Тышковская сага

 Дора Малина-Айзенштейн.

Книга вторая.

Дворняжки.

 Как ни ужасна война, всё же она

 обнаруживает духовное величие человека,

 бросающего вызов своему сильнейшему

 наследственному врагу - смерти.

 Генрих Гейне.

 Дворняжки человеческой породы. Странное, страшное определение, но именно оно очень хорошо отражает суть, подлинность существования детей, вырванных войной из привычных, нормальных человеческих условий жизни.

 Существует понятие, что дворняжки более приспособлены к выживанию, нежели их чистопородные соплеменники. В их генах собран жизненный опыт многих пород, они инстинктивно пользуются этим богатством, накопленным за долгие годы жизни рядом с человеком.

 Ребёнок не может распорядиться жизненным опытом предыдущих поколений до тех пор, пока он не окажется в условиях требующих от него, на самом деле, воспользоваться этим богатством.

 Трудно представить, что городской ребёнок, проживший с мамой и папой в любви и ласке до 8 лет в огромном городе Москве, вдруг, оказавшись в украинском селе, оккупированном фашистами, способен самостоятельно ориентироваться, искать и найти пути выживания.

 За годы фашистской оккупации Украины разные обстоятельства и разные люди встречались на жизненном пути еврейских девочек - сестричек; восьмилетней Дорочки и трехлетней Милочки.

 Шура и Иосиф Малины любили, уважали друг друга, любили и оберегали своих дочурок, старались, по мере возможности, дать им хорошее воспитание. У них была крепкая дружная семья, была своя комната в центре Москвы, была работа. Казалось, ничто не может нарушить, изменить течение их налаженного образа жизни. Ан, нет! - Пришла беда, открывай ворота, - гласит молва. Внезапно умерла Шурина верная, самая преданная из всех, встречавшихся на её жизненном пути, подруга – помощница Клавдия.

 Милочка осталась без няни, в садик она не ходила.

 Дорочка ходила в старшую группу детсада при заводе, где работала Шура. Она могла посещать детсад ещё только несколько месяцев. Её уже записали в школу.

 Серьёзно заболела Шура. Рецидивирующий полиартрит поразил обе её руки. Она старалась заглушить боль обезболивающими таблетками, но это не помогало. Нужно радикальное лечение. С большим трудом, при активной помощи родственников удалось достать для неё путёвку на лечение в Цхалтубо на 21 день с 11 июня 1941 года.

 Шура уволилась с работы.

 А кто – же побудет с детьми на время её отъезда? У Иосифа не было отпуска на летний период. Его мама Хона, родная бабушка девочек, отказалась побыть с ними.

 Оставалось только одно единственно правильное, как они считали, решение: Шура поедет с девочками в село Тышковка, оставит их у бабуни Надези, приёмной матери Шуры, а сама поедет в Цхалтубо.

 После её возвращения с курорта в село они ещё погостят там, на природе. К началу школьных занятий они вернутся в Москву, если удастся, вместе с Ксеней.

 Иосиф пригласил Ксеню в Москву. Они договорились с Надезей, что она отпустит её к ним в Москву. Может ему удастся устроить её в техническое училище или на завод. Для этого она должна постараться получить паспорт. В селе почти ни у кого не было на руках паспорта. Им не выдавали, боялись остаться без колхозников. Надезе было уже более семидесяти лет, ей выдали паспорт, когда она ездила в Москву к своей приёмной дочке Марике – Шуре. Всю зиму 1940 – 1941 г., до ранней весны она прожила в Москве. Ранней весной она возвратилась в село. Посадила в огороде все необходимые овощи. Привела в порядок курятник. Вывелись у её курочки восемь пушистых цыпляток.

 Она ждала приезда Клавдии и девочек.

 Из последнего письма от Марики она узнала, что все их планы изменились. Клавдия умерла. Марика – Шура заболела и уволилась с работы. Ей нужно ехать на лечение в Грузию, а девочек не с кем оставить. В тот же день, как пришло письмо из Москвы, Ксеня написала ответ и отвезла письмо в Гайсин на почту. В этом письме Надезя и Ксеня просили Иосифа и Марику доверить им девочек, привезти их в село, чтобы Марика смогла поехать лечиться.

 Будучи в Москве, Надезя видела, как страдает Марика - Шура. Она не один раз говорила ей и Иосифу, что нельзя запускать эту болезнь, нужно идти к врачам. Она не знала, как избавить дочку от такого заболевания. От этой хвори у неё заговора не было.

 Надезя знала, что Марика ей не откажет и сама привезёт девочек.

Они побелили хату внутри и снаружи. Обновили глиняные полы свежей жёлтой глиной, смешанной с конским кизяком, застелили душистой осокой.

 К приезду дорогих гостей испекли хлеб и пампушки с тёртым горохом и чесноком, приготовили обед.

 Марика – Шура и девочки приехали в село под вечер 27 мая 1941 г.

 То, как медленно девочки слезали с подводы, какие они были тихие, насторожило Надезю. Они выглядели очень усталыми. Щебетунья Милочка не отходила от мамы, она прильнула к ней всем тельцем, ища защиты.

 Даже маленькие пушистые цыплятки не вызвали у девочек никакого интереса. От обеда они отказались. Предположения Марики - Шуры оправдались. У девочек поднялась температура. Дора покрылась красной корьевой сыпью. Утром следующего дня, с оказией, они всем скопом поехали в гайсинскую больницу.

 В селе не было ни врача, ни фельдшера. Электричества и телефона не было. На самом высоком месте, где раньше была церковь, рядом с её развалинами, в чудом, сохранившемся церковном фруктовом саду, построили школу - единственное, новое приобретение колхоза им. Щорса.

 Если приезжала кинопередвижка, в спортзале школы устраивали киносеансы. Недалеко от школы, в саду соорудили танцплощадку. Вся так называемая культурная жизнь, все сельские сходки проходили или около школы, или в школе.

 Сельсовет размещался в доме раскулаченного и сосланного в далёкую Сибирь, вместе с детьми и стариками, большого семейства Поликарпа Шевчука.

 Коммунистов и комсомольцев в селе было немного. Толи люди не доверяли большевикам, толи сказывалось влияние родственников самого атамана Петлюры. В Тышковке проживало три двоюродных брата атамана и сестра с большими семьями. Удивительно, но они не подверглись никаким репрессиям, никаким гонениям. Один из них, Митро Семенович, был учителем, он преподавал украинский язык и литературу в сельской школе. Его дом и огород были рядом с домом и огородом Надези.

 К нему и его жене Катерине Надезя относилась хорошо, не так, как к его старшему брату, Ополону. Надезя враждовала с женой Ополона, Галей, из – за четырёх сливовых деревьев, растущих на меже между их огородами. Хаты их располагались на противоположных возвышенностях, а огороды тянулись к низине и представляли собой продолжение один другого, разделенные этой межой.

 Митро Семенович был хорошим соседом. Он часто помогал Надезе. На этот раз он ехал по делам в Гайсин, узнав, что надезиным гостям нужно срочно ехать в гайсинскую больницу, сам предложил их туда отвезти. В гайсинской больнице работали опытные замечательные врачи. Там девочкам сразу поставили диагнозы. У Доры - повторная корь, у Милочки - дифтерит. Она оказалась носителем этой коварной дифтеритной палочки и заражала не только окружающих, но и себя. Сестричек разместили в разные изолированные палаты инфекционного отделения больницы.

 Шура целыми днями была в больнице. К дочкам её не пускали, она общалась с ними через настежь открытые в палатах окна. Она решила никуда не ехать. Пусть путёвка пропадает. Она не может оставить на старую, добрую, преданную Надезю своих больных детей.

 Доктор Песис обратил внимание на её воспаленные, опухшие руки. Шура рассказала ему, что у неё есть путёвка в Цхалтубо, но она пропадёт. Сейчас для неё самое главное - это здоровье детей.

 Пока дети не выздоровеют, об отъезде на лечение она не хочет даже думать. Тут доктор сказал ей тоном, не терпящим возражения;

 - Вашим детям нужна здоровая мама. Если Вы упустите эту возможность, то это коварное заболевание Вас совсем погубит, будет поздно. Вашу путёвку можно и нужно продлить. Детки Ваши скоро будут совсем здоровы, и Вы обязаны быть здоровой.

 Шура отправила телеграмму с оплаченным ответом на имя главврача санатория, заверенную главврачом больницы, с просьбой изменить срок действия её путёвки. Из санатория пришёл ответ, что они вошли в её положение, но продлить срок действия путёвки можно только не более чем на 10 дней. Замечательный детский врач Песис уверил Шуру, что

 её девочки скоро поправятся, и она сможет уехать вовремя.

 Дора болела с очень высокой температурой, но она быстро выздоровела.

А Милочка нуждалась ещё в лечении. Её самочувствие было удовлетворительное, а вот анализы показали, что она ещё не совсем здорова. Дору выписали, а Милочка оставалась долечиваться в больнице ещё, как предполагал доктор Песис, дней на 7 – 10.

 Шура не знала, как ей поступить.

 В Гайсине жили Шурины двоюродные сёстры и братья с семьями и два двоюродных брата Иосифа, Кизнеры с семьями. Все родственники предлагали свою помощь Надезе, если возникнет такая необходимость.

 Ксеня на время, что Милочка оставалась в больнице, чтобы быть всё время поблизости, перебралась в Гайсин к Аде Швед, к дочке Шуриного дяди Ёйны, который жил с большой семьёй в Гранове - это примерно в шести километрах от Тышковки.

 Проверив ещё раз и убедившись, что учла все предвиденные и все предсказуемые случайности, Шура с очень тяжёлым сердцем, в плохом настроении поехала в Цхалтубо. Она приехала на курорт 21 июня 1941 года во второй половине дня.

 Прошло несколько дней. Вдруг на рассвете прибежала тётка Марвына и стала о чём – то шептаться с бабуней Надезей. Бабуня всё охала да ахала, а Марвына перешла на крик. Она прокричала: - Бегу в Гайсин спасать Милу и Ксеню.

 Дора слышала лишь последние слова тётки Марвыны и сильный хлопок закрывшейся за ней двери.

 Бабуня встала на колени перед распятием, что было на передней стене, за кроватью в хате и стала молиться.

 Дора окончательно проснулась и наблюдала из ванкира, из маленькой комнатки, где размещалась печь и лежанка, за необычным поведением бабуни. Надезя молилась. Она молилась не так, как всегда. Она голосила.

 Она плакала. Она причитала. Было что – то страшное в её мольбе.

 Дора не раз видела, как бабуня молится и крестится, на этот раз она молила своего Бога иначе.

 Девочка сидела на лежанке и тихо всхлипывала. Она почувствовала какую - то опасность, какую - то незнакомую ей тревогу и страх, страх за Милочку.

 - Почему тётка Марвына побежала её спасать?

 Надезя, продолжая молиться, заметила плачущую Дору. Она поднялась с колен и уставилась на неё долгим немигающим взглядом.

 Пожилая женщина не знала, что ей делать, как поступить? Она не поняла, почему Марвына сказала вот - вот придёт немчура, нужно спасать Милу и Ксеню. Она на своём веку пережила много всяких войн, неужели снова война. Война, что может быть страшнее?

 - Нужно успокоить Дору и дождаться возвращения Марвыны, Милочки и Ксени. Надезя подошла к лежанке, присела рядом с продолжающей всхлипывать девочкой и, как ей казалось, спокойно сказала;

 - Ты, детка, не бойся. Я тебя в беде не оставлю.

 - Вот вернётся из Гайсина тётка Марвына, и мы всё узнаем.

 - Сейчас вставай, будем топить печь.

 Надезя, не обращала внимания на всхлипывание и негромкое бормотание, плачущей девочки. Этот бесконечный день тянулся и тянулся.

 Они сходили в лавку – магазин. Надезя хотела купить соли, спичек и сахар. Там было полно народа. Отстояв длинную очередь, они купили то, что им досталось: почти килограмм подушечек - леденцов и кусок хозяйственного мыла. Лавка – магазин опустела, раскупили всё.

 Незаходя домой, они направились к надезиному брату, Калистрату.

 В селе не принято идти взрослому человеку, держа подростка за руку. Надезя шла по селу, крепко держа дорину ручку в своей руке. Это был первый поход Доры по селу через греблю на противоположный берег ставка. Она тащилась за бабуней и старалась рассмотреть очень красивый пруд и множество уток и гусей с разукрашенными цветными спинами. Ей всё было ново, непонятно, зелено и очень красиво. Совсем другой, не знакомый мир. Она ни разу не выходила за перелаз на улицу, не ходила по селу, не была знакома с сельскими жителями, кроме Надезиной родни и не знала уклада сельского образа жизни. Она, городской ребёнок, бывавший на природе только летом с детским садиком, была буквально ошеломлена увиденным. Её интересовало всё. Она попросила Надезю подойти поближе к отдыхавшим на берегу цветным птицам. Даже в зоопарке, куда они часто ходили вместе с мамой и папой, она не видела таких птиц.

 Надезя не хотела останавливаться. Она торопилась узнать, что случилось и как ей дальше жить, у единственного человека, которому она беспредельно верила, у старшего брата. В лавке – магазине она наслушалась всяких разговоров и предположений. Она очень волновалась.

 Любознательная девочка не переставала удивляться. У неё возникало много вопросов, но она оставляла их, на потом. Она чувствовала Надезино волнение и не решалась на расспросы.

 Продолжая идти, Надезя объяснила Доре, что это самые обыкновенные домашние утки и гуси. Хозяйки пометили их спинки цветной краской, чтобы отличить своих от чужих.

 Домка обрадовалась надезиному приходу. Она томилась в неведении. Калистрата дома не было. Он ушёл вместе с младшим сыном ещё рано утром и до сих пор она, Домка, не может выйти со двора, всё ждёт их возвращения. От неё Надезя узнала, что на рассвете забегал выконавец (вестовой) и сообщил страшную весть, - война.

 Всех сельских активистов и военнообязанных собирали около школы.

 Калистрат - член сельсовета, пошёл в сельсовет, Петро - на сборы военнообязанных. Мария, жена Петра, член партии, тоже пошла с ним. Домка боялась, что её внуки Мишка и Василь, сыночки Петра и Марии, которых они привели к ней утром, сбегут к школе. Она, буквально, пасла их, не выпускала с подворья.

 Дора, общительная любознательная девочка, сразу нашла общий язык с двумя мальчиками, внуками Калистрата и Домки. Дети были примерно одного возраста. Они были знакомы. То, что Дора не знала украинского языка, а они не знали русского, их нисколько не смущало. Она сняла сандалики и носочки, ей очень хотелось ходить босиком, как все. Ножкам стало больно, но она терпела и бегала с мальчиками наравне. Им было очень весело. Они подружились. Мишка и Василь - братья близнецы в последствии окажут своей новой подружке неоценимую помощь. А пока дети беззаботно резвились.

 Надезя не стала дожидаться брата. Доре очень не хотелось возвращаться с бабуней домой. Она просила оставить её до вечера у тетки Домки. Василь и Мишка обещали вечером привести её домой к Надезе. Надезя не согласилась. Она не отпускала Дору от себя ни на шаг.

 Марвына пришла одна без Милочки и без Ксени.

Дора подслушала разговор между бабуней и Марвыной, но ничего не поняла.

 - Почему–то все бегут.

 - Но зачем бегать, если можно спокойно идти? Куда они все бегут?

 - Почему тётка Марвына пришла одна? Почему она не спасла Милочку и Ксеню? Почему, почему, почему?

 Девочка забралась в заросли кустов сирени за хатой и там, в своём убежище, пыталась самостоятельно понять, что же происходит?

 Прошло несколько тревожных дней.

 Рано утром бабуня разбудила Дору. Она не стала, как всегда, топить печь, а велела девочке быстро одеваться и собираться в дорогу. Она налила ей кружку молока, что принёс Василь, сын Марвыны и Фёдора, дала ломоть хлеба. Надезя поторапливала Дору. Она говорила девочке, как – бы, оправдываясь.

 - Твоя мама наказывала мне обращаться к её родне, за подмогой.

 - Вот и настал такой час.

 - Пойдём мы с тобой, деточка, к твоим родственникам в Гранов.

 - Может быть, они возьмут тебя с собой или посоветуют чего.

 - Сказывают, что из Гайсина все евреи и партийцы убегают.

 - Боюсь, мы можем там уже никого не застать.

 - Поторапливайся!

 Дав курам воды, закрыв входную дверь в хату, вытащив черенок клямки, положив его под ведро, около приступочка, бабуня взяла в руку узелок с дориной одеждой. Она ещё раз внимательно осмотрела, опрятно ли одета девочка. Ей не понравилась Дорина белая панамка. Не раздумывая, она проворно вернулась в хату, взяла свой белый летний платочек - хусточку, сняла с детской головки панамку и повязала платочек так, как повязывают украинские девчонки. Панамку сунула в узелок. Закрыла хату. Перекрестилась и, сказав - с Богом, взяла Дору за руку.

 Она шла быстро, мелкими шажками, босиком. Дора тоже хотела идти босиком, но бабуня не позволила ей снять сандалики. Надезя очень нервничала, она боялась не застать тех, к кому шла за так необходимой помощью.

 Дора ожидала увидеть город, а Гранов оказался большой деревней. Ни машин, ни автобусов, ни трамваев - только одни подводы, да шумные, толкающиеся, кричащие люди.

 Они подошли к дому с большим подворьем. У ворот стояла огромная телега, на которую грузили какие – то вещи, а рядом суетился странный, небольшого роста человек с черной повязкой на левом глазу, в сапогах, с очень маленькой кепочкой на голове.

 Надезя тихонько шепнула Доре: - Вот это и есть, тот мамин родственник, к которому мы с тобой так торопились, мамин дядя Ёйна. Странный человечек приблизился к Надезе и, размахивая руками, прокричал:

 - Только Вас мне сейчас и не хватает.

 Надезя стала ему что – то говорить, но он её совсем не слушал. Его очень интересовало происходящее около огромной телеги. Он так и высказался:

 - Я не уверен, что всё поместится на эту фуру.

 - Даже для нас уже места нет. Я вижу, что девочка маленькая. Я обещал Шуре помочь Вам, при необходимости, но я не знал и сейчас не знаю, что всех нас ждёт. Я не могу взять с собой этого ребёнка. На подводе места мало, а пешком она далеко не уйдёт.

 К ним подошла высокая полная женщина с лицом перекошенным, как от зубной боли и, обращаясь к мужчине, стала что – то быстро, быстро говорить на идиш. Из её пространного монолога Надезя ничего не поняла, а Дора поняла. Она прошептала Надезе: - Эта тётя не хочет, чтобы я у них осталась. Она хочет, чтобы я осталась там, у кого меня оставила мама. Мужчина не слушал высказывания женщины. Он что – то кричал, показывая рукой то на Дору, то на телегу, затем резко развернулся и быстро направился к дому.

 Надезя стояла, не в силах вымолвить ни единого слова.

 Дора дёргала её за руку, в которой она крепко держала детскую ручонку.

 - Пойдём домой, бабуня. Я не хочу тут оставаться. Я хочу всегда быть с тобой, с Милочкой, с папой и с мамой. Пойдем домой.

 - Они оба не хотят взять тебя с собой. Они думают об этом барахле. Надезя указала Доре на подводу, нагруженную какими то шкафами и мешками.

 В этот момент к ним подошёл Ёйна. В руке он держал чем то наполненный полотняный мешочек. Он протянул к Надезе руку с мешочком и сказал: - Это всё, что я могу для Вас сделать. Тут четверть пуда кукурузной муки. Я оставил это нам в дорогу, но отдаю Вам.

 Надезя мешочек не взяла. Ёйна подошёл к Доре, поцеловал её в лоб и сунул ей этот мешочек.

 - Возьми, Вам сгодится.

 Это был первый поход восьмилетней девочки Доры во взрослую жизнь.

 Девочка поняла, что эти родственники не выполнили обещание, данное её маме, ничем не помогли бабуне. Она не знала, что они должны были сделать, но она почувствовала их неприязнь к ней и к бабуне. Она очень обиделась на этих странных родственников. Это не была капризная обида, это непонятное ей оскорбительное чувство запало в детскую душу и осталось в памяти на всю её жизнь.

 Обратная дорога в село запомнилась им обеим. Только одни они шли навстречу беспрерывному потоку людей и подвод. Девочка сердилась на военных, шедших им навстречу; они были грязные, у некоторых была порвана форма. Все куда – то торопились, толкались. Только один раз какой то военный прокричал им: - Возвращайтесь, там немцы!

 Никто ни разу не уступил им дорогу.

 Мешочек с кукурузной мукой оказался для Доры очень тяжёлым. Ей хотелось его бросить, она не решалась. Она просила Надезю присесть и отдохнуть, но молчаливая Надезя шла и шла вперёд. Дора плелась сзади. Она с интересом пыталась рассмотреть встречный человеческий поток, у неё возникало много вопросов, один единственный она всё же решилась бабуне задать. - Почему только мы одни идём в эту сторону, а все другие люди, солдаты и подводы движутся нам навстречу?

 Бабуня коротко ответила: - Они бегут.

 Этот ответ породил у девочки множество других вопросов, она не решилась их задавать.

 Вот показалась бабунина хата.

 Дора очень обрадовалась, увидев у перелаза своих друзей, Мишу и Василька. Мальчиков прислал Калистрат узнать, возвратилась – ли Надезя из Гранова. Девочка была горда, что дотащила этот тяжеленный мешок и даже не жаловалась бабуне на усталость. Она сходу сообщила друзьям:

 - Теперь я буду жить у бабуни до маминого приезда. Теперь мы вместе будем ходить на пруд каждый день, правда?

 Василек похвастался: - У нас гости. Приехала тётка Дарка со своим мальцом, Вовкой. Она всё время плачет, да и он тоже плачет. Он ещё совсем маленький, а она то, чего плачет? Мишка молчал. Он сидел на корточках и что то рисовал прутиком на земляной дорожке. Он не слушал Дору и Василька. Он сегодня утром видел, как мамка обняла бабушку и они обе, обнявшись, тихо плакали. Это испугало его. Он даже не решился рассказать Васильку обо всём увиденном.

 Только после того, как Василёк рассказал о странном поведении тётки Дарки, Мишка сказал: - Мамка и бабка тоже утром плакали. Видать их всех кто - то сильно обидел. Тут вмешался Василёк. - Мамка плачет за папкой. Его забрали на войну. Всех мужиков забрали. Вот бабы и плачут. Ничего, повоюют немного и скоро вернутся домой.

 Надезя подошла к детям и поинтересовалась: - А Вы что, теперь у деда с бабушкой живёте? - Да, - ответил Василёк, - как только папку забрали на войну, мамка с нами всё время у них.

 - А чего же Дарка - то не у батьки Фёдора остановилась, а у Калистрата?

 Тут ребята вспомнили, что дед наказывал им нигде не задерживаться. Он ждал вестей от Надези. Не простившись, они вприпрыжку направились домой к Калистрату.

 Надезя хлопотала около печи, обдумывая всё с ней происходящее. Она так задумалась, что не услышала, как в хату вошла Ксеня. Ксеня первым делом набрала кварту воды и пила, пила. Только после того, как к хате приблизилась Марвына с плачущей Милочкой на руках, Надезя увидела Ксеню, жадно пьющую воду.

 Милочка буквально вцепилась обеими ручонками в Марвыну и продолжала плакать – кричать. Она кричала, не реагируя ни на что и ни на кого. Ни уговоры сестрички Доры, ни разные отвлекающие приёмы Надези, Ксени и Марвыны - ничто не смогло её успокоить. Она продолжала кричать. Тогда Надезя решила спасать ребёнка от перепуга своим способом.

 Им с большим трудом удалось буквально оторвать кричащую Милочку от Марвыны и положить её на стол.

 Надезя побежала в свой маленький курятник. Сегодня она не проверяла курочек, но всё же надеялась обнаружить там хоть одно свежее яйцо. Она вернулась в хату, неся в переднике несколько свежих яичек. Осмотрела все яички, выбрала самое крупное, а остальные положила в миску. Достала свечку. Зажгла свечку. Дала свечку в правую руку Ксене и велела ей встать слева около стола, держа её над Милочкой так, чтобы оплавленный воск от свечки не капал на ребёнка. Надезя взяла выбранное яйцо и стала катать его по часовой стрелке на оголённом животике кричащей и барахтающейся Милочки.

 Марвына с большим усилием удерживала извивающегося кричащего ребёнка.

 Надезя упрямо продолжала катать яйцо и шептать заклинание от испуга.

 Постепенно девочка стала успокаиваться. Расслабилась. Перестала кричать. Заснула. Ксеня перенесла спящую Милочку на кровать. Она спокойно проспала до утра следующего дня, ни разу не проснувшись.

 Дора с замиранием сердечка наблюдала за всеми манипуляциями бабуни над Милочкой. Она стояла, боясь пошевелиться около правого торца стола, и внимательно впитывала всё происходящее. Её пугало странное, совсем непонятное катание яйца по животику кричащей и барахтающейся Милочки. Она очень жалела свою маленькую сестричку. Только после того, как Милочка успокоилась, Дора отошла от стола. Она дрожала. Она очень боялась расплакаться, боялась выдать весь ужас пережитого за сегодняшний день. Ещё не зная почему, девочка почувствовала, поняла катастрофическое своё положение. Никто на неё не обращал внимания. Все были заняты сначала успокоением Милочки, а затем своими проблемами. Впервые она легла спать голодная. Никто не поинтересовался, помыла – ли она ноги перед сном.

 Марвына торопилась домой, а Надезя и Ксеня наперебой рассказывали друг дружке все, что с ними произошло за эти несколько последних страшных дней.

 Дора лежала тихонько и прислушивалась к их разговору. Она понимала не всё. Ксеня рассказала бабуне, как они с Марвыной украли Милочку из больницы. Она сама раньше лежала в этой больнице и хорошо помнила, где размещалась та палата, в которой лежала её сестричка и то окно, через которое Ксеня передала Марвыне Милочку. После рассказа Ксени, как они хотели забрать Милочку из больницы, а врач им не разрешил, как Ксеня забралась в палату через окно и, завернув Милочку в одеяло, передала её Марвыне, с каким трудом они добирались домой, поочерёдно неся на руках сопротивляющуюся и плачущую Милочку, Дора не вытерпела. Она встала, подошла, прижалась к бабуне.

 - Зачем нужно Милочку украдывать, если она ещё больная? - спросила она.

 Бабуня молчала. Ксеня, собравшись с мыслями, ни к кому не обращаясь, сказала:

 - В Гайсине паника. Все, кто смог уехать или уйти, покинули город. Все Марикины и Иосифа родственники тоже оставили свои дома и в панике бежали. В больнице остался только один врач и одна нянечка, а остальные все разбежались, кто куда. Этот врач сам не знает что делать, да и ни кто не знает. Сказывают, вот - вот придут немцы. Я не могла больше оставаться в Гайсине, не могла оставить маленькую Милочку одну в больнице. Это счастье, что мама Марвына пришла в Гайсин за нами. Одна я бы не сумела забрать Милочку у упрямого доктора. Этот доктор Песис не хотел ничего слушать. Он говорил мне, что немцы тоже люди, что они тоже в больницах лечат больных и даже во время войны нельзя разносить инфекцию среди здоровых людей, а Милочка не совсем ещё выздоровела. Он не хотел, вернее не мог её выписать из больницы. Вот поэтому мы её украли. Тут, в нашем селе, мы все вместе.

 У Фёдора и Марвыны Таранюк было пятеро детей. Старший Миша, офицер Советской Армии, служил в Ленинграде. Дарка с мужем, морским офицером, жила в Одессе и работала медсестрой в инфекционном отделении городской больницы. В апреле 1941 года у неё родился поздний долгожданный сыночек Вовка. Четвёртый ребёнок Таранюков, Василь, инвалид детства, страдал туберкулёзом кости правой ноги. Он с трудом передвигался, но всё же закончил тышковскую сельскую начальную школу и работал писарем – учётчиком в правлении колхоза им. Щёрса. Ксеня жила у Надези. Она работала в полевой бригаде колхоза вместе с мамой Марвыной. Катя, младшенькая дочка Таранюков, закончила третий класс и перешла в четвёртый Тышковской начальной школы. Она помогала Марвыне по хозяйству.

