К читателю.

Решение написать Тышковскую сагу, состоящую из двух отдельных книг, объединенных одной судьбой, пришло неожиданно после того, как меня, бывшую малолетнюю узницу фашизма, пригласили в 2004 году ко Дню памяти катастрофы и героизма европейского еврейства рассказать молодым израильтянам о моём еврейском детстве на территории оккупированной фашистами Украины. Я не решалась, не знала с чего начать. До этого момента я старалась не вспоминать, не рассказывать. Решилась. Войдя в классную комнату полностью занятую молодыми людьми с серьёзными лицами, я не растерялась. Ребята смотрели на меня с любопытством. Я понимала, что для них я уже экспонат, музейная редкость, которая ещё может что–то интересное сообщить. Они хотели получить информацию от очевидца, от непосредственного участника тех страшных событий.

 Ваша Дора.

Тышковская сага

 Дора Малина-Айзенштейн.

Книга первая

 Шифра-Марика-Шура-Александра.

 Книга вторая

Каждый человек всегда чей–нибудь ребёнок.

 П. О. Бомарше.

 Посвящение.

И это пройдёт, - было написано на кольце мудрейшего еврейского царя Соломона.

Только генетическая память и огромное желание не пропасть даёт возможность сохранить хоть крохотные этапы жизни предыдущих поколений.

Мои дорогие потомки!

Вы не безродные.

Вам есть, кем гордиться. ваши прапрабабушки и прапрадедушки достойны вашей гордости. Так сложилась жизнь нашего рассеянного по всему миру народа, что проследить родословную много поколений назад, нет возможности. Но даже то, что известно, дает вам полное право гордиться вашим происхождением.

Я хочу, чтобы Вы почувствовали, сколько любви, доброты, выносливости, какое огромное стремление выжить и достойно прожить было у ваших предков.

Тут описаны этапы жизни одной из ваших прабабушек-бабушек - Шифры-Марики-Шуры-Александры за период с 1911 года и до конца двадцатого столетия.

Расскажу о тебе твоим детям, внукам и правнукам, которые тебя знали, но почти ничего о тебе не знали. Расскажу о тебе твоим праправнукам.

Столько пережить и не обозлиться могла только очень цельная, добрая, сильная натура - она моя мама.

***

Так же, как каплю воды в потоке нельзя отделить от других капель, чтобы не задеть их и не изменить движение их к единственной для неё дороге в потоке, к стремлению в водоворот, к морю–океану, так и жизнь человека невозможно абсолютно изолировать от жизни других людей.

Человек рождается и очень много зависит от того, кто будет с ним рядом в бушующем потоке жизни.

Шифра родилась в большой еврейской семье в 1911 году, после праздника Шавуот. День и месяц рождения ребёнка не фиксировали. Каждый ребёнок в семье был желанным, любимым; и было их к тому времени уже: Рухале, Кива и она, Шифра. Трое очаровательных детишек.

У Левиных Янкеля и Двойры были счастливые красивые детишки. Господь

посылал им на радость почти каждые два года ещё по одному ребёночку, так что к 1918 году в семье появились ещё - Евочка, Колман и маленький Давидка.

Янкель Левин, красивый, высокий шатен был, чуть ли не единственным грамотным человеком в местечке Кублич, и большую часть своего времени занимался благотворительностью; то писал кому-то письма и прошения, то читал кому-то письма и предписания.

Рыжая, зеленоглазая, полногрудая, очень энергичная Двойра Левина, в девичестве Герман, держала галантерейный магазинчик и ухитрялась вдвоём с мамой Янкеля, бабушкой шестерых очаровательных детишек, содержать деток и дом в идеальном порядке.

Семья Левиных считалась образованной, интеллигентной и набожной.

Детей с трёхлетнего возраста учили грамоте. Они читали и писали не только на идиш, но и на украинском языке.

 Многие крестьяне из окрестных украинских сёл знали семью грамотного, безотказного Янкеля Левина и часто обращались к нему за помощью.

 Но вот грянули погромы.

 Петлюровцы утверждались в поголовном уничтожении евреев и не щадили ни стариков ни детей. Не миновала сия участь и Кублич.

 При первом налёте петлюровцев Янкель решил не прятаться, а переговорить с ними, и был зарублен шашкой на пороге его же дома.

В дом бандиты не вошли. Двойра со свекровью и шестью детьми остались жить. Через две недели снова нагрянули пьяные петлюровцы и устроили страшное кровавое побоище.

Двойра успела спустить в погреб детей, а сама с маленьким Давидкой на руках помогала спуститься бабушке. И в тот момент, когда бабушка стала спускаться в погреб, ворвались погромщики.

Двойру зарубили сразу. Она упала и прикрыла собой трехмесячного Давидку. Мертвая бабушка медленно сползала в погреб, она помешала варварам уничтожить находящихся там детей. Один из очень добросовестных убийц ухитрился всё же пошарить шашкой внутри погреба и задел Шифру по ушку.

Ручеёк жизни детей Левиных дал резкий крен в сторону.

Вытащили их из погреба украинцы, которые собирали на подводы мёртвых и везли к общей могиле, вырытой рядом с еврейским кладбищем. Деток посадили на подводу с убитыми и отвезли на кладбище.

Там их заметила сторожиха-нищенка. Она высвободила Давидку из рук мёртвой Двойры и спрятала детей от пьяных петлюровцев на крестьянской половине кладбища. Сняв со своей головы платок, она туго перевязала им головку Шифры, так чтобы кровоточащее ушко правильно прижилось. Дождавшись ночи, перевела всех деток в свою сторожку.

Дети молчали. Они были в шоке. Они покорно выполняли всё, что добрая безносая женщина им говорила. А она собрала каких-то трав, отварила их и велела Рухале поить этим отваром маленького Давидку так, чтобы он обязательно глотал этот чудодейственный отвар. Ребёнок был так слаб, что почти не выражал признаков жизни. У бедной доброй женщины не было ничего. Она сама жила на то, что подавали ей проезжающие мимо кладбища крестьяне.

Яблочный спас - это большой крестьянский праздник. К этому времени заканчивается сбор урожая. Разрешено есть спелые яблоки.

Из украинского села Тышковка в местечко Кублич на базар ехал Калистрат с сестрой Надезей. Они ехали продавать яблоки. Урожай был хороший. Яблоки в этот год уродились замечательные - красивые и вкусные.

Они выехали на рассвете, так чтобы успеть распродаться, да ещё и прикупить кое–какие мелочи. Надезя любила ездить с братом. Калистрат хорошо знал местечко Кублич, знал в каком магазинчике и у кого можно купить, а то и заказать любую необходимую в хозяйстве вещь.

Молодая пара калистратовых гнедых знала дорогу хорошо - этот базар был ближайший к Тышковке и Калистрат частенько ездил по этой дороге, протянувшейся вдоль небольшой речушки, минуя монастырские земли и близлежащие сёла.

Они остановились около кладбища. Дорога делила его: слева крестьянское, а справа еврейское. Надезя хотела дать сторожихе яблочек к празднику, а Калистрат решил подкормить лошадей в холодке.

 Дети прятались на кладбище. Им было холодно, страшно и очень голодно.

Шифра не спала. Она бродила по кладбищу в поисках съестного, яблочка или груши. Но все фруктовые деревья были оборваны. Она ничего не нашла. Вдруг она услышала, как к сторожке подъехала подвода, и женщина позвала сторожиху, чтобы та взяла яблок к празднику.

 Шифра осторожно приблизилась к подводе. Какой то дядька давал лошадям корм и разговаривал с ними. Девочка подбежала к подводе и схватила яблоко.

 Калистрат оглянулся и увидел её.

- Ты чья? Что ты делаешь на кладбище?

 Шифра стояла чуть - жива, она не могла пошевелиться. Ведь она взяла чужое яблоко. Она сжимала в вытянутой ручке небольшое яблочко и только моргала. Ни голода, ни холода она не чувствовала - только жуткий страх.

 Калистрат стоял напротив девочки и не знал, как ему поступить.

Девочка не шевелилась, не пыталась убежать или бросить яблоко. Она стояла и смотрела на него широко раскрытыми виноватыми голубыми глазами.

 Фырканье жующих лошадей вывело Калистрата из оцепенения. Приблизившись к девочке, он ещё раз спросил:

 - Ты чья? Что ты делаешь да кладбище?

 Девочка насупилась, но продолжала стоять, как вкопанная, она не могла пошевелиться.

 К ним подошли Надезя и сторожиха - нищенка. Сторожиха приблизилась, взяла у девочки яблочко и легонько её обняла.

- Это не очень большой грех, деточка. Это из- за голода.

- Это не воровство. Эти люди и Господь простят тебя, не бойся.

 Тут Шифра заплакала. По личику текли крупные слёзы. Она вздрагивала и больше прижималась к доброй женщине.

 Сторожиха рассказала, что прячет на кладбище шестерых Янкеля Левина детишек, и только Господь знает, что с ними будет.

Калистрату стало очень страшно за будущее этих осиротевших детей, страшно за будущее этой перепуганной девчушки. Ему хотелось хоть как-то им помочь.

 Решение пришло сразу. Сбросив товар около сарайчика сторожихи, попросив её, чтобы спрятала и, как только возможно, сохранила деток, Калистрат посадил Шифру рядом с Надезей на телегу и погнал лошадей обратно в Тышковку.

 В Тышковке жили родственники самого атамана Петлюры. Эти люди были подстать самому атаману, они чувствовали себя в селе уж очень вольготно.

 Кум Петлюры и двоюродный его брат имел в селе прозвище - Ополон. Он был на редкость туп, огромен и очень жесток. Односельчане старались обходить хату Ополона стороной. Там частенько собирались гульбища после удачных погромов и налетов. На этот раз погромщики были довольны - гулянка шла полным ходом.

 Калистрат остановил лошадей около хаты Ополона и вошел внутрь.

 Этот уважаемый на селе человек редко заходил к кому - либо без надобности.

 Поэтому, когда Калистрат вошел и с поклоном обратился к Ополону, тот очень обрадовался такому почётному гостю. Калистрат не стал садиться за стол, отказался от предложенной чарки. Он сразу же, без лишних объяснений, стал просить, чтобы детей Янкеля Левина из Кублича не трогали.

 На секунду воцарилась тишина. Петлюровцы не сразу поняли, что хочет от них этот уважаемый человек. Потом они выразили огромное удивление, что кто-то из жидов ещё остался жив, может у них ещё не всё разграблено и где они сумели спрятаться? Ополон молчал. Он знал Янкеля Левина, но ему не было жаль ни его самого, ни его детей.

 Раз Калистрат сам просит его, Ополона, нужно уважить доброго хозяина.

И тогда он сказал: - Пусть живут. От малых нет большой беды. Вот только их нужно крестить, да поскорее!

 Надезя была соседкой Ополона. Их хаты располагались на возвышенностях, а вот огороды являли собой продолжение один другого, и разделяла их межа, проходящая в низине. Из-за этой-то межи бабы часто ссорились. Ни Надезя, ни Галя, жена Ополона, не хотели уступать растущих там четырёх замечательных сливовых деревьев. Их, как утверждала Надезя, посадил ещё отец Ивана, мужа Надези. А Галя утверждала, что деревья заходят на межу и поэтому они её тоже. Как бы там ни было, бабы не любили друг дружку и старались этого не скрывать.

 Пока Калистрат находился в хате Ополона, Надезя сняла спидныцю ( юбку) и укрыла ею, лежащую на подводе Шифру, чтобы в селе её никто не видел.

 Наконец-то Калистрат вышел из хаты. Он молча погнал лошадей к своему дому на другой конец села. Там он внёс на руках в хату перепуганную Шифру.

 Домка, жена Калистрата, очень удивились, что они так быстро вернулись. Она ещё больше удивилась, когда увидела детскую головку, перевязанную испачканным в крови платком, торчащую из-под надезиной юбки. Надезя стояла в одной сорочке и, казалось, не замечала этого. Девочка сидела на лавке, закусив губку. Калистрат коротко рассказал жене, что произошло. Он попросил её не пускать пока в хату собственных детей, дабы не взбудоражить всё село.

 У Надези и Ивана Бевзюк не было детей. Ни то, что Господь их им не дал. А случилась непоправимая беда. Надезя родила сыночка здоровенького, красивенького и очень желанного. Крестьянская жизнь не даёт женщине счастья материнства, чтобы не делить его с повседневным трудом в поле и дома. Так и Надезя, взяла младенца в поле. В перерывах от работы кормила, пеленала и лелеяла его. К ночи она так уставала, что одной-то ночью, положила сыночка рядом с собой, и задохнулся младенец. Кроме Надези и Ивана никто не знал, что там случилось. Но сыночка не стало. Иван стал сильно пить, а Надезя пошла к бабке и напилась какого то зелья. С тех пор они остались без детей. Земли у них было много, хозяйство добротное, да не было радости в доме.

 Калимстрат хорошо знал семью Янкеля Левина. Ему нравились Янкеливы детки, и он всё думал, как и чем можно им помочь. А женщины тем временем затопили печь и поставили греть воду, чтобы вымыть испачканную в крови и земле Шифру. Девочку искупали и одели в мальчиковую рубашку и Домкину юбку.

Она очень комично выглядела, но никто на это не обращал внимания. Женщины быстро приготовили нехитрую еду. Они предложили всем сесть поближе к столу и поесть. Шифра не ела, не пила. Она вообще не существовала. Её очень пугали совсем чужие тётки.

 Калистрат послал старшего сына за дядькой Иваном. Иван почитал старшего брата Надези и не заставил себя долго ждать. Их поля располагались рядом, и они часто помогали друг другу. Ивану показалось странным, что уж очень быстро Калистрат вернулся с базара, и Надезя проехала мимо дома; такого никогда раньше не случалось. Когда Иван, красивый, высокий, сильный, вошёл в хату и увидел смешного мальчика в юбке, он стал громко хохотать. Он так смеялся, что все, кто был в хате, тоже стали смеяться. Шифра тоже засмеялась. Иван подошёл к ней, продолжая смеяться, и взял её на руки. И тут Калистрат сказал:

 - Послушай, Иван, может это Господь посылает Вам с Надезей дочку?

 Иван с Шифрой на руках сел на лавку. Он ничего не понимал, но не выпускал перепуганную девочку из рук. А та не шевелилась. Надезя села рядом. Она то смеялась, то начинала плакать. С глазами полными слёз, она стала просить Ивана, чтобы он согласился взять, за свою, эту девочку.

 Вечером, когда в селе затихли голоса и в хатах стали гаснуть керосиновые лампы, Надезя и Иван с Шифрой на руках, крадучись, огородами пробирались домой.

 Эту ночь ни Надезя, ни Иван не могли уснуть. Они принимали очень серьёзное решение, они начинали новую, не совсем им ясную, жизнь. Эта жизнь сулила им много того, что не вписывалось в их крестьянский, полный труда и забот быт. Они тесно соприкасались с жизнью евреев, но не знали тонкостей и обычаев этой жизни. Эти подводные камешки общей, совместной для села и местечка жизни, были скрыты, и им лишь предстояло столкнуться с этими камешками.

 В Кубличе, оставшиеся в живых евреи, хоронили- оплакивали погибших и искали живых. Местечко начинало оживать. Такое же несчастье, из-за погромов, было и в других местечках. В еврейских семьях было очень много горя. Братья и сёстры Янкеля и Двойры, те, кто уцелел, не погиб в этой страшной бойне, чуть осмотревшись, стали интересоваться судьбой своих родных и близких.

 В еврейских семьях всегда было много детей. Старшенькие помогали младшим, даже повзрослев, они продолжали поддерживать и опекать, по мере возможности, друг друга. После гибели близких, люди старались сблизиться. Забывались ссоры, и пропала неприязнь.                                                                                           

 Рухале с детьми остались у нищенки на кладбище. Бедная женщина, добрейшей души человек, научила Рухале вязать носки и скатёрки, а сама их выменивала на еду для детей и на молоко и пелёнки для маленького Давидки.

 Она очень привязалась к умной, исполнительной девочке, которая в свои 11 или 12 лет, (Рухале и сама не знала свой возраст), старалась, как только могла, сохранить всех оставшихся с ней братишек и сестричку. Пока было тепло, они ещё не очень страдали от голода и холода. Их поддерживали жители Кублича и крестьяне из близлежащих сёл.

 В Кубличе жила молодая семья. Лейб и Песя любили друг друга. Они прожили пять лет вместе, много молились, но Господь обходил их дом стороной и не даровал им детишек. Муж винил жену, а жена, в тайне от всех, винила мужа, но детей у них не было. Однажды Песя осмелела и пошла к раввину. Она очень хотела детей. Когда она вошла в дом ребе и увидела там полную комнату детворы, она расплакалась. Ребе сразу понял, почему Песя плачет. Он успокоил её, сказав, что не нужно гневить Всевышнего. - На всё его воля! Нужно искать выход и он есть. Вот до него дошли слухи, что на кладбище у нищенки ютятся еврейские дети. Если до сего времени их никто не забрал, то, наверное, никто из их родных не остался в живых. Зима не за горами. У этих несчастных детей нет никого и ничего. Они очень нуждаются, а главное, это то, что самому маленькому из них всего несколько месяцев. Подумай, Песя, посоветуйся с мужем. Может, вы будете для этого ребёнка единственной возможностью выжить. Господь Вас вознаградит за доброе дело. Евреи всегда помогали друг другу, а возможность выжить - это есть очень большая мицва.

 Песя молча слушала ребе. Она не была готова к такому совету. Посидела несколько минут и, не проронив ни звука, вышла из его дома. Песя шла и не могла решить идти ли ей домой или бежать к сторожке, что на кладбище. Она направилась домой.

 Лейба, мужа своего, Песя часто встречала с работы у калитки их дома. Так она сделала и на сей раз. Только он показался из поворота, что примерно в 200 метрах от их дома, она поспешила к нему навстречу. Она была очень встревожена. Лейб понял, что что-то произошло. Он ускорил шаг. Они встретились и остановились. В глазах Лейба был вопрос, а глаза Песи светились каким-то непонятным восторгом. Лейб ждал. Он очень надеялся на чудо и в какой-то миг даже поверил, что вот - вот Песя обрадует его. Она молчала. Он обнял её, и они медленно направились к их дому. Вдруг Песя расплакалась. Она стала сбивчиво пересказывать Лейбу, какой совет она получила от ребе. За ужином они не обменялись ни словом. Каждый обдумывал совет ребе. Уже лёжа в тёплой постели, обняв Песю, Лейб заговорил: - Если ты, Песя, согласна с моим мнением, то мы должны пойти утром и забрать малыша. Так и решили. Рано утром они пришли к сторожке. Там было тихо. Они постучали. К ним вышла испуганная белокурая голубоглазая худенькая девочка. Они стали наперебой объяснять ей, зачем пришли, но она не стала их слушать. Вошла в сторожку и закрыла за собой дверь. Лейб и Песя остались стоять не решаясь что-либо предпринять. Они вернулись домой ни с чем. Лейб пошёл на работу. Он был единственным часовым мастером в местечке и, именно сейчас у него появилась работа. А Песя, дождалась, когда солнышко приблизилось к полудню, и направилась к дому почтенного ребе. Её встретила жена ребе. Они недолго поговорили и разошлись.

 Прошло два дня. После долгих уговоров ребе и кладбищенской сторожихи Рухале согласилась отдать маленького, очень слабенького Давидку в семью Лейба и Песи. Так в сторожке у кладбищенской нищенки остались Рухале, Кива, Ева и Колман. Родственники не торопились забрать и обогреть их. В каждом доме было много детворы, а главное, каждый надеялся, что несчастных деток заберёт к себе кто-то другой.

 А как же Шифра?

 А Шифра осталась жить в селе Тышковка у Надези и Ивана Бевзюк, по сельскому прозвищу Сошка и Сощиха. Они очень к ней привязались, полюбили её и старались, чтобы она ни в чём не нуждалась. Они называли её - доня, доченька и придумали ей имя, Марика. Срочно стали откармливать кабанчика и готовиться к её крестинам. Справили ей добротную одежду. Иван сам стачал ей хромовые сапожки. Брали её с собой в поле на посев озимых, учили ухаживать за скотом и птицей. Она ни на минуту не оставалась одна. В их доме стали слышны песни и смех, поселилось маленькое настоящее семейное счастье.

 Она стала к ним привыкать, только ей очень хотелось знать, как там живут её сестрёнки и братишки.

 У неё появились подружки - соседские девочки. Собираясь вместе, они очень хорошо пели, она обладала хорошим слухом и голосом. Она входила в крестьянскую жизнь, в жизнь сельского ребёнка из крепкой трудовой обеспеченной семьи.

 Из села в Кублич ездили крестьяне на базар и по разным делам. До родственников Шифры дошли слухи, что назначены грандиозные крестины еврейской девочки, дочки Янкеля и Двойры Левиных.

 Как можно допустить, чтобы еврейского ребёнка, сироту при живых родственниках, крестили? Ну, как?

 И вот собрался совет родных тётей и дядей. Ни один из них не взял к себе

никого из сироток. А как же поступить с Шифрой? Невозможно, чтобы она росла и жила как крестьянка.

 У Двойры, мамы Шифры, был любимый брат Иосиф Герман. Он с женой хотели бы взять Шифру к себе, но у них уже было пятеро деток, и они вот- вот ждали шестого, да и дом у них был из двух маленьких комнатушек без кухни.

 У старшей сестры Двойры, Эстер Жебрак, был большой богатый дом и тоже шестеро деток. Она смогла бы взять к себе Шифру, но так боялась своего жадного мужа, что даже заикнуться по этому поводу не могла. Эстер почти всегда была с ним в ссоре, и почти всегда была беременна. Так они жили.

