить местных девушек, что
приедет начальство, чтобы они чисто вымылись, приоделись, он хочет
устроить вечер с танцами. Я предупредила девушек, чтобы их не было дома
в тот вечер, сама с Толей ушла в Павлюки к Захаревичам. Утром Хоппе
шумел, но я напомнила ему выдержку из приказа о запрещении контактов с
русскими женщинами, приказ этот он сам мне показывал.
Работать под началом самодура мучительно; однажды заставил меня
переводить инструкцию по пользованию туалетом, а сам, не стесняясь моего
присутствия, мочился- высшая раса... Вскоре он был снят немцами с
должности (за темные коммерческие операции), послан на фонт, вместо
него приехал новый начальник станции Зусман, фашист; скоро он меня
уволил, а поскольку я была беженкой, не местной, не имела вида на
жительство, я без работы не могла жить постоянно в Бигосово, мне снова
грозил лагерь. В этот момент мне повезло — в Бигосово открылось депо,
приехал шеф депо Цибарт, старый немец из гражданских, в синей форме, он
взял меня уборщицей в депо — конец лета 1942г.
Партизанское движение набирает силу, летят под откос составы. В тупике
появился строительный состав, слышу польскую речь. Познакомилась:
преподаватели, профессора Варшавского университета, будут строить
узкоколейку вдоль реки Западная Двина. Из полушутливого разговора —
печальная история. Всех мыслящих уничтожают физически и морально, им
нужны только дешевые рабочие руки.
Вскоре эшелон с поляками исчез.
Однажды, возвращалась домой, меня остановил начальник пограничников- в
помещении бывшей таможни находилась команда из 6 немцев. Они должны
охранять границу (или зону?) вдоль Западной Двины, это в 10км. от Бигосово. Странная это была команда, если начальник по образованию
юрист, а заместитель врач. Два раз в день отправлялись на обход
границы. По-видимому, эти немцы тоже из не очень благонадежных.
9. АРЕСТ.
Осень 1942г. Однажды под вечер меня вызвали к начальнику пограничников,
привели меня на второй этаж, предложили сесть, я напомнила, что меня
ждет маленький сын. Мне предложили перевести с русского языка заявление.
В нем говорилось: их односельчанка держит связь с партизанами, укрывает
их. Стояло 12 подписей. Я перевела, все время думала об одном:
запомнить, где проживает женщина, как ее найти.
Помню, что была суббота. Поздно вечером позвала Нину Кляро, рассказала
ей. Договорились: рано утром пойдет в село Новое
(в 10км.от Бигосово), предупредит женщину. Собрать все что нужно якобы для обмена:
бусы, брошки, мыло. Косы убрать, одеть платок по-крестьянски. Сама утром
с сыном ушла в Павлюки, в совершенно противоположном направлении. Когда
я приходила в Павлюки, обычно собирались соседи, а мне было важно, чтобы
меня видело как можно больше людей в деревне.
В воскресенье поздно вечером пришла Нина, рассказала, что заходила в
каждый дом, меняла, нашла дом той женщины, она городская, приехала с
двумя детьми на лето к родителям, предупредила ее. Женщина спросила
Нину, провожая, «За кого мне богу молиться?»/ Нина ответила, что есть
одна женщина на станции.
Я сказала Нине, чтобы в ближайшее время она не подходила ко мне,
предупредила Женю Боярин, что со мной может случиться беда, просила за
Толю, оставила адрес родных.
Как сейчас помню: пришла домой с работы, вымыла голову, волосы были
длинные, золотистого цвета, сушу их, уже сумерки, и из окна вижу:
к
дому направляется солдат с винтовкой, поняла - за мной. Меня вызвали
пограничники, я сказала, что скоро приду, но солдат не уходил. Оставляю
спящего сына, иду под конвоем. В комнате двое: начальник и его
заместитель. Разговор открытый. В понедельник пришли крестьяне,
подписавшие донос, рассказали, что женщина с детьми на лодке переплыла
на другой берег реки, на прощанье пригрозила. Теперь крестьяне бояться
мести партизан, находятся здесь на первом этаже. Начальник подозревал
меня, требовал признания, но не мог скрыть замешательства, главное, как
избавиться от крестьян, вдруг они обратиться в комендатуру? Я знала, что
они не имели права давать мне переводить донос крестьян на ту женщину,
они обязаны были сразу передать этот донос в комендатуру — у немцев
каждый строго занимается своим делом. Следовательно, если бы меня
передали в комендатуру, то они тоже рисковали —
ведь подозреваемая
женщина сбежала.