 В самом начале войны Дарка, по настоянию друзей её мужа, который в это время был в море, в плаванье, эвакуировалась с грудным сыночком Вовкой домой, в село Тышковка. Она очень оберегала своего сыночка. Она не поехала к папе с мамой. Не хотела жить в одном доме с больным туберкулёзом братом Василём. Она, совершенно неожиданно для всех, появилась с грудным ребёнком на руках и с вещевым мешком за плечами в доме у своего дядьки Калистрата.

 Пётр ушёл в Армию, а Мария с сыночками, с Мишкой и с Васильком, перебралась к Калистрату. Дарка чувствовала себя в доме у Калистра не очень уютно. Она хотела устроиться лучше, чтобы у неё с сыночком было своё отдельное жильё.

 Война перепутала все планы, всю жизнь огромного количества людей. В селе появились беженцы, люди, не успевшие эвакуироваться, в панике убежать вместе с отступающей Красной армией.

 Из Гайсина в село Тышковка перебрался портной еврей Нухим с семьёй. В селе его знали. Он иногда отдыхал, со всей своей большой семьёй в селе во время очередного отпуска на работе в ателье по пошиву женской одежды, где он и его жена работали. Он всегда снимал комнату у Татьяны Большой, что жила за малой греблей. Три его дочки почти каждый год проводили лето в селе. Поэтому, когда он появился в селе со всем своим небольшим скарбом, с женой Шифрой и с девочками, Саррой, Геней и Молкой, их приняли даже радушно, как своих.

 В селе люди знали друг друга, и появление нового человека становилось известно всем. Те, кто случайно попадал в Тышковку, почти все были замечены.

 С приходом немцев буквально через несколько дней, активисты новой власти ходили по селу от дома к дому и составляли списки всех, кто находился в селе.

 Очень быстро проявилось истинное отношение к Советской власти, к колхозу. Колхозный скот, который не успели угнать - эвакуировать, весь молодняк бывшие колхозники растащили по домам. Спустили воду из ставков. Всю рыбу выловили и растащили, кто успел ухватить – тому и досталась.

 Ксеня принесла домой маленького розового поросёночка, маленькую лешку - свинку.

 На бывшем колхозном подворье остались голодные куры и цыплята, весь предназначенный им корм тоже растащили по домам.

 Назначили старостой Савву Бабенко. Назначили полицаев, неизвестно каким образом возвратившихся, осуждённых на большие сроки, бывших односельчан.

 Дарка с младенцем пришла к Надезе. Она надеялась у неё поселиться. Никто Дарку не предупредил, что у Надези живут Марикины девочки. Ей не понравилось, что дети её бывшей подруги детства, не совсем здоровая Милочка и Дора, находятся в доме у Надези. Она боялась заразить своего Вовку. Она нашла себе подходящее жильё в доме у одинокой Евдохи рядом с домом Андрона и Татьяны Драч.

 Андрон болел туберкулёзом, поэтому в армию его не взяли. Их постигло большое горе, весной умерла их единственная трехлетняя дочка. Они очень горевали.

 По селу стали ходить слухи, что немцы сгоняют всех евреев и партийцев в специальные лагеря. На семейном совете Дарка стала настаивать, чтобы Дору отвести к евреям, может она там найдет своих родных, а Милу отдать Татьяне и Андрону – за свою дочку. Она, Дарка, оказывается, с ними уже об этом говорила. Они даже приходили к дому Надези и видели девочку. Она им очень понравилась. Они готовы забрать её хоть сегодня.

 Надезя не соглашалась. Она не могла и не хотела отдавать куда – то и кому – то детей своей любимой Марики.

 - Что будет со мной, то будет и с ними.

 - У меня всегда хорошо родит картошка, вот даст Бог, и на сей раз будет много. Нам хватит. С голоду мы не помрём. Не отдам! Это мои дети!

 Надезя наказывала Доре: - Ты, деточка, с подворья никуда не уходи и Милу не пускай. Чем меньше Вы будете встречаться с сельчанами, тем лучше. Сейчас не хорошее время. Ни с кем чужим, ни о чём не разговаривайте. Если будешь идти к тётке Марвыне или к твоей подружке Ане и встретишь кого, то обязательно поздоровайся. Скажи, добрый день. Если тебе скажут, добрый день, то ответь, доброго здоровья. Если тебя спросят, чья ты? Ответь, я Надезина, Сощихина и продолжай свой путь. Не останавливайся, чтобы тебя больше ни о чём не спрашивали. Помни. Дора хорошо усвоила бабунины наставления.

 Мишка и Василь часто приходили к девочкам. Девочки с удовольствием вместе с ними играли. Василь, большой выдумщик и озорник, уговорил Дору пойти к ставку. Ей очень хотелось пойти, но бабуня велела присмотреть за свинкой – лёшкой, которая грелась на солнышке, чтобы она не забралась в огород или не выбежала на улицу. Дора сказала, что из – за этой свинки, она и Милочка не могут пойти с братьями к ставку. Тогда Василь сказал:

 - Мы возьмём её с собой, пусть она тоже прогуляется. Нам нужна верёвка.

 Ребята нашли в хлеву длинную верёвку, привязали один конец на заднюю ногу свинки и таким образом погнали юркого поросёнка крутым спуском прямо к ставку. Дети были очень довольны. На луговине, около ставка, они привязали свободный конец верёвки к колу, а сами стали играть в салочки.

 Мишка и Василь научили девочек играть в лышки.

 Лышки – это кусочки черепка, разбитого глиняного кувшина или миски, обточенные об камень таким образом, чтобы черепок получился овальной формы по размеру крупного белого боба. Мальчики подарили Доре 5 лышек. Это было её богатство. Дети резвились. Свинка, привязанная за заднюю ножку, беспрерывно моталась, пытаясь освободиться. Ребята вспомнили, что им нужно возвращаться домой, подошли к свинке, и тут Мишка закричал:

 - Что мы наделали? Лёшка натёрла ногу до крови, до самой косточки.

 Василь тут же набрал в пригоршню мокрой глины и замазал ранку на ножке поросёнка. - Батько всегда замазывает глиной ранки у скотины, - сказал он. Ребята пытались отвязать верёвку с пораненной ножки, но им никак не удавалось. Поросёнок вырывался и пронзительно визжал.

 Под аккомпанимент поросячего визга ребята дотащили лёшку до бабуниной хаты. Надезя стояла около перелаза. Ещё не зная, что произошло, она была очень сердита. Когда она увидела на руках у Мишки барахтающегося визжащего поросёнка, перемазанного в крови и глине, она схватила палку – посох, первое, что попало ей под руку, и сильно избила Дору. Девочка упала. Надезя продолжала лупить её палкой и приговаривать: - Будешь знать, как беречь скотину, будешь слушаться.

 Неизвестно, чем бы всё кончилось. На шум прибежала соседка Анна. Она выхватила у Надези палку и разогнала остолбеневших от неожиданного поступка Надези ребятишек. Дети знали, им влетит. Они не думали, что накажут Дору. Мишка и Василь не сразу побежали домой. Они пытались рассказать бабе Надезе, что это они уговорили девочек пойти к ставку. Она их не слушала. Она взяла Милу за руку и увела в хату. Дора побрела в клуню. Она не знала, куда ей идти, у кого теперь искать защиты? Первый раз в жизни её били палкой. Она чувствовала свою вину, ведь она не только ушла сама со двора, а ещё увела с собой Милочку и эту противную свинку.

 Ей было очень больно, но ещё больнее и обиднее было то, что избила её бабуня. Она до темноты просидела в клуне, а затем перебралась в заросли сирени за хатой. Там она перебирала свои маленькие вещички и игрушки, с которыми раньше играла, и с обидой шептала. – Мамины родственники не хотели меня взять с собой, теперь и бабуня меня больше не любит. Она поняла, что у неё есть только сестричка Милочка. Только одна она и никого больше. Она очень хотела к маме и к папе, хотела домой. Она уже никому не хотела верить. Там, в зарослях сирени за хатой, нашла её Ксеня. Дора не хотела идти в хату, не хотела никого видеть, особенно бабуню. Девочка её не боялась, она просто не хотела быть рядом с ней.

 Прошло несколько тревожных дней. Вот на Надезином подворье появились два мужика. Бабуня заметила через окно их приближение. Она тут же отправила Милочку на печку, а Дору под лежанку в ванкире (в кухне) и велела им сидеть там тихо – тихо.

 Надезя открыла дверь хаты, вышла навстречу мужикам. Она, будто обрадовалась их приходу, стала их приветствовать и приглашать зайти в хату.

 Один из мужиков, староста Савва Бабенко, поздоровался и сказал:

 - Чего я к тебе пойду? Ты же не поднесёшь чарочку, правда?

 - А, скажи ты, Надезя, куда ты сховала жидынят? Сказывают люди, что у тебя тут живут две жидовочки, это так?

 Надезя стала зазывать их в хату.

 - Зайдите, да сами посмотрите, никого у меня нет.

 В хату мужики не вошли. Они немного погутарили. На прощание Савва сказал Надезе: - Ты, Сощиха, смотри, я ведь дознаюсь. Велено очистить село от жидов и от коммунистов. Ты меня поняла?

 - Да поняла, поняла я, Саввушка. Чего уж тут понимать - то?

 - Ты бы мне дров немного подкинул, а то я совсем без дровишек осталась.

 - Ты, старая, видать, совсем ничего не поняла. Я уже не лесник. Я теперь староста, а значит власть. Поняла?

 Дверь в хату была открыта. Дора слышала весь их разговор.

Надезя возвратилась в хату, позвала девочек и, тоном, не терпящим возражения, буквально приказала. - Из хаты не выходить. Даже писать будете в это помойное ведро. Ни одна живая душа не должна Вас видеть. Даст Бог, мы что - нибудь придумаем. Но думать долго им не пришлось.

 По селу стали устраивать облавы. Брали всех пришлых без разбора. Полицаи проверяли сараи, чердаки, погреба, сеновалы. Чужому человеку трудно было укрыться. Немцы сами в облавах не участвовали. Эту замечательную работу с удовольствием выполняли рьяные, постоянно пьяные, полицаи.

 Надезя спрятала всю городскую детскую одежду, что мама привезла для девочек. Она одела их в детскую одежду, специально собранную Домкой среди всей сельской родни. Белокурая, голубоглазая Милочка ни чем не выделялась среди сельских деток. А вот Дора; она была чернобровая, белокожая с постоянно облупленным от солнца носом. У неё были выразительные разные глаза с голубыми белками. Правый - темно карий, а левый - светло карий. Она не выговаривала букву Л. . Она говорила не ложка, а вошка. Не вилка, а вивка.

 Однажды Ксеня сказала Доре: - Тебе нужно научиться говорить правильно, не картавить. Этого было достаточно, чтобы Дора начала подбирать слова, в которых после буквы Л шла буква И или буква О. Однажды у неё получилось. Она поняла, что если очень захотеть, то можно многому научиться. Она перестала картавить.

 Ксеня стала пропадать по нескольку дней подряд. Она приходила также неожиданно, как и уходила. Они с бабуней подолгу сидели, не зажигая керосиновую лампу, в темноте и говорили, говорили. Дора прислушивалась к их разговору. Что – то она понимала, а большей частью, она засыпала под их шёпот. После одной такой посиделки ранним утром бабуня сказала Доре:

 - Видать, нет у меня другого выхода. Пойдём, детонька, отведу тебя сама. Может, и вправду, ты найдёшь там своих родных. Уж лучше я сама тебя отведу, чем эти изверги заберут и неизвестно, что с тобой сделают. Тут, около села Михаливка, немцы сделали лагерь. Туда согнали много евреев.

- Сказывают, сегодня будет облава с нашей стороны гребли, значит у нас.

- Милочку не буди, пусть спит.

 Надезя собрала небольшой узелок, положила туда целую буханку хлеба. Дала Доре свой платок. Одела её в свою юбку, подпоясала и загнула у пояса так, чтобы юбка не волочилась по земле.

 Чуть стало светать, они вышли из хаты. Дора не помнила, как они дошли до какого – то загона, охраняемого вооружённым полицаем с двумя большими псами. Надезя поцеловала Дору в лоб, перекрестила её и со словами; - иди детонька, с Богом, - подтолкнула её к воротам.

 Дальще всё было, как в страшном сне. Никто её ни о чём не спрашивал. Никому она не была нужна. Военнопленные, здоровые и раненые размещались в большом коровнике. Женщины, дети, старики и подростки старались держаться особняком. Немного осмотревшись, Дора поняла, что никого она тут не найдёт. Тут каждый, способный думать, думал о себе.

 Один раз в день приезжала большая бочка, с какой – то похлебкой, и если она успевала, то ей доставалась большая ложка съедобной размазни.

 Ей повезло. Её приняли к себе две добрые женщины с маленькими детьми. У неё появилась своя миска и своя ложка.

 Всех способных работать угоняли на работу. Мужчины рубили просеку вдоль дороги, строили шлях. Тех, кто не мог работать, там же расстреливали. Для этого, со стороны лагеря, вдоль шляха эти трудоспособные мужчины сами для себя рыли длинные и не очень глубокие рвы. К этим рвам подводили и подтаскивали всех обреченных. Каждый вечер от шляха слышалась пулемётная стрекотня. Лагерь не пустел. Неизвестно каким образом, но он пополнялся.

 Затем отделили женщин с детьми, подростков, мужчин и женщин. Лагерь огородили колючей проволокой в два ряда, а между ними пустили собак.

 Пошли дожди, стало холодно. Всех загнали в бараки. Женщин выгоняли на сбор сахарной свёклы. Они там могли поесть сладкую белую свёклу. Некоторые даже ухитрялись принести, хоть кусочек, детям. Дора тоже ходила обрезать большим ножом огромные клубни белой свёклы и возвращалась со всеми вместе. Однажды одна тётенька прошептала ей: - Зачем ты идёшь обратно в лагерь, у тебя же там никого нет? Если бы не мои дети, я бы бежала отсюда без оглядки.

 - Мне некуда бежать. Я даже не знаю, где находится то село, в котором осталась моя сестричка Милочка. Она осталась в селе Тышковка, - ответила Дора.

 - Можно я останусь вместе с вами? Я совсем одна.

 - Глупышка. Село Тышковка вон за тем полем. Если хочешь, оставайся.

 В лагере все знали, что больных не держат. Если заболевал ребёнок, то его тут же отбирали у матери навсегда. Детей становилось всё меньше, стариков и раненых тоже. Доре достались чьи – то туфельки. Они были ей велики, она привязывала их тряпками, но она была обута.

 В следующий раз Дора вышла на уборку свёклы вместе со всеми. Рядом была одна из её знакомых женщин, принявших её к себе

 - Где та тётя, что всегда ходит с нами? - спросила она.

 Женщина прошептала: - Она никогда не будет с нами. Она вон в том рву. Слышала вчера стрекотню? Её и деток вчера увели. Тикай ты отсюда. Тебя никто не будет искать. Сховайся вон за тем свекольным гуртом. Сиди там тихо. Когда все уйдут, иди вон в ту сторону, там село Тышковка. Сегодня полицай один. Он знает, что в лагере остались наши дети, и мы обязательно к ним вернёмся. Может, хоть ты выживешь. Послушайся меня.

 Дора послушала добрую тётеньку.

 Они работали под холодным моросящим дождём. По сигналу полицая женщины гурьбой выбирались из вязкого чернозёма на не менее вязкую грунтовую дорогу. Он шёл впереди, и его совсем не волновало, все ли возвращаются. Он хорошо знал, что ждёт детей тех, кто не вернётся, кто убежал. Не было ни одного случая, чтобы кто – либо бежал.

 Дора лежала за гуртом на мокрой земле и прислушивалась. Она не помнила, сколько времени пролежала, как встала и пошла, совсем, не будучи уверена, что идёт именно в том направлении, куда ей показала женщина.

Она съела много свёклы, у неё болел живот. Она была совершенно мокрая, грязная, вся вывалянная в земле. Грунтовая дорога, по которой она шла, была скользкая, она несколько раз падала.

 Сгущались сумерки, мелкий моросящий дождь не прекращался. Это удерживало крестьян, обычно общающихся под прикрытием надвигающейся ночи, дома. Дора, не ведая дороги и места, к которому она направлялась, пришлёпала к какому – то селу. Она продолжала шлёпать и шлёпать, не сворачивая с дороги, и очутилась у знакомой гребли. Только тут она поняла, что находится в селе Тышковка. Девочка не знала, куда ей идти дальше. Она боялась, что бабуня отведёт её обратно в этот страшный лагерь. Но там Милочка. Она пошлёпала к хате бабуни. Она очень устала, замерзла, очень хотела поскорее хоть посмотреть на сестричку, а потом пусть отводит.

 - Вот увижу Милочку, и сама вернусь, там есть добрая тётенька. Тут я никому не нужна.

 Неожиданно, навстречу к ней приблизился какой – то дядька. Она поздоровалась: - Добрый вечер.

 Дядька ответил: - Добрый - то он добрый, да мокрый и холодный.

Тут он посмотрел на чумазое детское личико и проговорил:

- Господи, да ты совсем мокрое, дитятко, куда ты идёшь в такую то пору?

- До дому, меня ждёт бабуня, - совсем неожиданно для себя ответила Дора, и продолжила уверенно шлёпать.

 Она тихонько постучала в дверь. Ксеня открыла, и, не произнеся ни звука, затащила её в сени. Там она стащила с девочки мокрую одежду. Принесла рядно, закутала её с головы до ног и впихнула в хату. В хате было тепло и тихо. Надезя ворочалась на печи. Она ворчливо спросила у Ксени:

 - Чегой – то ты всё не идёшь спать, хватит хлопотать.

 - Кажись, кто пришёл, аль нет?

Ксеня ответила:

 - Мама, Ваши молитвы Господь услышал. Вот Дорка сама пришла.

 Надезя проворно слезла с печи. Она подошла к девочке, и обняла её.

 - Слав тебе, Господи! Слава Тебе!

- Какой грех я взяла на свою душу. Спасибо, Господи. Спасибо тебе.

- Ксеня, давай запали треногу, грей воду. Нужно Дору помыть, накормить и скорее уложить на печи.

 - Как ты смогла сбежать? Ты сама нас нашла, аль привел тебя кто?

 Дора не отвечала. Она не могла говорить, да и не хотела.

 - Милочка на печи? Она теперь спит там, с Вами? - спросила она.

 Ксеня ответила: - Мы потом тебе всё расскажем. Милочки у нас нет.

И тут Дора расплакалась, не прячась от бабуни и Ксени. Она приговаривала:

 - Я хочу быть с Милочкой.

 - Я хочу к маме, хочу домой. Не хочу быть одна.

 Возвращение Доры ещё больше убедило глубоко верующую Надезю во всемогущего Господа, в его милость и помощь. Она считала, что только с его помощью девочка, не знавшая дороги домой, смогла сама вернуться к ней.

 Надезя несколько раз ходила к лагерю под Михаливкой, куда сама, с добрыми намерениями, отвела Дору. Она на самом деле думала, что там ей будет лучше, чем у неё. Её мучила совесть. Она совсем потеряла покой, когда узнала о страшных зверствах над несчастными людьми, о расстрелах, об огромных рвах, вырытых вдоль шляха, по которому она и все жители окрестных сёл ходили в центр, в Гайсин. По селу ползли слухи, что немцы заставляют обречённых на смерть забрасывать землёй расстрелянных, а затем этих же людей расстреливают, и следующая партия забрасывает землёй предыдущих. Засыпали землёй всех, кто падал в ров, и мёртвых и живых.

 Надезя подходила к воротам лагеря, но ни у кого не могла узнать, где Дора и как её отсюда забрать. Её гнали прочь. Она казнила себя за ещё одну загубленную душу. Она искренне молилась: - Господи! За что ты меня так караешь? Я приспала сыночка, дитятко моё единственное, а теперь сама отвела эту невинную душу ни в чём не повинного ребёнка к этим душегубам.

 Она просила смерти, не могла, не хотела больше жить.

 Надезя ходила на свекольное поле, где работали еврейские женщины, в надежде передать им хлеба, яичек и выяснить, как там Дора. Её к ним не подпускали, гнали полицаи. Она знала, что всех, кто не мог работать, немцы расстреливали недалеко за Тышковским лесом. Она ходила туда, на вырубки, где работали измученные, полуживые мужчины, видела эти рвы, видела охрану – полицаев с собаками. Она уже не надеялась увидеть Дору живой.

 Дора спала на печи, а Надезя и Ксеня решали, как им уберечь её от людских глаз. Хорошо, если никто её не видел, а если видели? В селе все новости становятся достоянием всех. Они хотели спрятать девочку в погребе, в сенях или на чердаке. Но погреб полон картошки, а на чердаке зимой будет холодно. Решили так: Дора будет находиться в хате. Если кто придёт, то она спрячется на печи. В случае облавы, она сразу полезет на чердак и там спрячется в дубовине (в гробу).

 Утром Надезя и Дора залезли на чердак. Надезя показала девочке длинный ящик, заполненный пшеницей. Другой такой же ящик, заполненный рожью, находился рядом. Это была перевёрнутая крышка от гроба. Дора ничего не поняла.

 Надезя сказала: - Я эту дубовину приготовила для себя, сразу после смерти моего мужа, Ивана. Ты не пугайся. Тут я храню зерно. Сейчас мы с тобой освободим эту дубовину и положим крышку на место, так, чтобы она свободно двигалась. Если будет облава, ты сразу залезай на чердак и прячься в эту дубовину. Лестница на чердак постоянно на месте. Крышка лаза на чердак откидывается легко. Дай Бог тебе никогда, ни от кого не прятаться.

 Ксеня старалась спокойно рассказать Доре обо всём произошедшем за время её пребывания в страшном лагере. Она не хотела её пугать, но не могла ничего утаить.

 - Знаешь, Дорка, Милочку взяла к себе вместо дочки за свою дочку, одна хорошая семья. Там ей ничего не угрожает, там её любят. Они взяли её в то же утро, что бабуня отвела тебя, как она думала, к евреям.

 - Вечером того же дня, к нам нагрянули немцы и староста с двумя полицаями. Они не поверили нам, что вас у нас нет. Они искали Вас везде, в хате, в клуне, в курятнике и в свинарнике. Немецкие солдаты стояли на улице, а наши хлопцы - полицаи выполняли их приказания. Они угрожали нам. Облава была по всему селу. Забрали многих парней и девчат. Нашего соседа, комсомольца Павла, тоже забрали. Никто не знает, где эта молодёжь сейчас и что с ними сталось. Ты, Дорка, сиди в хате и не высовывайся. Никто не должен знать, что ты тут с нами.

 Дора спросила: - В каком селе, у кого Милочка?

 - Не спрашивай меня о Милочке. Я знаю, где она, у кого она. Я ничего тебе не скажу, так будет лучше, спокойнее тебе и нам.

 - Очень тебя прошу, Дорка, не спрашивай у бабуни. Она очень за Вас переживает. Ты видишь, она старенькая. Ты слушайся её, она Вас любит. Она не понимает, что происходит на самом деле. Больше Дора не спрашивала о Милочке ни у Ксени, ни у Надези.

 В то утро Надезя и Дора направились к Михаливскому лагерю, а Ксеня побежала огородами, к Драчам, за Татьяной и за Андроном.

 Они пришли в хату. Милочка ещё спала. Ксеня хотела её разбудить, но Андрон решил разбудить её сам. Он приблизился к ней и стал очень ласково говорить: - Ты, Милочка, такая красивая, такая хорошая и милая девочка, пойдём со мной. Ты, Милочка, меня слышишь? Если ты хочешь ещё поспать, поспи, а мы с мамой Татьяной подождём. Или лучше иди ко мне на ручки и поспи.

 Милочка, не открывая глаз, потянулась к нему. Андрон бережно взял девочку на руки. Она, удобно расположившись, продолжала спать.

 Тайком, огородами, с Милочкой на руках, они вернулись домой. Там их ждала баба Секлета, Татьянина мама. Она смотрела на спящую девочку и приговаривала: - Так похожа на нашу Миланку, так похожа!

 Вот так Милочка попала в эту замечательную семью, заменившую ей её родных маму и папу. Они её очень любили и оберегали. Ей у них было хорошо. Постепенно она к ним привыкла и даже не вспоминала своих родных папу и маму.

 Дора сидела безвылазно в хате у бабуни. Все новости домой приносила Ксеня. Она рассказала, что еврей Нухим, его жена и дочки, крестились. Им на крестины подарили дом и большой участок земли, огород, около Татьяны Большой. Этот дом раньше принадлежал, в одночасье исчезнувшему вместе с женой и двумя детьми, бывшему председателю колхоза им. Щёрса. Они бежали, бросив всё. Теперь там, в этом доме, у Нухима, стала собираться сельская молодёжь, подростки и, конечно, полицаи.

 К бабуне иногда приходили братья – близнецы. Они приносили от деда Калистрата кусок сала или кринку сметаны и тоже рассказывали последние сельские новости. Они рассказали, что ходили в монастырскую церковь на крестины еврея Нухима и всех его евреек, жены и трёх дочек. Они теперь стали сельскими. Дора очень хотела вылезти из под кровати, где она в это время пряталась, но боялась бабуни. Однажды ей повезло. Бабуня проверяла в курятнике курочек. Пришли братья – близнецы. Мишка занёс в хату гостинцы от деда, а Василь разговаривал с Надезей. Дора, с печи, где она пряталась, окликнула Мишку. Мишка подошёл к печи и шёпотом сказал ей:

 - Мы знаем, что ты тут, у Сощихи. Мы слышали, как мамка говорила деду, что нужно снести Вам скоромное, сало или масло. У Надези нечем тебя кормить. Они все думают, что мы ничего о тебе не знаем. А мы молчим, никому не говорим. Нельзя. Ты, Дорка, сховайся. Вот, твоя бабуня пойдёт в церковь, а мы придём к тебе, так, чтобы она не знала.

 Выпал ранний, обильный снег. Надезя хотела пойти в церковь, в Монастырь, да не решалась идти одна. Ксеня несколько дней дома не появлялась. Совсем неожиданно пришла Мария с близнецами. Надезя очень обрадовалась их приходу. Она уговорила Марию пойти в церковь, в Монастырь. Мальчики отказались идти с ними. Все вместе они вышли из хаты. Ребята направились домой. Как только Надезя и Мария скрылись из виду, мальчики возвратились. Они шумно переговаривались, так, чтобы Дора их услышала. Она не подходила к окну. Ребята сами открыли клямку и вошли в сени. Она ждала их там. Дети не шумели, они чувствовали большую опасность, угрожающую их подружке и им самим. Они тихонько рассказали Доре все самые последние новости.

 - Знаешь, вернулся дядька Иван, брат нашего батьки. Он прячется у нас.

Даже его дети не знают, что он у нас. Знает только его жинка, дед и бабуня. Мы его не видели.

 - А мы знаем, где твоя сестра Мила. Она у Драчей, которые живут рядом с Нухимом. Мы были на крестинах у этих евреев, было очень много народу. Даже сам староста, Савва, был там.

 - Ты, Дорка, сховайся добре не высовывайся. Сказывают, что всех, кто был в Михаливском лагере, зничтожили.

 - Как пошёл снег, всех поубивали. Дед сказывал мамке, что там сейчас пусто. Хорошо, что ты убегла оттуда. Мы теперь будем к тебе приходить.

 - Ты и дядька Иван - наш секрет.

 У Мишки в кармане были семечки. Он специально набрал их, чтобы, если будет возможность, отдать Доре.

 Девочка была несказанно благодарна своим настоящим друзьям.

 - Теперь она не одна, теперь она знает, где и у кого её сестричка, Милочка.