 У сестры Якова не было своих детей, но она была замужем за вдовцом, у которого было пятеро детей, ей хватало забот с чужими детьми. У младшей сестры Якова с мужем не было детей, но они жили далеко в Ямполе и почти не поддерживали связь с родственниками.

 Были родственники, но некому было взять к себе маленькую бедную Шифру.

Поэтому на совете решили: Шифру нужно у этих крестьян забрать и отдать в еврейский детский приют, детдом.

 Решили. Но кто и как сможет это сделать?

Кто поедет в село, где проживают родственники Петлюры и его банды?

 Время не спокойное. Ещё не залечены раны, не восстановлены разрушенные и спаленные дома, ещё витает запах и страх погромов.

 В семье Песи и Лейба потихоньку набирал силы маленький Давидка. Кушал он хорошо, стал издавать понятные, осознанные звуки, у него уже прорезались первые зубки. Он очень ловко ползал. У Песи стало много забот. Она любила маленького смышлёного сыночка. Он узнавал её и Лейба и очень уютно чувствовал себя на руках у папы или у мамы, он был счастлив и они тоже.

 Так прошел год. Давидка начал ходить. Его слабые кривые ножки плохо слушались, и он снова и снова просился на руки. Малыш стал симпатичным, голубоглазым, рыжим, как его родная мама Двойра - толстеньким бутузом.

 Песя стала замечать, что с ней что - то происходит. Тяжело поднимать Давидку, кружится голова, тошнота, да ещё у неё прекратились женские дела, месячные. Правда, это случилось только в прошлом месяце, а в этом снова всё нормально. На третий месяц месячные не пришли, она забеспокоилась и рассказала Лейбу. У него закралось сомнение. А вдруг и правда, вдруг Всевышний услышал его молитвы и у них будет ещё один ребёнок. Давидка же их радость, их первенец. Песя не решалась кому- либо рассказать, что с ней происходит, она ждала, что же будет? Лейб настоял, и они вместе с Давидкой поехали в Гайсин к женскому врачу. Можно понять переживание еврейской женщины, которая должна обращаться к врачу мужчине. Визит был коротким.

 Лейб гулял с Давидкой. Песя очень скоро вышла, по её лицу, Лейб понял; что - то произошло. Песя не шла к ним, она бежала. Не добежав до них несколько метров, она закричала: - У нас будет ещё один ребёнок! Ты слышишь, у нас будет ещё один ребёнок, это нам награда от Всевышнего!

 Через шесть месяцев у них родилась девочка, дочка Нехама. Самое удивительное, что Нехама тоже была рыжеватая и голубоглазая. В Кубличе стали забывать, что Давидка приёмыш, так детки были похожи между собой. Через три года в семье Лейба и Песи родился ещё один мальчик, Яков, черноволосый и кареглазый, очень похожий на Лейба.

 В селе Тышковка была своя церковь. Она возвышалась на самом высоком холме села. Всё село растянулось вдоль нескольких рукотворных ставков, перегороженных греблями. Крестьяне сами построили эти гребли, мосты- плотины, которые соединяли оба берега ставка. Осенью из ставков сбрасывали воду и собирали - вылавливали крупную рыбу. Эту рыбу делили между всеми жителями села или продавали в Гайсине и делили вырученные деньги.

 Всё село располагалось на холмах, а в низинах текли ручьи от природных ключей. Вот эти-то ручьи и наполняли ставки. По обоим берегам ставков была луговина. Там паслись гуси и утки с отметинами на спинах. У каждой хозяйки был свой знак, то синий или зелёный, а то и красный. Сами гуси и утки хорошо знали свои дома и на ночёвку шли каждая стайка гуськом к своему подворью. На луговине же отбеливали полотна. На ставке были специальные кладки, на этих кладках стирали бельё.

 Как только созревала конопля (прадиво), её с корнем вырывали, связывали в небольшие снопики, обмолачивали зерно. Затем эти снопики укладывали в ставке так, чтобы они целиком погружались в воде. На поверхности воды торчали лишь колья, удерживающие и обозначающие укладку. Прадиво вымачивали до тех пор, пока не размокал и не рассыпался ствол каждого кустика. Затем укладку вытаскивали, сушили и обрабатывали до тех пор, пока от кустика оставалась лишь небольшая часть, волокнистое вещество - пакля.

 Из пакли после продолжительной обработки получалось великолепное полотно. Чтобы его получить, приходилось очень и очень потрудиться. Её чесали, парили, делали кудели и пряли, разматывали и сматывали. После продолжительной трудоёмкой обработки ткали и отбеливали. Лишь потом это было чудесное рукотворное творение, настоящее украинское полотно.

 Из семян хозяйки тёрли в макитрах  (глиняных мисках) конопляное молоко, его использовали как незаменимую приправу к ржаным пирожкам с горохом и чесноком. Так в сёлах велось натуральное хозяйство. Ставки были важной составляющей сельской жизни. Летом в ставках плескались ребятишки. Утки и гуси выращивали своё потомство. По берегам отбеливали полотна. Это была замечательно красивая картина сельской пасторали.

 Место расположения села Тышковка было очень удобное. Помимо ставков и леса, который окружал село с двух сторон, недалеко, примерно в полукилометре от последних домов, расположенных с восточной стороны села, проходил шлях. Этот шлях тянулся от Умани до Гайсина и дальше до самой Варшавы. Он являлся основной связующей между сёлами и местечками

 Крестьяне из окрестных сёл тесно поддерживали связь между собой. Они собирались в Монастырской слободке, в монастырской церкви на значительные события или большие религиозные праздники. Мужской монастырь постепенно пришёл в упадок. Послушников осталось немного. Плодородной земли было много, хозяйство ещё не совсем было разграблено, поэтому в Монастырской слободке селились молодые семьи. Монастырь их принимал, дабы не пропасть совсем.

 Такое не часто бывало, чтобы на крестины собирались люди из окрестных сёл. Шифру любили. У неё появились подружки, и было много доброжелателей. Она очень быстро стала своей не только для Надези и Ивана, но и для односельчан. Бойкая белобрысая певунья была расторопной, аккуратной, приветливой девочкой. Ей подходила крестьянская одежда, которую справили ей Бевзюки. Надезя нашила ей сорочек с вышитыми поляками, юбки длинные, широкие, собранные в поясе и несколько вышитых запасок (передников) в обхват. Накупила ей много цветных лент. Волосы у девочки отрасли и их уже можно было стянуть сзади ленточками. Справили ей летник (жакет), как у взрослых сельских девчат. Иван и Надезя старались, чтобы девочка ни чем не отличалась от сельских девчат, и это им удалось.

 Крестины решили произвести в Монастырской церкви. Церковь белая красивая с хорошими хорами. К тому времени там уже пел не только мужской хор, но и женский. Крестины удались наславу. Погода не подвела. Народу собралось много.

 Шифра ничего не понимала. Всё, что с ней происходило, она воспринимала как бы со стороны. Иван стал её крестным отцом, а Надезя стала её крёстной мамой. Сказали, чтобы она называла их ТАТУ и МАМА на Вы. Наставник монастыря подарил ей икону, Божья мать с четырьмя руками. Так Шифра стала Марикой.

 Родственники ни разу не навестили Шифру - Марику. Они решили забрать её у Ивана и Надези, но ни к себе, а в еврейский детский приют. В Бершади был еврейский детский приют, детский дом, но там находилось больше детей, чем он мог принять. Поэтому еврейская община стала добиваться, чтобы в Гайсине тоже открыть детский дом.

 Шло время. Открыли детский дом для еврейских детей в Гайсине. И тут подошла очередь судебного разбирательства по иску родственников Шифры – Марики. Отыскался опытный адвокат для защиты интересов родственников.

 Иван и Надезя, ничего не подозревая, продолжали тяжело работать и растить ненаглядную, любимую доченьку. Они и представить себе не могли, что их ожидает впереди.

 Из Гайсина в Тышковку приехал дознаватель и стал ходить по селу. То зайдёт к соседям Бевзюков, то остановит подружек Шифры – Марики и всё выспрашивал и вынюхивал, как Иван и Надезя относятся к девочке. Односельчанам полюбилась белобрысая певунья, и они с удовольствием рассказывали любопытному казеному человеку всё, что знали и даже и не знали. Прошло несколько дней, и он приехал к Бевзюкам с повесткой. В этой бумажке говорилось, что их вызывают в суд, но если они согласны отдать Левину Шифру судебному представителю для определения её в детский дом, то никакого суда не будет, и родственники Левиной Шифры будут им очень благодарны за девочку.

 Ни Надезя, ни Иван не могли взять в толк, не могли ничего понять, как так? Как можно отдать Марику в детский приют? Разве ей с ними плохо?

 Молодой человек не дал им вразумительного ответа, он сам ничего не решал.

Ему поручили привезти девочку или вручить Бевзюкам повестку. Ничего не подозревающий Иван взял повестку и расписался, что получил её.

 За зиму и весну семья окрепла. Иван совсем не пил. Он начал пристраивать к хате новую половину. Надезя с Марикой посадили за клуней (за сараем для хранения сена и соломы) сливовый и вишнёвый садик. Там же Марика посадила четыре кустика пион разного цвета, а за хатой (за домом) посадила кустик белой сирени и кустик сиреневой. Этой весной погода была чудесная. Посеяли и посадили всё во время и на Троицу собирались навестить сестру Надези Анку. Она жила в Ильинцах. За хозяйством согласились присмотреть брат Надези Фёдор и его жена Марвына. Они жили в Тышковке недалеко от Бевзюков.

 Всё складывалось хорошо. Но вот стоит молодой человек, а напротив ворот запряженная двойкой подвода и возница. Они почему-то приехали забрать Марику. Но почему? Иван стоял перед чужим человеком и не знал, что ему делать. Как поступить? Они с Надезей ничего плохого Марике не сделали. Они любят её!

 Тут он решил, что поедет в Гайсин и там разберётся, в чем дело. Как решил, так и поступил - поехал с незнакомцем, пообещав Надезе к вечеру, с оказией, вернуться домой. К ночи Иван не вернулся. Не вернулся и на следующий день. Утром Надезя подоила обеих коров, отправила их с пастухом, накормила свиней и птицу, запалила печь, поставила варить обед. Марика во всём ей помогала. Время бежит быстро, вот и вечер, а Ивана всё нет. Надезя с Марикой пошли к Калистрату. В селе все очень быстро всё узнают, и Калистрат уже знал, что Иван уехал на казёной подводе и до сих пор его никто в селе не видел. Значит, ещё не вернулся. Надезя, в слезах, стала рассказывать брату, какая беда с ними приключилась. Хотят забрать от них Марику и определить её в детский приют.

 Калистрат молча выслушал сестру, а затем сказал, что если и к этой ночи Иван не возвратится, то утром они должны ехать в Гайсин.

 Утром Калистрат заехал за Надезей. Он не знал, где искать Ивана. В Гайсине жила тетя Шифры – Марики, Рухале. Её муж, старый Аншел, дружил с Калистратом. Этот умудрённый жизнью человек переехал с семьёй из Гранова в Гайсин. Калистрат даже помогал ему при переезде. Аншел знал всё, что происходит в городе, и Калистрат решил ехать прямо к нему. Аншел рассказал, что Иван поднял в управе сильный шум, и его там задержали. Больше он ничего не знал.

 Долго пришлось Калистрату упрашивать в управе дежурного, пока тот согласился отпустить Ивана, за большой магарыч. Так, ни в чём, не разобравшись, они ехали домой в село, совершенно уверенные, что никто никогда не заберёт у них их Марику.

 Вот настал этот чёрный для семьи Бевзюк день. Они приехали двумя подводами в Гайсин спозаранку. На сенсационное судилище собралось много народу. Ни Иван, ни Надезя, ни их родные не сомневались, что Марика должна остаться и останется у них. Эти добрые честные люди впервые столкнулись с судопроизводством. Им никто ничего не разъяснил, не помог. Около них вертелся, какой то человек, но он больше спрашивал, чем советовал. Хотя Иван, Калистрат и Фёдор умели писать и читать, но они были люди необразованные, они верили в правду и честность. Данное слово - вот закон!

 По дороге в Гайсин, на судилище, Надезя наказывала Марике: - Ты, доченька, расскажи всё, как мы тебя обмывали, лечили, обували и одевали. Специально для тебя закололи молодого ещё кабанчика. Как отец Иван специально для тебя ставил сливовую закваску и выгнал чистый, как слеза самогон. А какие пышные крестины мы тебе справили, ни у кого не было таких крестин. Всё, что у нас есть, всё для тебя, доченька. А я расскажу, как ты попала к нам, какая ты была несчастная. Сейчас ты ухоженная, счастливая, моя красавица! Всё у нас будет хорошо.

 В зал их не пустили. Вызывали по одному. Первым вызвали Ивана. Что его там спрашивали, и что он там отвечал, никто ничего не слышал. Его оставили сидеть в зале. Вызывали многих, которые не были знакомы Бевзюкам.

 Наконец, вызвали Надезю. Она поклялась, что будет говорить только правду, и тут увидела того парня, что приезжал забрать Марику. Она честно ответила на все вопросы, а когда её спросили, дают ли они девочке выпивать самогон, она даже возмутилась и сказала: - Конечно, нам ничего не жалко для нашего ребёнка. Мы выгнали специально для неё сливовый самогон, чистый, как слеза. Да вот, тот парень может подтвердить, что нам для нашей доченьки ничего не жалко. И указала на того незнакомца.

 Последней вызвали Шифру-Марику. Ей задавали много вопросов, она отвечала, а потом стала говорить всё то, что наказывала ей Надезя. Её спрашивали, заставляли – ли её работать в поле и дома, ухаживать за скотом? Она отвечала, что сама очень любит работать вместе с папой и мамой. Заставляют - ли её ходить в церковь? Она отвечала, что сама ходит с мамой. А на вопрос, хочет ли она жить в селе или жить в еврейском детском доме, где сейчас живёт её братик Кива, она ответила: - Я хочу жить в селе, у папы и мамы, а не у вонючих жидов.

 - Ты сказала, не у вонючих жидов, а от кого тут воняет?

 Девочка, не задумываясь, указала пальчиком на незнакомца и сказала: - От него.

 Больше её ни о чём не спрашивали.

 Решение суда было коротким: Во благо ребёнка, забрать Левину Шифру у незаконных родителей и отдать её на воспитание в гайсинский еврейский детский дом  (приют).

 Из зала Шифру вывел за руку незнакомец. Это был активист Мотл Кордонский. Первую ночь она ночевала в детском приёмнике.

 С детством было покончено.

 Бедные Бевзюки ни как не могли взять в толк, как же так? Как и за что можно отнять у них их Марику? Они холили её, отдавали ей всю душу, любили её.

 Они ходили всю ночь около детдома. Утром выспрашивали у детей и у сотрудников, где Марика, но её там никто не видел.

 Утром следующего после суда дня Шифру привели в детский дом на второй этаж и заперли там, в маленькой комнатке с небольшим окном. Там стояла односпальная кровать с солдатским одеялом без подушки. На тумбочке разместились алюминиевая миска с кашей, ложка и кружка с водой. За тумбочкой пряталось ведро без крышки. Днём к ней зашёл Мотл и сказал, что его назначили её опекуном. Она не знала, что значит, опекуном, ей было всё равно. Она спрашивала, почему её не отпускают домой, в село? Она же все честно рассказала. Ей, правда, правда, было очень хорошо дома, в селе. Там так красиво тепло и светло. Почему её держат в этом сарае? Мотл молчал. Он постоял около приоткрытой двери, спросил, дали - ли ей на обед суп и, не дождавшись ответа, закрыл за собой дверь.

 Бевзюки и их родные вернулись в село ни с чем. Односельчане неоднознач- -но отнеслись к тому, что у Бевзюков, у Сощихи и у Сошки, отобрали Марику. Были и такие, кто радовался. В Тышковке жили многодетные семьи. У них было мало земли, они жили бедно, им было трудно прокормить детей. Они были бы рады, чтобы зажиточные Бевзюки взяли, за своего, хоть одного из их детей. Но Сошка с женой взяли жидовочку, вот Господь и не допустил несправедливости.

 Иван с Надезей решили отыскать Марику и забрать её домой. Всё их существование, помыслы, поступки, желания были связаны с Марикой. Они теряли вновь приобретенный смысл жизни, теряли точку опоры и сильное, страстное желание обрести её вновь заставляло их действовать.

 Надезя сложила в узелок самые необходимые вещи Марики, набрала еды, и они отправились на поиски в Гайсин.

 Там им удалось узнать, что девочка в детдоме на карантине. Её держат в изоляторе на втором этаже. Карантин продлиться дней пять или шесть, а затем её переведут в среднюю группу. Увидеть её нельзя. К ней никого не пускают, гостинцы передать можно. Лучше всего им дождаться директора и всё подробно выяснить. Иван вернулся в село, а Надезя осталась ждать директора детдома.

 Уверенная в себе женщина- директор согласилась принять передачу для Марики. Надезя просила, умоляла разрешить ей повидаться с дочкой, но директриса сказала лишь одно слово КАРАНТИН и, взяв узел с передачей, направилась к кабинету.

 Самоуверенная директриса - толстуха проворно вошла в свой кабинет и тут же развязала узел с передачей, состоящий из двух отдельно завёрнутых частей.

 В холщёвом мешочке были продукты: 4 варенх яйца, бутылка молока, буханка хлеба, шматок (кусок) сала и 2 кружка домашней колбасы. В белой Надезиной хусточке (в платке) были завернуты вещи для Марики: 2 сорочки, юбка, хромовые сапожки, разноцветные ленты.

 Директриса взяла одну сорочку, одно яйцо, отломила кусок колбасы, отрезала краюху хлеба - всё это сложила в Надезину хусточку и с этим узелком вышла из кабинета. Поднявшись на второй этаж, она услышала стук и крик, доносившийся из изолятора.

 Надезя осталась ждать у дверей приюта. Она хотела знать, что он, или кто он, этот КАРАНТИН. Дождавшись, когда к дверям подошёл пожилой человек в черной шляпе, с тростью в руке, Надезя осмелела и обратилась к нему.

- Здравствуйте, добра душа! - Человек остановился.

- Вы ко мне? - спросил он.

- А что же это такое или кто же этот КАРАНТИН? - спросила она.

 Мужчина подошёл поближе и представился.

- Мордехай Сорокер, здешний учитель ремесла. - КАРАНТИН - это, когда ребёнок болеет оспой, тифом или инфлюэнцей, его отделяют от других детей, чтобы те тоже не заболели, чтобы зараза не передавалась от одного к другому.

Надезя слушала объяснение Мордехая и думала: - Марика здоровая девочка, зачем ей этот самый КАРАНТИН?

Она поблагодарила Мордыхая и тут же спросила:

- А где он, этот КАРАНТИН?

Тут Мордыхай поднял голову, посмотрел на маленькое оконце, расположенное на втором этаже и, указав на него тростью, откланялся и вошел в здание.

 Дождавшись темноты, Надезя забралась на крышу прилегающего к зданию детдома сарая, а оттуда пролезла в окно высокого первого этажа. Она тихо прошла через большую столовую, где стояло несколько деревянных столов с длинными лавками по бокам, и вышла в коридор. Ночь была лунная, окно с торца коридора хорошо освещало ей проход между дверьми. Она дошла до широкой лестницы и поднялась на второй этаж.

 - Где же этот КАРАНТИН, где Марика?

 Лестница делила коридор на две половины. Надезя не знала, с какой стороны, слева или справа находится этот самый КАРАНТИН. Она пошла направо. Было очень тихо. С обеих сторон коридора разместились напротив друг друга несколько закрытых дверей. Она дошла до конца коридора, остановилась напротив последней двери. Дверь была закрыта на засов. Надезя хотела отодвинуть засов, открыть дверь и посмотреть, что там, но в последний момент решила выяснить, есть ли засовы на других дверях. Все двери были закрыты на такие же засовы.

 Она не решилась отодвинуть засов и открыть дверь. Ей стало страшно. В комнатах, за каждой из дверей могли спать дети, она побоялась их потревожить. Надезя постояла, постояла посреди коридора и тем же путём, что добралась сюда, вернулась на крышу сарая. Там, на крыше, свернувшись калачиком, она заснула.

 На рассвете она добралась до базарной площади. Был базарный день. Она отыскала односельчан и с оказией вернулась домой. По дороге она думала:

- Как хорошо, что передала Марике гостинцев, хорошо, что не забыла передать ей обувку.

Правда, эту обувку, сносил сынок директрисы, но об этом ни Бевзюки, ни Марика, пока не знали.

Шифра – Марика стояла около тумбочки и смотрела в маленькое оконце.

 Там за стеклом была жизнь, бегали какие-то дети, шёл бородатый мужик с мешком на плече, светило солнышко. А она тут в этом страшном месте. Почему меня тут держат? Кому плохо, оттого что мне было хорошо в селе с тату и мамой?

 Она хотела домой. Она чувствовала, что теряет и этот второй дом в её жизни, что осталась совсем одна. Надо что - то делать.

 Она подошла к двери, хотела выйти и убежать домой, бежать в село. Но дверь не открывалась, ну никак. Она стала стучать кулачком. Никто не открыл, только сильно заболела рука. Тогда она стала кричать и бить дверь ногой.

 Тут за дверью послышался хрипловатый женский голос. Заскрежетал засов, и дверь приоткрылась. В проёме стояла толстая женщина с растрёпанными черными волосами. Она что - то жевала и вопросительно осматривала Шифру – Марику.

- Что ты стучишь? Что тебе нужно? Нет никакого покоя от Вас.

- Карантин есть карантин! Как тебя зовут?

 - Марика,- ответила девочка, я хочу домой к тату и маме.