До трех часов ночи вели они допрос, взывая к материнским чувствам.
Мое объяснение было логичным: кто-то из 12 крестьян пожалел и
предупредил женщину, у меня есть много свидетелей, что в воскресенье я
была в Павлюках. Утром отпустили подумать. День прошел, вечером вызвали
снова, сказали, что я плохая мать, при мне порвали донос, предупредили,
что я ничего не знаю, крестьян отпустили домой. На этот раз повезло,
возможно, что это были австрийцы или из неблагонадежных, врач и юрист в
качестве пограничников, настоящей границы тогда не было.
Вспоминаю также одно событие, которое произошло осенью 1942г. и до сих
пор неясное. Еще строилось депо, я находилась в доме, будущей
канцелярией депо, вдруг на улице шум. Я вышла — немцы с винтовками
бежали к Двине, в ту сторону, где партизаны не появлялись. Станция
опустела, в канцелярии остались только я и писарь. Целый день была
слышна перестрелка, потом сказали, что группа партизан пыталась
переправиться через Двину, но в деревне Новое попали в засаду, многие
погибли, несколько раненных привезли в Бигосово, в том числе девушку. Ее
привязали к дверям станции, согнали население для опознания, но никто ее
не знал. До сих пор загадка, что это была за группа, наши партизаны тоже
ничего не могли сказать.
Надя Пецгольд, ей 17 лет, но выглядела моложе, небольшого роста, с
озорными глазами, она впервые обратила мое внимание, когда, возвращаясь
с работы, услышала в свой адрес достаточно жесткую характеристику.
Повернулась и встретилась с ее ненавидящими глазами. Было неловко, но
что я могла объяснить этому почти ребенку? Я была знакома с ее мамой:
Мария Алексеевна, местная, работала на маслозаводе, муж и 18 летний сын
на фронте. Надя накануне войны с группой старшеклассников сопровождала
скот в Сибирь, недалеко от Бигосово была опытная животноводческая
станция.
В Торопце примкнула к воинской части. При отступлении была оставлена с
тяжело раненными. На ее глазах немцы зверски расправились с раненными, а
медперсонал, их было три девушки, привезли в Полоцкий лагерь. Бежала.
В сентябре 41г. пришла в Бигосово. Отныне ею владело одно чувство —
ненависть к немцам. Работать отказалась, с немцами вела себя вызывающе.
Мать решила отправить ее в деревню, к знакомой, около Сарии. По
воскресениям приходила к матери, отношение ко мне изменилось после того,
как она передала мне записку от командира партизанского отряда, где была
выражена уверенность, что я
буду партизанам помогать (они знали, что я жена офицера), давалось
какое-то несложное поручение. Настроение у Нади резко изменилось к
лучшему, стала веселее. Она приносила мне газеты, листовки. В июне
1942г. Надя осталась в партизанском отряде им. Котовского. Донесли.
Вызвали мать, она отрицала. Предложили пойти за дочерью. Мы были
уверены, что Мария Алексеевна тоже останется в партизанском отряде, но
она вернулась. Ранним утром открылась дверь, вошла Мария Алексеевна,
сунула мне в руку записку и со словами «...не ищите со мной встречи»
быстро ушла. Только в 1946г. я узнала подробности. Мария Алексеевна
пошла за Росицу искать Надю, партизаны привели ее к командиру — он был в
форме без знаков различия, лет 26, Василий, позвал Надю. Решили: Надя
остается в отряде, а Мария Алексеевна возвращается, для немцев — дочь
осталась у партизан как заложница, в отместку, что Мария Алексеевна
служит немцам.
В сентябре 1942г. раненную Надю немцы привезли на телеге в Бигосово,
забрали Марию Алексеевну и увезли в Полоцк. Как это случилось: с одним
партизаном выполняла задание, попали в засаду, Надя была ранена в бедро
и схвачена. В ноябре Марию Алексеевну выпустили, заверили, что и дочь
скоро отпустят за малолетством, по-видимому, искали связи, следили.