 Дора с удовольствием грызла сухие семечки, которые Мишка перед уходом высыпал на стол. Она не догадалась убрать и спрятать их. Шелуху она аккуратно бросала в помойное для свинки ведро. Надезя пришла домой и сразу заметила эти семечки на столе. Дора сидела тихонько под кроватью в хате. Последнее время она старалась реже попадаться бабуне на глаза. Даже, когда они были вдвоём, девочка пряталась под кроватью в хате или под лежанкой в ванкире.

 Надезя устроила ей допрос: - Откуда эти зернята? Куда, к кому ты ходила?

 - Когда ты будешь слушаться?

 Дора молчала. Она не хотела предавать своих единственных друзей.

Отношение с бабуней совсем испортилось. Она не простила бабуне тех побоев из - за свинки и уже не любила свою бабуню, она её стала побаиваться.

 Хитрая Ксеня очень хорошо знала свою приёмную – крёстную маму Надезю.

Она пропадала несколько дней, возвратившись, тут же начинала беспрерывно что – то рассказывать, не давая Надезе даже вставить ни единого слова. Отходчивая Надезя переставала сердиться. Тогда Ксеня спрашивала: - Что нового у Вас, мама?

Надезя рассказала последние, известные ей, новости и пожаловалась:

 - Вот, Дорка где – то достала семечки и не говорит где. Или сама куда бегала, или принёс кто, молчит.

 Они ужинали все вместе. Это в последнее время случалось очень редко, и только тогда, когда Ксеня бывала дома. Обычно, Надезя давала Доре что – то съестное, и девочка ела свой обед или ужин, не вылезая из - под кровати.

 Дора, насупившись, продолжала молчать. Ксеня посмотрела на неё и сказала:

 - Я видела Милочку. Правда, она меня не видела. Ей у этих людей хорошо. Они не хотят, чтобы она помнила своих родных, и просили меня ей не показываться. Эти люди считают, что Милочка круглая сиротка. Они не знают, что ты, Дора, жива. Это хорошо и для Милочки, и для тебя, и для нас. Если тебя кто – то увидит, то Милочку, тебя и нас, всех заберут немцы и расстреляют. Дора очень не хотела, чтобы Милочку забрали немцы, она сказала: - Мне эти семечки оставили мальчики, Мишка и Василь, когда были тут с их мамой Марией. Они знают, что я тут. Они слышали, как их дедушка говорил об этом их маме.

 Тут уже Ксеня стала выговаривать Надезе:

 - Зачем же Вы, мама, сказали Калистрату, что девочка возвратилась к нам? Вот, как всё вышло. Вы винили Дорку, а виноваты Вы, сами.

 Дора сидела в своём убежище, под кроватью, а старенькая сухонькая безграмотная, страстно верующая в Господа, Надезя и её вторая приёмная дочка, Ксеня, в тёмном ванкире, не зажигая лампу из экономии керосина, решали, как им жить дальше. Как оградить этого ребёнка от глаз людских, как им спасти эту девочку, как им самим спастись.

 Эта зима выдалась очень снежной с сильными морозами. По селу невозможно было свободно пройти. Люди ходили протоптанными в глубоком снегу тропинками, и каждый человек был на виду.

 - Нужно нам спрятать Дору в клуне у Митро Семеновича, там её никто искать не станет, - предложила Ксеня.

 - Но на дворе зима, в клуне очень холодно и туда не пройти, не оставив следов на снегу, - возразила Надезя.

 Они решили положиться на всемогущего Господа. У них не нашлось ничего нового, как прятать Дору в хате. Даже на чердаке она не могла бы долго прятаться, там холодно, и лаз на чердак теперь постоянно закрыт. Сама она открыть его не сможет. Ксеня была уверена, что кроме полицаев и старосты, им не нужно никого опасаться. Почти в каждом доме, в каждой семье, кто – то ушёл в Красную Армию, кто – то бежал из села, кто – то был комсомольцем или коммунистом, и его ещё не забрали немцы. Люди сторонились, стали меньше общаться. В каждой семье были свои секреты, своя беда.

 Однажды, под Рождество, к Надезе пришла жена старосты, Саввы Бабенко, Секлета. Никогда раньше эта женщина не переступала порог Надезиной хаты. Секлета принесла гостинцы в честь праздника и пригласила Надезю петь в церковном хоре, в Монастыре. Надезя приняла с благодарностью гостинцы, а петь в церковном хоре отказалась, сославшись на отсутствие слуха и голоса.

 - Ты уж прости меня, Секлетушка, я не пою, нет у меня ни слуха, ни голоса. Да я ж совсем старая, куда мне за Вами – то, за молодыми. И ноги мои плохо ходят. Вот хорошо, что есть у меня Ксеня, она меня обходит, во всём мне помогает. Секлета рассматривала иконы и, как бы ненароком, спросила: - Разве у тебя не живёт жидовочка, дочка твоей Марики?

- Не знаю, что сказывают люди. Я знаю то, что есть. Если ты, Секлетушка, пришла выведать, где моя внучка, то забирай свои гостинцы и Бог тебе судья.

 Коли моя внучка объявится, то она не станет прятаться. Она будет жить, как живу я. Как Господь даст.

 Секлета успокоила Надезю. Она заверила её, что пришла с чистой совестью поздравить с Рождеством и пожелала, чтобы Надезина внучка объявилась и жила, как все сельские девчата.

 - Я сама помогу тебе, Надезя, ты обращайся ко мне, ведь мы хоть и в дальнем родстве, но всё же родичи. Не держи на нас с Саввой зла, Надезя. Ему совсем не просто.

 Она перекрестилась на распятие, что размещалось на стене над кроватью, под которой в этот момент, свернувшись в комочек, вжавшись в самый угол, находилась Дора. Секлета ещё раз поздравила Надезю с праздником и вышла из хаты.

 Надезя встала на колени перед распятием и стала молиться. Помолившись, она позвала Дору и сказала:

 - Вылезай! Я хочу, чтобы ты перестала прятаться. Старайся без дела не выходить из хаты, а по делу можешь. Как Господь захочет, так и будет. На всё его воля.

 Дора вылезла из - под кровати и вытащила оттуда своё вчетверо сложенное рядно, на котором она спала. Она не была рада. У неё не стало своего места. Под кроватью она чувствовала себя на своём месте. Там она могла завернуться в это рядно и мечтать. Она считала это место, как собачонка, своим местом.

 Дора стояла перед Надезей, не выпуская из рук угол своей подстилки, и ждала, куда бабуня укажет ей перебраться, где теперь будет её место. Надезя указала ей на лавку под намыстником (под полками для посуды), справа от входной двери. Днём девочка, если Надезя была дома, всё время сидела на этой маленькой лавочке под полками с посудой, а на ночь она сама залезала под кровать. Там было тепло. Особенно, если Ксеня или бабуня топили не печь, а грубу для обогрева хаты. В стене, разделяющей ванкир  (кухню) от хаты, со стороны ванкира, находилась небольшая топка, типа камина, вытяжная труба которого проходила внутри стены. Кровать стояла вдоль стены в хате, и на ней было тепло спать зимой, когда топили грубу. Под кроватью тоже было тепло, только нужно было что- то подстелить на земляной пол. Доре нравилось сидеть и мечтать на своём тёплом месте, под кроватью.

 В те немногие дни, когда Надези и Ксени не было дома, она с большим удовольствием рассматривала размещённые на стенах плотно друг к другу, накрытые вышитыми рушниками очень красивые иконы. Она даже разговаривала с ними, задавала им вопросы и сама на них отвечала.

 Бабуня поручила ей кормить кур, научила её определять, какая курочка должна снести яичко, а какая нет. Она стала чистить курятник. Ей нравилось общество цветных курочек. Она чувствовала себя с ними очень свободно. Ей казалось, что они приняли её в своё общество и, даже рассказывали ей своим квохтаньем все свои куриные секреты. Они не шарахались от неё, не боялись её. Клевали корм с её ручки, что доставляло ей огромное удовольствие.

 Первый раз она открыто вышла из дома на заснеженный двор вместе с близнецами и с Катей.

 Катя принесла Доре свою одежду и предложила пойти колядовать. Дора не имела ни малейшего понятия, что это означает, колядовать. Она смотрела на бабуню и ждала, что та скажет. Надезя, казалось, совсем не обращала на девочек никакого внимания. Она пряла очень тонкую пряжу и думала о чём – то своём. Веретено в её руке крутилось и крутилось от наматываемой на нём пряжи, оно всё толстело и толстело, а куделя становилась всё меньше и тоньше. Веретено отяжелело. Надезя прервала своё занятие, чтобы сменить его и обратилась к Кате:

 - Ты, Катерина, сначала научи Дорку колядкам. А сама – то ты знаешь, как надо колядовать? У меня нет ничего для колядок.

 Катя ничего не ответила. Она показала Надезе маленький мешочек, в котором были смешаны пшеница, рожь, ячмень, горох и фасоль.

 - Это мне дала мама Марвына, сказала она. Мама научила меня колядовать. Она помнит, как сама колядовала на праздник ,, Миланки,,. Помнит, как дети и взрослые наряжались и ряженые ходили по домам колядовать. Желали хорошего года, хорошего здоровья всем живущим в доме, хорошего урожая.

 Катя хотела взять горсть смеси из мешочка и читать колядку, но её прервали вбежавшие в хату, Мишка и Василь. Они шумно разбрасывали по хате на три стороны смесь зерна и бобовых, и, перебивая друг друга, с задором выкрикивали колядку.

 Закончив, они обратились к Надезе:

 - Ну, как? Как у нас получилось?

 - Это дед научил нас. Он прислал нас забрать Дорку и вместе с ней идти по селу колядовать. - Айда с нами, Дорка. И ты, Катерина, тоже. Мы пойдём в те дома, что дед нам наказал.

 Надезя совсем растрогалась, ну просто до слёз. Она полезла на печь, сбросила оттуда свой тулуп (кожух), вывернула его шерстью наружу и дала Доре. - На, Дорка, примерь. Давай я рукава закатаю. Вот кушак, подпояшу тебя, и не будет тащиться по снегу. На вот эту тёплую хустку (платок). Иди, я тебе её повяжу.

 Дора покорно дала себя одеть. Надезя сняла с ног свои чоботы (сапоги) и дала их Доре. - Вот, обуйся!

 . Надезя сама натянула ей на ножки свои сапожки. Девочка была так укутана, что не могла согнуться. Во всей этой одёжке она еле шевелилась.

 Дети и старая женщина были очень довольны, ряженная получилась на славу, ну просто маленькая кикимора. В ручку ей Надезя сунула вместо посоха, кухонный рогач, нос намазала сажей.

 Бабуня взяла маленький белый мешочек, пришила к нему лямку; получилась сумка. В эту сумку дети отсыпали, каждый от своей смеси, и у Доры тоже образовалась сумка – торба - котомка. Эту сумку Надезя надела на Дору – кикимору и, перекрестив, подтолкнула к двери.

 - Иди, дитятко, иди к людям, не бойся. Делай всё, как делают эти славные ребята. Если не запомнила слова, говори тихонько, что хочешь, только не молчи. Держись за мальчиками сзади, слушайся Катю. Я буду Вас ждать.

 Дора с удовольствием пошла вместе с ребятами. Она не боялась, не стеснялась, она чувствовала себя в их среде равной, она стала такая же, как все они. Она шла и не замечала, что по спинке течёт пот, что большие сапоги так и норовят освободиться от её ножек. Она была счастлива.

 Они заходили в хаты, разбрасывали смесь зерна и бобовых, с шумом выкрикивали какие – то, совсем не понятные ей слова. За это им давали кусочек хлеба или кусочек сала, или семечки, или сухофрукты. Дорина сумка – торба – котомка быстро наполнилась гостинцами. По дороге колядовать от дома к дому Мишка успел рассказать Доре, что был с бабушкой Домкой у Драчей, и пока бабушка разговаривала с Татьяной, он играл с её сестрёнкой Милочкой. Мишка обещал Доре, как только сойдёт снег, сводить её к дому Драчей, чтобы она сама увидела там Милочку.

 Дора вернулась к бабуне с полной торбой гостинцев только под вечер. Катя и мальчики довели её до самого дома. Они обещали её навещать.

 Дора увидела Милочку гораздо раньше, чем сошёл снег.

 Ксеня собралась идти к дочкам Нухима и решила взять её с собой. Надезя возражала, но Ксеня настояла, она сказала: - Нужно Дору знакомить с селом. Она должна знать, где она живёт. Она должна привыкнуть к нашим людям, а они должны привыкнуть, что она живёт у нас. Если её будут видеть, в селе это не будет новостью, так мне сказал однажды умный Нухим. Вы, мама, сами считаетесь с его мнением, я знаю.

 Дора надела одежду, что оставила ей Катя, и они пошли. По дороге Ксеня шла сзади. Им встречались незнакомые девочке люди, она здоровалась, уступала дорогу на узкой протоптанной снежной тропинке. Ксеня была довольна, она видела, что девочка не теряется, не боится.

 У одной из дочек Нухима был день рождения, в хате находилось много гостей. Все шумели. На девочку никто не обращал внимания. Ксеня была вместе со своими друзьями, а Дора слонялась по хате, заглянула в ванкир (в кухню). Её окликнула младшая дочка Нухима, Молка. Молка смотрела на Дору и, вдруг, спросила: - Это ты, сестричка Милы Драч? Правда? Как интересно. Вы совсем не похожи. Вы, разве, родные сёстры? Ты тёмненькая, а она светленькая. Хочешь, я тебе покажу, где она живёт? Иди сюда.

 Она подвела Дору к окну и показала на дом напротив.

 - Это и есть тот дом, в котором живут Драчи. В этом доме живёт Мила. Ты туда не подходи, это опасно для тебя и для неё, поняла?

 Совсем неожиданно, из дома, вышел какой – то мужик, а за ним маленькая девочка. За высоким снежным сугробом Дора смогла рассмотреть только личико девочки. Это была Милочка! Дора не могла отойти от окна. Молка силком оттащила её от окна со словами:

 - Ты никого не видела, ты никого не узнала. Поняла? Ты меня поняла? Это очень опасно для всех, для всех, тебе ясно? Никогда никому не говори, что у тебя есть сестра, что она живёт в селе Тышковка, у Драчей, у Татьяны и Андрона. Никогда туда не ходи, даже не подходи близко к этому дому. Просто знай, что твоя сестричка, Милочка, жива. Она живёт у этих добрых людей, её там любят, ей там хорошо.

 Молка взяла Дору за ручку и ввела в хату. Парни и девчата пели, никто на них не обратил внимание. Молка присоединилась к поющим. Дора слушала красивые песни и думала:

 - Милочка, моя маленькая сестричка, жива. Она живёт в этом селе, рядом со мной. Я её видела. Я не одна, у меня есть сестричка! Я туда не пойду. Я очень хочу быть вместе с ней. Почему это опасно? Нет, не пойду. Вырасту, стану совсем большая и заберу Милочку у этих людей к себе.

 Даже своим верным и преданным друзьям Дора не рассказала, что она знает, где и у кого живёт её сестричка Милочка. Она не доверяла этот её личный секрет никому.

 Затянувшаяся голодная холодная зима, наконец – то сменилась весной.

Жизнь преподносила городской девчушке урок выживания за уроком.

Что означает масленица, Великий пост, Великий день – пасха, она не знала.

Бабуня строго соблюдала все крестьянские традиции и того же требовала от всех, кто жил в её доме. Она сделала домашнюю лапшу, отварила её и, перемешав с яйцами, зажарила на свином сале, получилась затирка. Такой вкусной еды, затирки, девочка не ела за время её сельской жизни ни разу.

 Они ужинали втроём. Бабуня дала Доре много затирки и сказала:

 - Кушай, девонька. Ешь, сколько сможешь. Завтра первый день Великого поста. Всё, что останется, мы отдадим курам, грешно есть скоромное.

 Утром Дора понесла курам остатки очень вкусной затирки, и не удержалась.

Она набрала горсть затирки и съела, а всё остальное отдала курам. Она почистила курятник, помыла руки и вошла с миской от затирки в хату. Надезя пристально посмотрела на неё и закричала:

 - Ты ела затирку. Я тебе запретила. В моём доме в пост не едят скоромное. Почему ты такая непослушная?

 Она хотела ударить Дору, но та успела выскочить из хаты, прежде чем Надезя на неё замахнулась.

 Надезя, нашла Дору в курятнике. Она, как ни в чём не бывало, позвала девочку перебирать картошку для посадки. Ни бабуня, ни Дора больше не возвращались к этому инциденту, но Дора запомнила, что в пост не едят скоромное. Что такое - скоромное? Что такое пост? Почему скоромное не едят в этот самый пост? Всего этого она не знала и не спрашивала у бабуни.

 Установилась хорошая погода. Они вместе вскопали огород и сажали картошку. Бабуня торопилась засадить огород до праздника, до Великого дня, до пасхи. Девочка ей во всём помогала. Ксеня дома почти не появлялась, она работала в бригаде.

 Немцы хотели поделить колхозные поля между крестьянами, за половину будущего собранного урожая. Но в селе осталось мало трудоспособного населения. Никто не брал себе надела. Тогда староста, Савва, собрал сход.

 На сходе приказным порядком заставили работать, как работали в колхозах. В бригады согнали всех, вплоть до подростков. Семян не было. Стали ходить по подворьям и забирать всё, что только попадалось на глаза.

 Немцы привезли очень похожую на мелкую фасоль сою. Там, где раньше должны были быть озимые, сеяли сою. Никто в селе не знал, что это такое, соя, но приказано, сеяли.

 Крестьяне старались засадить свои огороды прежде, чем у них успели отобрать семена.

 Надезя и Дора работали с раннего утра и до позднего вечера. Девочка очень уставала. Она продолжала спать под кроватью, там она тут – же засыпала.

 Однажды, сквозь сон, среди ночи, она услышала, как бабуня открыла входную дверь в хату и проговорила:

 - Ну, слава тебе, Господи, заходи. Я, уж и не чаяла тебя увидеть.

 - Ты голоден? Сейчас я тебя накормлю.

 Ответ девочка не слышала. Она старалась рассмотреть вошедшего человека, но видела только сапоги и низ поповской рясы. Бабуня проводила этого человека в ванкир (в кухню). Она достала сковородку, поставила её на треногу и запалила хворост с соломой. Достала из корзины, в которую собирала для Великого дня яички, несколько яичек. Из большой солонки выковыряла кусочек сала. Она жарила яичницу на сале ночью в Великий пост, и кормила ею ночного гостя. Он поел. Она завернула в тряпицу буханку хлеба и дала ему.

 - Иди с Богом. Может, мы ещё свидимся. Мой дом для тебя всегда открыт.

 - Храни тебя, Господь, добрый человек.

Он ушёл. Бабуня закрыла за ним дверь и стала молиться.

Девочка не смогла заснуть до утра. Её мучили вопросы, мучило любопытство.

 Днём, во время обеда, она спросила у бабуни:

 - Почему мы едим одну картошку?

 - Почему мы не едим яичницу?

 - Какую, яичницу? – спросила бабуня.

 - Такую, какую ты жарила ночью и кормила ею чужого попа. Разве попу можно есть яичницу на сале в Великий пост? Ты сама мне говорила, что яйца и сало – это скоромное, а скоромное кушать в пост нельзя, грех. Надезя растерялась.

 - Это вовсе не поп, это убогий человек, - сказала она.

Помолчав, она добавила:

 - Он без языка.

- А как – же он ел? Он ел ночью яичницу, я сама видела, - сказала Дора.

 Тут Надезя не выдержала и схватила кочергу.

 Дора выбежала из дома. Она знала, что бабуня будет её бить, и очень этого боялась. Пробежав два дома, от дома бабуни, она забежала в клуню на подворье старого Владимира Стацюка. Этот человек хорошо относился к Надезе и, даже однажды предупредил её о готовящейся облаве. У него в родне были евреи. Он дружил с евреями. Он сочувствовал евреям. Это объединяло его и Надезю. Конечно, Дора ничего этого не знала, она случайно забежала в настежь распахнутую калитку, на его подворье. К дочке Владимира, Миланке, заходил её дружок, полицай. От него Владимир узнавал все сельские новости и использовал их, поступая по совести, стараясь помочь людям.

 Дора забралась в клуню и сидела там, не представляя, что же ей делать дальше, куда податься. Она решила к бабуне не возвращаться. Там, в клуне она просидела до следующего дня, пока её не обнаружила Миланка. Она пришла набрать соломы для коровы и увидела Дору. Девочка даже не пыталась спрятаться. Они знали друг друга. Миланка дружила с Ксеней и иногда приходила к бабуне в дом. Однажды она пришла к Ксене и увидела босоногую девочку, сидящую под полками с посудой около входной двери. Она сбегала домой, принесла и подарила Доре две красивые ленты и маленькое лёгкое веретено. С этим веретеном Дора научилась прясть.

 Миланка принесла ей кружку молока и хлеба. Дора не решалась взять молоко, но Миланка ей сказала:

 - Пей, пей - это не грех, тебе можно.

- Я не могу тебя взять в хату, и тут ты не можешь оставаться. Тут тебя могут увидеть мои родители. К Надезе тоже не иди. В селе неспокойно. Тебе нужно тикать, беги из села. Я дам тебе хлеба. Смотри, чтобы никто тебя тут не видел. Пока спрячься.

 Миланка принесла большую краюху хлеба, завёрнутую в тряпицу, свою летнюю курточку (летник) и красивые, почти новые, ботиночки. Эти ботиночки Миланка получила в подарок от старшего брата. Они стали ей малы, но она их хранила. Она дала Доре ботиночки и заставила их обуть. Они были великоваты, но это Мыланку не смущало. Она осмотрела девочку, обутую в её ботиночки и заставила надеть свой летник. На маленькой Доре он висел, как мешок. Она закатала ей длинные рукава, подпоясала её куском толстой верёвки. В этом наряде девочка выглядела, как маленькая сельская пастушка.

 - Ты, Дорка иди по этой улице. Выйдешь за околицу и продолжай идти прямо, не сворачивай. Так ты дойдёшь до Монастырской слободки. Может, они тебя примут там в монастыре.

 Убедившись, что никого на улице не видно, Миланка подвела девочку к калитке и показала, в какую сторону идти.

 - Храни тебя Господь, невинное дитя. Иди с Богом.

 Дора шла по улице в указанном Миланкой направлении. Она вышла из села, продолжая идти вперёд, не сворачивая с грунтовой дороги. Она дошла до какого то селения, не встретив по пути ни одного человека. Она не знала, где она, куда она пришла? Она продолжала идти вперёд, не решаясь зайти ни в один двор, пока не увидела на возвышенности высокое белое красивое здание с большими дверями. Она никогда раньше не видела такого здания. Около дверей сидел какой то человек. Она подошла поближе и стала разглядывать этот очень красивый дом. Человек поднялся и подошёл к ней. Дора протянула ему свой узелок с хлебом. Ей показалось, что он смотрит не на неё, а на её узелок, который она крепко прижимала к себе обеими ручонками. Сама она не чувствовала ни голода, ни страха. Человек смотрел на странное дитя. Он молчал. Дора поздоровалась и, не дожидаясь ответа, сказала: - Кушайте на здоровье, это вкусный хлеб, берите.

 - Спасибо, доброе дитя. Чья же ты, такая добрая? Я тебя не знаю, аль знаю?

 - Теперь я ничья, а раньше была бабунина, Сощихина, из Тышковки.

 - А где же твои родители, батько и мамка? Где твой дом?

 - Нету. Я одна.

 Человек взял из её ручки узелок с хлебом.

 - Откуда ты идёшь и куда?

 - Где ты взяла этот узелок?

 - Мне его дала Миланка. Она наказала мне идти вот по этой дороге. Куда я иду, я не знаю. Меня никто не хотел брать.

 Человек развернул узелок, отломил кусочек хлеба, положил себе в рот, а остальной отдал девочке.

 - На, кушай. Очень хороший, вкусный хлеб. Ты добрая.

- Ты знаешь, где ты находишься?

 - Нет, не знаю, я никогда тут не была. Я никогда не видела такой красивый дворец.

 - Это не дворец. Это церковь. Это место называется Монастырская слободка, а церковь наша единственная на всю округу, чудом уцелевшая, Монастырская церковь. Я тут при монастыре. Ты что, никогда не ходила в церковь?

 - Нет, никогда.

- Ты крещённая?

 - Не знаю, наверно нет. Бабуня научила меня молиться ,, Отче Наш,,, ещё когда мы с ней были у нас дома в Москве.

- Так ты не здешняя?

 - Я бабунина, из Тышковки. Мама поехала лечить руки, а мы остались с бабуней и с Ксеней.

 - Да, воистину, пути Господние неисповедимы. Где, та Москва? Где, Тышковка?

 - А ты, дитятко, тут. Так ты совсем одна, да?

 - Да, совсем одна.

 - Послушай меня. Тут у нас много пришлого люду, приставай к нам.

 Так Дора оказалась в мужском монастыре.

 За годы Советской власти бывший мужской монастырь превратился в посёлок Монастырская слободка и стал составной частью колхоза им. Щорса.

 С приходом немцев монастырь стал снова функционировать. Сюда стекался разный люд. Каждый человек находил тут приют и должен был отдавать всё, на что только был способен. Портной шил одежду, сапожник шил сапоги или другую обувку, сельский житель работал в поле или ухаживал за скотиной. Никто ни у кого не спрашивал, кто ты? откуда ты?

 Всех объединяла церковь. Мужчины, молодые и не очень, здоровые и больные, все находили тут приют и занятие. Общими усилиями они восстановили заброшенное, полуразрушенное здание церкви, собрали по сёлам иконы (образа), отремонтировали заброшенные кельи.

 Как ни старалась Советская власть искоренить у крестьян веру во всемогущего Бога, ничего у неё не получилось. Люди сняли и попрятали иконы (образа),

 С приходом немцев в каждой хате, на прежнем месте снова висели образа, прикрытые вышитыми рушниками. Люди не переставали верить в Бога. Даже те, кто не верил, искали спасение в вере.

 Всем миром церковь к Великому дню (к пасхе) была готова во всей своей красе. Оставалась самая малость; кое – где подкрасить, собрать битые черепки и разровнять дорожки вокруг церкви.

 Вот этим делом и занимался человек по имени Пилип. Он так и сказал Доре: - Зови меня брат Пилип.

 - Пойдём, отведу тебя к сестре Орысе.

- Она у нас тут одна, среди мужиков – то.

 Дора покорно пошла за Пилипом.

 Орыся понравилась Доре, и Дора приглянулась моложавой женщине, одетой во всё чёрное, с черным платком (хусткой) на голове. Девочка прижилась в монастыре. Орыся везде брала её с собой. Светловолосая, внимательная женщина никогда ничего у девочки не выведывала и о себе ничего не рассказывала. Она не заставляла Дору молиться, даже когда они вместе ходили в церковь. Они вместе готовили еду, вместе работали в огороде. Орыся плохо говорила на украинском языке. Один раз она сказала Доре:

 - Мабудь, и ты не украинка, да и я, тоже. Я из Польши.

Она учила девочку:

 - Ты, Дорка, будь осторожнее, больше слушай да и разумей и совсем мало говори. Старайся быть среди детей, старайся быть незаметной, меньше попадайся людям на глаза, может и выживешь. Должна выжить. Если – что, то ты сховайся на цвындаре (на кладбище), там, в тёплое время года, можно найти еду и сховаться спрятаться). В каждом селе есть своё кладбище. Туда немцы не заходят.

 Орыся ошибалась. Немцы на кладбища не заходили, а полицаи заходили, да иногда и с собаками.

 В самый разгар тёплого сухого украинского лета, когда начала поспевать молодая картошка, подросла морковка и созрели ягоды, нежданно - негаданно, в Монастырскую слободку приехали две крытые грузовые машины. Они остановились около беленьких домиков - келий, в которых жили монахи. Из этих грузовиков выскочили, громко перекликаясь, здоровенные дядьки в немецкой форме, вооружённые, и с ними две немецкие овчарки.

 Орыся и Дора в это время работали в поле вместе с сельскими женщинами. Под вечер женщины всем гуртом с песнями возвращались домой. Только Орыся и Дора шли сзади, отстав от всех. Приблизившись к кельям, женщины увидели машины и гоготавших около них немцев и полицаев.