- Нет у тебя ни тату, ни мамы. Тут приют, понимаешь, детский дом для детей сирот. И радуйся, что тебя приняли сюда. А сейчас ты на карантине, чтобы ты не принесла нам никакой болезни. У нас и так нет возможности Вас кормить и одевать. На лекарства денег нет совсем. Так что сиди тихо. Поняла? Через четыре дня выпущу.

Она подняла с пола узелок.

-  Вот тебе передача, сиди тихо, не шуми.

Толстуха переложила узелок через порог, прихлопнула за собой дверь.

 Шифра - Марика сразу узнала Надезину хусточку. Девочка плакала от радости, что мама и тату её не бросили, они её обязательно заберут отсюда, она снова будет жить в своём сельском доме, в своей семье, где все друг друга любят.

 Но это оказались только мечты. Мечты на всю оставшуюся Шифры – Марикину очень не простую жизнь.

 Иван запил. Он замкнулся, как будто обиделся на весь белый свет и на себя тоже. Его никто и ничто не интересовало. Однажды, Надезя попросила его открыть яму, что под грушей Дулей, растущей посреди огорода. Нужно было эту яму очистить и проветрить, подготовить к засыпке семенной картошки, что будет для посадки в следующую весну. Иван поднял крышку, хотел её подпереть, чтобы она не сорвалась с петель, да оступился и свалился в яму.

 Как это было на самом деле - никто не знал.

 Надезя занималась домашними делами и не сразу спохватилась, что Иван – то уже давно пошёл открывать яму, да ещё не вернулся. Она посмотрела в окно. Крышка была открыта, а Ивана около ямы не было. Подумала; наверно он пошёл в клуню допивать оставшуюся в припрятанной бутылке горилку. Она очень рассердилась.

 - Совсем пропадает мужик, нет спасу. Пьёт да пьёт.

 Она зашла в клуню, там Ивана не было. Подошла к груше, заглянула в яму и ахнула. Иван лежал головой вниз, зацепившись ногой за перекладину лестницы.

 Она стала голосить, кричать, звать на помощь. Ивана достали, но он был мёртв.

 Под этой грушей мама Ивана упала и после этого очень скоро умерла. Поговаривали, что это место плохое и вокруг груши, примерно в радиусе двух с половиной или трёх метров, больше никогда ничего не сажали. Да вот Иван выкопал эту яму для хранения картошки, а получилось, что для себя.

 Надезя осталась одна. Хозяйство большое, новая половина хаты не достроена. Зачем ей это всё, если нет ни детей, ни Ивана? Что ей делать одной с таким огромным полем? Ей одной много ли надо? Калистрат и Фёдор помогли ей убрать урожай и засеять озимые.

 Она, всё же, несколько раз ездила в Гайсин, в детдом и только однажды ей удалось встретиться с Марикой. Марика вместе с другими детдомовскими девочками шла в дом напротив, где размещались школьные классы. Там детей учили читать и писать, там девочек учили шить, а мальчиков обучали мастерству, там замечательный учитель Мордыхай Сорокер обучал старших мальчиков печатному делу.

 Встретившись, они бросились навстречу друг к другу, обнялись и так стояли несколько минут. Они молча плакали.

 Надезя прошептала, что тату умер, что она осталась совсем одна, а Марика прошептала, что она не одна, что у неё ещё есть она, её дочка, Марика.

 Им не дали поговорить. Марика ушла с девочками.

 Надезя смотрела ей в след и не узнавала, свою любимую Марику в серой, как у всех одежде, в каких – то тапках и очень коротко обстриженную.

 Многое пришлось им пережить. Они всегда помнили, что у Надези есть Марика, а у Марики есть Надезя.

 Это было время сплошных перемен. Коллективизация освободила Надезю от большого хозяйства, от поля, которое досталось ей по наследству. Хорошо, что остался огород да три курицы и петух. В недостроенной половине хаты Надезя сделала курятник. Село обнищало.

 А когда стали освобождать православный народ от церковного насилия и жечь церкви, с Надезей произошло вот что. Однажды ей приснился сон. Какой то голос сказал, что она должна проснуться, взять большое чистое ведро для воды и бежать к церкви. Там набрать ведро воды из церковного колодца. Поставить ведро с водой у входа в церковь. Войти в церковь, снять с иконостаса большой деревянный крест – распятие и вынести его из церкви. Крест и ведро с водой забрать домой. Дома крест укрепить на передней стене за кроватью. Воду сохранить, это святая вода, её использовать только по строгой необходимости.

 Надезя проснулась. Она вышла из хаты в одной сорочке и посмотрела в сторону церкви. Церковь горела. Со всех сторон села к церкви бежали люди. Надезя схватила большое ведро для воды и тоже побежала. Она сделала всё, как ей приснилось. Она без страха вбежала в горящую церковь, но когда она выбежала, тут же рухнули горящие перекрытия.

 Надезя не помнила, как прибежала домой, как снимала и перевешивала иконы, как установила большой церковный крест на указанное ей во сне место. Этот крест был в её хате всю её долгую жизнь и ни раз спасал жизнь ей и тем, кому выпадало на долю тоже бывать и жить в этой хате.

 Надезя не долго оставалась одна. У её брата Фёдора родилась девочка Ксеня и Надезя стала её крёстной мамой. Ксеня всё время пропадала у крёстной. Когда у Фёдора с Марвыной родились ещё двое деток, Василь и Катя, то Надезя забрала Ксеню к себе, как свою дочку. Так они и жили вдвоём.

 Мордыхай Сорокер родился, рос и получил образование в Варшаве.

Выходец из богатой еврейской семьи, он стремился к знаниям, не цурался никакой работы и, повзрослев, овладел многими профессиями.

 Оставив семье, жене и двум сыновьям, небольшое состояние, Мордыхай поехал в г. Умань изучать иудаизм. Но время выдалось смутное, революция, погромы, гражданская война, так он очутился в Гайсине. Мордыхай работал учителем ремесла в гайсинском еврейском детдоме, где обучал мальчиков печатному делу. Украинским и русским языками он владел плохо, но идиш, польский и немецкий знал хорошо. Он любил ленивых и озорных, пытливых и смышлёных мальчишек, которые напоминали ему его родных сыночков, и очень старался заинтересовать их ремеслом, дать им хорошее образование и редкую интересную специальность.

 Кива Левин был лучшим учеником Мордыхая. Подросток буквально сходу схватывал все объяснения учителя. Он бегло читал, задавал много вопросов, старался во всём докопаться до сути. Мордыхай не мог дать пытливым подросткам полный объём знаний, поэтому большую часть своего учительского заработка тратил на книги для своих учеников. А те с благодарностью их штудировали. Между учителем и его учениками было полное взаимопонимание.

 Кива много читал, не пропустил ни одного занятия и быстро освоил профессию наборщика. Мордыхай помог Киве устроиться на работу в гайсинскую типографию по специальности. Юноша стал зарабатывать на пропитание и одежду. У него появились новые друзья. Он стал членом социал - демократической партии, ушёл из детдома в свободное плавание по жизни.

 С сёстрами Кива поддерживал связь. Особенно он был очень привязан к Рухале, он доверял ей беспредельно. Повзрослев, она все равно осталась для него самым большим авторитетом.

 Колман и Ева находились в бершадском детдоме. Рухале перебивалась на свободных хлебах. Она работала на сахарном заводе, вместе с ещё одной девочкой сироткой снимала угол недалеко от завода. Девочки работали посменно, и одна койка их вполне устраивала, так как пока одна работала, другая отдыхала. Рухале совмещала работу и учёбу. У неё совсем не было ни сил, ни времени, ездить в г. Бершадь навещать братика и сестричку.

 Рухале знала, что Мотл Кордонский сын её родной тёти, что жила в Гранове. Они никогда раньше не встречались.

 Однажды Рухале встретилась с Мотлом, когда она навещала Шифру в гайсинском детдоме. Они разговорились и таким образом выяснили, что они двоюродные брат и сестра. Рухале упросила Мотла помочь ей перевести братика и сестричку в гайсинский детдом, чтобы они жили все вместе.

 В гайсинском детдоме не было младшей группы. Рухале вместе с Мотлом стали добиваться, чтобы хоть Евочку забрать в Гайсин. Так совпало, что в то время, когда Евочку перевели в гайсинский детдом, одна еврейская семья усыновила Колмана. Рухале знала, кто и куда его забрал. Она переписывалась с теми людьми, но постепенно связь почти оборвалась. Дети больше не встречались с Колманом, но по слухам знали, где он и как он поживает.

 Шифра была в старшей группе, а Евочка в средней. Девочки постоянно не доедали. У Евочки по телу и на голове выступили фурункулы. Она очень страдала от боли и от голода, много плакала. Шифра очень жалела сестричку, она не знала, как и чем можно помочь Евочке.

 Набравшись храбрости, Шифра побежала к тёте Эстер Жебрак, она очень надеялась, что там ей помогут. Тётя Эстер жила напротив детдома, её дети иногда навещали сестричек. Шифра и Сима были одногодки и сдружились. Когда Шифра прибежала к Жебракам, ей очень повезло, дома была одна Сима. Она посоветовала смазывать Еевочке фурункулы подсолнечным маслом и прикладывать подорожник, так всегда делала её мама и даже дала немножко масла. Сима просила Шифру никому не говорить, что она дала ей масло, чтобы никто из Жебраков не знал, иначе ей, Симе, очень влетит. Дети побаивались своего отца – скрягу.

 Свадьба, весёлая свадебка.

 На свадьбу к Доре Жебрак Шифру собирал весь детдом.

Директриса принесла ей выходное платье своей дочки, воспитательница дала кожаные полуботинки, правда они были велики, но не малы же. Общими усилиями Шифра была, как ей казалось, красиво одета. Подружка разрешила помыть голову душистым мылом, другая подружка дала красивую заколку для волос. Детдом располагался на той же улице, напротив дома Жебраков, идти ей было недалеко.

 Это был первый и единственный раз, что Шифру пригласили в этот дом.

 На еврейскую свадьбу готовят много всякой специфической еды и очень много пекут. Семья зажиточная, нужно было показать лицо в такой торжественный день. Тут даже прижимистый Жебрак не поскупился, поэтому наняли специальных поварих. А вот штрудель мама невесты пекла сама. Правда, штрудель получился наславу, очень вкусным.

 Шифру пригласили, да не пустили в дом вместе с гостями, а отправили на кухню, Она сидела там, в закутке и всё ждала, что её позовут. Ей очень хотелось посмотреть на жениха и невесту, Она много раз слышала, как красиво происходит обряд венчания под хупой, ей очень, очень хотелось быть среди гостей, а вышло вот что:

 Самым младшим у Жебраков был Колман, Коля. Это был шустрый, озорной избалованный мальчуган. Он забегал в кухню, набирал полные карманы всякой выпечки и убегал. Так повторялось несколько раз.

 Тётя Эстер зашла на кухню. Шифра встала со скамейки, она думала, что пришли за ней, Но тётя посмотрела на противень, где был штрудель и стала кричать.

 - Ах, ты, обжора! Где же в тебе всё это вместилось? Ты что, спрятала в карманы? Наелась и решила накормить весь приют?

 Шифра стояла и не знала, что ответить. Она не ела целый день, надеялась, что наконец – то о ней вспомнили и её пригласят в дом, накормят.

 Но Тётя Эстер схватила Шифру и стала её ощупывать. В одежде Шифры не было карманов, тётя не нашла ничего.

 Девочка ждала праздника, а её не только не пустили в дом вместе с гостями, не накормили, её обвинили в краже и даже обозвали обжорой.

 Шифра посмотрела на разъярённую тётю и выбежала из кухни во двор, там Колман угощал своих друзей штруделем.

 Шифра вернулась в детдом. Её расспрашивали, почему она так быстро вернулась, как была одета невеста, много ли народа было приглашено, и что она там ела. Только Евочке Шифра рассказала, что тётя её обыскивала, что очень голодна, и что больше никогда её ноги не будет в этом проклятом доме. Так оно и было.

 Общительная, трудолюбивая, самостоятельная Шифра один раз в неделю убегала из детдома в зажиточный еврейский дом мыть полы. За эту работу её там кормили, иногда давали что - либо из одежды, а главное, давали немножко подсолнечного масла для лечения Евочки.

 Женщина, у которой девочка работала, оказалась на редкость щедрая, с добрым сердцем. Она устроила Шифру работать в маленькую мыловарню, которая принадлежала её мужу, и предоставила угол в небольшой комнате с ещё одной работницей. Шифра ушла из детдома. Она работала мешальщицей на мыловарне и продолжала мыть полы. От этой работы у неё на руках сначала стала сохнуть кожа, а потом появились пятна и кровавые трещинки. От запаха и пара она стала сильно кашлять. Стало очень мучительно работать. Она заболела. Хозяин не хотел её отпускать, но когда он увидел её ручки, то даже сам устроил Шифру на сахарный завод учётчицей.

 Только Евочка осталась в детдоме, она была окружена любовью и заботой брата и сестёр. Старый дядя Аншел уделял ей очень много внимания.

 Старики, дядя Аншел и тётя Рухале, брали её на субботу к себе. Однажды дядя Аншел задремал в ожидании субботней трапезы. Тётя Рухале зажгла субботние свечи и читала молитву, а в это время шаловливая Евочка схватила ножницы и отрезала большую часть бороды у дяди Аншела.

 Она это сделала во благо, так как борода - это пережиток. Бедный дядя Аншел чуть не лишился рассудка. Он перестал выходить из дома, а если выходил, то перевязывал подбородок и говорил, что очень болят зубы, хотя все знали, что зубов у него уже давно нет.

 Евочке жилось совсем не так как её сестрёнкам и братику. Они старались помогать ей, как только могли. Она пользовалась вседозволенностью. Однажды Евочка попросила Шифру дать ей поносить Шифрино выходное платье, та ей дала, но попросила не пачкать, это было её единственное выходное платье. Евочка надела его, но оно оказалось ей очень длинное. Тогда она, не долго думая, схватила ножницы и укоротила его, да так, что платье стало ей коротко. Она возвратила обе части платья Шифре, не рассказала, что с ним сотворила, просто положила скомканный свёрток и совсем забыла о нём. Шифра решила надеть выходное платье и пойти навестить Рухале. У неё даже был гостинец для старшей сестрички. Ей за хорошую работу подарили два куска душистого мыла, она очень хотела один кусок отдать Рухале.

 Шифра возмутилась, что Евочка оставила платье скомканным, а не повесила на плечики, которые висели на гвоздике, вбитом в стенку за дверью. Она развернула скомканный сверток, и в руках у неё оказались два неравные куска вместо её выходного платья. Она очень расстроилась. Ей было очень обидно, что Евочка так жестоко, так плохо с ней поступила. Ей было жалко своё первое с очень большим трудом заработанное новое платье. С тех пор она стала прохладнее относиться к Евочке. Евочка же совсем не переживала.

 К пятнадцати годам она выглядела вполне сформировавшейся девушкой. Одевали её брат и сестрички. Она хорошо училась, записывалась и активно участвовала во всех доступных кружках. Евочка любила лошадей, и они её слушались. Она записалась в кружок наездниц и с удовольствием занималась конным спортом.

 В Гайсине квартировали Красные кавалеристы. У них были хорошие кони. Евочка с другими наездницами часто приходила в конюшню полюбоваться на замечательных коней. Там её приметил кавалерист Сеня Перельцвейг. Чернявый, статный двадцативосьмилетний кавалерист, Сеня полюбил беззаботную Евочку, и уговорил её быть с ним. Она ещё не знала любви, её не волновало, что будет потом, но то, что случилось, случилось, и она стала жить с Сеней. Парень очень её любил и выполнял любые её капризы. Она единственная из детей Янкеля Левина получила среднее образование. Позже они с Сеней расписались и уехали в г. Харьков, где жили Сенины родители и его единственная сестра. Сеня работал и учился на рабфаке, а Евочка училась в институте на дневном отделении. Детей у них не было. Сеня всего себя посвятил заботе о Евочке.

 - Моя девочка: - так он называл Евочку, что приводило его папу и маму в нервозное состояние. Они не приняли её, она не стала для них своей.

 Родители мечтали о хорошей жене для сына, а не о приютной вертихвостке, которая постоянно пропадает на стадионе или на конезаводе и её больше волнует лошадь, на которой она тренируется, чем их сыночек, Сеня. От скандалов спасало то, что Сеня и Евочка почти не бывали дома.

 Но вот, приютная вертихвостка, Евочка, закончила институт. Она стала хорошим инженером – экономистом. Они оба закончили учёбу и работали на харьковском тракторном заводе. С жильём в г. Харькове было плохо, поэтому они были вынуждены проживать вместе с родителями. Сенин отец просто ненавидел жену сына, а мама не выказывала своего отношения к ней, мама видела, что Сеня обожает свою жену, и не хотела портить ему жизнь.

 Кива Левин, попав на работу в гайсинскую типографию, освоил почти все используемые там специальности. Он стал профессионалом.

 Тяга к знаниям, любознательность, общительность делали его своим среди активной части молодёжи. Он дружил с активистами социал - демократической партии. Киве не хватало жесткости характера. Внук бакинского комиссара Степана Львовича Шаумяна, Николай Николаевич Шаумян, лучший друг Кивы, оказал на него очень большое влияние и сыграл в его жизни очень большую роль. Николай привёз Киву в Москву, помог ему устроиться на работу в типографию газеты Правда, помог получить комнату и прописку в Москве.

 Николай разделял политические взгляды Льва Троцкого, и Кива активно поддерживал его. Друзья верили, что политическая линия Троцкого способна привести трудящиеся массы к светлому будущему.

 Рухале – Рая приехала в Москву к Киве. Она была членом партии РКПб и совсем не разделяла взгляды брата. Они часто спорили, но политические разногласия не влияли на их родственные чувства.

 Как активистку её назначили директором небольшого магазинчика женской одежды в Столешниковом переулке и дали ей маленькую комнатку во дворе того – же дома, где размещался магазин. Она вышла замуж за выпускника Кремлёвских курсов Красных командиров Казимира Кульчицкого, с которым у неё была большая любовь ещё в Гайсине. Казимир родился и вырос в селе Кисляк, что в трех километрах от Гайсина. Они сохранили эту большую любовь до конца трагически оборвавшейся их совместной жизни.

 Кива очень хотел, чтобы Шифра тоже перебралась в Москву. Ему помог всё тот же Николай. Шифру прописали на жилплощади Кивы.

 Таким образом, повзрослевшие девочки и старший сын, дети Двойры и Янкеля Левиных, очутились в больших городах. Евочка в Харькове, а Рухале, Шифра и Кива в Москве.

 О Колмане они иногда получали известия из Гайсина от родственников, а о дальнейшей судьбе маленького Давидки они не знали ничего

 Шифра приехала в Москву. Город большой, народа много, все чем – то заняты, и никому нет никакого дела, никакого интереса до неё. Кива жил своей жизнью, он редко появлялся дома. Она была предоставлена сама себе.

 Соседи по квартире оказались людьми на редкость доброжелательными, но требовали строгого соблюдения заведённого распорядка в соответствии с расписанием. На двери ванной комнаты висело расписание, какая семья, в какой день занимает ванную для стирки и купания. На кухонной двери висело расписание, какая семья, в какой день производит уборку в коридоре, на кухне, в ванной комнате и в туалете. Квартира была большая из пяти комнат и небольшой кладовки. В ней проживали кроме Кивы и Шифры ещё две семьи. Сарра Михайловна Свердлова, родная сестра Якова Михайловича Свердлова, с мужем и с дом работницей Клавдией занимали две большие комнаты и кладовку. Клавдия обосновалась в кладовке. Семья Требелевых из трёх человек занимала две комнаты поменьше. По утрам все толпились около туалета и ванной комнаты, но днём квартира пустела, и Шифра оставалась во власти Клавдии.

 Клавдия знала Москву неплохо, но, будучи деревенским человеком, она знакомила Шифру с тем, что было близко ей.

 Шифра быстро поняла, что ей нужно самой как – то устраивать свою жизнь, чтобы не быть на иждивении у брата. Она стала искать работу.

 Это оказалось совсем непросто, ведь у неё не было ни образования, ни специальности. Клавдия нашла ей работу домработницы в соседнем доме, Шифра же хотела работать на фабрике или на заводе, где есть возможность учиться и приобрести специальность, она очень нуждалась в общении, в коллективе.

 Кива любил Шифру. В те редкие часы, когда он бывал дома, когда они общались, он умилялся её наивностью и простодушием, её умению видеть, в каждом человеке только хорошие качества и поступки. Самой большой её похвалой с его стороны было его любимое выражение: - Моя дурёха!

 Однажды Киву командировали на металлургический завод Серп и Молот, Шифра увязалась за ним. Он оставил её в проходной, а сам пошёл по своим делам. Шифра скучала. Ей надоело сидеть и ждать брата. Она стала читать объявления и наткнулась на одно, где говорилось, что заводу нужны газоэлектросварщики, что желающие получить хорошую специальность могут записаться на курсы в отделе кадров завода.

 Шифра выяснила, где отдел кадров и, не раздумывая, пошла туда. Конечно, её там никто не ждал. В небольшой комнатке было полно желающих получить работу. Она заняла очередь и стала ждать. Она не знала, на какую работу хотела бы пойти, не знала ничего о сварке. Ей было всё - равно газовая она или электрическая и что она сваривает. Она очень хотела попасть на эти курсы, а там она всё выяснит и выучит.

 Подошла её очередь. Молодая женщина пригласила Шифру сесть и стала расспрашивать, есть ли у неё жильё, работала ли она раньше, где и на какой работе. Шифра всё рассказала, а подтвердить сказанное ничем не могла, у неё не было никаких документов с её прежней работы в Гайсине.