Своего угла не было, поэтому, боясь подвести людей, Мария Алексеевна
ночевала в сараях. Выпал снег, это уже декабрь 1942г., пришла Мария
Алексеевна ко мне, показала повестку: ей предписано явиться в
комендатуру в Дриссу. Я знала жестокую практику полицаев: сопровождая,
они по пути часто просто расстреливали, якобы при попытке к бегству, тем
более что им отдавали имущество убитых. Впервые пошла в железнодорожную
жандармерию, она недавно появилась в Бигосово, в связи с развитием
диверсий на ж/д путях. Просила отсрочить явку, так как Мария Алексеевна
больна. Разрешили. Но Надю больше никто не видел, видимо, погибла.
Вскоре меня вызвали в жандармерию, им срочно понадобился переводчик.
Слева от станции, в глубине, маленький домик. Был уже вечер. В комнате
за столом немцы, горит керосиновая лампа, тускло освещает комнату, на
столе пачка наших папирос, нож, спички. Предложили поговорить с русским,
показали налево. В полумраке на топчане лежал человек, лицом к стене.
Попыталась заглянуть в лицо, на мой вопрос «Кто вы?»
ответил резко:
«Ничего не скажу», после очень тихо добавил «Свои предали, свои...».
Левая нога была раздроблена, кровоточила. Я положила руку ему на плечо,
он с силой резко сбросил. Я заплакала, немцы выпроводили меня. Я была
еще неопытна, корила себя за эти слезы. Вызвали фрау Рашек — это была
местная, всю жизнь прожила на станции, работала кассиром. От неё потом
узнала: раненный не ответил ни на один вопрос, по-видимому, был сброшен
на парашюте.
Был ранен, скрывался, проходившие крестьяне из деревни Тинковцы помогли
перебраться в ров, обещали помочь, но вскоре немцы окружили и взяли его,
совершенно обессилившего. Ночью вывезли в лес и расстреляли. Страшно,
неужели свои предали?... С Женей Боярин искали в лесу тело, но не нашли.
Январь 1943г. За дверью громкое рыдание, женщина просила помочь, ее мужу
грозит расстрел. Работал на водокачке, якобы украл горючее (был приказ
Гитлера: за кражу горючего расстрел любого). Куда повезли, не знает, но
помогло намерение немцев устоить публичную казнь в назидание всем
остальным жителям. Пошла с женщиной, привели маленьких детей, упросила
немцев простить, Антон вернулся к семье. Еще один русский человек
остался живой.
Мой сосед Юшко, больной, озлобленный человек, распространяет слухи о моей
якобы еврейской национальности. Это смертельная опасность. Немцы сами
меня никогда не подозревали, а вот местное население смущало знание
немецкого
(идиш частично близок фонетически к немецкому), да и Толя был
черноволос, черноглаз. Выручили мои светлые волосы, глаза. Пришлось мне
при народе, публично, при немцах, отчитать и припугнуть его, благо он
нигде не работал, а немцы считали это большим преступлением.
Партизанское движение к лету 1943г. охватило большие районы. Росица и
прилегающие деревни — там почти советская власть, но на мои просьбы о
переходе в партизанскую зону мои связные - Нина Смулько, Василий Черак
говорят, что я нужна здесь, кроме того, маленький сын в отряде будет
помехой. Через этих связных передаю сведения о движении поездов, мерах
охраны. Впереди паровоза платформа с песком, затем еще две буферные
платформы. Рвутся составы все больше за Дриссой, я просила, чтобы вблизи Бигосово взрывов не было, эту просьбу выполняют.
Депо усиленно охраняется. Однажды, возвращаясь из д.Павлюки, встретила
наряд немцев, на обувь надеты тряпки, за спиной у каждого вязанка
соломы.
Мне стало жутко, поняла — засада. Я знала на входе в деревню Думанки
мостик, куда закладывают поручения для связного. Зашла к Чераку,
рассказала ему о увиденном. Он успокоил — в ближайшие два дня никто не
придет, уже успели предупредить. Вскоре пришел Тит Захаревич, был
встревожен: ночью были партизаны, передали мне записку, но вскоре после
их ухода раздался стук, он испугался, что немцы, сжег записку.
вверх |