 Орыся быстро сняла свой чёрный платок, схватила Дору за руку. Они быстро вклинялись в середину идущей группы женщин и слились со всеми. Они прошли мимо этих машин, мимо немцев и полицаев, мимо келий, мимо их приюта. Немцы и полицаи что – то кричали женщинам. Женщины не обращая на них внимания, шли по домам. Только Орыся и Дора шли дальше от этих орущих мужиков. Орыся знала, что в Монастырь им возвращаться нельзя. Им некуда было идти.

 Одна женщина обратила внимание, что монашка прошла мимо монастырских домов. И ещё она заметила, что Орыся, проходя мимо своей кельи, сняла свой монашеский платок, а вот теперь, уже около последних хат, отдалившись от монастыря, снова его повязала. Она предложила Орысе и её послушнице, Дорке, зайти к ней. Эта женщина ни о чём не спрашивала, она только предложила зайти и покушать, что Бог послал. Орыся с благодарностью согласилась. Дора не слышала, о чём говорили Орыся с этой тётенькой. Она очень устала, хотела кушать, у неё на босых ногах было много заноз и нарывов. Ей было безразлично, куда идти, лишь бы поскорее дать отдых больным ногам.

 Тётенька налила большую миску борща, поставила её на стол. Отрезала три большие ломтя хлеба. Они втроём молча ели борщ деревянными ложками из одной миски.

 Дора обратила внимание, что ни до еды, ни после, обе женщины не помолились и её тоже не заставили читать молитву, как это делали в монастыре и, в последнее время делала бабуня.

 Тётенька вышла из хаты. Дора поднялась, она думала, что они тоже должны уходить, но Орыся её остановила:

 - Сиди, отдыхай, Дорка. Пестина вышла узнать, что робытся (делается)? Зачем понаехали немцы? Может нам и не нужно вовсе тикать(убегать). Может, мы сможем вернуться обратно в монастырь, чи  шо?

 Им не пришлось долго ждать.

Пестина принесла плохие вести:

 - В монастыре забрали двух монахов и сейчас с собаками ещё ищут кого–то, даже на кладбище искали. Сказывают, что в селе Чичиливка, около Гайсина, партизаны поубивали немецких солдат. Там, в Гайсине, согнали всех евреев в один район, и стали их стрелять, убивать. Много из них успели убежать в партизаны. Теперь, вроде, всех евреев поймали, а партизаны, всё равно, не дают немцам покоя. Вот немцы и устроили облавы во всех сёлах.

 Вы уж сидите в хате. Может, они сейчас ловят только мужиков? Если хотите, то полезайте на печь и спите там до утра. Может, и на сей – то раз всё обойдётся. Я живу одна. Все в слободке знают, что я осталась, совсем одинёшенька. Чего у меня искать – то?

 Пестина ещё долго говорила. Дора заснула, не дослушав до конца её повествование.

 Она проснулась от громкого разговора Пестины, с какой-то тёткой. Эта шумная тётка всё допытывалась, не видала ли она, Пестина, куда пошла монашка?

 - Да что ты хочешь от меня?

 - Да хиба ж (разве) я знаю? Я не знаю. Никого я не видела. Я тут одна, ты же, кума, всё обо мне знаешь.

 - Зачем пришла, зачем справляешься?

 - Аль (или) тебе кто наказал?

- Да, вот этот полицай, что пошёл в твою клуню, взял меня себе в помощь. Он наказал мне справиться у тебя, Пестина, может, ты видала, куда сбежала монашка с девчонкой.

 - Он обходит все хаты.

- Ты, уж выбачай (прости), Пестина, я ж не сама, меня заставили.

 Орыся прижала указательный палец правой руки ко рту, показывая Доре, чтобы та не издала ни звука.

 Хлопнула входная дверь хаты. Бабы, переговариваясь, вышли на подворье.

Орыся и Дора тихо сидели на печи, вплотную прижавшись, друг к другу. Только теперь девочка почувствовала, как ей страшно. Орыся дрожала. Она обхватила девочку обеими руками, прижала к себе. Всё её напряжённое тело била сильная дрожь.

 Пришла Пестина, подошла к печи и позвала:

 - Эй, девчата, выходь!

 Орыся не могла разжать руки. Она спросила:

-         Кого забрали - то?

-         Да сползайте! Сейчас всё узнаете.

 Они сидели в маленьком ванкире (на кухне). Пестина подробно рассказала:

 - Понаехала немчура и наши полицаи, их много. С ними две большие собаки. С собаками искали на кладбище и вдоль ставка, поймали четверых. Все не местные, пришлые. Люди сказывают, что это наш новый батюшка выдал всех. Эти машины уже уехали. Батюшка уехал вместе с ними. Немцы и полицаи, уехали не все. В других сёлах тоже была облава.

 Вам возвращаться в монастырь никак нельзя. Раз сам батюшка выдаёт своих монахов, то он вовсе и не батюшка, он предатель.

 Пока сидите у меня. Все знают, что я, как бобыль, одна. Никого у меня не осталось, всех уничтожили. Всех забрали ещё в 38 году.

 Пестина замолчала. Она не хотела рассказывать, как ни за что, по наговору, пострадали её муж и оба сыночка. Тогда она не отказалась от них, не осудила своих дорогих мужчин, зато от неё отказалась вся родня. Её дом соседи обходили стороной. Ей очень хотелось высказаться, но она опасалась даже этих несчастных, которых сама приютила в своём доме.

 - Давайте, девчата, полезайте на печь и, будем спать до утра.

 - Завтра будет новый день. Там будет видно, что нам осталось в этой жизни.

 Дора проснулась и с ужасом обнаружила, что она на печи одна. Орыси рядом не было. Она слезла с печи и направилась к двери, её мочевой пузырь был переполнен, она очень торопилась на двор. Где у Пестины нужник (туалет), девочка не знала. Её окликнула Орыся:

 - Не выходи! Там, в ванкире (на кухне) есть помойное ведро. Не забудь накрыть его мешком.

 Дора не дослушала.

Она вышла из ванкира, подошла к Орысе и спросила:

 - Почему мне нельзя выходить во двор? Разве немцы вернулись?

 - А где тётка Пестина?

 Орыся погладила девочку по голове.

 - Нам не можно выходить из этого дома. Пестина пошла к Пилипу. Может она заберёт наши речи (вещи).

 - У меня нет вещей, у меня только Миланкины ботинки и в них мои лышки, - ответила Дора.

 Орыся хмыкнула:

 - Так ты же не можешь всегда ходить босиком. Вот, даст Бог, наступит холод, у тебя есть хорошие ботинки, ты их береги. Немцы, они сейчас везде.

 Немцы и полицаи, уехали не все. Одного монаха они застрелили около монастырского колодца, а остальных четверых пойманных, заперли в келье. Их охраняли вооружённые полицаи.

 Немцы решили устроить устрашающую акцию, казнь. Собрать всех жителей близлежащих сёл и на виду у всех, в назидание, чтобы видели, что ожидает партизан и тех, кто им помогает, повесить этих несчастных.

 В монастырской церкви, во время заутреней молитвы, Пестина подошла к Пилипу и попросила его принести Орысины и Дорины вещи. У Орыси всегда был готов узелок. Этому она научила и Дору.

 Пилип принёс ведро, в нём были узелки с вещами, прикрытые травой, поставил его у входа в церковь и продолжил молиться, не отдаляясь от входа. Пестина, помолившись, направилась к выходу. Там Пилип осторожно показал ей на ведро. Она спокойно взяла ведро и пошла домой. Ей навстречу уже шли женщины с мотыгами. Они торопили её, пора идти в поле, на работу.

 Пестина принесла в ведре небольшую поклажу, прикрытую травой. Пилип передал ей два узелка. В одном из них были Дорины ботинки с лышками. Девочка очень обрадовалась, что её лышки снова у неё, она не знала, не догадывалась, какому риску подвергала себя Пестина.

 - Вам нельзя выходить.

 - Немцы затевают что – то недоброе.

- Вот, там есть хлеб и вода. Пока я не приду, не выходите. Иначе они нас всех уничтожат.

 Она взяла краюху хлеба и выбежала из хаты.

 На второй день их затворничества немцы согнали в Монастырскую слободку очень много народа, в основном одни бабы да детвора.

 Пестина и Орыся решили, что это самый подходящий момент им выйти и смешаться с толпой.

 Орыся наказала Дорке идти за тёткой Пестиной, одной:

 - Ты, Дорка, держись недалеко от тётки Пестины, но не подходи к ней близко. Помнишь, я тебя учила, ты иди в гущу людей, где больше детворы. Там ты будешь, как все. Не бросай нигде свой узелок. В нём есть краюха хлеба. Меня не ищи.

 - Даст Бог, я сама тебя найду.

 То, что девочка увидела, не поддаётся описанию.

 Она стояла рядом с двумя девочками и их мамой, среди таких же тётенек и детворы.

 В монастырской слободке, посреди небольшого пустыря, на территории мужского монастыря, громоздилось какое то непонятное сооружение из брёвен и досок. Сюда, к этому месту сгоняли жителей со всех окрестных сёл.

 По пыльным дорогам, ведущим к монастырской слободке, направлялись молчаливые испуганные люди, подгоняемые ретивыми вооружёнными полицаями.

 Люди понимали, что ничего хорошего там их не ждёт. То, что они были вынуждены увидеть, никто из них не смог себе даже представить.

 К этим непонятным сооружениям подвели четырёх мужиков разного возраста со связанными сзади руками. Одного Дора сразу узнала. Это был монах, брат Феодор. Этот молодой монах часто помогал Орысе на кухне. Он всегда по - - доброму подшучивал и называл Орысю и Дору: - матушки – монатушки.

 Дора не понимала, что это значит, но ей нравилось такое обращение. Когда она увидела Феодора, она чуть не закричала. Она издала какой - то звук. В этот момент чья – то сильная рука зажала ей рот и притянула её к пахнущему молоком и травой телу.

 - Молчи, молчи дитятко, молчи.

 - Всех погубишь. Не можно кричать.

 Женщина одной рукой обхватила двух испуганных девчушек, а другой, зажала Доре рот и прижимала её голову к себе. Она ещё что - то говорила, но Дора её не слышала.

 Дора уставилась на какое – то страшное, жуткое зрелище. Что – то кричали немцы и стреляли. Потом девочка увидела, как голову одного дяденьки, что стоял рядом с Феодором, полицаи продели в петлю из толстой верёвки. Раздался сильный треск и совсем непонятным образом этот дяденька повис.

 Всё, что происходило потом, Дора старалась не вспоминать.

На страшном деревянном сооружении висели четыре мужских тела. Немцы заставляли людей на них смотреть. Никого близко не подпускали. Несколько человек пали на колени, их расстреляли. Были раненые, никому не позволили оказать им помощь. Падали дети и взрослые. Наступил всеобщий шок. Только немцы и полицаи продолжали что – то кричать и стреляли, стреляли, стреляли.

 Солнце нещадно палило. Людская масса покорно, в сильном оцепенении продолжала молча смотреть на несчастных повешенных. Только один из них был чужаком, его никто не признал и узнанных никто не выдал, хотя это их не спасло.

 Когда стало темнеть, полицаи стали разгонять людей, они требовали освободить бывший пустырь. Виселицы с висящими на них телами они оставили для устрашения. Убитых не позволили забрать, чтобы достойно их похоронить. Оставшиеся, чуть живые люди, разбредались по своим домам.

 С этого момента люди совсем престали доверять друг другу, опасались.

Монастырь совсем опустел. Через год батюшка – предатель был обнаружен повешенным на большом дубе на опушке Митковского леса.

 Дора шла с чужой тётенькой, с мамой двух девочек, которая, спасая своих девочек, спасла и её от неминуемой смерти. Ей было все равно, куда идти, лишь бы поскорее уйти, исчезнуть из этого жуткого места.

 - Чья ты? Где твоя мамка? Из какого ты села?

 - Мабуть (кажется), я тебя не знаю.

Дора молчала. Она помнила Орысины наставления. У неё не было сил разговаривать и желания рассказывать о себе.

 Они проходили мимо большого кладбища. Совсем неожиданно для самой себя Дора ответила:

 - Я ничья. Спасибо Вам, тётенька.

 - А это кладбище, какого села?

- Так это – же Тышковское кладбище.

- Ты, видать, из Мыткова, аль нет? Ты, видать, заблудилась?

 Дора, ничего не ответив, побежала на кладбище. Её тошнило. Началась рвота. Она очень хотела пить. Воды не было, зато в узелке была краюха хлеба.

 Орыся была права, на кладбище росло много фруктовых деревьев. Ещё не осыпалась вишня и черешня, попадалась спелая слива и вполне съедобные яблоки и даже груши. Девочка освоилась среди могильных холмиков. На этих холмиках не было опознавательных знаков, ни крестов, ни памятников. Кое – где лежали скорлупки от яичек и стеклянные чарки, в некоторых из них ещё сохранилась не испарившаяся дождевая вода. Иногда на кладбище приходили, какие то люди. Они подходили к холмику, что – то выпивали и говорили, обращаясь к нему. Они оставляли на холмике чарку с противной жидкостью, накрытую иногда кусочком, а некоторые краюхой хлеба. Иногда оставляли вкусную вареную картошку, а однажды, даже крутое яйцо. Дора пряталась от этих людей. Дождавшись их ухода, она подходила к такому холмику и тут же съедала всё, что можно было съесть. Девочка нашла среди холмиков заросшую неглубокую яму и устроила там себе потайное место. Там она настелила много веточек и травы. Это стал её собственный дом. Там она спрятала свои ботинки. Там она, расстелив непонятно какого цвета, свою

хусточку (платочек), играла в лышки, там она мечтала, там она вспоминала маму, папу и Милочку. Постепенно девочка ознакомилась с расположением кладбища и с близлежащими подворьями. Она не боялась бездомных собак, и собаки её не трогали, казалось, они воспринимали её за свою, за такую же бездомную дворнягу. Они разделяли с ней её одиночество, а она делила с ними всё, что находила, съестное. Она выходила за пределы кладбища, обходила село околицей, не заходила на сельские улицы и на чужие подворья. Часто её четвероногие друзья её сопровождали.

 Сельское кладбище одной стороной выходило на пастбище. Каждое утро мимо кладбища пастухи гнали свои небольшие стада на пастбище, а вечером они возвращались в село.

 Лил сильный дождь, Дора не могла спать в своем укромном месте. Она примостилась под раскидистым деревом и наблюдала, как мальчишки и девчонки, такие же, как она и постарше, гнали своих и чужих коров пастись.

 На головы малолетних пастухов были накинуты мешки, укрывающие их целиком от дождя. Коровы, не торопясь, вышагивали впереди, они хорошо знали дорогу. Пастухи шли сзади все вместе и о чем – то громко переговаривались.

 Доре показалось, что она слышит высокий голос Василька. Она хотела сразу бежать к ребятам, но побоялась. Она с завистью смотрела на весёлых, счастливых ребятишек. Они шли из своего дома, гнали пастись своих коров, а она одна, никому не нужная, сидела, пряталась под этим деревом. Она пряталась не только от дождя, она пряталась от всех, от всего. У неё от голода болел живот. Рядом не было даже её верных четвероногих друзей. Она решилась и пошла за пастушками. Она больше не могла, не хотела, быть одна. Она ещё не совсем одичала, её нужно было общение. Она шла к ребятам, к своим сверстникам, шла, не замечая ни страха, ни голода, ни моросящего дождика, шла, подгоняемая одним единственным желанием, желанием быть с ними, быть такой, как они.

 На месте пустующего бывшего Советского учебного аэродрома, на так называемой Площадке, около кладбища, стало пастбище.

 Там осталось одно единственное полуразрушенное строение, без окон и дверей. В этом строении пастушки оставляли свои вещички, узелки с провизией и прятались от дождя.

 Дора пришла к этому строению. Там она встретилась со своими верными, преданными друзьями. Она не ошиблась. Ребята встретились, как будто и не разлучались вовсе. Они не задавали друг другу никаких вопросов.

 Она, мокрая, грязная, босая, почти ничем не отличалась от таких же босоногих сверстников, правда, одежда на них была чистой, почти сухой, и они были сыты. У каждого из них было по бутылке молока и по ломтю хлеба.

 Василь сразу предложил Доре свою бутылку молока:

 - На, Дорка, попей. Я уже выпил целую кружку.

 - Утром, когда мы забираем соседскую корову на пастбище, соседка выносит нам по бутылке молока, а мамка даёт нам хлеб. Мишка дома не пьёт молоко, а я, пью. Ты пей, пей.

 Мишка её остановил:

 - Ты, Дорка, сразу всё не пей, будет болеть живот. Отпей немного. Потом попьёшь ещё, поняла?

 Она немного отпила и вернула бутылку Василю. Она хотела ещё, постеснялась, такого вкусного молока она давно не пила

- Спасибо, очень вкусно. Правда, у меня часто болит живот.

 Дождь прекратился. Коровы разбрелись по пастбищу, спокойно паслись. Ребята стали играть в догонялки. Они шлёпали босыми ногами по мокрой траве, по лужам. Им было весело. Девочка была счастлива.

 Вдруг, она упала и подвернула левую ногу. Она не могла подняться. Ей было очень больно. Она не плакала. Ребята, пастушки, все вместе помогли ей допрыгать на одной правой ноге до строения. Там она сидела до самого вечера. Как только солнце стало спускаться к закату, стадо погнали в село.

 Мишка велел Доре ждать:

 - Ты, Дорка, сиди тут, жди. Василь уже побёг к деду. Они тебя заберут или к нам, или к Сощихе.

 Вскоре пришёл Калистрат с Васильком и с его мамой Марией. Мария встала на колени, осмотрела Дорину ножку и сказала:

 - Это не страшно. Ты, Дорка, потерпи. Я дёрну тебя за ножку, и она перестанет болеть. У тебя вывих. Сейчас вправлю. Калистрат держал девочку за плечи. Мария с силой дёрнула на себя за ступню больную Дорину ножку. Девочка вскрикнула. Боль прекратилась. Она пыталась идти самостоятельно, Калистрат и Мария её поддерживали. Они прошли огородами к подворью Фёдора. Марвына, жена Фёдора, сразу же поспешила за бабауней Надезей. Фёдор и Катерина натаскали из колодца балию (корыто) воды и Мария, не дожидаясь прихода Марвыны и Надези, в сарае, стащила с Доры всю её одежонку. Девочка покорно подчинялась. Вода была холодная. Мария мыла её и приговаривала:

 - Сейчас ты будешь чистая, красивая. Вот как у тебя волосы отросли, можно заплетать косичку. Потерпи, скоро согреешься.

 Надезя и Марвына прошли в хату. Марвына на ходу причитала, а Надезя её урезонивала: - Замолчи, не причитай! Слава Господу, Дорка нашлась, вернулась, не сгинула.

 Дора услышала голос бабуни.

 - Я не хочу к бабуне, она будет меня бить, не хочу к ней.

 - Да ты что, Дорка? Бабуня тебя любит. Она не будет тебя обижать, она не злая. Просто у неё жизнь тяжёлая, одинокая. Она осталась совсем одна, Ксеню угнали в неметчину.

 Катя принесла в сарай для Доры свою одежду.

 Чистая, опрятная девочка вошла в хату. Против своего желания, она бросилась к бабуне и прижалась к ней. Бабуня обняла её.

 - Айда, дитятко, до дому!

 Марвына их не отпустила.

 - Вот, чем Бог послал, садитесь, да поужинаем.

 Калистрат с Марией и Василём ушли, а Катя, Василь, Фёдор, Марвына, Надезя и Дора ужинали. Дора ела и не могла наесться. Теплая картошка, политая кислым молоком, что могло быть вкуснее? Она знала вкус голода и могла оценить вкус настоящей человеческой пищи.

 За этот страшный год Дора сильно изменилась. Она уже не была неприспособленная к сельской жизни городская наивная, мечтательная девчушка. Она уже ничем не отличалась от сельских сверстниц. Она усвоила уроки выживания, но, всё равно, она осталась доверчивым, не защищённым ребёнком. Внешне, она совсем не подросла. Она перестала улыбаться, перестала смеяться. Она научилась замечать до малейших подробностей и запоминать места своего пребывания, хорошо ориентировалась. Почти сносно говорила и понимала украинский язык, даже некоторые немецкие слова она стала понимать.

 Дорина левая ножка побаливала, она припухла и посинела.

Утром Надезя заметила, что Дора хромает.

 - Что у тебя с ногой? Не заноза ли? Дай, я погляжу.

Дора ответила, что уже всё прошло. Она не хотела рассказывать бабуне, где пропадала всё это время, что пережила.

 Надезя ни о чём её не расспрашивала.

 Девочка помнила, что на кладбище, в потайном месте остались её ботинки и лышки. Улучив удобный момент, когда они вместе с бабуней пололи огородные грядки, она сказала:

 - Я на кладбище спрятала ботинки и лышки.

 - На каком кладбище? Какие ботинки?

 - Да на Тышковском. Хорошие ботинки и в них лышки.

 - Так жалко же. Пойдём и заберём, а то возьмёт кто.

 - Брось, хватит на сегодня. Пошли.

 Бабуня решила не откладывать этот поход на кладбище.

 Дора сразу нашла свой тайник. Когда она стала разгребать траву и слежавшиеся ветки в неглубокой пустой могиле, Надезя ей сказала:

 - Ты наверно знала, что это я для себя место припасла в этой яме, рядом с Иваном. Вот тут похоронен мой муж, Иван.

 Она показала на холмик рядом с бывшим Дориным потайным местом.

 - Как ты узнала, что это мои могилы?

 - Никак. Я нашла эту яму и в ней устроила своё потайное место.

 - Тебя, дитятко, Господь ведёт.

 Они возвращались домой, домой к Надезе. Надезя шла, как всегда, быстро, мелкими торопливыми шажками и, не переставая, говорила. Многое из Надезиного повествования девочка знала. Она не просто знала, она старалась не вспоминать, забыть, всё виденное и пережитое. Порой ей казалось, что ничего этого не было. Но такое придумать невозможно. О своём скитании, о жизни в монастыре, о последних облавах, о показательной казни и расстреле невинных людей, о своём пребывании на кладбище вместе с бездомными дворнягами, она ничего не рассказала своей бабуне.

 Они шли околицей. У каждого перелаза на огороды Надезя останавливалась и объясняла Доре, чей это огород и можно ли, при необходимости, пройти по меже через эти огороды на подворье, выходящее на улицу. Только около одного перелаза Надезя сказала:

 - Ты, Дорка, знай, если будет нужно, всегда сможешь здесь пройти.

 - Ох, страшные времена настали. Никому нельзя верить.

 Дора показала бабуне своё сокровище, ботинки и в них, дорогие её детскому сердечку, лышки.

 - Хиба (разве) это твои ботинки? У тебя в Москве были похожие, а сюда мама привезла тебя обутую в сандалики.

 - Где ты их взяла?

- Ты их украла? Ты не знаешь, что нельзя воровать?

- Я их не украла, нет. Мне их подарила одна хорошая тётя, они ей не нужны, они ей маленькие.

- Смотри, бабуня, что у меня есть.

 Дора достала из ботинка лышки.

- Это мои лышки, они одинаковые. Правда, они очень красивые?

- Мне их Мишка и Василь подарили, только одна потерялась, жалко. Остались четыре. Я с ними всегда играю, я научилась, но лучше с пятью, так интереснее.

 Надезя несла в грязной тряпице Дорины ботинки. Лышки девочка ей не доверила, они были ей дороже ботинок.

 Надезя слушала Дору и совсем не удивлялась её увлечением, какими – то там черепками. Ведь девочка была лишена всего: родителей, дома, привычного окружения, личных вещей, любимых игрушек. Никого и ничего!

 - Видать, так угодно Господу, что только я одна и есть у этого дитяти, куда и к кому она, эта девочка, может прислониться.

 - Ох, Господи! Что же я могу ей дать? Как и где её уберечь?

 От таких тяжких раздумий Надезю оторвала Дора.

- Бабуня, а где Ксеня?

- Вот, погоди, войдём в хату, и всё узнаешь.

 Надезя не хотела рассказывать о своей большой беде.

 Ксеню забрали неожиданно вместе со многими девчатами и молодыми женщинами села, спасшимися при предыдущей облаве.

 Сразу после пасхи немцы забрали девчат села Тышковка и со всех окрестных сёл, в том числе среднюю дочь Нухима, и погнали их на работу, в рабство, в Германию. В тот раз Ксеня спаслась. Она устроила представление. Она прибежала в хату, вытащила из печи недоваренную похлёбку для поросёнка с сырой картошкой, вылила эту похлёбку в большую макитру и стала её толочь. Сырая картошка выпрыгивала из макитры, Ксеня была облита помоями, вся хата была забрызгана помоями.

 Полицай и немецкий представитель вошли в хату. Грязная неопрятная женщина и весь забрызганный, грязный дом не понравились немцу. Он перекрестился на распятие и, не произнеся ни звука, тут же вышел. За ним ретировался полицай. Так Ксеня осталась дома.

 Немцы зверствовали. После показательной казни в Монастырской слободке они устроили показательную акцию в селе Тарасивка. Там они сожгли несколько домов. Согнали туда людей, подозреваемых в помощи беглым пленным, евреям и коммунистам, заперли их там и сожгли. Они забрали по сёлам почти всю молодёжь и угнали в Германию. На сей раз, схватили и угнали Ксеню, Татьяну Драч и ещё несколько молодых женщин, оставив их детей без присмотра, сиротствовать. По сёлам скитались беспризорные дети, это уже никого не удивляло.

 Старая женщина потеряла всякую надежду на встречу с Ксеней. Она продолжала надеяться, какой – то своей упрямой верой, что обязательно объявится её любимая Марика. Эту веру она при каждом удобном случае пыталась вселить в сознание маленькой девчушки, Доры, которая уже ни во что не верила и ни на что не надеялась. Для Доры самым главным в это время было желание увидеть сестричку Милочку, убедиться в её существовании. Всё, что у неё было, всё, чем она сейчас жила - это маленькая сестричка, Милочка. Девочка, до замирания её детского сердечка, до боли, хотела посмотреть, увидеть сестричку. Одновременно её охватывал ужасающий страх, что она своим появлением около дома, где живёт Милочка, единственная родная, живая душа во всём огромном мире, может ей сильно навредить. Она думала и боялась, что свои думы - мысли случайно выскажет бабуне. Она не умела, не могла контролировать свои поступки и часто поддавалась своим желаниям. Свой главный секрет, всё, что она знала о сестричке, она старательно хранила.

 По натуре Дора была очень общительная, любознательная, бесстрашная, хорошо ориентировалась и хорошо запоминала всё, что видела. Этот природный дар, её цепкая зрительная память очень помогла ей выжить при скитаниях по совсем незнакомым украинским сёлам.

 Дора видела, как тяжело переживает Надезя потерю второй приёмной дочери. Она старалась, как только могла, помочь бабуне во всём. Однажды Надезя взяла её с собой к роднику, за греблю, они сели около родничка, под ивами, напились там чистой холодной водички. Толи под влиянием окружающей природы, толи от нахлынувших на неё воспоминаний, Надезя стала рассказывать, молчавшей и внимательно рассматривающей родничок, девочке:

 - Вот этот ручей, вытекающий из нескольких родничков, расположенных поблизости друг от друга, течёт до самого Кублича. Там, в Кубличе, родилась твоя мама, а моя приёмная дочка Марика. По этой тропке мы всегда ходили в Кублич на базар. У твоей родной бабушки был маленький галантерейный магазинчик. Все жители нашего села знали красивую рыжую Двойру.

 - Твоя бабушка была рыжая, ты об этом знаешь?

- Нет, я не знаю. Ты моя бабушка, у меня никого нет, кроме тебя.

- Да, остались мы с тобой, Дора, вдвоём.

 Дора очень хотела возразить:

- Не вдвоём, а втроём! Есть ещё моя Милочка!