 Женщине, работнице отдела кадров, понравилась простодушная, открытая девушка, понравилось, что ей не нужно общежитие, что она согласна на любую работу, лишь бы получить специальность - вот хотя бы получить специальность газоэлектросварщика. На курсы набирали десять человек.

 Девятым приняли парня, что стоял в очереди перед Шифрой, а десятой оказалась она. Женщина стала заполнять анкету.

 Девушка сказала фамилию - Левина, а имя - Шифра.

 Тут женщина посмотрела на неё и спросила, - Как тебя зовут?

 - Шифра, - ответила девушка.

 - Что это за имя такое? - спросила женщина с возмущением.

 - Ну, Шура, - ответила девушка.

 - Нет такого имени, Шура, - сказала женщина, а есть имя, - Александра.

 - Вот так и запишем, - и она написала: Левина Александра.

 - Ты, Левина Александра, иди вон за тем парнем, который был у меня перед тобой, он тоже принят учеником. Он работает на заводе, он всё тебе покажет, - сказала женщина и вызвала следующего по очереди. Парень задержался в коридоре, казалось, что он её ждал. Шифра – Марика – Шура - Александра подошла к парню, они познакомились.

 Это был молодой человек примерно её возраста, немного выше её ростом, голубоглазый шатен с очень приятной улыбкой, она стояла за ним в очереди в отдел кадров и обратила на него внимание. Парень сказал, что он очень рад, что её тоже приняли на курсы, что ей очень повезло, ведь это первые курсы по совсем новой специальности. Шифра с большим вниманием слушала всё, что рассказывал ей Зейлик – Женя – Евгений Малин. Он провёл её в тот цех, где она должна быть завтра к 8 часам утра и очень подробно объяснил, как доехать из центра, на каком трамвае и где сделать пересадку, чтобы быстрее доехать до завода. Зейлик привёл её к проходной, где, как ей казалось, её ждал Кива, а сам ушёл, сказав, чтобы не опаздывала.

 Долго ждала она брата, очень хотелось кушать и пить, да и по остальным надобностям, а Кивы всё не было. Тут она догадалась, что он, очевидно, поискал её и уехал. Хорошо, что Зейлик подробно рассказал ей, на каких трамваях нужно ехать в центр, где она жила. Она нашла остановку, села в трамвай и только тогда вспомнила, что у неё нет денег на два трамвая. Она доехала до пересадки, а дальше пошла пешком. Когда она уставшая, голодная явилась домой, Кива был дома. Он очень сердился. Шифра – Александра рассказала ему, что её приняли на курсы сварщиков, на заводе Серп и Молот и завтра в 8 часов утра там начинаются занятия.

 Кива спросил её; - Сколько времени, месяц или больше, продлится учёба на курсах, будут ли ей платить за время учёбы, если будут, то сколько?

 На все его вопросы, она смогла дать лишь один ответ: - Не знаю.

 - Вот, дурёха – то! В сердцах вскрикнул он, и уткнулся носом в газету. На этом их задушевная беседа закончилась. Шифра направилась к Клавдии, ей хотелось поскорее поделиться с ней своими новостями.

 Так началась её трудовая биография.

 Так она стала Александра. Она получила свой первый официальный документ - профсоюзную карточку, где значилось: Левина Александра Яковлевна.

 В небольшом местечке Аратов, недалеко от города Животов, жила большая еврейская семья Кизнер. У Кизнеров подрастали шесть мальчиков. Самый младший из подростков, Аарон рано покинул семью. Он стал работать погонщиком, помощником у заготовителя скота, Малина.

 Малин ездил по селам, покупал бычков и пригонял их на бойню. Аарон

Кизнер ездил с ним по селам, он помогал Малину перегонять купленных бычков. Когда они приезжали в село, то сельские жители оповещали друг друга: - Малин приехал! Малин приехал! – и всё село знало, что приехал Малин и можно продать ему, если есть, скот на продажу. Постепенно Аарон стал Малин не только для крестьян. Он сам привык, что он Малин.

 Повзрослев и создав семью, Аарон Кизнер остался Малин. Своих сынов с подросткового возраста он старался привлечь к своей работе. Старший сын Аарона, Шмерл, повзрослев, продолжил дело отца. Он вместе со своими старшими сыновьями, Иосифом и Мойшей, занимались заготовкой кошерного мяса. Сыновья закупали скот и пригоняли его в Животов, где у Шмерла Малина была небольшая скотобойня.

 Шмерл Малин был очень хорошим отцом для своих детей. Он любил свою жену Хону, любил детей и старался дать им всё, что было дозволено состоятельному еврею. Детей учили грамоте, музыке. Им нанимали учителей, покупали книги. Дети много читали. Дом был большой и дважды в году, на Пурим и на Песах, вместе с детьми родственников, устраивали спектакли с пением и танцами.

 Детей родилось много, Хона девять раз рожала, но выжили лишь пятеро. Самая старшая была Люба, потом Иосиф, Мойша, Зейлик и Фрадя.

 Хона родила две пары двойняшек, выжил лишь один из двойняшек – Иосиф. Беда нагрянула в дом Малина внезапно. Бык напал на Шмерла и поранил его. Шмерл скончался, не приходя в сознание. Старшему сыну Шмерла, Иосифу, в то время было девятнадцать лет. На похоронах Шмерла Иосиф обещал продолжить дело отца и не покидать семью до тех пор, пока все его братья и сестры не повзрослеют.

 Первая ушла из семьи Люба. Она влюбилась в Васю Кондрашова. Молодые люди тайно встречались. Люба знала, что Кизнеры и дома, в семье, Васю не захотят принять. Они придумали для Васи еврейское имя Велвел, и он представился маме Хоне и всем членам семьи Малиных сибирским евреем,

 когда пришёл просить у них Любиной руки. Вася – Велвел очень старался быть похожим на еврея. Вращаясь среди еврейской молодёжи, он неплохо понимал и говорил на идиш, был знаком с еврейскими обычаями. Люба сказала Иосифу, что даже если он и семья будут против её замужества, то она уедет с Велвелом без их благословения. Иосиф взял грех на душу и сообщил родственникам, что Велвел настоящий обрезанный еврей, хотя это было не так.

 Никто из родных Велвела в синагогу не пришёл, но хупа состоялась, свадьба была очень весёлая. После свадьбы молодожёны уехали в Россию.

 Гражданская война, революция, погромы - всё это привело к тому, что заниматься привычным семейным делом братья Малины больше не могли.

 У Мойши появился закадычный дружок Мотл Сапожников. Они оба стали активными строителями светлого будущего, оба вступили в комсомол. Мотл с головой ушёл в общественную работу. Он был увлекающейся натурой, круглый сирота, семья для него не имела никакого значения, никакого авторитета.

 Во время коллективизации он вёл себя очень жёстко, просто жестоко, отбирал у крестьян всё, что только можно было отобрать, не жалел ни стариков, ни детей, потому что верил, что так нужно, что так будет лучше всем. Мотл влюбился в Фрадю. Братья - Иосиф, Мойша, да и Зейлик - не хотели, чтобы Фрадя встречалась с Мотлом, но своенравная девушка никого не слушала. По настоянию Мотла, Иосиф с Мойшей отказались от скотобойни в пользу местечка, правда, скота на кошерное мясо уже не было. Скотобойня была чиста и пуста. Нужно было искать место в совсем непонятной жизни.

 В степях под Кривым Рогом давали земли для развития сельского хозяйства. Образовывали коммуны, помогали по мере возможности семенами и сельхозинвентарём. Активист Мотл Сапожников уговорил Мойше поехать туда вместе с ним. Иосиф тоже поехал с ними.

 Молодёжи понаехало много. Молодые энтузиасты сначала принялись за работу очень активно. Никто из них не представлял, что же они строят. Образовали украинские коммуны, еврейские и русские. Одного желания мало. Кроме земли, а была целина, нужна вода, семена, удобрения, инвентарь, а главное - умение работать на земле. У молодых энтузиастов кроме земли – целины и желания работать - не было ничего.

 Мотл, Мойше и Иосиф обосновались в еврейской коммуне.

 Первым делом поставили шалаши для девочек и для мальчиков. Девчата проявляли большую активность, они всеми силами старались доказать, что могут работать не хуже парней. Всё, что молодые люди привезли с собой, собрали в общее пользование. Сначала всё было даже очень хорошо, романтика захватывала молодые сердца. Выбрали актив, составили план коммуны и план работ, но уже на этом этапе стали возникать большие проблемы. Не хватало инвентаря, земля не пригодна для земледелия - солончаки, не было удобрений. Семена, что привезли с собой, большей частью уходили на пропитание. Засуха. За лето не выпало ни капли дождя, посевы сгорели. Часть активной молодёжи стала совсем пассивна. Братья Малины и Мотл Сапожников ещё на что – то надеялись. Иосиф очень хорошо разбирался в рогатом скоте, но даже он не имел понятия, как нужно его содержать, ухаживать за ним. Одно дело покупка, перегон и забой скота на мясо, совсем другое дело - выкормить и вырастить его. Урожай, который они собрали, был меньше того количества зерна, что они посеяли. Опыта никакого, средств никаких, и всё же, коммунары сумели построить саманные хижины для жилья, столовую и приступили к строительству скотного двора.

 Среди коммунаров были мастеровые люди. Шорники прибыли с набором своих инструментов, портные привезли швейные машинки и весь возможный приклад к ним, в надежде, что они смогут и в коммуне заниматься своим делом. Плотники взяли с собой всё возможное, что может пригодиться им в их работе. Правда, большинство из коммунаров не имело никакой профессии.

 Мастеровые коммунары подрабатывали у кочевников. Сначала кочевники обходили стороной, неизвестно откуда появившиеся коммуны. Постепенно, приглядевшись, и коммунары и молодёжь из кочевого стана, стали сближаться.

 У кочевников был скот, а главное - опыт степной жизни. Они расплачивались с коммунарами скотом, за этим скотом нужен был уход, нужен был корм. Еврейские парни и девчата не имели опыта содержания скота, им было труднее всех.

 Председателем еврейской коммуны Ингеюрн был Пеня Люшков, ярый противник близких – любовных отношений между коммунарами.

 - Главное - это создание крепкой коммуны!

 - Никакой любви, никаких семейных отношений, - так высказался Пеня на торжественном собрании в честь первой годовщины образования коммуны.

 Вопреки призывам и решению, молодость брала своё, среди коммунаров образовывались пары. Мойше влюбился в молодую, очень красивую девушку Цилю Люшкову, родную сестру Пени. Циля ответила Мойше взаимностью, они решили соединить свои судьбы. Молодые люди больше не хотели страдать от холода зимой и от жары летом. Оставаться в коммуне они больше не могли, да и не хотели.

 Иосиф понимал - коммуна не может быть для него делом всей жизни, ему тоже нужно уезжать. Решили так; Иосиф и Мойше с Цилей выходят из коммуны и возвращаются домой, а Мотл, активный член комсомола, остаётся в коммуне. Он категорически отказался от выхода из коммуны. Он не забыл Фрадю, он её любил и очень надеялся, что как только её братья возвратятся домой, она оставит маму Хону и братьев, и приедет к нему. Он написал ей большое письмо, дал его Иосифу, попросил его отдать это письмо Фраде и передать на словах, что очень её ждёт.

 Фрадя не приехала. Оставшись один, он стал сильно тосковать. Активность его поубавилась. Многие члены коммуны обзаводились своими семьями и уезжали. Коммуны распадались. В это время стали создавать колхозы. Несколько разных разрозненных коммун объединили в один колхоз.

 Мотл не захотел работать в колхозе, он уехал в Аратов, женился на Фраде Малиной.

 После замужества Фради, Иосиф и Зейлик решили ехать в Москву к Любе с Велвелом - Васей. Мама Хона ехать с ними отказалась, она хотела жить только вместе с Фрадей. Мотл получил направление по комсомольской линии в г. Умань, там у них с Фрадей родились их дети; Наум - Нюма и Аида – Ира. Туда переехали и Мойше с Цилей, там у них родился их первенец, Милька. Через три года они переехали в Кривой Рог к родителям Цили, там у них родилась дочка Мэра.

 Люба с Васей обосновались в Москве. У Васи была комната в многонаселенной квартире шестиэтажного дома в Босманном переулке. Люба научилась печатать на машинке и неплохо зарабатывала. Вася работал мастером на фабрике хлопчатобумажной мануфактуры.

 Братья Малины приехали в Москву, они остановились у Кондрашовых. Вася не забыл, как Иосиф помог ему в создании их семьи и всеми силами помогал братьям его любимой жены устроиться на работу и приобрести жильё. Люба с Васей помогли братьям устроиться на работу. Зейлика Вася устроил учеником к своему брату Ивану в формовочный цех завода Серп и Молот. Люба устроила Иосифа учеником копировщика по цинку в типографию.

 Эта типография, где Иосиф работал и сумел освоить почти все применяющиеся там специальности, принадлежала ОГПУ. Иосиф прошел проверку и был принят в штат. Как работник ОГПУ, он получил кожаное, коричневое обмундирование; куртку, брюки галифе и фуражку, он окончил специальные курсы и получил личное оружие. Работа у братьев была, а вот жилья не было. Они ютились у Любы с Васей.

 Левина Александра Яковлевна была не единственная девушка на курсе газо – электросварщиков. Это был полугодичный курс РАБФАКА, где слушатели приобретали специальность без отрыва от производства. Утром они работали на заводе, а с 14 часов у них начинались занятия. После успешного окончания курса, слушатели получали квалификационный разряд, вплоть до мастера.

 Шура с удовольствием училась. Ей всё было интересно, но тяжело. На работе приходилось поднимать тяжёлые газовые болоны, ворочать тяжёлые калориферы. От яркого света, от неумения и незнания, сначала очень болели и слезились глаза. Да ещё она очень плохо знала русский язык, она же училась писать и читать на идиш и на украинском языках. Она очень уставала.

 Денег, что она получала как ученица, едва хватало на проезд и на обед в заводской столовой.

 Зейлик оказался очень хорошим другом для Шуры. Так получилось, что они всегда и везде были вместе; работали в одной бригаде, обедали вместе, на занятия ходили и садились вместе. Он помог ей сдавать экзамены. Они оба, после окончания курса, получили аттестаты, высокие разряды и допуск к самостоятельной работе по, тогда ещё совсем новой, специальности. Для Шурочки это были очень трудные полгода. Вот она уже специалист. Они всегда работали парами, так хорошо получилось, что её напарником стал Зейлик. Они относились друг к другу, как брат и сестра, он рассказывал ей обо всех его похождениях, она же во всём ему доверяла.

 Зейлик познакомил Шурочку со своим родственником, студентом юрфака МГУ, Исааком Кизнером. Исаак влюбился. Он буквально преследовал Шурочку.

 Ей же было очень приятно, что она нравится такому грамотному, интеллигентному и красивому парню. Как – то раз Исаак пригласил Шурочку в кино. Он пришёл за ней и застал дома Киву. Они познакомились. Киве очень польстило, что у Шурочки, наконец – то, появился приличный знакомый, ему понравился Исаак. Каждый раз, когда им случалось встретиться, Кива с удовольствием беседовал с Исааком и старался его заинтересовать идеями Льва Троцкого. Исаак – же был парень на редкость аполитичен. По природе своей он был упрям, эгоистичен и самонадеян. Он ставил себе задачи и преодолевал их, ему часто это удавалось. Увлечение Шурочкой, любовь стала для Исаака большим испытанием. С каждым днём его всё больше тянуло к ней.

 Шурочка же видела в нём очень хорошего парня, хорошего друга. Ей было хорошо в его обществе. Он водил её по театрам, рассказывал о прочитанных книгах. С ним она впервые попала на картинную выставку. Он дарил ей книги и рассказывал о писателях, написавших эти книги. С ним она впервые попала в оперный театр. Её очень смутило это приглашение, у неё не было подходящего туалета.

 Сарра Михайловна Свердлова, соседка по квартире, проявила немалый интерес к жизни трудолюбивой девушки. Она много рассказывала Шурочке, как нужно себя вести в общественных местах. Первые, да и последние уроки этикета дала ей эта замечательная женщина. В оперу Сарра Михайловна сама снарядила Шурочку. Она подсказала, что Шурочка может выбрать и надеть, из своего скудного гардероба, чтобы прилично выглядеть. Подарила девушке подходящую шляпку и сумочку.

 Опера ,, Руслан и Людмила ,, буквально ошеломила Шурочку. После первого знакомства с оперой девушка старалась не пропускать ни одного нового спектакля в оперном театре. Она не ждала приглашений от мальчиков или от Исаака, который буквально преследовал её. Из своего небольшого заработка она старалась обязательно покупать билеты в театр. Шло время.

 Казимир Кульчицкий получил назначение на службу в г. Ленинград, и Рая поехала вместе с мужем. Перед отъездом она долго говорила с Шурочкой, доказывала ей, что хватит морочить парню голову. Исаак нравился ей и Киве.

 Они оба считали, что он очень хорошая для Шурочки партия. Шурочка совсем не собиралась выходить замуж за Исаака. Он был для неё хорошим другом и не больше. Исаак несколько раз делал ей предложение руки и сердца, и всякий раз она отвечала, что не готова к созданию семьи, она всякий раз находила причину, чтобы уйти от ответа. Шурочка была знакома с его сестрами и с его мамой. Она нравилась всем им и они ей тоже, но она не любила Исаака и боялась связывать с ним свою жизнь. Он даже стал ей надоедать. Обо всём этом она делилась с Клавдией, которая не понимала Шурочку;

 - Парень её любит, у него есть жильё, в этом году он заканчивает учёбу - будет хорошо зарабатывать, любит - значит не будет обижать. Что ещё тебе, Шурочка, нужно? Не всем девушкам выпадает такая удача. Зачем отказываться от счастья?

 Но Шурочка никого не слушала. Она очень рано стала взрослой и свою судьбу решала сама. Её очень устраивало общение с Зейликом Малиным. Она с удовольствием проводила с ним время у его сестры Любы. Иногда у них, в небольшой комнатке, собирались молодые парни и девушки, Люба, Вася и Зейлик хорошо играли на гитарах, молодёжь пела, балагурила, всем было весело и хорошо. С ними она чувствовала себя равной.

 Исаак даже приревновал её к Зейлику, но всё – равно продолжал ходить с Шурочкой к Кондрашовым. Однажды, после работы, она вместе с Зейликом заехала к Кондрашовым. Там собралась приятная компания, они очень хорошо провели время. Поздним вечером, уставшая она вернулась домой. Легла спать и долго не могла уснуть под впечатлением весело проведенного вечера. Незаметно заснула, и ей приснился сон - продолжение приятно проведённого времени. На следующий день у Шурочки был выходной, она работала по скользящему графику в три смены, ей не нужно было рано вставать. Она понежилась в постели, а когда все соседи разошлись по своим делам, выбежала в коридор и прямиком направилась к коморке. Ей обязательно нужно было рассказать Клавдии свой сон. Клавдия собиралась в магазин, но любопытство превысило долг, она была готова слушать и толковать любые сны.

 Шурочка рассказала ей, как хорошо было вчера у Кондрашовых, и ей приснилось, что она всё ещё находится у них, что к ним пришёл парень в коричневом кожаном обмундировании, что он поздоровался со всеми за руку, и что её руку он задержал в своей руке. Как он представился, как его зовут, она не помнит. Он не снял фуражку, а она сделала ему замечание, на что он ответил, что еврей должен всегда ходить с покрытой головой, но фуражку всё же снял. Она обратила внимание, что у парня в чёрных волосах много седины, хотела что – то спросить, и в этот момент проснулась.

 Заснула и снова почувствовала рукопожатие этого парня, что было дальше, она не помнит, но продолжает думать об этом парне. - Что за сон такой?

 Клавдия принялась за толкование так, будто это ей приснился этот самый сон. Она сказала Шурочке, что это вещий сон. Шурочка должна быть готова, что скоро кто – то попросит её руку и сердце. Они посмеялись и разошлись.

 В свой выходной день Шурочка обычно убирала комнату и готовила обед, если выпадала её очередь, она убирала квартиру.

 Кива всё реже приходил домой. Где и с кем он бывал, Шурочка не знала и не спрашивала. Это она перед ним отчитывалась, если он интересовался. В этот день ей предстояла большая уборка. На вечер не было никакой договоренности с друзьями, она никого не ждала. Ей нужно было успеть убрать квартиру до прихода жильцов. Те, кто не мог убирать днём, убирали ночью, чтобы никому не мешать.

 Она убрала квартиру и пошла в ванную. На звонок, на входной двери квартиры, вышла Клавдия. Она приоткрыла дверь, оставив её на цепочке, заглянула в открывшуюся щель и застыла. Перед ней стоял парень весь в кожаном обмундировании и спрашивал - Тут ли проживает Шура Левина?

 Клавдия, прежде чем ответить ему, спросила: - Кто он и зачем ему Шура?

 Парень представился: - Иосиф Малин, старший брат Зейлика Малина, который работает вместе с Шурой.

 Клавдия знала Зейлика, но братья не были похожи, она очень растерялась. Сказав парню, чтобы подождал, она захлопнула перед ним дверь и подбежала к ванной комнате, где мылась Шурочка. Постучала, и, не дождавшись ответа, прокричала Шурочке, что парень из её сна стоит около входной двери в квартиру и спрашивает её. Шурочка попросила Клавдию проводить парня к ней в комнату: - Пусть он её подождёт, она скоро выйдет.

 Клавдия впустила парня, по имени Иосиф, в квартиру, проводила в комнату Левиных и, указав на черный кожаный диван, попросила подождать, сказав, что Шура скоро придёт.

 Когда Шура вошла в комнату, она увидела, что на её диване лежит парень из её сна и крепко спит.

 Взяв потихоньку необходимую одежду, она оставила парня досыпать, а сама направилась в коморку к Клавдии. Там они обменялись мнениями обо всём происходящем. Клавдия была сильно потрясена и без конца повторяла, что этот твой сон, Шурочка, вовсе не сон, а предсказание, что – то с тобой произойдёт.

 Соседи вернулись с работы домой, на кухне и в квартире слышались голоса, кипела жизнь.

 Иосиф спал сном праведника, он лишь повернулся набок, закинув руку за голову. Фуражка его валялась на полу. Чёрные его волосы были в некоторых местах припорошены инеем седины. Шуре было жаль его будить.

 Они с Клавдией решили: - Раз человек так спокойно спит, значит, он пришёл с хорошими намерениями, и не стоит его будить. Вот придёт Кива или Зейлик, и тогда они разберутся, кто он и что ему от неё нужно.

 В этот вечер Кива домой не пришёл и Зейлик её не навестил.

 Шура спала вместе с Клавдией в её коморке, оставив чужого незнакомого человека спать в своей комнате, на своём диване.

 Ранним утром, приоткрыв дверь и осторожно заглянув в щёлочку дверного проёма своей комнаты, Шурочка увидела парня, который спал на её диване, стоящего около окна. Она вошла в комнату и представилась:

 - Я Шура Левина, которую Вы искали, а кто Вы, и что Вы тут делаете?

 - Здравствуйте, я Шура!

 Парень обернулся. В большом смущении он схватился левой рукой за левую щеку, а правую руку протянул к ней для рукопожатия.

 Приблизился, взял её за руку и сказал:

 - Здравствуйте, Шура! Я Иосиф Малин, брат Зейлика.

 Шурочка не убирала руки. Она почувствовала знакомое рукопожатие, ей казалось, что она давно хорошо знает этого человека.

 Он стал просить извинения, за то, что заснул, она стала его уговаривать, что ничего плохого он не сделал, они перебивали друг друга, им было весело, вместе очень уютно и просто хорошо. Вдруг зазвонил будильник.

 Шурочка никогда не забывала его ставить на нужное время, чтобы не опаздывать на трамвай. Она стала торопиться, предложила Иосифу спокойно выпить утренний чай без неё, если у него есть время, только уходя, он должен предупредить Клавдию. Комнаты в квартире не запирались, жильцы доверяли друг другу, а вот входная дверь в квартиру всегда была заперта, за этим строго следила Клавдия.

 Шурочке очень хотелось узнать, кто же он такой, этот самый Иосиф, что за человек, чем занимается? Её очень заинтересовал этот парень.

 Словоохотливый Зейлик рассказывал ей, как хорошо провёл выходной, но она его не слушала. Он заметил, что она целиком поглощена своими мыслями. Тут он вспомнил и сказал ей, что давно хотел познакомить её со своим старшим братом, Иосифом, но всё как – то не получалось.

Он даже дал Иосифу её адрес. А вчера брат решил сам пойти и познакомиться, только вот он, Зейлик, не смог её предупредить. Он не предполагал, что Иосиф пойдет к ней после рабочей смены.

 Всю рабочую смену она была рассеяна и совсем не разговорчива, казалось, что она решает задачу с множеством неизвестных, у которой нет однозначного решения. Такое поведение совсем не подобало Шурочке с её лёгким, весёлым характером. Зейлик решил, что у неё что – то случилось.

 Он пытался её отвлечь, вывести из задумчивости, задавал много вопросов, но все его усилия были напрасны. Она ему сказала, что ей нужно побыть одной.

 После смены у проходной её ждал Исаак. Он интересовался, как она провела выходной день, чем занималась, предложил вечером сходить с ним в театр. Она отвечала невпопад, она почти не слышала его. Ей не хотелось идти с ним куда – либо и, вообще, она тяготилась его присутствием.

 Большую часть пути к её дому они прошли пешком. Исаак очень старался её развеселить, рассказывал анекдоты, всякие байки, но она была безучастна.

Около её дома, сославшись на усталость, она распрощалась с Исааком. Поднялась на второй этаж и увидела, что на ступеньках напротив входной двери её квартиры, сидит Иосиф. Она подошла и села рядом. Они разговорились, как старые знакомые. Уже сидя в её комнате, на знакомом ему диване, Иосиф рассказывал Шуре о себе, она, перебивая его, рассказывала о себе, им было очень хорошо, интересно вдвоём.

 В этот вечер Кива пришёл домой вместе с другом Колей. Шура познакомила их с Иосифом. Они перекинулись несколькими словами, и Иосиф заторопился.

 Вышли вместе. Сначала Шурочка проводила Иосифа до трамвайной остановки, затем он проводил её до дома. Они простились, не договорившись о встрече.

 Дома Кива устроил ей буквально допрос:

 - Кто он, этот старый еврей?

 - Зачем она приводит домой незнакомцев?

 - Пора тебе уже определиться с Исааком и незачем ему морочить голову, парень серьёзный и не заслуживает такого легкомысленного к нему отношения.

 - Почему тебя тянет к неучам и разного рода переросткам?

 Постепенно его наставления вывели Шурочку из равновесия. Последней каплей её терпения стало высказывание Николая:

 - Может тебя, Шурочка, привлекает этот переросток – ухажёр, потому что он в красивой форме?

 Друзья, Кива и Николай, наперебой стали подтрунивать над её испорченным вкусом. В завершение, Кива высказался, как всегда:

 - Я же тебе только добра желаю, дурёха ты моя!

 Кивины высказывания почти не задевали её, а вот саркастические насмешки и поддёвки, которыми Николай сильно оскорблял и обижал всех, кто с ним в чём – либо не соглашался, сильно действовали на неё. И Шурочка не молчала.

 Ей было обидно за себя, за Иосифа, и ещё больше за брата. Она возненавидела Николая. Ей казалось, она чувствовала, что этот страшный человек целиком подчинил себе Киву. А Кива во всём был солидарен с Николаем, который внушил ему, что если Шура выйдет замуж за Иосифа, то они отнимут у него его комнату. И на этот раз Кива поверил Николаю. Он стал чаще бывать дома и всякий раз его сопровождал Николай.

 У Шуры не было возможности поговорить с братом. Ей очень хотелось поделиться с ним, посоветоваться. Она его, своего брата, любила. А он отдалился, он стал раздражительный, он делал вид, что её совсем нет в его жизни. Однажды он заявил ей, что не намерен целиком оплачивать коммунальные расходы. Раз она тут прописана и проживают они тут вдвоём, то и все коммунальные расходы должны оплачивать поровну. Конечно, Шура согласилась, но и этот поступок брата расценила, как влияние всё того же Николая. Несмотря на Кивин запрет, она приглашала Иосифа к себе домой, что приводило брата буквально в ярость и он, обычно сдержанный человек, хамил и оскорблял Шуру и Иосифа, даже когда с ним рядом не было его закадычного друга Николая.

 Шура с Иосифом встречались при каждом возможном случае. Им было хорошо вдвоём. 23 февраля 1932 года они проходили мимо Бауманского районного ЗАГСа города Москвы. Иосиф предложил Шуре стать его женой, она согласилась. Они зашли и через некоторое время вышли из ЗАГСа уже мужем и женой. Весёлые, счастливые они прошли к Кондрашовым. Там собралась их обычная компания. Попели, повеселились и молодожёны объявили, что сегодня они стали мужем и женой. Их очень тепло поздравили, пожелали им много хорошего. Уже ближе к ночи, счастливые, они пришли домой к Шуре, им повезло, Кивы дома не было.

 Вечером следующего дня Кива застал их дома. На этот раз он пришёл домой один. Молодожёны рассказали ему, что вчера они расписались, что Шура сменила фамилию и теперь она Малина Александра Яковлевна. Она достала свидетельство о браке и хотела показать его брату, но он развернулся и вышел из комнаты. Тут же возвратился и закричал:

 - Ну, поздравляю! Ты сделала, как хотела.

 - А ты, добился своего?

 - А где Вы собираетесь жить, товарищ Малин, с вашей молодой женой?

 - Уж не в этой ли комнате?

 - У Вас что, есть свои хоромы?

 - Тут Вы не пробудете ни одной минуты, я протестую, это моя комната.

 - Можете забирать с собой Вашу жену, я разрешаю.

 - Эта дурёха не ведает, что творит.

 - Замуж, видите ли, она вышла.

 - Ха, поздравляю!

 - После 23 часов ночи освободите комнату, мне нужно отдыхать.

 - Теперь он, моя дорогая сестричка, будет заботиться о тебе.

 - Я тебя не гоню, ведь ты тут прописана, но он пусть освободит меня от своего присутствия.

 - Я не хочу его видеть!!!

 Кива, её брат Кива, не был похож на себя. Таким она видела его впервые. И всё же Кива, находясь в хорошем расположении духа, что с ним в последнее время случалось не часто, сам дал согласие временно прописать Иосифа в своей комнате, правда только после того, как узнал, что Иосифу на работе обещали дать в ближайшее время жилплощадь на его семью. Так невесело началась её семейная жизнь. Им негде было жить, её любимые мужчины, брат и муж, буквально ненавидели друг друга. Да ещё Рая прислала ей письмо с наставлениями. Рая была уверена, что Шура вышла замуж за Иосифа не по любви. Кива написал Рае, что Шура встречается с мужчиной намного старше её, что этот человек ему не нравится, что он, очевидно, чем – то сумел заинтересовать наивную девчонку. Конечно, Рая тут – же стала влиять на Шуру:

 - Зачем ей, такой молодой красивой девушке, какой – то там переросток, ведь у неё же есть замечательный друг, красивый, грамотный парень, Исаак?

 Между прочим, Рая заметила:

 - Может быть Иосиф очень богат, и это тебя, моя дорогая сестричка, в нём привлекает?

 На что, рассерженная Шура ответила:

 - Да, моя дорогая сестричка, ты как всегда права. Давай больше не будем касаться моих отношений с Иосифом. Это моё личное дело, с кем, где и когда встречаться. На Раины письма Шура не отвечала и Рая тоже перестала ей писать.

 С Кивой они стали врагами.

 Он предложил отгородить занавеской из простыней часть комнаты, где размещалась Шура. Хорошо ещё, что в комнате было два окна.

 Однажды она пришла с работы домой и не застала в своей части комнаты дивана, на котором она спала и единственного стула. Одежда её и Иосифа, что находилась в гардеробе, валялась на полу. Всю мебель, которую Кива подарил ей, он куда – то вывез.

 Клавдия рассказала, что Кива с Николаем и ещё с одним незнакомым ей парнем утром, после того как она ушла на работу, вынесли какую – то мебель. На её, Клавдины вопросы, куда и зачем они забирают вещи, он ничего не ответил.

 Таким образом, Кива дал Шуре понять, что не хочет знать ни её, ни её мужа, раз уж Вы самостоятельные, то и устраивайтесь самостоятельно.

 Он запретил Иосифу находиться в комнате, независимо, на чьей территории, в его присутствии. Когда Кива узнал, что Шура ждёт ребёнка, он, конечно с подачи Николая, подал в суд на выселение Шуры и Иосифа из комнаты.

 И тут на плечи влюблённых молодожён навалился целый ком неприятностей и бед. Шура счастлива с Иосифом, они любят друг друга и с радостью и любовью ждут своего первенца.

 На работе Иосифа, да и по всей стране, стали происходить чистки. Режим освобождался от неугодных ему людей. Иосиф не был членом никакой партии, а был сочувствующим ВКПб. Его вызвали на комиссию, и как оказалось, он не подошёл для работы ОГПу. Он остался без работы.

 В это время с Шурочкой произошёл несчастный случай.

Она пришла с работы раньше Иосифа и решила к его приходу приготовить ужин. Стала разжигать примус. Почему – то, он никак не хотел разжигаться, и она стала подкачивать воздух. Подкачала несколько раз и . . . Больше она ничего не помнила. Раздался взрыв. Примус взорвался. Её обдало керосином, она горела. Спасло её то, что она была одета в байковом халате, а на плече у неё было махровое полотенце, которое при взрыве прикрыло ей лицо. Соседи были дома, им удалось потушить огонь и вызвать скорую помощь. Шурочка лежала на полу кухни без сознания. Врач, приехавший на скорой помощи, сказал Клавдии, что шансов выжить, у девушки нет. У неё были обожжены обе руки, шея, левое плечо и грудь. Её отвезли в больницу им. Склифасовского в ожоговое отделение.

 Даже такое горе не примерило Киву с Иосифом. Кива ни разу не навестил сестру.

 Иосиф же не отходил от постели любимой жены. Он научился смешивать желток со сливочным маслом и этой мазью смазывал Шурочкины ожоги. Ему очень помогали Люба и Зейлик. Они покупали и приносили в больницу всё необходимое для лечения и питания Шурочки.

 Иосиф устроился работать в больнице санитаром, и всё свободное время был рядом с любимой. Он очень боялся, очень переживал за жену и будущего ребёнка. Счастье, что лицо, ладони и пальцы рук у Шурочки не пострадали. Врачи не гарантировали, что ребёнка удастся спасти. При падении она сильно стукнулась спиной об табурет. Она плохо помнила, что с ней произошло. Сильная боль иногда доводила её до потери сознания.

 Иосиф заставлял её бороться, всеми силами бороться, чтобы поскорее прийти в норму. Он делал всё возможное и невозможное; он её мыл, кормил, менял повязки, а главное - он её очень любил. Она это чувствовала. Она сама очень хотела поскорее выздороветь. Более двух месяцев пролежала она в больнице. Беременность её стала хорошо заметна, обгоревшие волосы немного отросли. Ожоги затягивались, на их месте образовались большие красные рубцы, но они уже почти не болели и не мокли. Врачи убедились, что беременность её протекает нормально.

 Её выписали домой. Дома её ждал сюрприз - повестка в суд.

 В суд они явились вдвоем. Она ещё ходила с повязками. Иосиф от её имени подал прошение перенести слушание, если возможно, до её выздоровления или после её родов. Удивительно, но им не отказали.

 В бригаде, где она работала, о её состоянии здоровья все знали от Зейлика и очень часто кто - то из членов её бригады её навещал. Она пришла на работу. У неё была справка о предоставлении ей легкой работы.

 Лёгкой работы в бригаде не нашлось, и её определили помощницей сметчика, где она проработала до ухода в декретный отпуск.

 Иосиф работал санитаром и искал работу по специальности.

 Своего жилья у них не было. Снять комнату было невозможно и очень дорого, у них не было таких денег. Они ютились в той части комнаты, что отделил Шурочке Кива. Брат постоянно устраивал скандалы.

 Из мебели у них была железная односпальная кровать с ватным матрацем, вместо стола - фанерный ящик от папирос и деревянный табурет. Вещей было немного. Часть помещалась в ящике стола, часть висела на гвоздях, вбитых в стенку. Материально им жилось очень тяжело, но морально – они были счастливы.

 С родными сёстрами и с братом она не общалась. У неё были двоюродные братья и сёстры, они тоже вырвались из маленьких местечек и обосновались в больших городах России и Украины.

 Те, кто жил в Москве, навещали друг друга, те, кто по каким – либо делам приезжал в Москву, старались встретиться. В последние дни марта в Москву из Ленинграда приехал в командировку двоюродный брат Шуры, Гриша Штрамбрандт. Он с семьёй и три его сестры жили в Ленинграде, а старшая их сестра, Броня, жила в Москве. Гриша остановился у Брони, он очень хотел встретиться с московскими родственниками. Встретиться всем вместе не получилось. Ему посчастливилось достать билеты в Большой театр на оперу Аида, он пригласил Шуру. Она была в предродовом декретном отпуске и со дня на день должна была родить, но отказаться от приглашения она не могла. Оперу они дослушали до конца, а из театра Гриша повёз Шуру прямо в роддом.

 27 марта 1933 года у Шуры и Иосифа родилась девочка.

 Роды были тяжёлые, ребёнок шёл не головкой, а попой, да ещё, как говорят в народе, в рубашке. Первое, что спросила Шура у акушерки, нет – ли у девочки пятен от ожога и почему она так долго не плакала?

 Акушерка показала ей девочку и сказала:

 - Смотри, мамочка, вот твоя девочка, нет у неё никаких пятен. А не плакала она потому, что чуть не задохнулась, ведь она родилась в рубашке и наглоталась околоплодных вод. Сейчас всё хорошо, правда, пришлось её немножко пошлёпать.

 В роддоме молодая мама и новорождённая пробыли 9 дней.

За это время Иосиф, Люба и Зейлик приготовили всё необходимое для ребёнка. Клавдия же проявила незаурядные способности и организовала для Шурочки буквально праздничную встречу, были задействованы соседи, родственники и знакомые. Она пригласила так много гостей, что не то, чтобы сесть - было тесно стоять. Она не поленилась, съездила к Фане Жебрак и оставила у неё такую записку:

 - Шура родила девочку и приглашает 5 апреля к себе всех родственников.

 То, что не смог сделать Гриша, сделала Клавдия. Пришли Фаня Жебрак с мужем Иваном Кожушко, Фаня Герман, Броня, Ита, пришли Малины – Кондрашовы, даже тётушки Левины – Анна Исааковна и Фрима Исааковна, Раша и её старшие дети Муся и Коля. Пришли почти все близкие и знакомые, кто знал, что Шура родила девочку. Кива тоже знал.

 Иосиф все дни, что Шура была в роддоме, жил у Любы. Он не хотел встречаться с Кивой. Перед тем, как привезти Шуру с ребёнком домой, он навел дома порядок и оставил для Кивы записку с просьбой придти и встретить сестру с ребёнком; - Пора уже нам помириться, не чужие – же.

 Записку Иосиф положил на Кивин стол. Кива записку забрал, но на встречу с сестрой и с родственниками не пришёл.

 Оказалось, что Шура не так уж одинока. Всем хотелось посмотреть на девочку, но Клавдия перенесла корыто, в котором спал ребёнок, в свою коморку и никого туда не пустила. Она сказала, что пока у ребёнка нет имени, его нельзя никому показывать.

 Ещё до родов, Шура пошла в женскую консультацию на очередную проверку. Она пришла к назначенному времени, но у кабинета собралась небольшая очередь. Перед ней оказалась молодая женщина с таким – же большим животом. Рядом с молодой будущей мамой сидела крупная брюнетка, она очень громко обсуждала срок беременности своей дочери. Она спросила, обращаясь к Шуре:

 - У тебя, деточка, похоже, тоже девятый месяц, как и у моей доченьки, Доры?

 Шура что – то ответила общительной женщине, но её очень заинтересовало имя молодой. Она без стеснения спросила:

 - Что это за имя у Вашей дочери, Дора, я раньше никогда не слышала?

 Женщина немного помолчала и сказала:

 - Бабушку Доры, мою маму, звали Двойра. Сейчас так не называют, поэтому я называю свою доченьку, Дора. Так и современно и сохранено имя моей мамы.

 Они познакомились и часто, будучи уже в декретном отпуске, Шура и Дора гуляли на Чистых прудах. Шуре очень нравилась её новая подружка и её красивое имя - Дора.

 Иосиф хотел сына, а она дочку. Она говорила Иосифу, что от её родного папы у неё есть память - отчество, а маму, свою родную маму Двойру, она почти не помнит. Только помнит, как мама расчёсывала длинные рыжие волосы и иногда она, Шифра упрашивала её дать их погладить или расчесать. Помнит мамины зелёные глаза и очень ласковый голос. Ещё она помнит маму, когда видела её в последний раз, помнит весь ужас, помнит страх. Такой запах бывает только у страха - она его помнит, но старается не вспоминать.

 Ей очень хочется, чтобы её дочка носила имя её родной мамы Двойры.

Ей очень нравится имя – Дора.

 Они решили; если родится мальчик, то назовут его Яков, а если девочка, то назовут её Дора.

 Так никто из собравшихся гостей ребёнка не увидел.

 Из роддома Шурочку и ребёнка забирали вместе с Иосифом, Люба, Вася и Зейлик. Они первыми видели розовую мордашку с большими чёрными ресницами и без бровей. Девочка спокойно спала. Люба попросила Иосифа дать ей подержать живой сопящий комочек, но он никому не доверил своё сокровище. Тогда она заявила: - Всем известно, что у евреев не бывает крёстной мамы, но она очень просит брата и его жену считать её, Любу, названной мамой их доченьки. И на самом деле, Люба заботилась о девочке, она целиком её одевала. Первая куколка для девочки была куплена и подарена Любой. Они с Васей часто брали девочку к себе, если бы у них была возможность кормить её, обходясь без материнского молока, они с удовольствием забрали бы её. Они очень помогали Иосифу и Шуре растить ребёнка. Девочка росла обласканная, в большой любви со стороны родителей и семьи Кондрашовых.

 Будучи в роддоме, Шура звала дочку - Дорочка. На следующий день, после выписки Шурочки и ребёнка из роддома, Иосиф пошёл в ЗАГс и зарегистрировал доченьку: Малина Дора Иосифовна.

 Новоиспечённые родители не имели не малейшего понятия, как ухаживать за ребёнком. На их счастье, Сарра Михайловна Свердлова, детский врач, очень хорошо относилась к Шуре. Она дала ей первые уроки этикета, общежития, семейных отношений, и она научила молодую маму правильно содержать, кормить и воспитывать малышку. Научила пеленать, купать, кормить строго по часам, заставила сцеживать лишнее молочко, чтобы не заболеть грудницей. У Шуры было много молока, и Сарра Михайловна, первое время следила, чтобы она не перекармливала ребёнка.

 Шура во всём слушалась свою наставницу – покровительницу. По окончании послеродового отпуска, Дорочку определили в грудничковую группу детских яселек, при заводе, где работала Шура. Через каждые 3,5 или 4 часа Шура бегала в ясельки кормить дочку.