 Большим усилием воли девочка сдержалась от восклицания.

Надезя с трудом поднялась с насиженного места, зачерпнула в оба ведёрка водички, взяла в обе руки по ведёрку.

 - Бабуня, дай мне одно ведёрко. Я уже большая. Я могу взять даже оба и нести, а ты иди впереди.

 Надезя доверила девочке нести одно ведёрко воды, равное половине обычного ведра. В такие ведёрки обычно доят коров. В селе такие ведёрки называют дойничками.

 На следующее утро Дора уговорила бабуню отпустить её по воду к родничку. Она быстро прошла по меже огородами к гребле, набрала из родничка воды и вернулась домой с полным ведёрком. Надезя позволила Доре ходить по воду. Девочка брала два ведёрка и шла к источнику. Каждый раз, находясь за греблей, около родничка она испытывала большой соблазн приблизиться к Милочке. Она решила использовать представившуюся ей возможность и забежать к Нухиму, к его жене и дочкам. Она надеялась узнать у них хоть что – то о сестричке. Она прошла вдоль ручья и огородами вышла прямо к дому Драчей. Помимо её воли, случайно, она оказалась около забора, за которым на подворье играла Милочка. Она прижалась к забору и уставилась немигающим взглядом на сестричку в просвет между досками. Она смотрела, не в силах оторвать взгляд от белокурой девочки, бегающей за курами. Девочка её заметила, остановилась. Дора оторвалась от забора и побежала к ручью. Она не хотела, чтобы её заметили около забора Драчей.

 Она была счастлива, её сестричка жива, здоровенькая, очень красивая. Добежав до ручья, она расплакалась. Она не знала, почему плачет, просто она хотела быть рядом с Милочкой, она хотела к маме и к папе. Она не хотела идти к бабуне, но больше её некуда было идти.

 В кустах, около ключа, она отыскала ведёрки, наполнила их водичкой и поплелась к дому бабуни. Она не знала, что и этого приюта очень скоро лишится. Немцы зверствовали. Кто – то донёс, что жидовочка объявилась и живёт в доме у Сощихи.

 Дора дружила с Аней, внучкой старой Деметийки. Анину маму немцы угнали в неметчину (в Германию), отца своего Аня не знала. Деметийка и Аня остались вдвоём. Они часто приходили к Надезе. Девочки играли, а Деметийка рассказывала Надезе все последние сельские новости. Дора слышала всё, о чём говорили бабули. В этот раз она прислушалась, когда Деметийка сказала Надезе:

 -Ты, Надезя, сховай (спрячь) Дору. Лучше, пусть она уйдёт от тебя. Мне её очень жаль, хорошая девчонка, смышлёная. Сама не знаю, что тебе посоветовать. Я слышала, как полицай, который ходит к Владимировой Миланке, хвастался, что он поймает Дору и за это получит награду. Он говорил, что скоро опять будет облава по всем сёлам. Ты же понимаешь, что если у тебя найдут Дору, то её заберут, а тебя и нас, твоих соседей, не пощадят.

 Дора слышала всё. Она не хотела, чтобы наказали бабуню и её соседей. Она уже знала, как немцы умеют наказывать.

 Бабуня ничего не рассказала Доре о возможной облаве. День прошёл, как обычно. Вечером Надезя, после молитвы, полезла на печь, а Дора, по привычке, расположилась на ночлег под кроватью. Она не знала, не могла решить, что ей делать? Где и у кого искать защиты? Она долго не могла заснуть. Она ещё раз убедилась, что она совсем не такая, как все, как украинские дети, она другая, чужая. Девочка поняла, что только у таких как она, у евреев, она сможет узнать, почему, за что её и евреев везде гонят, за что их убивают? Дора решила, во что бы то ни стало, обязательно, пойти к единственной еврейской семье в селе, к людям, где, как она думала, она сможет найти защиту и получить ответ на все свои вопросы. Она решила пойти к Нухиму, к его жене, к его дочкам. Она им верила.

 Утром Дора собралась к родничку, по воду и, как бы мимоходом, спрсила:

 - Бабуня, а Нухим и его семья ещё тут, в селе, живут?

 - Да тут, тут. Его среднюю дочку угнали на работу в Германию. Ты не к ним ли собралась? Не ходи туда. Тебе за греблю не нужно ходить. Ты сегодня по воду не ходи. Вот, посмотри, есть ещё целое большое ведро воды, нам хватит. Завтра мы с тобой вместе сходим.

 - Нет, бабуня! Завтра может пойти дождик. Я пойду сейчас.

 Дора взяла оба ведёрка и вышла из хаты. Ни Надезя, ни Дора не подозревали, что она вышла надолго в неизвестность.

 Дора шла с твёрдой уверенностью найти семью Нухима. Она подошла к родничку, оставила в кустах ведёрки и направилась по тропке вперёд, на поиски дома, к которому, с упрямством, с большой надеждой на помощь людей, живущих в нём, стремилась. Она подошла к меже, по которой в прошлый раз прошла к подворью Драчей, к Милочке и остановилась. Ей очень хотелось снова увидеть сестричку. Она не поддалась сильному соблазну, а прошла дальше, свернула на следующую межу, которая вывела её на улицу обрамляющую подворье и небольшой огород Драчей. Слева по улице тянулись небольшие подворья, дома первых двух смотрели на огород и дом Драчей. В каком из домов живёт семья Нухима, девочка не знала. Она села на обочине, не сходя с межи на улицу, и стала ждать, в надежде, что кто - то из жителей этих домов выйдет. Никто не показывался. Дора сидела и терпеливо ждала, всматриваясь, к какому дому ей можно подойти. На подворье ближнего к ней, первого дома показалась женщина. Она пошла в клуню, вышла из неё с граблями на плече, прошла через калитку на улицу, подошла ко второму дому, остановилась и стала кого – то звать. Дора не расслышала, кого она звала. У перелаза второго дома появилась полная женщина, жена Нухима. Нового, после крещения, имени этой полной женщины девочка не знала, она помнила её еврейское имя, Шифра. Это имя она знала очень хорошо, это было родное имя мамы. Как – то, на очередной Дорин вопрос, мама ответила:

 - Моё настоящее имя, Шифра. Так меня назвали мама и папа. Сейчас меня называют Александра или Шура, а бабушка Надезя назвала меня Марикой. Вот ещё немного подрастёшь, я постараюсь рассказать тебе, если захочешь, всё подробно. Всплеск воспоминания о маме не отвлёк её внимания от дома, к которому она стремилась. Она терпеливо ждала, когда же, наконец, сможет приблизиться к цели. Вот появилась старшая дочь Нухима с граблями на плече. Вместе с соседкой они прошли мимо успевшей спрятаться в огороде, за кукурузой, девочки, нетерпеливо ожидавшей возможности проникнуть в дом её больших надежд. Дора забежала на подворье и столкнулась лицом к лицу с Шифрой.

 Шифра узнала её, схватила за руку и быстро увела в хату.

 - Как ты тут оказалась? Что тебе нужно, зачем ты пришла?

 - Разве тебе не говорили, чтобы ты никогда сюда не приходила?

- Ты не можешь тут остаться, уходи!

 Рушились последние Дорины надежды: - Никому я не нужна, даже тут меня не хотят видеть.

 В хату вбежала младшая дочь Нухима.

- Почему дверь открыта настежь? Ой, это же Дора! Ну, здравствуй!

- Мама, что ты так волнуешься? Ты даже не даёшь ей тебе ответить.

- Раз она к нам пришла, значит ей очень нужно. - Правда, Дора, тебе что – то нужно?

 Дора кивнула головой, она не могла говорить, боялась расплакаться.

 - Ты не обижайся на маму, она очень напугана. Мы всё время живём под страхом.

- Вас тоже могут убить? – неожиданно спросила девочка.

 - Никто ничего не знает, всякое может случиться.

 - Пойдём, Дора, на кухню, там ты поешь, и мы спокойно поговорим.

- Я не буду кушать, я не хочу, чтобы Вас тоже за меня наказали.

- Почему за тебя?

- Деметийка сказала, что будет облава. У кого меня поймают, то накажут всех, даже соседей. Я не хочу, чтобы Вас и Ваших соседей, где живёт Милочка, тоже наказали. Лучше я пойду.

 - А почему, за что, евреев убивают?

 Что ответить этой несчастной маленькой девчушке, задающей такие взрослые вопросы?

- Куда ты пойдёшь, к Надезе?

- Нет, туда мне нельзя. Её тоже накажут, а я не хочу.

 К ним подошла Шифра.

- Дора, ты знаешь, где твоя сестричка?

- Да, знаю. Можно я сегодня, сейчас на неё посмотрю и уйду от вас, можно?

- Ты подожди. Я схожу к Секлете и выведу Милочку на подворье, а ты посмотришь на неё через окно. Ты знаешь, что Татьяну угнали в Германию, а Милочка осталась с больным Андроном и старой бабкой Секлетой?

- Нет, я о них ничего не знаю.

 Шифра пошла к Драчам. Время тянулось долго - долго. Вот на пороге дома Драчей появилась старушка, а за ней Милочка и Шифра. Шифра вела Милочку за ручку к своему дому. За ними, не спеша, шла старушка. В хату они не вошли. Секлета и Шифра сидели на завалинке, а Милочка играла рядом и переговаривалась с ними. Дора и не мечтала так близко видеть и слышать свою сестричку, она очень хотела быть рядом с ней.

 Секлета и Милочка ушли. Дора стояла около окна, с тоской смотрела им вслед.

 - Ты, Дора, довольна? Милочке у этих людей хорошо, они её любят.

- Пойдём обедать, - позвала Шифра.

 Дора отказалась.

- Мы не можем сейчас оставить тебя у нас. Секлета сказала мне, что вчера вечером Андрон видел, как к старосте приехали немцы на мотоциклах. Всегда, как только они приезжают, в селе проводят облавы и акции.

 - Я пойду, спасибо.

- Не обижайся на нас. Ты иди в сторону Рахнивки. Там сейчас сельский праздник, почти все жители села выходят на кладбище, вспоминают родных и близких. Там ты сможешь пробыть среди людей целую неделю. Надеюсь, за это время у нас в селе всё упокоится, ты сможешь вернуться. Приходи к нам, мы будем тебе рады.

- Вот, возьми. Тут хлеб, луковица и кусочек сала. Шифра обняла и поцеловала Дору. Храни тебя Господь!

 Девочка шла по уже знакомой тропинке вдоль ручья в противоположную сторону от родника. Ей было безразлично, куда идти. Ответ на свои вопросы она не получила. Она поняла, ей неважно куда, а уходить из села Тышковка нужно, чтобы никому своим пребыванием не навредить. У неё сильно болел живот, опять появилось страшное чувство одиночества. У самой тропинки, на последнем огороде у выхода из села росли огурцы. Она сорвала несколько молоденьких огурчиков, не испытывая никаких угрызений совести за кражу чужого, и с хрустом их съела. Продолжая идти, она с удовольствием вспоминала своих друзей - Мишку и Василя. Сколько времени и куда она шла, не сворачивая с натоптанной тропинки вдоль ручья, она не знала. Вот показались дома, какого – то села. Дора решила передохнуть на луговине около небольшой копны сена. Она подошла к ручью, зачерпнула ладошкой прохладной водички и умылась. Освежив лицо, напилась из ручья и тут же, на тропинке, села. Она сидела и разглядывала окружающую её, очень красивую зелёную луговину с редкими кустами вдоль ручья, с разбросанными по ней небольшими копнами сена. Девочка была одна среди этой красоты, ничто и никто ей не мешал. Тут она сообразила, как хорошо, что она одна, и никто за неё не пострадает. Эта обманчивая умиротворяющая тишина успокоила её. Дора подошла к копне, легла на пахучее сено, стала рассматривать плывущие по небу причудливые облака и заснула. Проснулась от странного хрустящего звука, открыла глаза и обмерла. Над ней возвышалась огромная коровья голова.

 - Ты не пугайся, она смирная. Сейчас я её отгоню.

 Старичок прогнал корову от копны:

 - Иди, иди! Вот ленивая, не хочет пастись. Так и норовит сбежать к готовому сену.

 - А ты, дитятко, чего тут – то спишь?

 - Чья ты? Как сюда забралась?

 - Я ничья, - поднимаясь, ответила Дора.

 Старичок держал в одной руке палку, а в другой - узелок, который дала ей Шифра.

 - Видать, ты далеко собралась, вот и пропитание у тебя есть.

 - Куда, к кому ты идёшь?

 - На, возьми свой узелок.

 Она подошла и молча взяла узелок.

 - Понимаю. Ты, это, до темна, тут сиди. Заройся в сено и тихо сиди. В село не ходи. Я, как будет можно, сам приду. Вот только отгоню коров. Вон, как разбрелись.

 Оглянувшись, она увидела несколько коров, пасущихся на луговине.

Вечерело. Тут, на этой луговине, на этом самом месте, ей очень нравилось. Ей некуда и не к кому было идти. Она выбрала себе копну, зарылась в сено и стала мечтать, придумывая всякие замечательные истории с обязательным участием в них мачехи и падчерицы с детьми. В роли мачехи, в её историях, всегда выступала её, не очень любимая, бабушка Хона. В роли падчерицы с детьми - мама и она с Милочкой. Для папы Иосифа она, почему - то, не решалась определить никакой роли. Девочка была уверена, он воюет на войне с немцами, он обязательно вызволит её и Милочку из этого ужасного плена. В её понимании плен - это очень плохо. Это жить, как живёт сейчас она. Квакали лягушки, попискивали какие – то незнакомые ей зверьки, из села доносился заливистый лай собак. Сейчас ей не хватало её верных спутников, кладбищенских собак, с ними она не испытывала страха и одиночества.

 Ночью, сквозь сон, она услышала мужской голос, окликающий какую – то собачку:

 - Ищи, Дружка, ищи! Она не могла уйти.

 Дора узнала голос старичка, окончательно проснувшись, притихла, прислушиваясь, она его боялась.

 - Жалко девчонку, сгинет.

 - Я говорил ей, не ходить в село. Видать не послушала.

 - Совсем как ты, Дружка. Ты тоже меня совсем не слушаешь.

 Они приблизились к копне, в которой пряталась Дора. Дружка почувствовал присутствие человека и стал разгребать сено.

 - Ну вот, нашлась!

 - Ты, это, меня не бойся. Я тебе вреда не причиню.

 - Вот тебе, дитятко, молочка принёс. Попей, да верни мне бутылочку, пригодится ещё. Ты уж выбачай (извини), к себе тебя взять не могу. В моей хате живут немцы, а я вместе с Дружкой перебрался в сарай. В село не ходи, там полно немцев. Сейчас ещё тепло, прячься тут. Я буду приносить тебе еду. Я пастух, за мной никто не следит, осторожно хожу куда хочу.

 Дора потеряла счёт дням, она не имела ни малейшего представления, сколько дней и ночей провела в этом укромном месте. Старичок приносил ей еду. Иногда он пригонял сюда, на луговину, пастись коров и долго с ней разговаривал, объяснял, как и куда она сможет, при необходимости, отсюда ускользнуть. Она ничего о себе ему не рассказывала, он ничего её не расспрашивал. Они даже не знали имён друг друга, он называл её, дитятко, она, про себя, старичок. Он опасался прихода дождей, она, не зная жизни, радовалась солнечным дням. Осень выдалась сухой и тёплой.

 Дора проснулась, побежала за кустики, вышла на тропинку и остановилась.

Две понурые лошади, подгоняемые двумя парнями, тащили через поле к луговине огромную телегу. Такую огромную телегу она не видела никогда.

 Она спряталась за кусты. Сначала парни укладывали сено на телегу вместе. Затем один залез на телегу с сеном, а второй остался на земле и подавал сено первому. Первый принимал сено и равномерно распределял его по телеге. Так они забрали и уложили на телегу несколько копен сена. Девочка с большим интересом наблюдала, как исчезает её убежище. Нагруженная сеном телега медленно двигалась по направлению к селу.

 Старичок как – то говорил Доре:

 - Ты, дитятко, сиди тут, пока это сено не забрали отсюда. Оно уже сухое, его скоро заберут, а ты смотри, чтобы тебя никто не видел. В наше село не ходи, иди, не сворачивая от ручья, тропинка тебя выведет. Там, впереди, будет небольшое село. Постучи в первую хату от ручья. Выйдет хозяин, поздоровайся и смело входи в хату, если его скаженная жена, вертайся к ручью и иди вперёд к кладбищу. Ищи спасение там.

 Дора очень хотела есть. Старичок вечером не приходил, она осталась голодная. Она шла вдоль ручья, забыв все наставления доброго старичка, подгоняемая голодом и преступным чувством страха, прямо в село. Прошла по пыльной улице несколько подворий (домов) и увидела, что ей навстречу движется большая группа людей, похожая на демонстрацию. Вместо флагов, люди несли какие – то картины и иконы. Девочка прижалась к забору, разглядывая непонятное шествие. Люди, в основном старики, женщины и дети, шли, не обращая на неё никакого внимания. Они что – то заунывное причитали. Впереди шёл поп, она это уже точно знала, он что – то говорил нараспев, а люди за ним повторяли. Она пристроилась в конце колонны и дошла с ними до кладбища. Там женщины расстелили прямо через холмики могил длинные белые полотна и на них выставили из своих торб еду. Люди всё подходили, не все выставляли еду. Всех приглашали садиться прямо на землю около этих странных столов. Дора не решалась приблизиться. Одна женщина взяла её за руку, усадила и села рядом.

 - Ешь, детонька, ешь и вспоминай своих мёртвых и живых. В этот день мы все вместе.

 Дора ела затирку, ела яйцо, ела много хлеба. Она хотела наесться на много дней вперёд. Потом, когда у неё сильно болел живот, и началась рвота, она очень жалела, что съела слишком много, а сейчас она старалась съесть как можно больше. Рядом сидели совершенно разные люди. Этих людей объединяло что – то, для каждого в отдельности и для всех вместе, важное. Даже она, совсем для них чужая девчушка, вписывалась в их сообщество. Люди вспоминали своих близких и не делили свои мысли ни с кем. Их не волновало, кто сидит рядом. В это голодное, страшное для жизни время, в каждом селе возродили традицию религиозного сельского Праздника, где вспоминали мёртвых и живых родственников.

 Дора не имела постоянного пристанища. Она скиталась по сёлам и нигде не находила приюта. Иногда она просила, ей давали кусок хлеба или другую еду. Иногда некоторые люди гнали её прочь, как бездомную собачонку.

 На сельских Праздниках, в каждом селе её принимали, там она чувствовала себя равной с другими девочками её возраста и даже осмеливалась общаться с ними. Иногда девочки приглашали её к себе домой, она смело шла. Ей очень хотелось обрести приют, обрести общение, обрести своё место в этой страшной, голодной, холодной беспризорной жизни. Она не знала, сколько времени, недель, месяцев скиталась.

 Выпал первый снег. Наступила холодная морозная зима. Ей негде было укрыться, не во что было одеться, нечего было есть. Она очень хотела к бабуне или к Нухиму, но не знала, как найти село Тышковка. Однажды девочка забралась в чью – то клуню, там залезла в солому и устроилась на ночлег. Утром осмотрелась и поняла, что и это, замечательное, сухое, тёплое место не для неё. Дверь в клуню была приоткрыта. В образовавшуюся щель она увидела на подворье, напротив клуни, хромого мужика, несколько немцев и мальчика – подростка. Она смотрела, боясь пошевелиться. Мужик и немцы вошли в хату, а мальчик направился к ней, к клуне. Дора успела встать за стоящее около двери жлухто (большое, выдолбленное внутри бревно. В жлухтах сельские женщины отбеливали полотна). Мальчик вошёл в клуню, взял большие вилы, набрал соломы и понёс за хату. Дора хотела выбежать, но мальчик с вилами возвращался к клуне. Он ещё раз набрал соломы и понёс за хату. Дверь в клуню осталась, открыта настежь. Девочка приблизилась к дверному проёму, посмотрела на подворье. Там этот мальчик разговаривал с какой – то женщиной. Женщина взяла у него вилы, направилась к клуне. Дора едва успела отбежать за жлухто. Женщина вошла в клуню, плотно закрыла за собой дверь и подошла к ней.

 - Тебя, дивчинка, видел мой сын. Что ты тут делаешь?

 - Кто ты, как ты сюда попала?

 - Я, я ничья. Я сама тут спала. Я сейчас уйду.

 - Никуда ты не уйдёшь! Сиди тут и не высовывайся, поняла? В селе полно немцев. У нас в хате тоже полно немцев. Мой сын принесёт тебе хлеба. Смотри, чтобы никто тебя не заметил, не высовывайся.

 - Я из Тышковки, я заблудилась, я хочу к бабуне.

 - Ты слушай меня. Сейчас чужому человеку в селе появляться нельзя.

 Женщина ушла. Дора осталась сидеть в клуне. Пришёл мальчик, принёс ей кусок хлеба и бутылку молока.

- Я тебя заметил сразу, когда приходил первый раз за соломой на подстилку для коровы. Зачем ты забралась в нашу клуню? Лучше бы сидела дома. Мамка наказала никому не говорить, даже батьке, что ты сидишь в нашей клуне. Наш батько может тебя выдать немцам, он не добрый, а мы с мамкой нет, мы не выдадим. Я тебя выведу и покажу, как пройти в Тышковку, это далеко. Ты нас не бойся. Мы с мамкой тут уже прятали одного раненого мужика, никто не дознался, даже батько. Он в селе помощник старосты, я сам его боюсь. Я бы сам ушёл с тобой в Тышковку, или ещё куда, да мне мамку жалко. Батько её обижает.

 Мальчику нравилось, что эта странная девочка слушает его, не перебивает, не задаёт никаких вопросов. Ему, почему – то, захотелось побыть с ней, приободрить её.

 - Тебе холодно? Ты ешь, ешь. Да, вот ещё, мамка сказала, чтобы ты не мочилась в солому, а вон в то ведро.

 - Почему ты всё время молчишь? Ты можешь говорить?

 - Да, могу. А что говорить – то? А какое это село, куда я забрела?

- Наше село, Чичиливка, было большое село, сейчас много людей угнали, много поубивали, много хат спалили. Люди, у кого есть куда, уходят, покидают село.

 - Я пойду, мамка ждёт. Вот батько уйдёт из дома, тогда я к тебе снова приду. Меня Павло кличут.

 Павло и Мотря прятали Дору в клуне несколько дней.

На рассвете Мотря зашла в клуню, разбудила Дору, взяла за руку и, не произнеся ни звука, подвела к большим саням. Повло стоял рядом с санями, придерживал лошадей. Мотря помогла девочке лечь в сани, засыпала её соломой, сверху укрыла рядном. Павло аккуратно сел в сани на рядно так, чтобы не задеть Дору.

 Мотря погоняла лошадей и громко говорила, обращаясь к Павло:

 - Ты сынок, хорошо укрой ноги, а то нам далеко ехать. Поедем мимо Тышковки в Михаливку, к моим родичам. Спасибо твоему батьке, Ивану, дал нам лошадей и сани.

 За селом, Мотря велела Доре вылезти и сесть рядом с Павло. Она продолжала идти рядом с санями и говорить.

- Мы подъедем к Тышковке, а там, ты – уж сама, иди к твоей бабуне. Вот, я взяла для тебя теплую поддёвку. Надень. У Повло есть такая, я сама сшила, тебе будет впору.

 Дора надела тёплый пиджачок.

 - Спасибо, - поблагодарила. - Мне тепло.

 Они долго ехали. По дороге Мотря дважды кормила Павло и Дору.

 - Вон там, видишь хаты? Это и есть твоя Тышковка. Сейчас подъедем поближе. Иди с Богом, да не уходи больше так далеко.

 Мотря помогла Доре вылезти из саней. Девочке совсем не хотелось никуда от неё уходить.

 - Спасибо Вам, тётенька, и тебе, Павло. Я пойду к бабуне. У меня ещё есть родная сестричка, Милочка.

- Храни тебя Господь, дитятко!

 Сани двинулись вперёд, Дора стояла и смотрела им вслед.

 Девочка шла по незнакомой узкой улочке, она не была уверена, что находится в Тышковке. Тут, в этой части села, она никогда не была. Улочка круто спускалась вниз к видневшемуся впереди, покрытому льдом ставку. Подойдя поближе к замёрзшему ставку, она увидела справа хорошо знакомую ей греблю. Не раздумывая, она свернула на улицу, ведущую прямо к подворью Драчей, постояла около закрытых ворот и направилась к подворью Нухима. На мгновение она вспомнила свой разговор с Орысей. Добрая Орыся всегда находила простой понятный ответ на её вопросы, наставляла, поучала её.

 - Запомни, Дора. Господь для всех один. Это люди разные. Есть люди добрые и смелые, а есть трусливые и злые.

 - А немцы бывают добрые? Они же убивают людей, они все злые, да?

 - Немцы тоже разные. Людей убивают те, которые слушают и выполняют всё, что им приказывают, - это трусливые людишки, они всего и всех боятся.

 - Если я не буду никого слушать, значит, не буду бояться, да?

 - Нет, не верно. Надо знать, кого слушать, а кого нет. Тогда не будешь бояться. А осторожной нужно быть всегда, поняла?

 - Да, поняла.

 Дора вспомнила этот разговор с Орысей и решила:

 - Я никого не буду слушаться и никого не буду бояться, даже тётю Шифру, если она меня увидит. Шифра заметила её приближение к своему подворью и вышла из хаты навстречу.

 - Ну, слава тебе, Господи, ты, Дора, жива. Явилась. Заходи поскорее в хату. Долго ты пропадала. У нас в селе тут такое творилось, сейчас стало спокойнее, в селе людей – то почти не осталось, одни старики да детвора малая.

- Ты, Дора, в селе к кому заходила, или прошла прямо к нам? Тебя кто видел?

 - Меня одна тётя подвезла до самой Тышковки. Я прошла прямо к Вам. Я никого не встретила. А где моя Милочка?

 - Милочка хорошо. Они перебрались в старую половину хаты, а в их половине сейчас живут немцы. У них забрали их замечательную корову, остались четыре курочки да петух. Ладно, это всё наживное. Сейчас налью в таз тёплой воды, а ты снимай свои промокшие опорки да ставь ноги в таз. Помоешься да полезай на печь, я тебе туда дам поесть.

 - Спасибо, я не голодная, а на печь полезу. У меня на голове, вот тут, что – то вскочило и болит.

 Шифра посмотрела Дорину головку.

 - У тебя очень грязные волосы.

- Я даже не помню, когда мылась.

 Шифра вымыла с мылом девочке голову, искупала и закутала её в свой байковый халат.

 - Ты что, ходишь без штанов?

- Да, у меня нет трусиков и штанишек.

 - Залезай, залезай на печь, там тепло.

 Дора лежала на печи в тепле. Ей не верилось, что это всё настоящее, всё на самом деле, а не мечта. Она часто придумывала всякие несуществующие места, события, вещи и этим скрашивала своё одинокое, беспризорное, нищенское существование. Сейчас, тут на печи, ей не нужно было ничего продумывать, она находилась в человеческих условиях, рядом с добрыми людьми. Она разомлела, задремала. Её разбудил негромкий мужской голос. Она ничего не поняла из доносившегося до неё разговора, прислушалась, ей показалось, что говорили на языке её бабушки Хоны, на идиш.

 Слезла с печи. Вышла из ванкира.

 - Здравствуйте, добрый вечер.

 - Здравствуй, здравствуй, Дора.

 - Отогрелась, выспалась? Иди с нами ужинать. Садись вот сюда.

 Дора сидела за столом вместе с семьёй Нухима, она ощущала себя частицей этой семьи, ей с ними было очень хорошо, как было давно, ещё с мамой и папой, дома.

 Нухим оказался маленьким, худеньким, седым человеком с громким мужским голосом.

 - Ты, дочка, пока поживи у нас. Старайся никому не попадаться на глаза, особенно нашим соседям. Мы узнаем, сможешь – ли ты пойти к Надезе. У её родни большое горе. При облаве немцы поймали Надезиного племянника, Ивана, сына Калистрата, и застрелили его.