 Всё у них было относительно хорошо, только Кива не унимался. Снова Шуру и Иосифа вызвали в суд. Кива требовал, чтобы Шура, Иосиф и ребёнок освободили комнату. На сей раз, 28 апреля 1933 года суд состоялся. Вот таким было решение суда: Малина И. С., временно прописанного на жилплощади жены, выселить. В иске о выселении Малиной Ал. Я., проживающей на жилплощади Левина А. Я. в комнате площадью 27 кв. м. по Фокину пер. дом 14, кв. 7, имеющей постоянную прописку - истцу отказать. Иосифа выселили. Он имел право находиться в комнате вместе с женой и ребёнком с 8 утра и до 23 часов вечера.

 К тому времени Иосиф устроился на работу по специальности в Светолитотипографию при Наркомлеспроме. Он работал в 3 смены. Шура, как кормящая мама, работала во вторую смену, с утра. Они редко виделись. Оставаться ночевать со своей семьёй Иосиф не имел права. Однажды, Кива пришёл домой после часа ночи и, увидев Иосифа спящим рядом с Шурой, вызвал милицию. Он отвергал любой вариант размена комнаты, ему нужна была жилплощадь только в этом доме.

 На последнем этаже их дома проживала молодая женщина. Она занимала комнату 19 кв. метров, а её друг, художник, имел комнату 18.5 кв. метров в полуподвале бывшего доходного дома в Благовещенском переулке. Клавдия иногда помогала этой женщине по хозяйству и узнала, что она хочет съехаться со своим другом. Клавдия рассказала об этом Шуре. Шура пошла к этой женщине, но не застала её дома. Тогда Шура написала записку этой женщине с просьбой о встрече и передала её через Клавдию. Они встретились дома у Шуры, Кивы дома не было. Комната и квартира женщине понравились. Соседи знали, что Шура ищет размен, они не возражали, но их условием было, чтобы въехало не более двух человек.

 После того, как комнату посмотрел друг соседки с верхнего этажа, они оба дали согласие на обмен. Предстояло ещё убедить Киву посмотреть комнату и получить его согласие. Куда должны ехать Шура и Иосиф, они даже не хотели смотреть, их устраивал любой вариант, лишь – бы поскорее разъехаться. На сей раз, Кива согласился.

 Когда Шура и Иосиф пришли в комнату, где им предстояло жить - они испытали шок. Это была большая комната, бывшая бельевая, с цементным полом, сырыми стенами с отвалившейся штукатуркой.

 Весь полуподвальный этаж состоял из двух коридоров, соединённых площадкой лестничной клетки чёрного хода. В коридоре с входом через парадную дверь размещалось 6 комнат и туалет, один на оба коридора, на 11 комнат, на 11 семей. В другом коридоре размещалась огромная кухня. На весь дом из четырёх этажей, на 43 комнаты, на 43 семьи была одна эта кухня с большой плитой, отапливаемой дровами. Раньше в этом помещении была прачечная. Воду грели на этой плите, бельё стирали в корытах руками, а сушили или во дворе, или над плитой. На лестничной площадке чёрного хода находилась дверь в котельную, которая топилась углём для обогрева всего дома.

 Комната, которую они выменяли, была угловая. В ней было два окна.

 Одно окно, двухстворчатое, выходило во двор на уровне земли. Второе

 окно, трехстворчатое - финское, выходило в переулок и располагалось на высоте 1 м. 20 см. над уровнем земли. Вместо радиаторных батарей по стенам шли толстые трубы. Чтобы там можно было жить, её нужно было срочно отремонтировать.

 Документы на разъезд были готовы. Они получили ордера и только тогда смогли начать ремонт, но для этого им нужно было ещё какое – то время пожить вместе с Кивой. Кива буквально выгнал их.

 Они перебрались к другу Иосифа, к Мише Гомбергу. У Гомбергов была одна большая комната, Жена Миши, Нюра, тоже родила девочку, Розу, в конце апреля. Нюра и Шура очень сдружились.

 Вещей у них почти не было, переехали легко. Иосиф не знал, как делать ремонт. Этого он не умел.

 Опять помогла Клавдия. Два её брата приехали из деревни. Они настелили дощатые полы, отштукатурили и покрасили стены, сделали и установили на окна складывающиеся ставни. На такой большой ремонт Шура и Иосиф не имели своих денег, они брали взаймы. Очень их выручил хороший друг Любы, Авраам Сигнаевский. Почти год, после въезда в свою комнату, они отдавали долг. Им едва хватало на питание. Шура ездила на работу двумя пересадками в переполненных трамваях с Дорочкой на руках. Иосиф из экономии ходил на работу, в район ул. Стретенки, пешком.

 Но они были молоды, они были вдвоём, у них была семья, у них была работа, у них было жильё. Самое главное – они понимали друг друга, они уважали и любили друг друга и очень этим дорожили.

 16 декабря 33 г. Фаня Жебрак родила семимесячного мальчика. У неё не пришло молоко. Шура, добрая душа, сразу же стала его кормилицей, она не могла допустить, чтобы ребёнок погиб. На счастье у неё было много молока и она, продолжая кормить Дорочку, кормила Павлика до тех пор, пока он не начал ползать. Каждый день Иван Кожушко приезжал за молоком для Павлика. Она очень привязалась к малышу и всю свою жизнь считала его своим сыночком.

 До Шуры дошли слухи, что на Украине голод. Она узнала, что Надезя голодает. Они сами жили впроголодь, но решили, что будут обедать по возможности без хлеба, а хлеб сушить на сухари. Иосиф уговаривал Шуру съедать весь обед с хлебом, ей – же нужно кормить Дорочку и Павлика, но она упрямо доказывала, что на заводе обеды хорошие и она вполне может обойтись без хлеба. Она очень хотела хоть чем – то помочь Надезе.

 И тут подвернулась оказия. Муня Кордонский учился и работал в Москве.

 От него Шура узнала, в каком бедственном положении оказались сельские жители Украины. У них забрали весь скот, весь урожай.

 Родители Муни жили в Гранове, а сестра его, Адя Швед с семьёй, жила в Гайсине. Муня ехал в отпуск к родным. Он согласился взять посылочку и по дороге в Гранов, завезти её в Тышковку Надезе. Кроме сухарей Шура послала немного фасоли, гороха и семечек.

 Муня застал Надезю распухшую от голода.

 Даже у него, у парня, навернулись слёзы на глазах, когда он рассказывал

Шуре и Иосифу, уже вернувшись в Москву, как его встретила Надезя.

Она не плакала, не жаловалась. Она всё повторяла и повторяла:

 - Я знала, что моя Марика меня не бросит, никогда не бросит, она меня не бросит, никогда не бросит, она меня помнит. Трудно было понять, чему больше обрадовалась Надезя, посылочке или тому, что Марика её не забыла.

 Летом 1934 года Иосиф и Шура с дочкой поехали на две недели в отпуск, в г. Умань, к маме и сестре Иосифа. Они во всём себе отказывали, чтобы отдать долги, чтобы поехать в отпуск и ещё привезти хоть небольшие гостинцы. Шура упросила Иосифа заехать хоть на денёк в Тышковку, она очень хотела познакомить Надезю с мужем и дочкой. Они решили, что раньше поедут в Умань, а затем на денёк в Тышковку и обратно в Москву.

 Перед самым отъездом Иосиф заболел. У него, с обеих сторон, подмышками образовались шишки, которые его очень мучили. В народе это заболевание называется сучье вымя, а в медицине - фурункулёз. Чаще всего это бывает от недостатка питания и при малокровии.

 Когда они приехали в Умань, их там приняли, мягко говоря, с прохладцей. Или гостинцы не понравились, или раздражал уж очень счастливый вид жены сына и брата. Полногрудая, весёлая блондинка с ребёнком на руках, правда, выглядела просто красавицей рядом с Иосифом. Он очень плохо выглядел.

 Фрадя, младшая сестра Иосифа, высказала Шуре:

 - Ты, моя дорогая, плохо относишься к Иосифу, ты довела его до такого страшного состояния, ты не достойна иметь такого золотого мужа, как мой брат. Что он в тебе нашёл?

 Шура смолчала. Она брала ребёнка и уходила гулять на целый день, лишь бы не быть с новой роднёй.

 Мама Иосифа, Хона, приветливо относилась к Шуре, она старалась не оставлять Шуру наедине с Фрадей, она знала нрав своей младшей дочери. Хона очень хотела, чтобы Шура чувствовала себя у них хорошо, но она не могла высказаться вслух, она целиком зависела от Фради.

 Иосиф заметил, что Шуре плохо у его родных. Она ему ничего не говорила, просто не хотела его огорчать. Он предложил Шуре съездить в село Тышковку на денёк и вернуться в Москву, чтобы побыть несколько дней отпуска дома. Он чувствовал себя плохо, фурункулы его совсем замучили.

 Надезя несказанно обрадовалась, когда они, совсем неожиданно, явились к ней. Она и не надеялась, что Марика приедет познакомить её с мужем и дочкой. Надезя сразу обратила внимание, что Иосиф не здоров.

 Вечером она спросила Шуру – Марику, что это с Иосифом? Почему он так плохо выглядит? Выяснив, что с Иосифом, она пошла в сад и нарвала там, какой – то травы. Затем запалила несколько пучков соломы и на треноге, в маленьком чугунке, запарила эту траву.

 Перед сном, Надезя предупредила дочку, чтобы она не пугалась, если во время сна почувствует что – то вроде капель дождя, и просила ничего об этом не говорить Иосифу. Шура – Марика хотела лечь спать на печке, вместе с Надезей, но та не разрешила.

 - Ты, Марика, ложись спать к стенке, а Иосиф, пусть ляжет скраю.

 Шура – Марика проснулась, ей показалось или приснилось, что она мокнет под дождём. Действительно, около их кровати стояла Надезя, она что – то шептала, правой рукой брызгала на Иосифа из казанка, держа его левой.

 Шура лежала, боясь пошевелиться. Иосиф не проснулся, хотя был весь мокрый. Незаметно для себя Шура заснула. Самое удивительное, что даже и ребёнок утром спал долго. Обычно малышка просыпалась рано, а тут, они все трое спокойно спали, и разбудила их Надезя, ближе к полудню, когда у неё уже был готов к обеду борщ.

 И, о чудо! У Иосифа открылись фурункулы.

 Надезя намочила два куска холстины – полотна, что отрезала от тонкого

рушника – полотенца, и сделала Иосифу компрессы под обеими руками. Шура – Марика ей помогала. Они обернули Иосифа длинным полотенцем и обмотали его 7 раз грубой пряжей прямо с веретена. Так Надезя проделала такую же манипуляцию ещё дважды. На четвёртый день Иосиф совсем ожил.

 Они пробыли у Надези весь оставшийся отпуск, не оставив ни одного свободного дня. Это было прекрасное время для них, для всех.

 Надезя была счастлива, когда Иосиф, от чистого сердца, пригласил её ехать вместе с ними в Москву. Он доказывал ей, он её уверял, что им будет хорошо вместе. Ей нравился Иосиф, очень хотелось посмотреть, как там живёт Марика, но она не была готова бросить дом, Ксеньку, вторую дочку – приёмыша. Она обещала, что обязательно выберется и навестит их. Большой город её не пугал. Она в своей жизни уже видела большой город, когда совершила крестный ход пешком на богомолье в город Киев.

 Туда ей было легче идти, чем возвращаться обратно в село, на этот поход ушло всё лето и осень. Потом она всю жизнь вспоминала, как совершила такое большое путешествие на Богомолье и считала, что за это, Господь простил ей все грехи и даровал долгую жизнь.

 Иосиф вернулся в Москву почти здоровый. Надезя насушила травы для отвара. Шура ещё несколько дней делала отвар и поила им Иосифа уже дома. Так Надезя избавила Иосифа от фурункулёза навсегда.

 Их отъезд очень огорчил Хону. Она поняла, что Шура обиделась. Ей хотелось сохранить родственные отношения между детьми. В тайне от Фради, она написала Шуре письмо с извинениями за недостойное поведение младшей дочери и просьбой не вставать между Иосифом и Фрадей. Она откровенно писала о своей непростой жизни и просила у Шуры разрешения считать её своей третьей дочкой. Просила не показывать это письмо Иосифу и обязательно ей ответить. Она писала на идиш. Между ними завязалась активная переписка, они подружились, и Шура называла Хону мамой.

 Конечно, Иосиф читал все письма Хоны. У Шуры никогда не было никаких секретов от Иосифа.

 У Шуры была одна замечательная особенность. Где – бы она ни обитала, у неё везде появляются хорошие подруги и друзья. Она всегда первая приходила на помощь, всегда находила нужное слово и посильные средства для поддержки, не требуя ничего взамен. Она сохранила хорошие отношения с прежними соседями. Клавдия часто её навещала. У Шуры и Иосифа часто останавливались на ночь, две и больше, родственники, друзья, знакомые, и для каждого из них всегда было место и тёплый приём. Она любила людей. И ещё она очень любила театр. Они специально выделяли деньги из своего скромного бюджета на билеты в театр, старались не пропустить ни одного нового спектакля.

 В семье, на работе, дома у Шуры всё ладилось, а вот отношения с братом и с сёстрами не складывались. Об их жизни Шура узнавала от Фримы и Ани Левиных.

 От них она узнала об аресте Кивы и сразу – же стала его искать, нашла, где он находится, и не побоялась туда ходить. Часами простаивала в очередях, чтобы передать передачи. Он находился на Лубянке. Никакого обвинения ему не предъявили. Шура пыталась выяснить, за что его посадили, но ничего не добилась. Иосиф очень её поддерживал. Она подала прошение о свидании. Ей сообщили, что он отказывается от свидания с ней.

 Сначала, она верила всему, что ей говорят. Но, пообщавшись среди тех, кто стоял с ней в очередях, чтобы сдать передачи, она стала понимать, что всё не совсем так. Она узнала, что некоторые заключённые получают и передают письма, а у неё ни писем, ни записочки не принимали. Она не была уверена, что Кива получает её передачи.

 Однажды она выстояла очередь, подошла к окошку, назвала фамилию и имя брата, хотела передать свёрток, но ей сказали, что его в списке нет.

 Что она почувствовала, можно только догадываться. С ней была Дора, обе очень устали. Она не помнила, как добиралась домой. Они уже приблизились к парадной двери, в этот момент, с противоположной стороны переулка к ним направился он, её брат Кива.

 Они не виделись больше двух лет, а встретились, как будто не было этого перерыва. Они стояли обнявшись. Дора дёргала маму за подол юбки, она хотела домой. В этот день Шура была выходная, а Иосиф работал с утра. Он пришёл с работы домой и застал Шуру, сидящую рядом с Кивой, на руках у которого спала Дора. Иосиф поздоровался. Кива поднялся, положил спящую девочку в кроватку и подошёл к Иосифу.

 - Прости меня, Иосиф, я был не прав. Прости, если можешь, я очень виноват перед Вами, - сказал он, протягивая руку Иосифу. Иосиф обнял Киву: - Я ничего не помню, ведь мы же родные.

 Ни Иосиф, ни Шура не спрашивали Киву, за что его арестовали. Они втроём, наперебой, рассказывали друг другу, что с ними произошло за эти два с лишним трудных года.

 Кива видел, как повзрослела его средняя сестричка, как внимателен к ней Иосиф, какой хороший у них ребёнок, и ему было тяжело сознавать, что только в тюрьме он понял, как много он потерял. Только одна Шура нашла его и не отказалась от него. Их отношения переменились коренным образом. Для Шуры он всегда был братом, теперь он стал прежним, родным Кивой, он сам часто приходил к Шуре и Иосифу за советом. Он вернулся на работу, его не уволили. За ним даже сохранилась комната, но счастье длилось недолго. Его снова арестовали. Шура пыталась его разыскать, но все её труды были напрасны. Лишь весной 1940 года от Кивы пришло маленькое письмецо из г. Черкассы. Он писал, что жив, здоров и сообщал свой точный адрес. По его адресу стало ясно, что он не свободен.

 Шура отбросила в сторону все обиды на сестёр и написала им письма, с предложением поехать всем вместе в отпуск, навестить брата и побывать в родном местечке Кублич. После долгой переписки и всевозможных согласований решили, что в первых числах августа месяца 1940 года они встретятся в г. Гайсине.

 К тому времени Иосиф уже работал мастером, Шура продолжала работать электросварщицей, а главное, у них 5 марта 1938 г. родилась беленькая, голубоглазая малышка – непоседа, Милочка. Ей дали имя в память об отце Иосифа - Эмилия. Тяжело совмещать два серьёзных дела. Тяжело работать и растить двух очаровательных девчушек; чёрнявую, кареглазо – разноглазую Дорочку, т. к. правый глазик у неё на много светлее левого, и белокурую с огромными голубыми глазами, Милочку. Шура добилась разрешения работать только в утреннюю смену. Каждое утро она с дочками добиралась двумя пересадками на завод. Там Милочка оставалась в детских яслях, а Дорочка в детском саду. Особенно трудно было, если одна из девочек заболевала.

 Они оба боялись потерять работу, им приходилось оставлять девочек, с кем только было возможно. Часто их выручала Нюра Гомберг. У них с Мишей тоже в 1938 году родилась вторая дочка Люся. Нюра не работала, она растила Люсеньку и Розочку. Как только Шурины девочки заболевали, она брала больного ребёнка к себе, не боясь заразить своих детей. Шура и Нюра были не просто подруги, они были подруги – сёстры, они всегда во всём помогали друг другу.

 В конце апреля 1940 года непоседа Милочка во время прогулки во дворе детских яслей упала с высокой лесенки. Воспитательница ничего об этом не рассказала Шуре. По дороге домой, в трамвае Милочка сильно стукнулась спинкой об сидение и очень долго плакала. Шура никак не могла её успокоить. Вечером у неё началась рвота, она теряла сознание. Врач скорой помощи не определил причину такого её состояния, ребёнка забрали в Филатовскую больницу с подозрением на менингит. Там собрали консилиум врачей. Иосиф съездил к Сарре Михайловне Свердловой и попросил её посмотреть Милочку. Она пригласила с собой ещё одного известного детского специалиста профессора медика. Врачи больницы не противились их приходу.

 Пока врачи решали, что с ребёнком и как лечить, девочке становилось всё хуже. Шуру не пустили к ребёнку. Она сумела упросить старшую медсестру дать ей шапочку, белый халат и всё время неотлучно была рядом с доченькой. На консилиуме врачи не пришли к единому мнению. Для полной уверенности в диагнозе нужно сделать пункцию и взять спиномозговую жидкость на анализ. Без этого анализа невозможно начать правильное лечение. Родителям объяснили, какие последствия могут быть после проведения этой процедуры. Ребёнок может некоторое время ходить, согнувшись вперёд, нужно следить, чтобы это не перешло в привычку.

 Сейчас главное - не упустить время. Шура боялась этой процедуры. Она верила Сарре Михайловне, но очень боялась за свою кроху и не решилась дать письменное согласие. Иосиф расписался, он дал письменное согласие.

 Какое счастье! Пришёл хороший результат анализа, менингита нет. Есть сотрясение мозга и большая шишка на голове.

 Вдруг сильно подскочила температура. Вместо того чтобы Милочку выписать из больницы домой, её перевели в инфекционное отделение. У неё оказался дифтерит. В это отделение вообще никого не пускали.

 У Шуры сильно разболелись руки. Она металась с работы в больницу к Милочке, из больницы к Гомбергам, где находилась Дора и еле доплеталась домой, чтобы завтра начать новый круг. Обратиться к врачу по поводу своего заболевания у неё не было никакой возможности. О себе она думала меньше всего, вернее, вовсе не думала. Заболевание её прогрессировало. Иосиф во всём ей помогал, он взял на себя все хлопоты по дому вплоть до стирки белья.

 Милочку вылечили и выписали из больницы домой, но у неё ещё был карантин, она не могла посещать ясли. Сарра Михайловна и Клавдия приехали её навестить. Сарра Михайловна обратила внимание на Шурины опухшие воспалённые руки. Она предложила, чтобы Клавдия пожила у них, помогла по хозяйству, побыла с, ещё слабенькой, Милочкой.

 - У тебя, Шурочка, явный полиартрит, это очень коварное заболевание.

 - Тебе нужно лечить руки, - тоном, не терпящим возражения, сказала она.

 Клавдия перебралась к ним. Все были очень довольны. Шура после работы ходила в заводскую поликлинику на грязевое лечение рук. Она почувствовала облегчение. Дора посещала садик, а Милочка находилась под строгим наблюдением Клавдии.

 В начале августа Шура, Иосиф и девочки приехали в г. Гайсин.

Туда же приехали Рая, Казимир и Инночка. Рая с семьёй остановились у сестры Кази, Влади в селе Кисляк, что в трёх километрах от Гайсина. Шура с семьёй сняли комнату и кухню в том же селе, рядом с домом Влади. Так впервые стретились двоюродные сестрички, потомки Двойры и Янкеля; Инночка, Дорочка и Милочка.

 Рая и Шура поехали навестить Киву в г. Черкассы. Туда, в тот – же день, приехала Ева. Впервые за много лет они собрались все вместе. Никто из них не предполагал, что эта их встреча вместе с братом, станет последней. Целый день они пробыли вместе. Этот день вместил целиком четыре их жизни, всё их прошлое, настоящее и будущее.

 Три сестрички вернулись в село Кисляк с намерением навестить родное местечко Кублич. Только Рая узнавала места, где прошло их короткое детство в Кубличе. На месте их дома стояла большая новая хата, там жили чужие люди. Рая и Шура узнали дом, в котором размещался магазинчик их мамы. Они искали на кладбище общую могилу, в которой были захоронены папа, мама и бабушка, но не нашли.

 Тяжёлая была поездка. Шура очень хотела побывать на родине, навестить место захоронения родителей. Только то, что она походила по кладбищу и, как ей казалось, прошла около их могилы, давало ей чувство выполненного долга, это её успокаивало.

 На два дня Шура с семьёй съездили в с. Тышковку. Они сумели уговорить Надезю поехать вместе с ними в г. Москву. На сей раз, она согласилась. Надезю переполняло чувство гордости, что Марика взяла её с собой в Москву, в свою семью. Поехала Надезя погостить недельки две – три, да загостилась до самой весны. Ранней весной 1941 года возвратилась Надезя домой в своё родное село. Самое время вскопать и засадить огород, посадить курочку на яички, чтобы вывести цыпляток. Она договорилась с Марикой – Шурой и с Иосифом, что Клавдия и девочки приедут к ней в село на всё лето, а в конце августа возвратятся в Москву. Решение было замечательное.

 Люди решают, а Всевышний, располагает. Так и на сей раз.

 До отъезда детей Шуре нужно было оформить Дору в школу, Милочку определить в младшую группу детского садика. Требовалось множество всяких справок. Дору записали в первый класс школы № 122, в Трёхпрудном переулке, недалеко от дома. А вот с садиком возникли проблемы. Милочка долго не посещала ясли, на её место приняли другого ребёнка и его автоматически перевели в садик. Милочку поставили на очередь, но надежды на место не было никакой.

 Совсем неожиданно заболела Клавдия. Она уехала к себе в деревню, к маме и братьям. Как потом рассказал Шуре старший брат Клавдии, она плохо себя чувствовала, сильно кашляла. Все говорили ей, чтобы не пила холодную родниковую воду, но она никого не слушала. Она говорила, что холодная вода ей помогает. Не помогла. Умерла Клавдия. Шура потеряла самую преданную подругу.

 Два года Шура ждала путёвку в Цхалтубо для лечения от рецидивирующего полиартрита. Самочувствие её становилось невыносимым, помимо рук, стало болеть левое колено. Она очень страдала. Врачи её обнадёжили, что в этом санатории она сможет подлечиться и приостановить развитие заболевания. В профкоме завода путевку для неё в этом году тоже не получили.

 Муне Кордонскому предложили на работе путевку за наличный расчёт именно в тот санаторий, где могла подлечиться Шура. Тётушки Левины, Фрима и Аня, предложили Муне выкупить эту путёвку в Цхалтубо с 11 июня 1941 г. для Шуры. Они одолжили Шуре деньги на эту путёвку.

 Муня выкупил эту путёвку, но у Шуры не было отпуска на летний период. Ещё стоял нерешённый вопрос, а кто останется с девочками?

 Иосиф настаивал, чтобы Шура уволилась с работы. Они рассматривали все приемлемые для них варианты, и получалось, что самое верное - это то, что предлагал Иосиф.

 Болезнь её прогрессировала. В бригаде, где она работала, произошли большие изменения. Работать в одну смену ей больше не разрешили.

 В 1938 г. арестовали Зейлика и ещё двух человек из её бригады.

 Зейлика осудили по статье № 58 на 10 лет строгого режима.

 Шуру тогда тоже привлекли к ответственности, но она проходила как свидетель. Её спасло то, что в то время, когда арестовали членов её бригады, она родила Милочку и находилась в декретном отпуске.

 В конце того – же 1938 г., по анонимному доносу арестовали Любу, Васю и ещё несколько человек из их весёлой и дружной компании.

 Круг общения сузился. Настало совсем другое время. На помощь друзей они уже не очень – то рассчитывали.

 Уволиться с работы оказалось совсем не просто, нужны очень, очень веские причины. Она считалась хорошим опытным работником, её не увольняли. Причину, которую она указала в заявлении, требовалось подтвердить соответствующим заключением. Она редко обращалась в заводскую поликлинику, там не имелось никаких данных о прогрессировании её заболевания. Пришлось Шуре пройти амбулаторное обследование, ей выдали заключение, что она по состоянию здоровья не может работать по профессии электросварщиком. Она уволилась.

 Материально стало трудновато, она зарабатывала больше Иосифа, но зато разрешились семейные проблемы.

 Иосиф написал письмо маме Хоне в Умань. Он очень надеялся на её понимание и помощь. Она несколько лет подряд приезжала в Москву и жила у них. Шура и Хона с уважением относились друг к другу, у них было полное взаимопонимание. Они часто выбирались в еврейский театр, не пропустили там ни одного нового спектакля. Хона строго соблюдала еврейские традиции, Шура относилась к этому с уважением. Она купила специальную отдельную посуду, и никто никогда, кроме самой Хоны, к ней не прикасался.

 Иосиф просил маму приехать к ним в Москву на один месяц, побыть с девочками, отпустить Шуру в санаторий подлечиться. Он обещал ей, что все заботы по дому возьмёт на себя, а ежедневно гулять с девочками будет Ита, двоюродная сестра Шуры, которую Хона хорошо знала.

 Ответ на это письмо пришёл на редкость быстро.

 Фрадя подробно описала все новости их семейной жизни, и лишь в конце, сообщила о новом назначении Мотла по партийной линии в город Львов, и в середине мая они туда переезжают. Она предложила маме самой решить, куда она поедет, сразу с ними во Львов, или сначала в Москву - побудет с внучками, а потом приедет к ним во Львов.

 Мама решила, что она поедет во Львов.

 В письме была небольшая приписка на идиш. Хона просила извинить её, она не сможет помочь любимому сыну, потому что в данный момент она должна помочь Фраде. Она должна приехать во Львов вместе со всей семьёй, иначе могут возникнуть осложнения с пропиской. Иосифу она советовала нанять няню для девочек, пока Шура будет на курорте.

 Письмо они прочитали вместе, но отреагировали на него не одинаково. Иосиф очень расстроился, а Шура нет. Она знала, что есть еще один человек на всем белом свете, кроме Иосифа, способный всегда ей помочь.

Есть её крестная мама - Надезя.

 Она тут же предложила Иосифу свой вариант. Она отвезёт детей в село Тышковка, оставит их у Надези с Ксенькой, а сама поедет в Цхалтубо.

В Гайсине и в Гранове живут её родственники, они в случае необходимости, смогут помочь Надезе. С курорта она возвратится в село и до конца лета побудет вместе с девочками там, а к началу учебного года они вернутся в Москву.

 Этот вариант они обсудили с Левиными и те тоже согласились, что это верный для Шуры выход из создавшихся обстоятельств.

 Иосиф любил свою жену, любил своих девочек, любил свою семью, и ему не хотелось оставаться дома без них. Но это был особый случай. Он был согласен на всё, что могло помочь Шуре избавиться от её заболевания или облегчить её страдание.

25 мая 1941 года он проводил Шуру с детьми на Украину.

В поезде Шура заметила, что с девочками что- то неладное, уж очень они вялые, пассивные. Когда приехали в Тышковку, у Милочки поднялась высокая температура, а у Доры выступила коревая сыпь. Дора корью уже переболела. Считалось, что эта болезнь не повторяется. А тут все признаки. На следующий день после приезда в Тышковку пришлось просить в сельсовете подводу и ехать в Гайсинскую больницу с обеими девочками. Там подтвердилось предположение Шуры, что у Доры повторная корь, причем в очень тяжелой форме, а у Милочки дифтерит, она оказалась носителем этой коварной дифтеритной палочки и заражала не только окружающих, но и себя. Девочек разместили в разных отделениях больницы.

 Казалось, что сама судьба противилась тому, чтобы Шура оставила детей и ехала в Цхалтубо. Шура осталась в Гайсине, целыми днями она пропадала в больнице, общаясь с девочками через настежь открытые окна в палатах. Она решила никуда не ехать, пусть путёвка пропадает. Она не могла оставить больных детей доброй, старенькой, безотказной Надезе и Ксене. Опытный доктор, лечивший её девочек, обратил внимание на её опухшие, воспалённые руки, буквально ультимативно заявил ей, что её дочкам нужна здоровая мама, они дней через 10 -12 будут здоровы, а Вы? Вам нужно лечиться! Узнав, что у неё пропадает путёвка на курорт в г. Цхалтубо, он заставил её послать телеграмму в санаторий и продлить путёвку. Шура послушала доктора Песиса, отправила, заверенную в больнице телеграмму на имя главврача санатория и ей продлили на 10 дней срок действия путёвки. Девочки выздоравливали. Милочка чувствовала себя уже хорошо, но у неё еще был карантин, и ей нужно было окончить курс лечения в больнице. Дору Шура выписала из больницы и отвезла в Тышковку к Надезе. До выписки Милочки из больницы Ксенька осталась в Гайсине у Ади, чтобы Шура ехала спокойно и не волновалась. Врачи успокоили Шуру, что состоянию здоровья девочек уже ничего не угрожает.

 Она приехала в Цхалтубо, в санаторий 21 июня во второй половине дня. Путёвка была просрочена. Шуру направили к главному врачу за её продлением.

Пока она ходила по административному корпусу и оформляла документы на право проживания, питания и лечения в данном санатории, приёмное отделение закончило свою работу.

Дежурный врач определил её на одну ночь в карантинную палату и выдал талон на ужин в столовую.

 Утром 22 июня ей предстояло пройти обследование у врача и получить курортную книжку с назначениями на лечение. По этой курортной книжке она могла заказать обратный билет на поезд. Чемодан она сдала в камеру хранения.

 После ужина Шура решила ознакомиться с территорией санатория, с размещением жилых и лечебных корпусов.

С момента отъезда из Гайсина, гнетущее настроение не покидало её. Казалось, что она делает что-то недозволенное. – Зачем я послушала Иосифа, тетушек Левиных и затеяла всю эту историю с лечением? Верится с трудом, что эти руки можно вылечить. Может завтра взять билет и уехать? Как же я смогла оставить своих девочек?

Она ходила по территории красивого, с цветущими клумбами, пирамидальными кипарисами, посыпанными битым кирпичом дорожкам, парка и думала, думала.

 Ей было жаль Иосифа, как он там один? Очень тревожно за девочек и обидно за себя. В плохом настроении она пришла в палату, где ей предстояло провести ночь. В палате было две кровати, на одной из них лежала пожилая женщина. Она приехала тем же поездом, что и Шура.

Шура очень устала, хотелось поскорее лечь и уснуть, но пожилая женщина, как будто ждала своей жертвы. Она задавала вопросы и сама же на них отвечала.

Шура легла и, под непрерывный поток слов соседки по палате, незаметно для себя, заснула. Проснулась она из-за назойливых москитов, которые проникли через приоткрытое окно. Больше заснуть она не смогла.

 Среди ночи стали слышны взволнованные людские голоса, хлопанье дверей. Почти во всех окнах санаторного корпуса напротив их окна, сквозь занавески, стал пробиваться электрический свет. Сильное чувство тревоги охватило Шуру. Она встала, оделась и вышла на улицу.

 Люди, кто шел, кто бежал, но все направлялись в одну сторону, в сторону вокзала. Ещё не зная, что же произошло, Шура вбежала в палату, схватила свою сумочку и тоже направилась в сторону вокзала. К небольшому зданию железнодорожного вокзала она уже бежала в толпе, где только и слышала - война, война, война.

 Добраться до билетной кассы ей не удалось. Её охватил ужас. Она вспомнила, что купить билет она сможет только по курортной книжке, которую ей предстояло сегодня, 22 июня, получить. У неё не было знакомых в этом чужом, неизвестном ей городке.

 Из репродуктора, что - то передавали на непонятном языке. Иногда она слышала русские слова, но вникнуть в смысл сказанного не могла. Выяснив у стоящего рядом с ней мужчины, как дойти до санатория, побрела обратно. Она решила просить главного врача санатория помочь ей уехать обратно в Гайсин, к детям.

 Пожилая женщина сидела на кровати и внимательно вслушивалась в доносившуюся из уличного репродуктора, чью то речь. Она не обратила внимания на вошедшую в палату Шуру.

 На территории санатория, поблизости к репродукторам толпились отдыхающие и слушали речь тов. Молотова. Никто не осмеливался нарушить молчание.

 Дослушав речь, женщина обернулась к Шуре и сказала: - Сейчас главное - не паниковать. Давай знакомиться, вчера ты была очень озабочена и совсем не слушала меня. Я учительница русского языка и литературы, Анна Ивановна, из Киева. Приехала сюда на день раньше, да уж лучше бы совсем не приезжала.

 Шура представилась и, неожиданно для себя, стала рассказывать Анне Ивановне, что дети остались на Украине, что муж в Москве, а она вот тут, в этом совсем чужом ей месте.

 Анна Ивановна знала этот городок, хорошо знала гл. врача санатория, к тому же тут работала её родная сестра, врач Екатерина Ивановна Щеглова. К этому врачу, Е. И. Щегловой у Шуры было направление на первичное обследование.

 Анна Ивановна использовала свои связи, и вместе с Шурой они выбрались из курортного города Цхалтубо.

 Лечение Шуриных рук закончилось, не успев начаться.

 Вместе они добрались до пригорода г. Харькова. Им на встречу шел непрерывный поток убегающих в эвакуацию людей. Некоторые ехали на подводах, большинство шли пешком с детьми, тащили на себе вещи, гнали скот. Шли беженцы вперемешку с отступающими солдатами.

 Анна Ивановна направилась искать родню в ближнем селе, а Шура упрямо продолжала путь на запад. Она не замечала, что ей навстречу уже никто не шел. Кругом стояла оглушительная тишина, обманчивый мираж мирной, счастливой жизни. Она была вне места и вне времени. Она шла, не замечая ничего и никого. Она шла к своим детям.

 Чтобы ничего не нести в больных руках, она надела на себя почти всю свою одежду, что была у неё в чемоданчике. Разорвала рубашку и сделала два платка. В один завернула документы и завязала под платьем на животе, а второй повязала на голову. В руках у неё была только кофточка. Вот такую беженку, шедшую навстречу немцам, задержали разведчики отступающей Красной Армии.

 По закону военного времени её тут же передали в военно-полевой суд. Только после того, как она сняла с себя лишнюю одежду, предъявила все имеющиеся у неё документы, с ней стали разговаривать. Тут она окончательно поняла, что пути вперёд нет. Выслушав её рассказ, почему и зачем ей нужно в Гайсин, один из трех военных судей сказал ей, что Гайсин, Винница и Киев уже захвачены немцами. Даже если бы они смогли переправить её через линию фронта, она всё равно до Гайсина не доберётся. Единственное, чем они могут ей помочь, то если она хочет, может остаться у них в санчасти. Шура осталась санитаркой. Несколько дней их санитарный отряд отступал относительно спокойно. После очередного налета немецких самолетов, началась большая неразбериха. И тут упрямая Шура решила перейти линию фронта и, все же, добраться до Гайсина. Её снова задержали.

 От расстрела её спасло только то, что один из трех судивших её был именно тот, кто объяснял ей, при первом суде, что в Гайсин ей не пройти. Её убеждали, что бесполезно пробираться в село, что из Гайсина все выехали и, очевидно, девочек тоже взяли с собой. Военная разведка выяснила правдивость Шуриных рассказов и, убедившись, что она не обманывает, её отправили в Москву. Долгим и трудным был путь в Москву.

 Дома Шура увидела на столе записку, которую оставил ей Иосиф. Он писал, что пошёл сам на призывной пункт, что он служит в войсках МПВО, что их разместили в школе № 122, где должна учиться Дорочка. Что он очень надеется на скорую встречу, что он очень любит и ждет своих троих девочек.

 Шура побежала в школу. Там были только дежурные девушки. Они рассказали Шуре, что во время последней бомбежки бомба попала в здание АПН, у Никитских ворот и всех направили на разборку этого разрушенного здания.

 Немцы бомбили Москву не только в темное время суток, но и днём. Вырваться домой Иосиф не мог. Где Шура, что с ней он не знал. А она потеряла чувство реальности. Она забиралась в Милочкину детскую кроватку и часами там лежала, свернувшись клубочком, плакала, вдыхая, оставшийся в подушке, родной детский запах. Соседки по возможности не оставляли её одну.

 Из Москвы стали эвакуироваться москвичи, заводы и предприятия. Нюра Гомберг перед эвакуацией забежала узнать, нет ли каких известий от Шуры и где сейчас Иосиф. Она очень удивилась застав Шуру дома, лежащую в детской кроватке

 Миша Гомберг был на фронте военным фотокорреспондентом. Он знал о зверствах немецких захватчиков, особенно по отношению к евреям. Он передал для Нюры письмо с просьбой уехать вместе с детьми из Москвы. Нюра уговаривала Шуру ехать вместе с ней, но Шура не слушала. Она только плакала и всё повторяла, что она плохая мать и плохая жена. Нюра сообщила Левиным, что Шура дома одна и, что ей очень плохо.

 Институт, где работала Анна Исааковна Левина, эвакуировали, и большая семья Левиных была готова к отъезду. Фрима направилась к Шуре с намерением забрать её с собой. Пока Фрима убеждала Шуру поехать вместе с ними, пришел Иосиф.

Он забежал домой на минутку по пути на базу размещения его части.

 Иосиф и Шура стояли, обнявшись, и молча плакали.

Молчание нарушила Фрима. Хватит распускать нюни, - сказала она. Нужно что - то делать. Вы должны выжить, чтобы у ваших детей было, куда и к кому вернуться.

Иосиф военный человек, а ты, Шура, должна тоже что- то делать. Ты должна поехать с нами и там, где будем мы, ты тоже найдешь себе применение. У тебя, Шурочка, на сборы всего только 40 минут. Иосиф согласился с Фримиными доводами. Он убеждал Шуру, что ему будет гораздо спокойнее, если она будет не одна.

 Так Шура оказалась в эвакуации, в г. Сызрани. Она работала вольнонаёмной телефонисткой в воинской части. За свою работу она получала питание, форму-одежду и небольшое жалование. У неё очень болели руки, но ещё сильнее болела душа. Её сослуживцами были в основном эвакуированные женщины, и у каждой была своя трагедия, своя судьба. Все они как - то сроднились и поддерживали друг дружку. Те, у кого были дети, прибыли в Сызрань с детьми, и только она одна была мама двоих детей, без детей. Свою боль она старалась заглушить изнурительной работой. Она работала до изнеможения, старалась только добраться до кровати и скорее заснуть, уйти от реальности. Она не расставалась с Милочкиной пеленкой, которую взяла с собой вместе с фотографиями девочек и Иосифа.

 От Иосифа приходили короткие ободряющие, поддерживающие её письма.

Вдруг письма прекратились. Она очень волновалась, стала его разыскивать. Все её запросы оставались безрезультатными, и ей пришла безрассудная мысль; нужно ехать в Москву и искать Иосифа. Нарушив все законы военного времени, она добралась домой, в Москву, и стала его искать. После долгих поисков, она выяснила, что Иосиф тяжело контужен и находится в госпитале. С её появлением он стал скорее приходить в себя. Врачи обнадёжили Шуру, что постепенно он поправится. С большим трудом ей удалось устроиться работать телефонисткой на центральный телефонный узел. После рабочей смены она направлялась прямо в госпиталь к Иосифу. Всё её существование было сосредоточено на сводках с фронта, работе и состоянии здоровья Иосифа. Так продолжалось несколько месяцев.

 Иосиф ещё находился в госпитале, когда она узнала, что беременна. Эта новость повергла её в большое смятение. Ей показалось, что Иосиф не совсем понял, что она беременна. Он ни как не отреагировал на её слова. Она решила, что не имеет права рожать ребенка. Все её доводы - за и против, - были против. Она не здорова, и может родиться больной ребёнок, она плохая мать, бросившая своих детей, и не имеет права иметь ещё ребёнка, она плохая жена, и поэтому Иосиф не говорит с ней о будущем ребёнке. Так она довела себя до сумасшествия. Она плакала и смеялась одновременно. То была очень поникшая, а то была очень возбуждена.

 С сильным нервным расстройством она попала в больницу.

 Иосиф был очень растерян. Он не знал, чем он сможет помочь своей Шурочке, находясь в госпитале. Ему очень хотелось, чтобы она родила этого ребёночка, но он знал, что сейчас он плохой ей помощник. Врач, лечивший Иосифа, заметил, что с Шурой что-то происходит. Он, узнав от Иосифа, что их двое детей остались на территории, оккупированной немцами, а теперь его жена беременна и хочет сделать аборт, настоятельно советовал уговорить Шуру родить ребёночка. Он так и сказал, что только ребёнок может спасти её от помешательства. Лечившие её врачи говорили то же самое.

 Из больницы она выписалась с твердым решением сделать аборт. Ни доводы врачей, ни            уговоры Иосифа не повлияли на её решение. По состоянию здоровья у неё была официальная возможность освободиться от нежелательной беременности, срок которой не позволял больше тянуть. В назначенный день она пришла в роддом, подготовленная к операции подошла к операционному креслу, и её охватил ужас. Что это она тут делает? Она потеряла своих дух деток и хочет погубить третьего? Зачем? По какому праву? Будучи в медицинских бахилах, в одной рубашке, она выбежала из операционной. Она твердо знала, что этого ребенка она не потеряет, она обязательно его родит и вырастит.

 Прямо из роддома она направилась в госпиталь. В этот день у Иосифа случился сильный приступ астмы, но, увидев её, он ожил. Он был счастлив, что она решила родить ребёночка.

 Это был трудный период их совместной жизни.