 Дора не сказала, что Иван убежал из плена и прятался у деда Калистрата.

Это ей рассказали Мишка и Василь.

 - Мне очень жалко деда Калистрата и всю его семью. Его внуки, - Мишка и Василь - мои настоящие друзья. Бабушка Домка всегда меня хорошо принимала. Им всем сейчас очень плохо, я должна к ним пойти.

 - Ты туда не ходи. За ними следят, полицаи считают, что эти ребята помогают партизанам.

 Старшая дочь Нухима, Женя, обняла Дору и сказала:

- Ты им ничем не поможешь, а только навредишь. Я схожу к Надезе, всё узнаю о них, и потом мы решим, где тебе дальше укрыться от недобрых людей. Папа правильно говорит, пока поживи у нас.

 Несколько дней Дора жила в сытости и покое. О ней заботились, её уважали. Она повеселела, каждый день, через окно, видела сестричку. Наступил конец её счастливой жизни в семье доброго, бесстрашного, замечательного человека, Нухима, он не мог оставить, спрятать её у себя в доме. Его семья жила под пристальным, постоянным надзором полицаев. Женя ходила к брату Надези, к Фёдору. Она разговаривала с Василём. Нухиму нравился хромой парень, Василь, он ему доверял. Женя рассказала Василю, что Дора жива и сейчас она живёт у них, прячется в их доме. Вечером того же дня пришла Катя и увела Дору к себе. Девочка прожила в доме у Фёдора и Марвыны до Рождества. У Василя была своя отдельная коморка. В этой коморке пряталась Дора. Василь на ночь перебирался в хату {в переднюю комнату). Бабуня не догадывалась, что Дора живет в доме её родного брата, Фёдора.

 На Рождество Марвына пригласила к себе на обед Надезю. Она хотела собрать у себя всю родню, да не решилась. Даже свою дочку, Дарку, не позвала.

 Немцы приказали не задерживать никого подозрительного, а сразу же расстреливать, независимо от возраста и пола. Полицаи стали полновластными хозяевами над всем оставшимся сельским населением. Люди не знали, доживут – ли до завтрашнего дня. Чужому человеку трудно стало укрыться, да ещё зимой.

 Надезя не поверила Василю, когда он сказал:

- Тетка Надезя, твоя Дорка живёт у нас, она в моей коморке.

- Ты, племянничек, плохо шутишь. Я молю Бога, чтобы эта девчушка не сгинула,

- Я не шучу. Смотри, дорогая моя тётка!

 Он подошёл к двери своей коморки и позвал:

- Иди, иди сюда, Дорка. Тут тебя ждёт бабуня.

 Дора приблизилась к двери и в нерешительности остановилась. Василь взял Дору за руку и подвёл к Надезе.

- Вот она, наша Дора.

 Надезя обняла девочку.

 - Ты совсем не подросла, всё такая же маленькая и худенькая. Слава Богу, объявилась, я уж и не чаяла тебя увидеть. Иди сюда, садись рядом.

 - Спасибо тебе, Василь.

- Это не мне, спасибо, это спасибо маме и батьке, они сговорились сховать (спрятать) её в нашем доме.

 Марвына поставила на стол большую макитру (миску), полную вареников с картошкой, ладущик (кувшин) кислого молока.

 - Слава тебе, Господи, хоть не всем семейством, а всё равно мы можем праздновать этот великий православный праздник, Рождество, - сказала она.

 Они ели деревянными ложками вареники из одной миски, запивали простоквашей из одной общей кружки, каждый думал о сокровенном наболевшем.

 - Хорошо бы дал мне Бог ещё свидеться с моими дочками, с Марикой и Ксеней. Я свой век уже прожила, - не обращаясь ни к кому, проговорила Надезя.

 - Ты, Надезя, обязательно ещё их увидишь, я так думаю. Фёдор немного помолчал и продолжил:

 - Я слышал, - на самом деле он очень плохо слышал, в селе его считали глухим, - что гонят немцев. Красная Армия наступает, а немцы несут большие потери, поэтому они такие скаженные, бешенные. В наших лесах много партизан, они не дают немцам спокойно жить. Немцам нечем кормить армию. Партизаны взрывают грузы на железной дороге, в Гайсине взорвали полицейский участок, вот немцы и лютуют. Мы должны помогать партизанам.

 - Батько, тише!

 - Вы, девчата, не слушайте всё, что батько говорит, - Василь обратился к Кате и к Доре.

 - Я знаю без Вас, все знают, что в лесу есть партизаны, вот только не знают где, в каком, все…..

- Да будет Вам, ешьте!

- Ты, Катерина, если знаешь, то молчи, - проворчала Марвына. Она добавила вареников, поставила на стол ещё один кувшин простокваши.

 На сей раз, Дора прожила у бабуни до самого лета 1943 года. Спала она на своём привычном месте, под кроватью. Зимой они пряли и обрабатывали пряжу. Надезя осталась без живности; поросёнка забрали немцы, курочек нечем стало кормить. Они не голодали, была картошка, лук, чеснок, фасоль и немного ячменя.

 У соседа Владимира была маленькая ручная мельница. Владимир разрешил Надезе смолоть на крупу полпуда ячменя. Крутить жернова Надезе помогала Миланка. Эта молодая женщина избежала немецкого трудового плена только потому, что она дружила с полицаем. Она занесла крупу в дом Надезе и поинтересовалась:

 - Тётка Надезя, а где твоя Дора, она жива, она у тебя?

 - Я ничего не знаю, не спрашивай.

 - Вы, тётка Надезя меня не бойтесь. Если она у Вас, да и так, я иногда буду приносить Вам молоко и хлеб. Мне очень жалко эту девочку.

 - Так приноси, если хочешь, и ничего не спрашивай.

 Миланка иногда приносила молоко, хлеб или по два ведра воды. Её помощь в такое трудное время была очень ощутима для старенькой Надези и маленькой затравленной девочки, Доры. Дора никуда не выходила с подворья, старалась никому не попадаться на глаза. При каждом посещении Миланки или ещё кого – либо, она вжималась в свой угол под кроватью или проворно залезала на печь. Она старалась, чем только могла, помочь бабуне, стала послушная, не задавала вопросов. Она замкнулась. Её друзья, Мишка и Василь, да и Катя, к ней за зиму ни разу не приходили. Ребята не знали, что она у бабуни, а Кате запретили ходить к Надезе и запретили кому – либо говорить, что Дора у бабуни.

 Надезя и малая её помощница пережили трудную голодную зиму. Ранней весной они готовили огород к копке и посадке. Дора сгребала оставшийся в сарае навоз и в ведре разносила его по огороду. За этим занятием увидел её сосед, Митро Семенович, бывший сельский школьный учитель. Он зашёл к Надезе, поздоровался и, без обиняков, спросил:

 - Кто это у тебя, соседка, в помощницах? Хорошо, что наши дети не перестали помогать старикам.

 - Это моя внучка, Дорка. Остались, вот мы с ней вдвоём. Старая я, плохо, трудно одной, а она ещё мала.

 - Да, человеку одному быть всегда плохо, трудно, и старому и молодому. Послушай, Надезя! Мы свой огород удобрили. У нас остался коровяк, я сам разнесу его по твоему огороду. Не нужно Доре таскать вёдра с навозом, она ещё мала для такой тяжёлой работы.

 - Да я же не просила её, она сама. Я только сказала, что наш огород совсем не удобрен, не будет у нас родить картошка и всё остальное. Вот она и стала собирать остатки навоза и рассыпать его по огороду. Спасибо, тебе, Митро, ты хороший человек, храни тебя Господь! Я ни от кого не ожидала такой щедрой помощи.

 Как только сошёл снег, подсохла земля, Митро Семенович вспахал свой огород и почти весь Надезин. Дора помогала Надезе доставать семенную картошку из ямы, которая размещалась под грушей Дулей, посреди огорода, перебирать её и сажать ровными рядами. Она хорошо усвоила эту крестьянскую науку и с удовольствием всё делала без Надезиных наставлений. Их труд не пропал даром, все посадки взошли дружно. Они окучивали подросшие кустики, в надежде, что скоро смогут их подкапывать и лакомиться молодой картошечкой с чесночком и укропчиком. Их надежды не сбылись. Совсем близко раздались выстрелы, послышались женские крики.

 Надезя и Дора побросали тяпки и поспешили в хату. За страшное военное время Надезя поняла, что лучше всего в таких ситуациях никому не показываться, сидеть тихо в хате, помочь она никому не сможет, а сама пострадает. Они просидели в хате безвылазно до позднего вечера. Надезя, всё же, решила сходить к брату Фёдору и выяснить, что произошло, чего опасаться. Она узнала, что на подворье у соседа Владимира застрелили полицая, друга Миланки. В селе опасались, будет карательная акция.

 Она ничего не рассказала ожидавшей её Доре. Утром она не позволила ей выйти из хаты:

 - Ты, Дора, не выходи из хаты. Сказывают, у Владимира на подворье убили полицая. Теперь не миновать большой беды, полицаи будут мстить всем. Немцы устроят очередную акцию, ох, беда, беда. Дора знала, что значит акция.

- Бабуня, а где нам прятаться? Они к нам придут, да?

 Надезя знала, спастись, спрятавшись в хате, от озверевших прислужников немецкой власти, невозможно. Она решила отправить Дору к своему куму Исаакию в село Митков.

 - Ты, Дора, послушай меня и исполни всё так, как я тебе накажу. Слушай. Она велела девочке пойти к подружке Ане, внучке Деметийки, побыть там, домой не возвращаться, а выйти их огородом за околицу, пройти вдоль кладбища, никуда не сворачивая, найти тропку через поле к лесу. По этой тропке пройти поле, войти в лес и идти до тех пор, пока не покажутся первые хаты Села Митков. Выйти из леса и идти прямо к подворью самого крайнего дома, не обращая внимания на лай, всегда привязанной собаки, спросить деда Исаакия.

 - Ты всё запомнила? Если ты придёшь не к нему, тебе каждый укажет на его дом. Ты иди смело. Поняла? Скажешь ему, что ты моя внучка. Он о тебе всё знает.

 Так для маленькой бездомной сиротки кончился и этот короткий кусочек спокойной счастливой жизни.

 Она послушала бабуню, в точности выполнила все её наказы. Девочка шла вперёд с упорством и с каким – то упрямством, стараясь побороть страх перед неизвестностью. Она не знала леса, не знала села Митков, не знала куда, зачем, к кому идёт. Она шла, стараясь доказать себе, что ей совсем не страшно, нужно выполнить бабунино желание. Чтобы побороть страх, она шла быстро, не останавливаясь, вопреки своей любознательности, не разглядывая окружающую её природу.

 На её стук по косяку входной двери вышел маленький бородатый дедушка. Дора открыла рот для приветствия, да так и осталась стоять.

 - Откуда ты, такая смелая девочка? Видать тебе очень нужно, раз ты прошла к хате, не испугалась нашего сердитого пса. Правда, очень нужно?

 - Да. Меня прислала бабуня Надезя. А Вы дед Исаакий?

 - Да, детка. Я, Исаакий, кум твоей бабуни. Заходи. Как тебя кличут – то?

 Дора не поняла. Она стояла на пороге, не решаясь войти. Дед подтолкнул её в сени.

 - Заходи, заходи, я не страшный. Тебя – то я не знаю, а вот мамку твою голубоглазую помню хорошо.

- Как тебя зовут?

- Меня зовут, Дора.

- Вот и ладно. Дора так Дора. Сегодня ты, Дора, переночуешь у меня, а завтра мы тебя пристроим. Вечером, даст Бог, придёт моя младшая дочка, она поможет подыскать для тебя надёжное место.

 Дора очень устала, добираясь до села Митков, до деда Иссакия. Немногословный дедушка накормил её горячим борщом и уложил отдыхать на маленькую лежанку в ванкире. Девочка полностью доверилась этому доброму человеку. Она сразу – же заснула. Дора спокойно спала, а дед Исаакий пошёл на свой огород и набрал там полную миску красной клубники. Пришла младшая дочь деда и разбудила её.

 - Мне жаль тебя будить, но мы с тобой сейчас должны отсюда уйти. К моему батьке заходят разные люди, они могут тебя тут увидеть.

 Молодая женщина сказала своё имя, но Дора его не запомнила. Исаакий поставил на стол миску с клубникой.

 - Ешьте, ешьте - это вкусно. В селе ни у кого таких ягод нет, они растут только у меня.

 Дора не помнила, ела ли она раньше такие вкусные ягоды. Она не хотела никуда уходить от этого дедушки, ела клубнику и очень желала, чтобы эта тётя ушла без неё.

 Они шли рядом по незнакомому Доре селу. Женщина, не переставая, что – то говорила, а девочка, озираясь по сторонам, старалась запомнить дорогу, по которой они шли от деда Исаакия. Куда она идёт с этой незнакомой тётей, она не знала, но чувствовала, что эта тётя хочет ей помочь.

 Вот в сумерках показался ставок и широкая гребля, на которой несколько полицаев проводили проверку всех проходящих и проезжавших по ней. Женщина оттащила девочку с дороги на тропинку, тянувшуюся вдоль заборов, и тихо сказала:

- Запомни всё, что я тебе скажу, это очень важно. Я живу напротив ставка, на противоположной его стороне. Моё подворье второе от гребли. Ты видишь греблю? Мы по ней пройти не можем, там полицаи. Я пойду по гребле одна, а ты иди по этой стороне ставка. Там, видишь кладка, на ней кто – то стирает бельё. Видишь?

 - Да, вижу. Там ещё кто – то купается.

- Там чуть дальше растёт ива. От этой ивы ты сможешь переплыть ставок и выйти прямо к моему подворью. Хорошо, что кто – то купается. Никто не обратит на тебя внимание. Ты всё поняла?

 - Да, всё.

 Дора пошла берегом незнакомого ставка. Она не видела, как тётенька прошла по гребле. Вот кладка, на ней женщина чем – то била мокрое бельё. Рядом с кладкой плескался мальчик. Он с шумом брызгал воду на женщину.

 Дора прошла кладку, подошла к иве и остановилась. Она не знала, как ей переплыть этот ставок. Она ещё долго бы стояла, если бы не услышала совсем близко немецкую речь. Посмотрела вперёд и увидела двух вооружённых немцев, приближавшихся к ней. Не раздумывая, она вошла в воду и стала барахтаться руками и ногами, нахлебалась воды, одежда её тут же намокла, платок с головы слетел. Она барахталась и вдруг почувствовала, что вода её держит. Дора думала, что все люди умеют плавать, что это, как ходить и поэтому не очень боялась воды. Так, барахтаясь, она сумела добраться до противоположного берега, с большим трудом выбралась из вязкого ила на твёрдый грунт. Она сидела около воды и не могла пошевелиться, у неё кончились силы, слишком много испытаний за один этот жуткий день выпало на её неокрепшие плечики.

 Послышались шаркающие в высокой осоке шаги. Девочка испугалась. Она ждала, что же будет ещё? К ней подошла её спасительница, её тётенька.

 - Ты, Дора, молодец. Я сомневалась, что ты сможешь перебраться на эту сторону ставка. Поспешай за мной. Мы с тобой убежали от облавы. Завтра я отведу тебя к хорошим людям, к моей сестре Анне и к Даниле Ивановичу Коваленко.

 Дора оказалась в семье Коваленко гораздо раньше. Она не успела понять, где находится, не успела обсохнуть или сменить одежду. Около ворот на подворье тётеньки, младшей дочки деда Исаакия, остановилась подвода. Чернявый, усатый дядька привёз на ней большой, чем – то заполненный, мешок. Он внёс этот мешок в дом и буквально приказал, обращаясь к Доре.

 - Идём, дивчинка со мной, заберу тебя к себе.

 Тётенька подтолкнула Дору к нему.

 - Иди, иди. Там ты будешь в безопасности.

 Мужик посадил мокрую, вымазанную в земле и иле девочку на подводу и повёз к себе домой. Девочка так обессилила, что ей уже было безразлично, куда и к кому её везут. Они заехали в какой – то двор, подвода остановилась. К подводе подошёл, так понравившийся ей дедушка Исаакий и с ним высокая красивая женщина. Тут Дора ожила.

 - Вот, Дора, это моя старшая дочь, Анна. А это, - он указал на мужика, привёзшего Дору, - Данило, её муж. Они решили взять тебя к себе. Ты будешь жить у них.

 Данило снял её с подводы.

 - Идём, Дора, в хату. Я думала, что ты больше, а ты совсем ещё маленькая, даже меньше нашего Мити. Идём, я тебя с ним познакомлю. Да ты вся мокрая, идём, я тебя переодену, и будем все вместе вечерять.

 С этого позднего часа, очень трудного, хорошо закончившегося для девочки Доры дня, началась её новая крестьянская жизнь страшного военного времени в доме семьи Коваленко.

 Семья Коваленко, не совсем типичная для села семья, состояла из хозяина Данилы Ивановича, его жены Анны Исаакиевны, дочери Марии, замужней за инвалидом детства Поликарпом и сына Мити, двумя годами старше Доры.

 Мария и Поликарп жили отдельно. Их огород был продолжением огорода Данилы Ивановича, а хата стояла на противоположной улице. Между огородами, на самом высоком месте раскинулись их сады, когда – то разделённые межой. После смерти родителей Поликарпа эту межу не обновляли. Мария жила отдельно, но из семьи не ушла и своего отдельного хозяйства не держала.

 Данило Иванович содержал большое хозяйство. Анна Исаакиевна управляла всем этим хозяйством. Он ревностно, аккуратно соблюдал крестьянское вероисповедание. В их хате, в переднем углу, висела икона, перед ней лампада, которую сам Данило Иванович зажигал на крестьянские праздники.

 Анна Исаакиевна была бабтистка. Она не поклонялась никаким иконам, не ходила в церковь, не верила попам.

 Каждый раз, перед сном, они молились. Она никогда не крестилась, закрывала лицо руками, шептала молитву. Он иногда вставал перед иконой на колени, крестился и кланялся, произнося молитву вслух. Спали они всегда вместе, на большой кровати в хате, под иконой. Вставали с рассветом и ложились поздним вечером. Данило любил выпить, Анна спиртного в рот не брала. Все члены этой непростой семьи относились друг к другу с большим уважением. Очень вспыльчивый, крутого нрава, Данило Иванович никогда не повышал голос на жену. Анна Исаакиевна говорила мало, только по существу. Она никогда ни в чём не упрекала мужа. Все серьёзные вопросы они решали вместе, сообща. Собиралась вся семья, даже Митя и Дора.

 Данило сообщал, по какому поводу собрались, и каждый мог высказать свое соображение. Дора, обычно, сидела около Анны. Сама Анна сажала её рядом, давая всем понять, что эта девочка тоже член семьи. Она слушала молча, не всегда понимая, о чём идёт речь, но ей очень нравилось сидеть за столом со всеми вместе. Один такой семейный совет Дора запомнила хорошо.

 Данило рассказал, что немцы пригнали из Умани пленных и заставили их сдирать шкуры с забитых коров. Содержат их в старом колхозном свинарнике. Эти пленные очень слабы, обессилены. Тех, кто не может работать, расстреливают сразу, на месте, ну а остальных, они после выполненной работы тоже расстреляют, они не церемонятся. Среди пленных есть друзья Павло Ивановича, брата Данилы Ивановича. Павло разработал план, как выкрасть этих мужиков, но пока не знает, где их спрятать. Их нужно откормить, нужно создать им условия, чтобы они окрепли, набрались сил.

 Дора внимательно слушала. Она очень хотела спасти всех пленных, но как? Она не понимала, как и зачем забивать коров? Как и зачем снимать с них шкуры? Она уже хотела спросить об этом рядом сидящего Митю, но Анна встала и тоном, не терпящим возражения, заявила:

 - Приведите этих несчастных в нашу клуню, а потом будем думать. У нас нет времени на раздумье, их всех могут уничтожить в любую минуту.

 Надеюсь, что у нас, их не станут искать. Ты, Мария, вместе с Митей и с Дорой будешь готовить еду и носить им в клуню.

 Ребята,- Митя и Дора,- утром и вечером, одновременно с кормлением скотины на подворье, носили вёдра с едой и водой для спасаемых пленных, ставили их около дверей внутри клуни и уходили. Они не видели тех, для кого оставляли еду и воду. Мария ждала своего первенца, у неё уже был виден круглый животик. Данило запретил ей приходить чуть свет и ворочать в печи большие казаны с варевом. Анна еле управлялась, ей во всём помогали Данило и ребята. Больше двух недель семья трудилась без устали.

 Как и куда переправили спасаемых пленных Дора и Митя не знали и не спрашивали. Им пришлось чистить большими вилами клуню. Солому, которую Анна велела им выносить на навозную кучу, они выносили несколько дней. Митя предположил, что в клуне было много мужиков, раз после них осталось так много дерьма.

 У Доры появилась определённая обязанность. Каждое утро она давала еду свинье и поросятам, наливала воду гусям, уткам и курам. До наступления холодов Митя выгонял пастись двух лошадок, если они оставались дома, стреноживал их и возвращался домой, чтобы помочь Доре выгнать на пастбище странное семейное стадо из трех белых курдючных овец, коровы и тёлочки. Каждый раз их сопровождала и пасла с ними приблудившаяся к подворью дворняга; ей дали кличку Пальма. Анна, Митя и Дора устроили ей, в сенях за лестницей на чердак, удобное тёплое место. Там у Пальмы родились два озорных щенка, - пятнистый и черный.

 В семье Коваленко помимо сада и большого огорода ещё было поле, где они сеяли рожь, пшеницу и ячмень. Дора ни разу не была на этом поле.

 Во время уборки урожая зерновых, Данило, Анна и Поликарп раненько уезжали в поле, а Мария и ребята оставались дома с большим хозяйством. Они очень старались и вполне справлялись. Анна научила Дору доить корову. Сначала девочка боялась даже близко подойти к большой пятнистой, миролюбивой корове с одним обломанным рогом, по кличке Милка. Милка давала в день по три дойнички (маленькому ведёрку)  молока. Она была всеобщая любимица в семье. Все, кроме Доры, называли её Милашка. Только Дора никогда не называла её по имени. Она обращалась к корове с ласковыми словами, повторяя слова Анны, но ни разу не назвала её Милка. Это имя было только именем её маленькой сестрички, о которой она никогда не забывала.

 На пастбище Дора познакомилась с другими пастухами. Ребята - пастухи не интересовались, кто есть кто? Страшное военное время научило подростков осторожности, терпимости, отзывчивости. Они рано стали взрослыми. Там она встретилась и сдружилась с девочкой Галей, жившей у дьячка и пасшей его корову. До войны Галя с мамой, папой, братиком и с большой роднёй жила в Гайсине, там закончила три класса начальной школы и перешла в четвёртый. Она была старше и крупнее Доры.

 Пока их подшефные дружно паслись, девочки сидели на сухой земле или на стерне и делились своими мыслями и переживаниями. Галя рассказала Доре о себе, о своей бывшей большой еврейской семье, о том, как немцы расстреляли её маму и маленького братика, а её и папу спас дьячок, у которого она сейчас живёт. Папа оставил её в селе у дьячка, а сам ушёл к партизанам. Раньше он её навещал, а этим летом ни разу не приходил. Галя не хочет думать, что папу тоже убили немцы, она всё ещё надеется, что её папа жив и обязательно они будут вместе.

 Дора старалась о себе никому ничего не рассказывать. Она помнила добрую Орысю, помнила все её наказы.

 - Ты, Дора, старайся больше слушать и меньше говорить, а о себе вообще никому ничего не рассказывай. Твоя бабуня правильно тебя научила, всем говори, что ты бабунина, Сощихина, из села Тышковка. Всем всегда говори одно и то – же, запомни.

 Даже еврейской девочке Гале, своей единственной подружке военного времени, Дора сказала, что она бабунина из села Тышковка.

 - Ты меня боишься, да? Я знаю, что Коваленки приняли тебя к себе, в свою семью, за свою. Мне дьячок сказал. Я думала, что ты еврейка. Разве я ошиблась?

 - Нет, Галя. Ты не ошиблась. Я не могу о себе рассказывать. Я обещала. Я, правда, не сельская. Я до этой проклятой войны жила в Москве, а сейчас осталась совсем одна. Я ничего не знаю о папе и маме. Сейчас я живу у Анны и Данило Ивановича Коваленко. Мне у них хорошо, только я очень хочу домой к папе и к маме.

 Дора ничего не рассказала Гале о своём большом секрете, о сестричке Милочке, о своих страшных, мучительных скитаниях, прежде чем она попала в эту замечательную семью. Инстинкт самосохранения подсказывал ей остерегаться всего и всех, даже эту несчастную еврейскую девочку Галю. Она не рассказала, как попала к Коваленко.

 - Ты, Дора, счастливая. У тебя ещё есть надежда встретиться с мамой и папой. Дьячок говорил, что немцы бегут, отступают. Я уже никогда не увижу маму и братика. Я надеюсь, что папа жив, что он сумел добраться до Красной Армии и воюет с немцами. Тебе даже сейчас не нужно прятаться при облавах. К Даниле Чёрному на подворье никогда не заходят полицаи и немцы, потому что он родной брат старосты села Митков, Павло Ивановича Коваленко. К дьячку, у которого я живу, они каждый раз приходят и мне приходится прятаться. Я не боюсь, мне страшно за папу и за этого доброго старичка, не хочу, чтобы он пострадал, он меня спасает. У дьячка нет родни, никого не осталось, всех немцы уничтожили, а у папы я осталась одна из всей большой семьи.

Дора не задумывалась, почему к Коваленко никогда не приходят с проверкой при облавах. В этой семье она чувствовала себя спокойно, ни разу не пряталась.

- Галя, а почему ты назвала Данило Ивановича, Данило Чёрный? К ним на подворье, правда, никогда не приходили при облавах, я не пряталась, меня не прятали. Просто я сидела в хате вместе с Митей.

- Чёрный, это его прозвище, на селе его так прозвали, да и на самом деле он чернявый.

 Как – то Дора спросила у Мити:

 - Правда, что Павло Иванович староста?

- Да, Дорка! Он хороший староста, он никого не обижает, его все уважают.

 Всю правду об Павло Ивановиче Коваленко Дора узнала после того, как его застрелили, и на воротах его подворья написали – предатель.

 Это стало самым трудным, самым страшным временем для жителей села Митков за время фашисткой оккупации.

 Ещё не все жители села знали, что произошло, а к комендатуре уже прибыла крытая машина с карателями. Понаехало много немцев и полицаев.

 Немцы распорядились похоронить старосту на площади напротив здания бывшего правления колхоза, там, в этом здании разместилась немецкая комендатура. На похороны старосты сгоняли всех жителей села.

 Перед тем, как опустить гроб в готовую могилу, приехавший из Гайсина вместе с карателями эсэсовец объявил:

- Партизаны Вашего села убили нашего верного помощника, старосту села Митков, Павло Коваленко. Если Вы сами не выдадите нам этих бандитов, мы тут, на этом месте, около его могилы расстреляем каждого десятого из Вас.

 Он приказал полицаям приготовиться. Люди молчали.

 Так похороны Павло Ивановича Коваленко немцы превратили в расстрел десятой части ни в чём не повинных жителей села Митков.

 Мария, Митя и Дора на похороны не ходили. Они сидели в хате у Марии и не ведали, что происходило в селе. Немцы не позволили родным похоронить старосту на сельском кладбище. Предусмотрительный Данило Иванович сразу почувствовал подвох. Он предупредил всех, кому доверял, чтобы на похороны не ходили, или шли без детей. Этой ночью он и Анна побросали в колодец около хаты какие - то вещи, предварительно набрав из него воды во все имеющиеся ёмкости, убрали ведро, сняли цепь и накрыли его досками. В одночасье, замечательный, полноводный колодец, обеспечивающий семью и всё хозяйство чистой водичкой, превратился вбездействующий. По воду ходили на общий колодец, через три подворья в конце улицы. Дора вставала рано, брала два ведёрка и по нескольку раз подряд ходила к колодцу, чтобы обеспечить водой птиц и скотину. Она очень старалась, это входило в её обязанность. Ей помогали все, кто был свободен от других дел. Анна запретила Доре носить воду большим ведром. Соседям Данило сказал, что их колодец не даёт воды, что его нужно чистить или засыпать. То, что в семье Коваленко живёт какая – то девочка, не вызывала у соседей никакого интереса. Никто никогда её ни о чём не спрашивал. Она свободно ходила по улице, но ни разу не заходила внутрь села за пределы той улицы, где жила. Она совсем не знала село Митков. Всё её общение с окружающим миром ограничивалось этой короткой улочкой из девяти дворов, выходившей за околицу, примыкающую к большому полю и лесу, где она вместе с другими подростками с этой улочки пасла разнопородное, разномастное, маленькое стадо.