Иосифа комиссовали, назначили ему небольшую пенсию и продолжение амбулаторного лечения по месту жительства. Он пытался устроиться на работу. Найти работу по его специальности, да ещё инвалиду, нуждающемуся в постоянном наблюдении врача, было почти невозможно. Типография, где он работал до начала войны, не функционировала. Она размещалась в полуподвальном помещении, а над ней, на первом этаже находилось 18 отделение милиции г. Москвы. Сотрудники этого отделения милиции были знакомы с работниками типографии и хорошо знали Иосифа. Они устроили его на работу подсобным рабочим в маленький ведомственный магазинчик, в котором отоваривали продуктовые карточки. Свои и Шурины карточки он тоже отоваривал в этом магазинчике. Шура продолжала работать телефонисткой. Она была настолько истощенна, что однажды, по дороге с работы домой, на Рождественском бульваре, присела отдохнуть и потеряла сознание. У неё при себе была сумочка, в которой находились все самые дорогие ей вещи. Сумочку у неё украли. Украли с головы платок и сняли туфли. Когда она очнулась, то не могла понять, где она и как же это она оказалась без обуви и платка? Она обнаружила, что сумочки тоже нет. В полной растерянности она поднялась со скамейки и стояла в луже в одних чулках, не понимая, что ей делать. Пальто её на большом животе не застёгивалось. Она стояла, не чувствуя холода.

 У неё украли фотографии её деток, письма с фронта от Кивы и Кази, письма от её сестёр, паспорт и пропуск на место её работы, все её документы и всевозможную мелочь, что она носила при себе в дамской сумочке. Только мысль, что она не имеет права отчаиваться и должна, во что бы то ни стало оставаться здоровой, чтобы её будущий ребёнок родился здоровым, вернула её к реальности. Она направилась в ближайшее отделение милиции. На её счастье это было 18 о./м., сотрудники которого обогрели её и уверили, что документы подбросят, а вот ценные вещи, деньги или продуктовые карточки не вернут.

 Нужно было подождать несколько дней, А как же быть с пропуском? В милиции ей выдали справку, что её документы потеряны. Пришлось ей ходить по инстанциям и писать объяснения, как, где и когда она потеряла документы, пока она получила новый пропуск на работу. Через несколько дней, после того, как Шура получила новый пропуск, нашлась её сумочка со всем в ней содержимым.

 Её принесла Шуре домой женщина средних лет. Она сказала, что нашла сумочку на бульваре и хотела выбросить, но обратила внимание, что в ней фотографии и метрики детей, и кроме паспорта ещё есть письма с фронта. Адрес она нашла в паспорте, вот и решила принести эту сумочку. С этой женщиной, Александрой, в последствии, они стали добрыми подругами. Александра вернулась в Москву из эвакуации после того, как получила извещение о гибели на фронте её мужа. Сыночков своих она оставила с её мамой в Уфе, а сама вернулась в Москву, так как боялась, что её двухкомнатную квартиру займут. Она работала кассиршей в столовой на улице Сакко и Ванцетти, а жила где-то в Замоскворечье. Иногда она заходила к Шуре с Иосифом и оставалась у них ночевать. Александра была женщина верующая, а после гибели мужа стала почти постоянной прихожанкой Ихиловской церкви, в которой во время войны возобновили богослужение. Она часто приглашала Шуру сходить в церковь вместе с ней и помолиться за здоровье деток, но Шура так ни разу не выбралась. Она иногда думала сходить или в церковь, или в синагогу, но каждый раз не знала, в какой из Господних домов ей пойти. В ней так глубоко жило её еврейское, родное её душе чувство принадлежности к еврейству, что она просто физически его ощущала. Особенно это чувство обострилось, когда стали доходить слухи, а затем, и открыто говорить по радио и печатать в газетах о зверствах немецких захватчиков по отношению к евреям. Для себя она решила, что если у неё родится мальчик, то обязательно сделает ему обрезание, а если родится девочка, то запишет её в синагоге. Она верила, что еврейский Бог возьмёт её малыша под свою защиту.

 Александра всё время убеждала Шуру, что девочки живы. Шура сама не допускала мысли, что дети погибли.

 29 июня 1943 года у них с Иосифом родился прекрасный здоровенький мальчик. Александра написала и передала Шуре в роддом записочку. Она сердечно поздравила с рождением сыночка и советовала, если они решат назвать его в честь Шуриного крестного отца Иваном, то мальчика крестить, а если в честь её отца Яковом, или в честь отца Иосифа Самуилом, или другим еврейским именем, то обязательно сделать ему на восьмой день обрезание. На этой записке Шура дописала, что она тоже так думает, и передала Иосифу. Они решили назвать сына Яковом. Шура попросила Иосифа сходить в синагогу и выяснить, как можно сделать мальчику обрезание. Очень трудно было собрать одиннадцать мужчин евреев в военной Москве 43 года. Но им удалось. На восьмой день, у них дома, они осуществили задуманное. Среди одиннадцати евреев был Абрам Браве, он жил в доме №3 в Благовещенском переулке, а работал в комиссионном магазине, в доме №5. Его внук иногда гулял вместе с девочками Шуры во дворе дома, где жила Шура, и там они познакомились. В подарок новорожденному он принёс две простыни на пелёнки, это был в то время настоящий королевский подарок. После рождения Яшеньки Шура уволилась с работы. Жить на маленькую зарплату и небольшую пенсию Иосифа, было трудно. К тому же у Шуры было мало молока. Она стала искать хоть какую-нибудь подработку.

 Абрам Браве устроил её уборщицей в комиссионный магазин. Вечерами Иосиф оставался с ребёнком, а она мыла полы, убирала грязь, выносила мусор, но целый день она была с ребенком дома и ещё получала зарплату и трудовую рабочую карточку. Однажды в магазин на комиссию принесли швейную машинку фирмы Зингер. Браве её попридержал до вечера, а когда Шура пришла убирать магазин, предложил ей купить эту прекрасную ручную машинку. У Шуры не было денег, она не умела шить на швейной машинке, к тому же очень болели руки. Она отказалась. Но Браве сказал, что он сам заплатит, а когда у неё будет возможность, тогда она ему отдаст долг. Ему очень хотелось, чтобы эта машинка досталась ей. Он так и сказал ей, что настанет такое время, что ты вспомнишь меня добрым словом. Шура купила эту машинку и, правда, очень часто вспоминала Абрама Браве добрым словом. Она быстро научилась шить. Фаня Герман кончила курсы кройки и шитья, она умела хорошо шить, но у неё не было своей машинки. Она приходила к Шуре, и они вдвоём склеивали крахмальным клейстером газетные листы и из этих больших листов делали выкройки. По этим выкройкам они кроили и шили из старых вещей, которые покупали на Тишинском рынке, юбки и ковбойки для подростков. Если им удавалось купить сатин или ситец, то они шили платья. Все ими сшитые вещи они отдавали женщине, которая продавала их на Тишинском рынке. Маленький Яник спал в корыте, которое Шура ставила во дворе прямо против окна так, что если он начинал плакать, то она вылезала к нему через окно. Пока он спал, она строчила на машинке. Она могла заниматься этим, пока соседей не было дома. К их приходу она убирала свою машинку, прятала шитьё. Она их боялась. После ареста Любы, Васи и Зейлика она никому не верила. Даже Нюра Кузнецова, с которой Шура была в дружеских отношениях, не знала, что у Шуры есть швейная машинка. Сначала всё у них шло хорошо, но у Шуры очень сильно болели руки, и она отдала Фане свою швейную машинку. Фаня шила, а Шура с Яником на руках ходила на рынок, покупала не очень сильно изношенную, пригодную для переделки одежду, в основном пиджаки, и передавала Фане. У Фани она забирала перешитые вещи и передавала их на продажу. С рождением Яника Шура всё равно не успокоилась. Она очень сильно переживала потерю своих девочек. В январе 1944 года возобновила работу типография, и Иосиф вернулся на своё прежнее место работы.

 Советская армия победно изгоняла немецкие войска с захваченных ими территорий. Эвакуированные беженцы, выжившие в чужих краях, стали возвращаться домой. Люди искали родных и близких. Зная Шурину безотказность и готовность всегда и всем прийти на помощь, родственники и знакомые писали ей письма в надежде, что через неё они смогут отыскать своих близких. Она аккуратно всем сообщала всё, что ей было известно. Она получала письма от Любы и от Зейлика и регулярно им отвечала. Люба как то узнала, что Вася замерз на лесоповале. Она очень тяжело переживала потерю друга, любимого, и надежды на их встречу. С момента их ареста ни одной записочки от него она не получила. Люба узнавала о его судьбе через таких же осужденных, как и она, по внутренней устной почте. Шура с Иосифом знали, что каждое письмо проходит строгую проверку. Прежде, чем написать Любе или Зейлику дозволенное одно письмо раз в полгода, они долго обсуждали, что и как можно сообщить. Они старались их успокоить, писали очень коротко, но так, чтобы можно было понять больше, чем написано. От Фради и Хоны тоже приходили письма, они долго оставались непрочитанными. Ни на одно письмо, ни Шура, ни Иосиф не ответили.

 Слишком больно было сознавать, что семья Сапожниковых, вместе с Хоной, живы, успели эвакуироваться в Узбекистан, а их девочки остались на оккупированной немецким зверьём территории и не известно, живы ли они.

 По мере освобождения Украины, Шура стала писать письма своим родственникам, которые жили в Гайсине или в его окрестностях, в надежде узнать, что - либо о детях. Но ни на одно письмо она не получила ответ. Шура с Иосифом потеряли всякую надежду, что их дети живы, когда получили письмо из Чекмента от Ади. Адя писала, что она с сыновьями успела бежать из Гайсина. Где её родители, которые жили в Гранове, и что с их детьми, она о них ничего не знает. Шура впала в сильную депрессию, её забрали в больницу. Маленький Яник остался с Иосифом. Буквально выручила Иосифа Лена Васильева, жена Васильева, осужденного вместе с Любой и Васей. Муж Лены умер в тюрьме. Она осталась одна с больной туберкулезом дочкой Катей. Лена работала на заводе ,,Каучук,,. Жила она вместе с дочкой в отдельной комнате заводского общежития недалеко от завода. Кате было уже 14 лет, и хотя школы в Москве, не смотря на продолжающиеся бомбёжки, работали, она в школу не ходила из-за болезни. Лена перепробовала всё, что только могла, чтобы вылечить Катю. Кто-то из заводских знакомых сказал ей, что вылечился от туберкулеза тем, что каждое утро в течение нескольких месяцев пил мочу новорожденного ребенка. За несколько недель, перед рождением Яника Лена взяла из роддома оставленного, брошенного там мальчика. Усыновила его, крестила, назвала Святославом, Севочкой. Так у Лены появился сынок Сева, почти ровесник Яника. Каждое утро Катя пила Севочкину мочу.

 Когда Шура попала в больницу, Лена, вместе с Катей и Севой перебралась к Иосифу. Катя ухаживала за обоими мальчиками. Александра, обе Фани, Броня, да и Левины, все, как только могли, старались помочь Шуре и Иосифу. В трудные моменты жизни люди становились добрее, отзывчивее. Старались поддержать друг друга.

 Весной 1944 года был освобождён г. Гайсин и его окрестности.

 Шура находилась в больнице, когда на её имя пришло странное письмо, написанное детской рукой, печатными буквами.

 Почтальон, приносившая почту, знала Шуру, знала её трагедию. Она очень волновалась, прочтя на штемпеле, что письмо пришло из Украины, и не хотела отдавать этот треугольничек никому, кроме Шуры или Иосифа. Одновременно она знала, что там могла быть и плохая весть. Она пришла с этим письмом вечером к Иосифу и, отдав ему письмо, стала ждать, пока он его прочтёт. Весть, что Малиным пришло письмо из Украины, стала известна в доме, где жила Шура с Иосифом, всем, кто только знал их страшную историю.

 У Иосифа тряслись руки, когда он читал письмо. Он поднялся со стула, стоял и вчитывался в каждое слово. Когда он прочел в конце письма короткое слово Дора, он закрыл лицо руками с зажатым в них письмом и стоял, боясь пошевелиться. Он боялся, что это неправда, он не верил себе.

 Даже почтальон, молодая женщина Аня, которой приходилось, по роду службы, присутствовать при чтении разных, в основном страшных, сообщений, не смогла сдержать слёз радости.

 Катя осталась с мальчиками дома, а Иосиф с Леной пошли к Шуре в больницу. Иосиф знал, что к Шуре его не пустят, но ему было необходимо поговорить, хотя бы с дежурным врачом прежде, чем передать ей это драгоценное письмо. Он, по сути своей, совсем не многословный человек, всю дорогу до больницы не переставал говорить, казалось, что он старался высказать все свои переживания, что в нем накопились. Больше всего он беспокоился, как Шура воспримет это долгожданное, очень приятное сообщение. При последнем приходе в больницу ему даже разрешили встретиться с ней и поговорить. Врачи старались вывести её из состояния безразличия ко всем и ко всему, что её окружало. Она ушла в себя. Те, кто знал общительную, весёлую, любознательную Шуру, не смог бы поверить, что это она. Она перестала быть живой, из неё ушла жизнь.

 Долго пришлось Иосифу с Леной добиваться, чтобы поговорить с дежурным врачом. Но, когда строгая недружелюбная женщина - санитарка услышала, что Малиной есть хорошее письмо и он, её муж, прежде чем передать его ей, хочет поговорить, посоветоваться с врачом, у санитарки дрогнуло сердце. Она разрешила им войти в зал ожидания и приёма передач и подождать дежурного врача. Врач, внимательно выслушав сбивчивый рассказ Иосифа, сказал, что нужно Шуру подготовить к такому известию, прежде чем она прочтет это письмо. Трудно однозначно сказать, как она воспримет такое известие.

 Ночью он строил планы, как сообщит Шуре, что их дорогие, любимые девочки живы. Утром он пошел на работу. Дождавшись окончания смены, он направился в больницу. Подойдя к лечебному корпусу, он увидел, что у окна своей палаты стоит Шура и машет ему рукой. Рядом с ней стояли ещё несколько улыбающихся женщин. Ещё утром, всем женщинам из палаты, в которой лежала Шура, дали сильное успокаивающее лекарство и сообщили, что Малиной Шуре, есть очень радостное известие. Вот все эти женщины в приподнятом настроении ждали его прихода. Шура даже не могла предположить, какая огромная радость ждала её.

 Иосиф передал письмо лечащему врачу. Врач спросил у неё, какую самую радостную весть она хотела бы услышать. - Самая радостная весть для меня это та, где говориться, что мои дети живы, - быстро ответила она. Врач протянул ей письмо. Она осторожно взяла его, посмотрела на детский почерк и шепотом, как будто боясь спугнуть, произнесла, неужели от Дорочки? Она держала письмо и не могла его развернуть. Ей трудно было поверить, что свершилось то, во что она уже перестала верить, что эта весточка не сон, не мираж, а самая настоящая правда.

 За долгие годы страшной войны в каждой семье было много потерь, много горя. Люди научились сопереживать, и эта большая радостная весточка для Шуры, оказалась большой радостью для всей больницы, для тех, кто лечил и для тех, кто лечился. У многих появилась надежда.

 Врач вывел её из палаты и проводил в зал ожидания и приёма передач, где ждал Иосиф. Она держала драгоценный треугольничек и не решалась его развернуть. Иосиф подошел и тихо сказал, что это правда, что он уже читал, что это письмо от Дорочки, они живы. Она развернула тетрадный листок, пыталась прочесть и понять, что там написано, но буквы не складывались в слова из - за нахлынувших слез.

 Нет подходящих слов ни в одном языке мира, чтобы описать те чувства, которые испытывала Шура, держа в своих руках этот листок, вернувший ей надежду, силы и необходимость быть здоровой.

 Она была перевозбуждена. Она просила, чтобы её прямо сейчас выписали из больницы. Только через два дня, когда она окончательно свыклась с мыслью, что все её дети живы, её выписали из больницы домой.

 Теперь им предстояло добиться пропусков, чтобы поехать на Украину и забрать девочек домой в Москву.

 Ещё не вся Украина была освобождена, существовала строгая пропускная система на места, бывшие под немецкой оккупацией.

 Шура собрала все необходимые документы, написала заявление, где коротко изложила свою историю и просьбу и направилась в приемную тов. М. И. Калинина. Она очень надеялась на его помощь. Там оказалось много желающих попасть на прием к Всенародному старосте. Несколько дней и ночей провела она около его приёмной. Наконец – то подошла её очередь, и она, передав все необходимые бумаги, записалась на приём. Ей выдали талон, с указанием, в какой день и час она с мужем должна явиться на приём к тов. Калинину.

 Вот наступил долгожданный день. Они, с Яником на руках, подошли к бюро пропусков приемной тов. Калинина. У них забрали паспорта и талон, проводили в комнату с большим письменным столом и несколькими стульями, расставленными вдоль стен, предложили сесть и подождать. Через несколько минут их пригласили в кабинет. М. И. Калинин подошел к ним, поздоровался, сказал, что ознакомился с их делом, поздравил с чудесным спасением деток и сообщил, что на их имена выписаны пропуска, которые они могут получить у его секретаря. В секретариате им выдали пропуска сроком на 30 календарных дней и предупредили, что железнодорожное сообщение до Винницы ещё не налажено, и им придётся добираться со многими пересадками. Главное, чтобы они успели вернуться в Москву не позднее срока действия пропусков.

 Это был один из главных этапов в подготовке к поездке за детьми.

Шура с Иосифом одалживали деньги, у них был длинный список всех тех, кому

они были должны.

 Какими стали их девочки, они только домысливали. Очень хотелось привезти для них красивую одежду, хотелось отблагодарить спасителей. Они не знали этих спасителей, не знали, как и чем их можно отблагодарить.

 Им советовали купить в село иголки и нитки - они купили. Им советовали купить в село головные платки - они купили. Они накупили много всяких вещичек, какие только можно было купить и то, что им позволили их скромные денежные средства. Фаня Герман сшила для девочек юбочки и кофточки, Фаня Жебрак с Иваном принесли для девочек два полотенца, Левины дали деньги, чтобы Шура купила девочкам туфельки. Все; родственники, друзья, сослуживцы, соседи, помогали Шуре с Иосифом поехать за детьми. Лена и Катя остались с Севой и Яником.

 Из писем от Доры они уже знали, что она живёт у Надези и, даже два месяца ходила в Тишковскую школу, Милочка тоже живёт в селе у приёмного отца, Андрона. Девочки часто видятся. Дора хочет, чтобы они приехали и забрали её в Москву, а Милочка хочет остаться с батько Андроном. Она очень ждёт свою маму Татьяну из Неметчины, куда её угнали немцы.

 Шура пыталась представить себе, какие они стали, её девочки. То ей казалось, что они всё такие же, как были, то совсем большие. Когда они встретились, оказалось, что девочки совсем другие.

 Дора с Надезей были заняты заготовкой топлива на зиму. Она ходили за щепками на вырубки вдоль шляха. Шлях тянулся от Умани до самой Варшавы. До прихода фашистов это была грунтовая дорога. Немцы вдоль дороги расположили лагеря, где томились коммунисты, военнопленные, евреи и цыгане. Сначала оккупации в этих лагерях содержались все вместе. Эту дармовую рабочую силу фашисты использовали при строительстве шляха. Вдоль шляха, где тянулся лес, они вырубали широкие полосы, чтобы шлях хорошо просматривался. Грабовые стволы использовали при строительстве, остальные поваленные деревья очищали от веток и складывали в штабеля.

 После освобождения от фашистского ига крестьяне окрестных сёл, и из Тышковки тоже, тащили, воровали, эти брёвна, кто как мог. Надезя и Дора брали большие мешки и тоже шли на эти вырубки, они собирали там щепки. Две маленькие фигурки - детская и сгорбленная женская - тащили огромные мешки, наполненные щепками.

 В тот памятный день им повезло. Фёдор дал Надезе тележку.

Они уже делали третью ходку. Обе очень устали и еле тащили тяжело нагруженную тележку, Дора впереди, а Надезя подталкивала сзади. Поднявшись на горку и уже приблизившись к Надезиной хате, Дора остановилась и посмотрела в сторону ставка, где громыхала запряженная двойкой телега. На ней ехали какие-то люди. И тут Дора сказала, ей очень хочется, чтобы на этой телеге приехали мама и папа.

 Из Москвы в Тышковку часто приходили письма от Шуры-Марики. Она писала, что обязательно приедет и заберёт своих дорогих дочек к себе, в Москву. Писала, что у неё родился сыночек Яник, Яшенька их братик, но ничего не писала об Иосифе. Дора очень надеялась, что он не попал в плен, не погиб на фронте и тоже приедет за ними вместе с мамой.

 Они торопились разгрузить привезённые дрова, нужно было к вечеру возвратить Фёдору тележку. Пришла Марвына, жена Фёдора. Надезя решила, что та пришла за тележкой и рассердилась. Она хотела высказать Марвыне своё неудовольствие, но в этот момент Марвына посмотрела на улицу и закричала: - Встречайте дорогих гостей!

 Около перелаза, в сёлах вместо калитки делали невысокие заграждения от скота, стояла незнакомая очень худая женщина, а рядом, о Боже! Иосиф. Дора узнала его, бросилась и прилипла к нему. Надезя обнимала женщину, целовала её, со слезами приговаривала: - Моя доня, моя Маричка, счастье моё, какое счастье! Я знала, я верила, что ты выживешь, доченька моя!                             

 На этом этапе Шурины переживания не закончились.

Девочки её не узнали. Они сторонились её, внимательно присматривались и изучали её. Между собой они решили, что папа привёз новую жену, для них новую маму.

 Эта измождённая худая женщина совсем не была похожа на их родную маму. Только когда она говорила, её голос сильно напоминал им её, что-то родное вдруг возникало из забытого за три страшных года, прошлого. Милочка плохо помнила родных папу и маму. Для неё мамой была Татьяна, она её любила.

 Иосиф тоже сильно изменился, но девочки вспомнили его и признали. С ним они согласились ехать в Москву.

 Так закончился этот этап жизни семьи Малиных и начался не менее трудный.

 книга вторая

назад