 Казалось, ничто не может нарушить, наконец – то, устроившуюся спокойную, счастливую жизнь маленькой девочки.

 Она, как всегда, вместе с другими пастухами – подростками пригнала стадо на пастбище. Животные мирно паслись, а подростки собрались вместе и стали общаться, играть в лышки. Пальма была рядом около Доры. Она, главная пастушка, следила за овцами, не давала им отдаляться.

 Над грунтовой дорогой, ведущей в село, показалось пыльное облачко, а затем появились немецкие мотоциклы и конники. В село въезжало и входило множество немецких солдат. Головная колонна уже прошла мимо мирно игравших пастухов, но вот один мотоцикл, а за ним и второй свернули прямо к пасущимся овцам и стали по ним стрелять. Несколько солдат бежали к упавшим животным. Пальма с лаем бросилась на них. Немцы стали стрелять по собаке и по пастухам. Дети лежали, кто остался живой, боялся пошевелиться. Немцы забрали павших животных, не обращая внимания на подростков, продолжили свой путь в село.

 Село наводнилось немецкими солдатами. Они выгоняли людей из хат (домов), сами в них размещались. Забивали скот, тут же разводили большие костры и жарили мясо. Эти солдаты были жестокие, безжалостные, очень голодные. Пальму и овечек застрелили, стреноженных лошадок забрали. От стада, которое Дора любила пасти, остались корова и тёлка, они отдалились от основной группы, и это их спасло. Доре и на этот раз очень повезло, она осталась жива. Она лежала около мёртвой Пальмы и плакала. Её левая ручка была в крови, не хотела шевелиться. Она не чувствовала никакой боли. Митя сидел рядом, он был очень испуган. Он что – то ей говорил, она его не слышала. Он снял с её головы платок, туго перевязал её окровавленную ручку. Девочка не хотела отходить от Пальмы. Митя пообещал захоронить собачку в лесу, он поднял Пальму на руки и понёс в лес. Дора поплелась за ним.

 Дома их встретила Анна. Митя взял лопату и пошёл в лес хоронить Пальму. Анна завела Дору в клуню, сняла с её ручки повязку и сунула

окровавленную ручку в бидон с керосином. Девочка покорно повиновалась.

 В семье об этом жутком побоище, о лошадях, об овцах никто ничего не говорил, перепуганные чудом уцелевшие, дети молчали. Каждый переживал молча. Что стало с её друзьями – пастухами, Дора узнала от пришедшей её навестить хромающей Гали, пуля только зацепила её ножку. Двух мальчиков застрелили, остальные получили разные ранения, один Митя уцелел, он очень долго не мог прийти в себя. После этого побоища Митя никогда не пас.

 Немцы инсценировали убийство старосты села Митков, как месть ему со стороны партизан. На самом же деле, они сами убрали Павла Коваленко, когда узнали о его прямой связи с партизанами. Фашистам, несшим большие потери на фронте, приходилось тратить много сил на борьбу с партизанами.

 Партизаны уничтожали немецкие боеприпасы, уничтожали немецких солдат, так и не добравшихся до мест сражения, освободили девчат и молодых женщин, окрестных сёл, которых немцы гнали в рабство в Германию. Эти молодые женщины растворились в селах, и никакая облава не смогла их обнаружить. Партизаны захватывали обозы с зерном и продуктами, помогали бежать и скрываться пленным, использовали любую возможность, чтобы сделать немцам жизнь невыносимой, чтобы лишить их покоя.

 Немцы зверели, устраивали облавы и показательные акции. Партизаны становились всё активнее, все предпринимаемые фашистами операции по их обнаружению и уничтожению тут же становились известны.

 Одному предателю удалось внедриться в партизанскую среду. Это стало большим провалом хорошо налаженной и мужественно сражавшейся с жестоким врагом, со зверьём в человеческом обличии, с фашистами и с их прислужниками, организации. Немцы были поражены, умением Павла Коваленко работать на две стороны; на них и на партизан. Партизанами он руководил лучше, чем работал на них.

 Дора почти ничего не знала о партизанах. Она слышала, что говорили о партизанах пастухи на пастбище, иногда Митя что – то говорил, но девочка не представляла, что находится среди них, живёт у них.

 Дед Исаакий, обе его дочери, Данило, Павло и многие их односельчане были партизанами, бесстрашно боролись с фашистами.

 Жизнь семьи Коваленко сильно изменилась. Полицаи при каждом удобном случае обязательно устраивали в их доме на их подворье тщательные проверки. Прибавилось много работы из – за закрытого колодца.

 Дед Исаакий не часто навещал семью своей старшей дочери. Он никогда не оставался ночевать, даже если засиживался до ночи. На этот раз он остался. На ужин и на так называемый семейный совет собралась вся семья.

 Дора, после ужина, помогла Марии убрать со стола и направилась в ванкир к лежанке. Утром ей предстояло приступить к обычным ежедневным обязанностям. Её окликнула Анна:

 - Дора, иди, девонька, побудь с нами. Садись вот тут, между мной и батькой.

 Дора села на указанное ей место. Её маленькая душа в такие мгновения переполнялась гордостью:

 - Я такая как все! Мне доверяют, как каждому члену этой доброй семьи.

 Она не очень вникала, о чем говорил Данило Иванович, не поняла, почему ему возражали Поликарп и дед Исаакий. Только тогда, когда Анна спросила её, согласна - ли она им помочь, она, ещё не зная, что от неё требуется, не задумываясь, ответила:

 - Я на всё согласная.

 Все рассмеялись. Дед Исаакий погладил девочку по голове и сказал:

 - Ты, Дора, самая маленькая из нас. Нам нужно вытащить из колодца всё, что мы туда побросали. Мы спустим тебя в большом ведре в колодец, а в другое ведро ты будешь складывать всё, что там увидишь и сможешь вытащить из воды. Если ты боишься, то скажи нам сейчас, мы спустим в колодец Митю. Мы бы тебя не трогали, но Митя поможет нам вытаскивать землю из клуни. Мы там копаем яму.

 - Я согласная! Я хочу вместе с Вами вытащить всё из колодца.

 Она не знала, когда и как её спустят в закрытый колодец, какую яму копают в клуне, зачем её копают? Она очень хотела делать всё со всеми вместе. Никакого страха она не испытывала.

 На рассвете её разбудила Анна. Она дала ей свои хромовые сапожки и онучи (портянки).

 - На, Дора, обуйся. Вот, надень Митину тёплую фуфайку.

 Около колодца уже хлопотали Данило Иванович и дед Исаакий. Они раскрыли колодец, к вороту прикрепили цепь с большим ведром. Анна и Дора подошли к ним.

 - Ты, девонька, не бойся, мы тебя там не оставим. Как только дно твоего ведра коснётся воды или ещё чего, ты нам скажи. Мы тут же прекратим спускать тебя и осторожно подадим тебе пустое ведро. Ты ставь в него всё, что сможешь достать из воды, а мы будем вытаскивать; - дед Исаакий старался её ободрить.

 - Ну, с Богом!

 Дора залезла в ведро, ухватилась ручками за цепь. Мужчины медленно спустили её в холодный тёмный колодец. Сначала она ничего не смогла рассмотреть. Постепенно, привыкнув к темноте, присмотревшись, она увидела вместо ожидаемой воды, торчащие железные палки.

 - Тут торчат из воды, какие – то железные палки, - проговорила она.

 Её больше не спускали.

 - Ты, Дора, посмотри вверх. Мы спустим пустое ведро, остерегись, что бы оно тебя не стукнуло.

 Когда пустое ведро опустилось на уровень с её ведром, она потянула одну торчащую из воды палку и вытащила её. Это была винтовка. Эту скользкую тяжёлую винтовку она поставила в пустое ведро. Она потянула вторую палку, ей удалось её вытащить. Вторую винтовку она поставила в ведро. Данило Иванович поднял ведро с винтовками и тут же спустил его вниз уже пустое.

 - Дора, держись за цепь, я немного спущу тебя ближе к воде. Там должны быть ещё короткие стволы.

 Девочка нащупала в воде, какой – то ящик и ещё, как ей показалось, винтовки. Она нагнулась, упёрлась головой в противоположную стенку колодца и стала обеими руками тащить винтовку из воды. Винтовка оказалась короткой, совсем не похожая на те, что забрал Данило Иванович. Так она вытащила из воды три скользкие, короткие, не знакомые ей винтовки, нащупала ещё одну и стала её вытаскивать. В этот момент Данило Иванович нагнулся и проговорил в колодец:

 - Хватит! Я забираю всё, что ты достала.

 Он дёрнул верёвку, потащил ведро с оружием наверх, приговаривая:

 - Сиди тихо. Мы тебя вытащим. Немцы.

 Девочка не знала, что произошло, что не позволило Даниле Ивановичу быть рядом с колодцем, рядом с ней. Она интуитивно чувствовала его отсутствие. Она осталась одна. Сколько времени она сидела в темноте, в неудобном ведре, в сырости, в узком глубоком колодце, она не знала. Ноги её совсем онемели, она замёрзла, её била дрожь от страха и от ужаса, что её забыли, что она навсегда останется в этом тёмном, мокром, холодном колодце. Она не знала, что ей делать, как спастись? Решила звать на помощь, но вместо крика о помощи, она расплакалась. Девочка не могла даже, как всегда, когда ей становилось совсем невмоготу, очень одиноко, мечтать.

 К колодцу приблизился Митя и запел:

- Сиди, сиди, дивчинка, тихо, тихо. Батько обязательно спасёт тебя.

 Дора не разобрала слов песни, но Митин голос рядом с колодцем немного успокоил её. Она ждала.

 Вот послышался голос Данило Ивановича:

- Митя, иди, помоги мне. Будем чистить колодец.

 Он наклонился к колодцу.

- Как ты там, девонька? Слава Господу, убралась немчура проклятая, сейчас я тебя вызволю, держись за цепь.

 Вдвоём с Митей они вытащили ведро с девочкой из колодца. Дора крепко держалась за цепь, она не могла разжать пальчики. Данило поднял её и поставил на землю. Она не могла стоять, села. Данило отнёс её в хату. Там Мария быстро раздела её до гола, намочила полотенце в большом казане с горячей картофельной похлёбкой для коровы, выдвинутом из печи, и растерла этим горячим полотенцем всё её худенькое тельце до пальчиков ног.

 - Ты, Дора, не сердись. Нагрянули немцы. Батько успел вытащить только оружие и накрыть его мешком, а ты осталась в колодце. Это совсем другие немцы; голодные и усталые. Хорошо, что они очень торопились. Они забрали всё, что можно кушать, съели весь борщ и выпили всё молоко. Мы очень боялись, что они захотят набрать воды из колодца.

 Вечером Дора заметила на лбу и на голове у Мити пятна жёлтой глины.

 - Что это ты, Митя, намазался жёлтой глиной, зачем? - спросила она.

 - Я спускался в колодец. Мы вытащили ящик с патронами и всё оружие, привезённое дедом Исаакием, которое спрятали в колодце. Для меня колодец оказался узким, вот я и поцарапался. Мамка замазала царапины жёлтой глиной. Мы вычерпали всю воду, вычистили колодец, теперь он снова будет давать нам хорошую воду.

 Несколько ночей Дора ночевала у Марии и Поликарпа. На её лежанке в хате у Анны и Данилы Ивановича спал дед Исаакий. На самом деле лежанка пустовала, а дед и все мужчины семьи ночами копали в клуне большую яму, совсем не такую, в каких хранят картошку; глубокую и просторную. Данило Иванович сколотил удобную лестницу – ступеньки, её опустили в яму. Изготовил специальную деревянную крышку со сквозными отверстиями, ёю закрыли яму и сверху засыпали соломой.

 Днём Анна и Дора копали в огороде картошку, перебирали её, ссыпали в гурт за хатой, прикрывали соломой от солнышка и от людских глаз. Землю из ямы разносили по огороду и рассыпали на месте выкопанной картошки.

 Всеми и всем руководил энергичный дед Исаакий. Из большого хозяйства в семье Коваленко осталось несколько курочек, петух и корова. Всё разграбили немцы.

 У соседей опоросилась свиноматка. Нагрянули немцы, забрали свинью и малюсеньких поросят. Троих поросяток, в спешке или из- за сильного визга свиньи, не заметили, не забрали. Данило Иванович выменял на ведро ячменя двоих поросят – малюток, лёшку – свинку и кабанчика. Их поместили в ящике на соломе, покрытой мешком в ванкире (в кухне). Анна по несколько раз в день поила их молоком из бутылки. Соску для бутылки сделал Митя из старой клизмы. Он отрезал часть резиновой груши с носиком и натянул её на горлышко бутылки. Поросята быстро росли. Как только они стали кушать самостоятельно, свинку забрал дед Исаакий, а кабанчика поместили в яму в клуне. Он был очень приветливым, ласковым, чистоплотным. Все свои естественные нужды он справлял в одном месте на полове или на сечёной соломе. Два раза в день Митя или Дора его кормили и убирали за ним, меняли ему подстилку. Он всегда их приветствовал мирным хрюканьем.

 Поздней осенью, в начале холодной зимы 1943 года, Мария родила мальчика Миколку. Данило Иванович достал с чердака колыску – люльку, продолговатую глубокую корзину и подвесил её на четырёх толстых верёвках к потолку в хате у Марии и Поликарпа. Дора целыми днями находилась у них. Она сидела на лавке около люльки, пряла и следила, чтобы Миколка не плакал. Она его укачивала. Мария кормила его и отдавала Доре. Когда малыш подрос и уже не мог находиться в колыске – люльке, девочка целыми днями была с ним неразлучна. Они вместе ползали по глиняному полу, вместе дурачились, она первая увидела, как он переворачивается с животика на спинку, как он садится, первая услышала его вполне осмысленные звуки. Он от неё ни к кому не хотел идти, даже к маме и папе. Она пела ему украинские песенки, которые слышала во время скитаний и автоматически запомнила, рассказывала ему всё, что знала и всё, что придумывала, а он слушал. Миколка никогда не плакал. Это было её счастливое время.

 Митя буквально влетел в хату:

 - Дора, беги скорее в нашу клуню, там батько, беги! Я буду с Миколкой.

 Дора, как была в сшитых Анной домашних опорках, так и выбежала из хаты и по мокрой заснеженной тропке побежала к клуне. Она вбежала в клуню, там, около открытой ямы стоял Данило Иванович.

 - Добре, Дора, всё будет хорошо! Спускайся скорее, я тебя закрою. Посиди там вместе с кабанчиком. Потом всё узнаешь.

 Дора, не задавая никаких вопросов, полезла в яму. Кабанчик хрюканьем приветствовал её. Девочка полностью доверяла всем членам своей, как она с удовольствием считала, семьи. Данило Иванович закрыл крышку ямы и сверху засыпал соломой. Дора сидела на ступеньках ямы и старалась понять, что же произошло, что случилось? Снова она должна прятаться.

 - Кабанчика прячут в этой яме от немцев, значит, и меня тоже спрятали тут от этих проклятых немцев. Мы с тобой вместе прячемся, понял?

 Около её ног мирно похрюкивал уже не малюсенький кабанчик, а большой жирный кабан. Его передние ноги не выдерживали такого большого веса, они не разгибались. Он почти не двигался.

 Дора не испытывала никакого страха, сидя в этой закрытой яме в темноте. А вот сильная вонь, к которой она никак не могла привыкнуть и неизвестность, мучили её. Ей очень хотелось знать, почему она опять должна прятаться? Она долго находилась в неведении. Вот поднялась крышка:

 - Как ты тут, детка? Я принесла еду для тебя и похлебку для кабанчика. У нас на постой разместилось какое – то немецкое начальство. Эти немцы с фронта, они очень злые и голодные. Как пришли, то сразу же зарезали петуха и курицу. Нас выгнали из хаты в кладовку. Митя прячется у Марии. Сказывают, немцы отступают, бегут. Они забирают с собой всю оставшуюся молодёжь, подростков. Лютуют. Выгоняют людей из хат, режут оставшийся скот, много пьют и стреляют без разбора. Может, даст Господь, они скоро уйдут от нас навсегда.

 Несколько суток Дора сидела в яме вместе с кабанчиком. Еду и воду им, по возможности, приносила Анна. Нечистоты из ямы не убирали. Даже к сильной вони можно притерпеться, а долго находиться в замкнутом тёмном пространстве, - к этому привыкнуть невозможно. Всё её существо с большим напряжением, с большой надеждой, вслушивалось к любым звукам, доносящимся снаружи. Хорошо, что в крышке были отверстия и кроме свежего воздуха через них в яму проникали звуки, голоса. Она по этим звукам определяла, какое время суток на дворе. Кто, свои или чужие, находится на подворье. Тут, в яме она слышала выстрелы. Немцы застрелили соседку, жившую напротив подворья семьи Коваленко, она не хотела отдавать им маленького телёночка. У неё осталось двое маленьких деток, теперь сироток. Немцы не церемонились, сельские жители старались не попадаться им на глаза. Почти всё мужское население села, - а это инвалиды, старики и подростки, прятались кто, где только мог.

 Послышались знакомые голоса. Анна и Данило Иванович вошли в клуню, они громко переговаривались. Открылась крышка, Данило Иванович склонился над ямой.

 - Как ты там, дивчинка? Наши постояльцы убрались. Дай Господь, чтобы навсегда. Вылезай!

 Он помог девочке выбраться на свежий воздух, от которого у неё закружилась голова, и подкосились ножки.

 - Вот, Анна нагрела воды, помойся.

 Они раздели её, вымыли с душистым немецким мылом, переодели. Ей казалось, что это всё её мечты; такой вкусный запах мыла, тёплая вода, вымытые волосы, чистая сухая одежда, новые тёплые опорки - просто замечательный сон наяву. Данило Иванович занёс девочку в коморку.

 - Нашу хату разграбили, даже подушки, одеяла и рядно с кровати забрали. Завтра всё вымоем и переберёмся, а пока ты ложись со мной; - сказала Анна.

 - А где Митя? Как там поживает Миколка и все, все? Дора хотела спросить обо всём и обо всех, но Анна её опередила:

 - Слава Господу, вся наша семья жива. Митя прятался у Марии и в яме нашей сушарни. Хорошо, что дорожка через огород к Марии проходит рядом с сушарней и мы могли, по возможности, носить ему туда еду и воду. Немцы ушли не все, но сейчас стало спокойнее.

 Кабанчик очень быстро набрал большой вес. Он перестал двигаться, ослеп и плохо ел. Ухаживать за ним стало не просто. Анна и Данило Иванович решили прекратить его мучения. Его закололи там же, в яме. Дора и Митя не знали, как и когда. Анна попросила их помочь Даниле Ивановичу вытащить нечистоты из ямы.

 - Митя, а, как и куда вывели из ямы кабанчика? Он же совсем не может ходить.

 - Ты что, не поняла? Его закололи на сало и мясо.

 Дора была поражена, она не могла поверить, что всеми любимого кабанчика можно зарезать на какое то там сало.

 - Как же так? Он нас любил, он нам верил.

 - Ты, что? Ты совсем дура, да? Кабанчиков специально откармливают зерном и картошкой, чтобы сало было хорошее. Он уже ничего не хотел кушать, не мог двигаться. Он уже сам не хотел больше жить, вот его и закололи, чтобы он не мучился. Он даже не кричал, ему не было больно. Ты слышала, как он кричал?

 - Нет, не слышала.

 - Я тоже не слышал. Мамка уже сало посолила.

 Дора осталась дома одна, что случалось крайне редко. Анна и Данило Иванович раненько утром ушли по своим делам, Митя помог Доре накормить кур, подоить и накормить корову Милашку и убежал по своим мальчишеским делам, с Миколкой были его родители. Галя, единственная Дорина подружка, в этот солнечный морозный день не смогла прийти к Доре. Девочка сидела в хате около окна и с любопытством рассматривала всё, что смогла увидеть на улице через невысокую изгородь.

 В село, со стороны пастбища и леса по их улице въехали на нескольких мотоциклах, в крытых машинах и вошли много конных и пеших немецких солдат при полном военном снаряжении; они медленно входили – втекали в село, тут же разбредаясь по хатам и быстро возвращаясь, продолжая двигаться вперёд.

 На подворье семьи Коваленко въехали два всадника на высоких сильных красивых конях. Один спешился и вошёл в хату.

 - Яйки, гиб яйки! Шнель, гиб яйки!

 Дора побежала в ванкир, схватила кусок хлеба и принесла ему. Он взял хлеб и продолжил:

 - Яйки, яйки! Ко – ко – ко!

 Дора поняла. Она полезла под кровать, где в самом углу стояла макитра (глиняная миска) с яичками, достала два яичка и протянула ему. Немец оттолкнул её, залез под кровать, достал макитру с яичками, поднялся и быстро вышел из хаты, унося все яички, которые Анна собирала на пасху. Дора стояла посреди хаты с открытым ртом от удивления, она не знала, бежать ли ей за этим немцем, смеяться или плакать. Что ей делать? Что теперь ей будет? Она выбежала из хаты, хотела отнять у фашиста яички, но он, вместе с напарником, скрылся с подворья, оставив следы от конских копыт на заснеженном дворе.

 Дора со смешанным чувством ждала возвращения домой Мити, Анны и Данилы Ивановича. Она знала, что Митя ушёл из дома без разрешения. Родители запретили ему оставлять её одну и уходить из дома при их отсутствии. Она была уверена, что очень виновата и ждала неминуемого наказания, но не хотела, чтобы Мите тоже влетело. Ведь он не виноват, что немец не хотел брать два яичка, а забрал все вместе с макитрой. Она очень надеялась, что он придёт домой раньше родителей, и она успеет рассказать ему обо всём с ней случившимся. Они пришли раньше. Реакция Анны и Данилы Ивановича на происшедшее была неожиданной. Дора ещё не успела рассказать им до конца, как всё произошло, а они уже смеялись. Митя вошёл в хату и не понял, что происходит. Он никак не ожидал застать дома такую, почти забытую им картину; родители давно перестали смеяться. Для него всё обошлось хорошо. Даже Мария и Поликарп посмеялись над ,,умной,, Дорой, показавшей немцу, где спрятаны яички. Дора чувствовала свою вину, но до конца не понимала, почему все они смеются, ведь она хотела дать ему только два яичка?

 - Ты, девонька, не переживай, всё правильно. Они могли забрать не только яички, но и корову и никто не смог бы им её не дать. Главное, что они тебя не тронули. Они отступают, бегут и ещё больше лютуют, жгут и убивают всех без разбора. Скоро их совсем прогонят. Мы все должны быть на подворье, дома. Может, с Божьей помощью дождёмся наших; - сказал Данило Иванович, посмотрел на икону и перекрестился.

 За время счастливой, человеческой жизни в семье Коваленко Дора ни разу не навестила бабуню и сестричку Милочку. Она их никогда не забывала, часто мысленно разговаривала с ними, рассказывала, как ей хорошо у этих замечательных людей. Она полюбила эту семью и чувствовала, что они тоже её любят и заботятся о ней.

 Как - то Анна сказала:

 - Твоя бабуня жива и здорова. Она знает, что ты у нас. Мой батько Исаакий несколько раз навещал её, относил ей сало, немного муки и крупы. Ты думаешь, мы не знаем, что у Драчей живёт твоя родная сестричка, Мила, да? Не удивляйся! Я даже её видела, когда ходила к портному Нухиму, он шьёт мне к пасхе новую юбку (спидныцю). Ты, Дора, с ней совсем не схожая, Вы разные. Мила в полном порядке. Ей там хорошо. Они с Андроном живут дружно вдвоём. Бабка, Секлета, умерла, а Татьяна в плену, в Германии.

 - А как у деда Калистрата, как там его внуки: Мишка и Василь?

 - Ты знаешь этих хлопчиков? Они молодцы, они помогают Калистрату и Надезе. Тебе, Дора, нельзя идти в Тышковку, живи с нами.

 Дора обняла Анну.

 - Спасибо! Мне очень хорошо, я никуда не хочу уходить, спасибо!

 По селу ползли слухи, что немцы бегут. Исчезли немцы и полицаи, комендатура опустела. Кто – то даже видел русских разведчиков. Снег ещё сошёл не весь, стояли пасмурные, слякотные дни. В весеннем воздухе 1944 года чувствовалось непонятное сильное напряжение. От неимоверного, сильного, непонятного звука, распространяющегося по всему окружающему пространству, по селу побежали оставшиеся в живых собаки, кошки, сорвавшиеся с привязей, снося двери и заборы, животные. По небу с воем и гудением неслись огненные, прерывистые стрелы. Они неслись потоком, покрывая всё обозримое пространство над селом. Вдруг всё прекратилось. Всё замерло.

 Только под вечер послышалось нарастающее -  «Ура!». В село вбежали первые советские солдаты. Несколько солдат подбежали к клуне, распахнули двери и стали стрелять внутрь. Вошли в хату, наставили оружие на Митю.

 - Кто в доме, выходи!

 Анна, Митя и Дора вышли из хаты. Около сарая – коровника стоял Данило Иванович, а напротив него стоял, прицеливаясь, солдат.

 - Дождались! Что вы делаете? Это мой муж, а это мои дети. Одумайтесь!

 Анна смело приблизилась к солдату.

 - Мы Вас так ждали, а Вы нас под прицел. Лучше, идите, я Вас накормлю.

 На подворье вбежал офицер. Он размахивал пистолетом и кричал:

 - Всех к стенке, всех! Предатели! Пособники! Всех, Всех!

 Он страшно матерился. Его перекошенное лицо, бесцветные безумные глаза излучали ненависть. Он был пьян. Остановился и стал стрелять в воздух. Солдаты, словно очнувшись, опустили автоматы, подошли к офицеру и отняли у него пистолет. Он обхватил лицо руками и громко, в голос, зарыдал. Его серая меховая папаха свалилась с головы.

 - Истерика. Дора, скорее принеси воды. Ведите его в хату, - командовала Анна.

 Он не сопротивлялся. Его ввели в хату. Что там с ним делали, Дора не знала. Её и Митю в хату не пустили, их отправили к Марие.

 Утром следующего дня эти солдаты и офицер ушли вперёд, оставив после себя смешанное чувство радости, неприязни, неприятия и много вопросов.

 Много испытаний, скитаний, встреч с добрыми и с не очень добрыми людьми пришлось пережить маленькой девочке в поисках убежища, защиты, спасения жизни за время немецкой оккупации украинских сёл, и всё - же она не забыла то обострённое чувство обиды на солдат Красной Армии, которые бежали, отступая под напором фашистов. Теперь, с приходом советских солдат- освободителей, к ней почему – то вновь вернулось это самое чувство глубокой недетской обиды. Она никак не могла понять, почему они такие жестокие, почему они так похожи на немцев, почему они сразу стали угрожать оружием... почему, почему, …?

 Мария уложила её спать на печь. Раньше Доре нравилось спать на печи, а эту первую ночь без немцев, даже на тёплой печи, она почти не спала. Она мечтала, желала, ждала прихода Красной Армии, освобождения, а теперь всем своим существом боялась этих советских солдат - освободителей, уж очень они были похожи на немцев, от которых она пряталась, спасалась.

 Утром Дора первым делом спросила у Анны:

 - Мы с Митей теперь тоже должны прятаться, да?

 Митя стоял рядом в ожидании, что им ответит мама. Его тоже мучил такой вопрос, он был напуган, растерян.

 - Дети мои! Успокойтесь. Слава Господу, немцев прогнали, теперь будем жить свободно. Не нужно больше прятаться. Вот наладится наша жизнь, вы пойдёте учиться в школу. Я долго разговаривала с солдатами. На передовой позиции им не просто, на каждом шагу их поджидает опасность, приходится встречаться с разными обстоятельствами, с разными людьми. Они должны быть осторожными; в жестоких боях потеряли многих товарищей. Они очень устали. Этот офицер, что напугал Вас, родом из наших мест. Немцы уничтожили всю его родню, никто их не спас, никто им не помог. Вот он и не может смириться с потерей родителей, жены и детей. Вы ещё малы, чтобы его и этих мужественных солдат, которые несколько лет воюют, рискуют своей жизнью, понять. Они продолжают воевать, освобождать наши сёла от немецкого фашистского ига. Теперь мы будем налаживать нашу порушенную жизнь. Слава Господу, выжили - значит будем жить дальше.

 Надезя осталась совсем одна. У неё не было даже котёнка - никого и ничего. Она плохо себя чувствовала, не выходила из хаты, и к ней никто не заходил. Никаких перемен в своей жизни она не ждала. Она молилась. Она просила Всемогущего Бога дать ей перед смертью увидеться хоть с одной из её приёмных дочек. Молитва её прервалась, она испугалась, но не полезла на печь, а поддалась какой – то непонятной силе, тянущей её к окну. Она подошла к окну. Что – то страшное произошло на белом свете: по небу со страшным воем – рёвом, беспрерывным потоком, неслись огненные стрелы.

 - Господи, что это? Не уж – то конец света? Вот так и помру одна, как говорила моя Дорка, ,, никому не нужная ,,.

 Её не удивило, что внезапно страшный вой – рёв прекратился, и стрелы больше никуда не неслись, какой – то человек пробежал к клуне.

 - Если что там найдёт, пусть забирает, мне уже совсем ничего не нужно, - проворчала она и полезла на печь.

 - Надезя, соседка, ты в хате? Ты живая?

 Митро Семенович стоял на пороге её хаты, а за ним два молоденьких советских солдата.

 - Да живая я, жива ещё. Спасибо, что ты вспомнил обо мне, добрый ты человек, соседушка.

- Надезя! Немцев прогнали, совсем прогнали! Смотри, вот наши освободители, советские солдаты. Пусти их в хату обогреться, у нас в хате уже нет места.

 Надезя слезла с печи, подошла к входной двери, присмотрелась и неожиданно упала на колени перед солдатами.

 - Господи, спасибо! Вижу – это правда! Дождалась! Милые вы мои, как же я Вас ждала.

 Она плакала, причитая, подползла к солдату и стала обнимать его ноги. С трудом, много повидавшие солдаты, никак не ожидавшие такого эмоционально – откровенного порыва радости встречи, подняли её, усадили на лавку. Она, не переставая, пыталась им что – то сказать, будто боялась не успеть рассказать всю правду своей непростой жизни. В этот момент она не могла совладать с нахлынувшими на неё воспоминаниями, с чувством скорби и непомерной радости.

 На рассвете солдаты ушли, оставив маленькой худенькой бабушке Надезе буханку хлеба, кусок мыла и две банки мясных консервов.

 Первые дни после немецкой оккупации, после изгнания немцев весной 1944 года из украинских сёл, в том числе и из Тышковка и Миткова, жизнь Доры почти не изменилась. Она жила в семье Коваленко, очень старалась выполнять все поручения Анны по хозяйству. Она боялась выходить за пределы их подворья, их улицы. Она попрежнему боялась всех и всего ей непонятного, нового. Все члены этой славной семьи убеждали её: - Теперь ты, деточка, в безопасности, тебе не нужно больше прятаться, никто и ничто тебе не угрожает. Ты свободна, у тебя есть выбор. Мы примем любое твоё решение. Ты можешь вернуться к твоей бабе Надезе, а можешь остаться жить с нами.

 Даже взрослому человеку трудно принимать координальные решения, а тем более ребёнку, совершенно не ориентирующемуся во всем происходящем в существующей жизни.

 Первым делом она решила пойти в Тышковку и забрать Милочку. Она поделилась о своём решении с Митей.

 - Пойду в Тышковку и заберу Милочку, она моя сестричка!

 Митя знал о Милочке всё. Помолчал, и спросил:

 - Тебе с нами плохо, да? Ты от нас уйдёшь? Куда ты заберёшь твою сестру? Батько говорил, что тебе нужно искать твоих родных, мамку и батька. Мамка сказывала, что твоей Милочке у Андрона хорошо. Ты, Дорка, лучше ищи своих родителей, а потом заберёшь сестру. Лучше, живи всегда с нами.

 Теперь все помыслы девочки были о маме, папе и о сестричке. Что бы она ни делала, она беспрерывно думала о них. Ей хорошо было в семье Анны Исаакиевны и Данилы Ивановича и всё же, она очень хотела к себе домой.

 Обретя теплый приют, Дора совсем не вспоминала о бабуне. Вот настал момент, ей снова нужно было найти какое – то место, куда забрать Милочку. Она хотела искать родителей. Единственным местом, куда она всегда возвращалась, был дом бабуни Надези. Повинуясь детскому упрямству, она твёрдо решила идти в Тышковку, зная, что бабуня примет её и Милочку. Она не решалась сказать Анне, что уходит к бабуне, что хочет забрать сестричку и, ещё не зная как, искать родителей. Анна сама сказала ей:

 - Послушай меня, Дора! Мой батько ходил к Надезе. Она ждёт тебя. Ты можешь остаться у нас и всегда жить с нами.

 - Я хочу домой. Мама и папа будут нас искать у бабуни. Я пойду к ней.

 Анна собрала в узел Дорину одежонку и какие то гостинцы для Надези. Дора попрощалась со всеми, даже с коровой, и вместе с Митей и дедом Исаакием пошла, впервые за долгие почти три года скитаний, не прячась, по совсем незнакомому селу Митков в село Тышковка.

 Данило Иванович хотел взять в сельсовете подводу и отвезти девочку в Тышковку, но она захотела идти пешком по ещё не совсем оттаявшей слякотной тропинке, через село, лес, мимо кладбища. От кладбища они пошли не околицей и огородами, а через всё село, мимо сельсовета и правления колхоза им. Щёрса. По этой дороге Дора раньше никогда не ходила, эти места она всегда обходила стороной. Вот показались знакомые хаты. Эту улицу, эти хаты, и людей, живущих в них, она знала хорошо и всегда очень боялась попасться им на глаза. Сейчас девочка очень хотела, чтобы все видели, как она идёт по селу и никого не боится, хотя от страха у неё дрожали руки. Вот бабунина хата. Дора замедлила шаги, пропустила деда Исаакия и Митю вперёд, она не решилась зайти к бабуне первой, она оробела, ей захотелось вернуться к Анне.

 - Анна никогда меня не обижала, она одна меня любит, зачем я иду к бабуне?

 - Дора, смотри, бабуня тебя ждёт около перелаза. Дед Исаакий подошёл к Надезе.

 - Добрый день кума, вот твоя Дорка.

- Доброго здоровья Вам, я уж и не чаяла её дождаться.

- Какая ты опрятная, я очень рада тебя видеть. Да иди же ко мне, дай я тебя обниму.

 Они обнялись.

- Ну, вот и ладно, вот и дождались лучших времён. Ты, Надезя, кажись, помолодела.

- Заходите, заходите в хату, холодно на дворе – то.

 В хате вкусно пахло свежеиспечённым хлебом. Надезя их ждала. Истопила печь, испекла хлеб и даже пампушки с тёртым горохом и чесноком.

 С первых дней прихода Красной Армии она ожила, её как будто подменили. У неё появился смысл жизни. Она ходила к Андрону Драч, навестила Милочку. Андрон уговорил её не забирать у него ребёнка, пока не найдутся её родители. Милочка ни на шаг не отходила от него, звала его тату – папа. Ей было с ним очень хорошо. Он её любил, заботился о ней. Она даже не подозревала, что у неё, кроме её папы Андрона и мамы Татьяны, ещё есть какой – то другой папа и другая мама, она их забыла.

 - Спасибо тебе, кум и всему твоему семейству, всем Вам, люди добрые, за Дорку. Я до конца моей жизни, до самого моего смертного часа, буду благодарить Вас и молить Господа ниспослать Вам здоровья и благословения.

 Она перекрестилась.

 - Перестань, Надезя, меня благодарить. Ты же знаешь, что я и вся моя семья всегда поможем нуждающемуся человеку, а эта девочка, она же дочка Марики, моей крестницы. Ты что, совсем об этом позабыла, да?

- Да, я уже очень много забыла.

 Надезя и дед Исаакий поддались взаимным воспоминаниям, цепляясь за проблески светлых, давно минувших моментов их непростой, очень насыщенной событиями жизни. Казалось, они совсем позабыли о ребятах.

- Дора, айда обратно, домой! Я знаю, мамка хочет, чтобы ты осталась у нас, навсегда. Она волнуется, как бабка Надезя тебя примет?

 Дора стояла около лавки под намыстником, на которой провела много времени. Она села не на эту лавочку, а на большую лавку, на которую раньше, в присутствии бабуни, не решалась сесть. Девочка сделала это специально, для самоутверждения.

 - Садись, Митя! Пусть они поговорят. Они тоже много боялись. А ты сейчас совсем никого и ничего не боишься, да?

- Да, никого я не боюсь. Вот только, мамка сказала, что мы пойдём в школу, вот чего я боюсь. Я не хочу идти в школу, я совсем ничего не знаю.

 - А я всё равно чего – то боюсь. В школу я хочу, а ходить одна по селу боюсь, не хочу.

 - Ну, и дура! Никого не нужно бояться. Если тебя кто обидит, скажи мне.

 - Ой, что – то я совсем заболталась, - спохватилась Надезя.

 - Дора, Митя, мойте руки, да пойдём обедать. Я налепила вареников с картошкой, вот пампушки с горохом да с чесноком, ешьте!

 Впервые после отъезда мамы, бабуня напомнила Доре вымыть руки перед едой. Дед Исаакий и Митя засиделись за интересными для всех четверых разговорами до самого вечера. Проводив их до перелаза, Надезя поторопила Дору:

- Ходим скорее в хату, холодно на дворе – то.

 Уже в хате, она сказала:

 - Ты не держи на меня зла. Я никогда не хотела тебя, дитятко, обидеть. Всё, что я делала, я делала только, чтобы тебя защитить.

 Она обняла Дору и поцеловала. Обе, старенькая баба Надезя и маленькая затравленная, но упрямо – не сдающаяся девочка, очень нуждающиеся в тепле и ласке, долго сидели молча, прижавшись, друг к другу. В этот момент они снова стали самыми близкими, самыми родными.

 - Бабуня, я хочу забрать к нам Милочку, можно?

- Погоди, дитятко. Мы обязательно её заберём, вот только нужно немного подождать. Я недавно её видела. Она подросла, красивая, очень похожа на Марику, на Вашу маму. Мы обязательно к ней сходим.

- Давай завтра утречком сходим, ладно? Может, мы сразу её заберём, а?

- Я не могу сейчас забрать её у Андрона, она его любит и он её. Андрон её отец, правда, крёстный отец, но для неё он отец, она завёт его тату (папа). Вот объявятся Ваши мама и папа, они – то и заберут её. К нам она не захочет от него уйти. Не пойдёт. Она не помнит тебя, забыла.

 Надезя ошибалась.

 Шифра часто забирала Милочку к себе, если Андрону нужно было отлучиться из дома. Она – то и рассказала ей, что у неё есть черноглазая, чернявая родная сестричка, Дора, что раньше, до войны, она жила в большом городе, в Москве, вместе с сестричкой и мамой Шурой и папой Иосифом. - Андрон и Татьяна - не родные твои папа и мама. Вы, ты и Дора, остались у бабы Надези без родителей, вот Андрон и Татьяна взяли тебя к себе, за свою дочку. Они, правда, тебя очень любят, ты, Милочка их дочка. Я хочу, чтобы ты знала, что у тебя есть родная сестричка, что ты не одна. Ты никому об этом не говори, даже батьке Андрону, пусть это будет твой секрет. Для пятилетнего ребёнка такая новость стала сильным потрясением, но она никому ничего об этом не рассказала, даже своему любимому тату, Андрону. После таких разговоров с Шифрой, она вспомнила странную черноглазую девочку, смотревшую на неё через просвет в заборе.

 Утром Дора, стала упрашивать бабуню пойти с ней к Милочке.

 - Я хочу только на неё посмотреть. Она за это не пострадает. Я не скажу ей, что она моя сестричка. Ну, пойдём. Если ты, бабуня, не хочешь, я схожу сама. Я знаю, где она живёт. Я раньше туда подходила, я несколько раз видела её. Надезя сдалась.

 Андрон встретил их неприветливо, в хату не пригласил. Надезя поговорила с ним, отойдя в сторонку, чтобы Дора не слышала их разговора. Он подобрел.

 - Сейчас дочка моя выйдет к Вам. Мы как раз собирались зайти к нашим добрым соседям.

 Открылась дверь, на пороге показалась белокурая девочка.

 - Почему ты вышла без хусточки (платка), ещё холодно на дворе – то. Вернись. Возьми мамину хустку и пойдём к Нухиму.

 Девочка послушно вернулась в хату.

 - Ты, Надезя, помни, ничего ей не говори. Она ещё мала, ей трудно такое понять.

 Милочка вышла, держа в руках хустку. Она протянула её Андрону.

 - Иди сюда, давай я тебя закутаю, доча ты моя.

 Дора стояла рядом, она не могла даже пошевелиться или хоть вымолвить словечка. Сейчас она могла даже дотронуться до Милочки, или заговорить с ней, но почему – то, только смотрела на сестричку и молчала. Она мечтала, ждала, это было для неё таким желанным событием, быть рядом с сестричкой, что у неё вдруг пропали все слова.

 - Ты помнишь меня, Мила, аль нет? Я недавно к Вам приходила. Я баба Надезя, а это моя внучка, Дора. Мы пришли проведать тебя и батька Андрона.

 Милочка прижалась к Андрону. Она пристально, серьёзно, с любопытством рассматривала Дору. Она её вспомнила. Она её узнала. Улыбнулась, отвернулась и сильнее прижалась к отцу.

 - Ну, пойдём, Дора домой, навестили и будет. Видишь, они торопятся. Их ждут. Ты сможешь одна приходить к Миле, навещать её. Правда, Андрон?

 - Да, приходи, дивчинка, когда захочешь, Милушке будет веселее. Выбачайте. Мы торопимся. Нас ждёт Нухим.

 Они вместе вышли на улицу и разошлись в разные стороны. Дора шла с глазами полными слёз. Надезя делала вид, что не замечает её состояния.

 - Она должна к нам привыкнуть, потом мы возьмём её к себе. Ох, Господи, как же это всё не просто.

 Дора не слушала бабуню, она была занята своими мыслями.

 - Милочка ко мне не пойдёт и к бабуне не пойдёт от дядьки Андрона. Она от него пойдёт только к маме и папе. Я должна их найти. Я должна им написать письмо, что мы их ждём.

 Немцы, убегая, разрушили всё, не оставив никакого сельхозинвентаря, ни одного целого строения на колхозном подворье. В селе Тышковка почти не осталось взрослого населения, лишь старики, чудом, уцелевшие подростки, да дети. Все, кто мог, принялись восстанавливать, налаживать поломанную жизнь. В село стали возвращаться бывшие партизаны, те, кто не ушёл с Красной армией гнать фашистов с Украинской земли, объявляться все уцелевшие, скрывавшиеся, прятавшиеся.

 Митро Семенович собрал ребятишек села Тышковка и из Монастырской слободки, набралось человек около пятнадцати. Вся эта разновозрастная братия разместилась в одном школьном классе, где чудом сохранилась школьная доска. Ребята вымыли классную комнату, помогли учителю собрать столы и лавки, места хватило всем.

 В бывшей немецкой управе осталось много газет, листовок, даже чистые листы бумаги и несколько карандашей. Учитель разрезал карандаши на кусочки, так, чтобы хватило каждому. На всех этих листах ребята писали.

 Дора сама пришла в школу в конце марта 1944 года, сразу после возвращения в Тышковку, она хотела учиться. Это была её первая школа. В Москве, перед войной, она готовилась идти в школу. У неё там был новенький портфель, цветные карандаши и любимые книжки – малышки, которые она самостоятельно читала, содержание которых она знала наизусть. Ещё в детском саду она научилась читать и писать печатными буквами. Умение складывать буквы в слова она не растеряла за долгое страшное время скитаний в поисках приюта.

 Учитель проводил занятия со всеми учениками одновременно. Он рассадил отдельно тех, кто умел читать и писать от тех, кто не умел, по разным сторонам класса, объяснял и давал задания поочерёдно. В один из первых дней школьных занятий, на уроке, Дора решила написать письмо домой в Москву, а потом узнать, как его отправить. Она вынашивала эту мысль, но не решалась осуществить задуманное. Она сочинила содержание письма, вспомнила московский адрес, а как отправить письмо, не знала.

 Учитель стоял рядом и смотрел, чем она так серьёзно, отрешённо от классных дел, занята. Она полностью погрузилась в исполнение самого главного, как она считала, в написание письма домой, к маме и папе. Она никого и ничего не замечала. После уроков, когда она выходила из класса, учитель её окликнул.

 - Подожди меня, Дора. Ты идёшь домой? Пойдём вместе, я хочу с тобой поговорить.

 Дора обрадовалась. Она хотела узнать у учителя, как отправить письмо в Москву. Митро Семенович сразу, как только они вышли из школы, спросил:

 - Ты, я видел, писала письмо. Это письмо к твоим родителям, да? А адрес, где ты жила в Москве, ты знаешь, помнишь?

 - Да, знаю, помню. А как посылают письмо?

 - Если хочешь, я на днях буду в Гайсине и отправлю твое письмо, отнесу его на почту. Ты можешь опустить его в почтовый ящик, который укреплён на стене дома, около входа в сельсовет, а можешь отдать письмо почтальону, он отправит. Дора не понимала, как, куда отправляют письмо, чтобы оно попало к маме и папе.

 - Покажи мне твоё письмо. Я не стану его читать. Ты написала его на немецкой листовке. Это нельзя посылать. Завтра на уроке, я научу всех Вас писать письма и расскажу, как они попадают к адресату.

 На следующий день, на уроке, учитель рассказал ребятам всё о работе почты, научил их, как писать и отправлять письма. Дора написала на чистом листочке из тетрадки в клеточку, который дал ей Митро Семенович, письмо из пяти слов: мама, папа, ждём, Мила, Дора. Она очень старалась. Свернула его в треугольник. Почему – то буквы прыгали, ей едва хватило места для адреса. Она попросила учителя, чтобы он отправил её послание папе и маме. Она надеялась, что он правильно отправит это письмо, и родители обязательно его получат. Уж очень хотелось ей, чтобы родители поскорее приехали и увезли, забрали отсюда домой, в Москву, её и Милочку.

 С этого дня она ждала приезда родителей, ждала хоть какой – то весточки

от них. За время ожидания, до получения большого письма из Москвы, на имя бабуни, Дора очень сблизилась с Милочкой. Девочки виделись почти ежедневно. Иногда Андрон приходил с Милочкой к Надезе. Чаще Дора бегала к сестричке, они вместе играли, Дора рассказывала, как хорошо они жили дома, в Москве. Она делилась с Милочкой своими мечтами, поскорее вернуться к папе и маме снова, как раньше, жить дома, всем вместе. Милочка ни разу не выразила желания уехать из села, от папы Андрона. Она не хотела другого папу. Она очень ждала, её убедил Андрон, что скоро вернётся из Германии любимая мама Татьяна. По селам ползли слухи, что стали возвращаться угнанные в германское рабство.

 Вот на имя Надези пришло большое письмо из Москвы. Дора держала это письмо, она не смогла его прочесть. Только в конце письма, она с трудом разобрала - целую, мама. Бабуня тоже не могла его прочесть, она вообще не умела читать и писать.

 У Фёдора собралась вся родня. Василь, самый грамотный из всех присутствующих, несколько раз читал письмо, стараясь разобрать каждое слово, прежде чем прочесть его вслух. Он читал медленно. Надезя краешком хустки утирала набегавшие слёзы. Дора сидела неподвижно, в сильном напряжении, вслушиваясь в каждое словечко. Она не всё поняла, главное она поняла - это письмо от мамы.

 - Почему только от мамы, а не от мамы и папы? Где папа?

 Тут же Василь стал писать ответное письмо в Москву. Каждый из присутствующих хотел, чтобы он написал что – то от его имени, только Дора молчала.

 - Я напишу, ещё одно письмо, папе. Только ему.

 Она взяла у Василя листок бумаги, написала: папа, жду Дора, отдала Василю, чтобы он отправил.

 Через два дня пришло ещё одно письмо из Москвы. Это письмо было написано разборчиво, Василь читал его Надезе и Доре сразу вслух. Папа писал, что он и мама очень любят своих дочурок, что они стараются сделать всё, что от них зависит и поскорее приехать к своим дорогим деткам. Ещё он написал, что у них родился мальчик, Яник, теперь у двух сестричек есть ещё маленький братик.

 Дора всё рассказывала Милочке. Эта новость совсем не обрадовала сестричек.

Дора предположила, что мама и папа не приезжают за ними, потому что у них есть маленький мальчик, они его любят. Милочка с ней согласилась, она совсем не хотела, чтобы они приезжали.

 В числе первых, вернувшихся из Германии, была Татьяна Драч. Милочка ни на шаг от неё не отходила. Она не хотела слышать ничего о маме и папе, она даже не хотела общаться с сестричкой.

 Адя Швед вернулась из эвакуации в Гайсин со всей большой семьёй, с сыновьями; Сашей, Давой, Ромкой и с мужем Наумом, инвалидом войны. Почти все еврейские дома были разрушены или заняты украинцами. Адя сразу – же поехала в Гранов, где до войны жили её родители, а на обратном пути завернула в Тышковку к Надезе. Дора очень плохо встретила мамину двоюродную сестру, дочку того маминого дяди, который отказался от неё в самом начале войны, оставил у бабуни, оставил на скитания. Девочка вышла из хаты, не захотела разговаривать и слушать эту тётю Адю. Дора никого из родни не простила. Даже после того, как эта тётя Адя уехала, после рассказа бабуни, что того дядю из Гранова и всю его семью погубил тот мужик, который вёз их на огромной телеге, даже после этого страшного рассказа, девочка не смогла его простить.

 - Знаешь, бабуня. Чужие люди меня прятали, кормили. Им тоже было страшно, их даже могли убить, а они всё равно мне помогали. А эти обещали маме, что будут тебе помогать, а сами убежали, не помогли. Я их не люблю.

 Надезя не пыталась переубедить девочку. Она надеялась, что со временем Дора простит, поймёт, как всё было и простит.

 От Ксени не было никаких вестей.

 Дора училась в Тышковской украинской школе до 25 мая 1944 года. Надезя и Дора вскопали огород, посадили картошку и все овощи. Дора помогала бабуне, как только могла. Она чувствовала себя старшей в доме. Ловко работала тяпкой в огороде, ходила на ставок стирать скудную свою и бабунину одежду, носила воду. Везде они старались быть вместе. Время шло, а родители не приезжали. Дора уже потеряла всякую надежду на их приезд.

 Старенькая Надезя и маленькая девочка готовились к уборке нового урожая, готовились к осени и к зиме, вычистили ямы для картошки и овощей, оттащили на ставок и замочили бочонок для закваски свёклы (борща). У них заканчивалось топливо, а помощи не откуда было ждать.

 Шлях тянулся от Умани до самой Варшавы. До прихода фашистов это была грунтовая дорога. Немцы вдоль дороги расположили лагеря, где томились коммунисты, военнопленные, евреи и цыгане. Сначала оккупации в этих лагерях содержались все вместе. Эту дармовую рабочую силу немцы использовали при строительстве шляха. Вдоль шляха, где тянулись леса, они прорубили широкие полосы, чтобы шлях хорошо просматривался. Грабовые стволы использовали при строительстве, остальные поваленные деревья очищали и складывали в штабеля.

 После освобождения от фашистского ига крестьяне окрестных сел тащили эти брёвна, кто как только мог. Надезя и Дора брали большие мешки и тоже шли на эти вырубки, они там собирали щепки. Две маленькие фигурки, детская и сгорбленная женская, тащили огромные мешки, наполненные щепками. Так они запасались топливом.

 В тот памятный день им повезло. Фёдор дал Надезе двухколёсную тележку. Они уже делали третью ходку за дровами на вырубки. Обе очень устали, еле тащили тяжело нагруженную тележку, Дора впереди, а Надезя подталкивала сзади. Поднявшись на горку и уже приблизившись к Надезиной хате, Дора остановилась и посмотрела в сторону ставка, где громыхала запряженная двойкой телега. На этой телеге ехали какие то люди. И тут Дора сказала, обращаясь к бабуне:

 - Бабуня, я очень хочу, чтобы на этой телеге ехали мама и папа, а ты?

 - Да, хочу, мабудь, дождёмся, приедут.

 Они торопились разгрузить привезённые дрова, нужно было вечером отдать Фёдору тележку. Пришла Марвына. Надезя решила, что она пришла за тележкой и рассердилась. Она хотела высказать Марвыне своё неудовольствие, но в этот момент Марвына посмотрела на улицу и закричала:

 - Встречайте дорогих гостей!

 Около перелаза стояла незнакомая очень худая женщина, а рядом, о Боже! Иосиф. Дора узнала его, бросилась и прилипла к нему. Надезя обнимала женщину, целовала её, со слезами приговаривала:

 - Доня моя, Маричка моя, счастье моё, какое счастье! Я знала, я верила, что ты выживешь, доченька моя!

 Сестричкам, Доре и Миле, трудно было решиться уехать из села с этой женщиной. Они сторонились её. Внимательно присматривались, изучали её. Между собой они решили, что папа Иосиф привёз новую жену, для них новую маму. Эта измождённая худая женщина совсем не была похожа на маму, только когда она говорила, её голос сильно напоминал мамин голос и что – то родное возникало вдруг из забытого, за три страшных года, прошлого.

 Девочки её не узнали. Милочка плохо помнила родных маму и папу, для неё мамой была Татьяна, а папой был Андрон, она их любила.

 Иосиф тоже сильно изменился, но девочки его узнали, вспомнили и признали. С ним они согласились ехать в Москву, ехать в совсем другую жизнь.

 Так закончился этот этап жизни семьи Малиных и начался, не лёгкий, другой.

 Девочки вернулись в Москву в конце августа 1944 г.

Всё было не так, как мечтала Дора. Чужая, непривычная обстановка. Москва их не принимала.

 Мама и папа отвоёвывали их у войны, они старались дать своим детям всё, на что только были способны, а девочки сопротивлялись. Они следили за каждым маминым шагом, присматривались к ней.

 В Москве были карточки, не хватало продуктов питания, а девочки вредничали. Вот один такой пример:

 Мама пропускала мясо через мясорубку, готовила фарш на котлеты. Милочка стояла рядом и с любопытством смотрела, как из мясорубки вылезают красные червяки и из этих червяков мама готовит котлеты. За ужином Милочка отказалась кушать котлеты. Она сказала Доре:

- Не ешь, она нас кормит червячиной. Я видела, из чего она готовила эти котлеты. Ни Милочка, ни Дора к котлетам не притронулись. Таких казусов было множество.

 С Дорой отношения наладились, а вот с Милочкой - так и не стало откровенной близости, вплоть до самой маминой кончины. Милочка умом понимала, что Шура и Иосиф - её родители, а сердцем - нет. Она очень скучала по Татьяне, по Андрону, по своей хате, по огороду, она хотела домой в село.

 Дора с упрямством, присущим Овену, осваивала заново всё забытое и наверстывала упущенное.

 Родители, в сущности два инвалида, все свои силы отдали на то, чтобы их дети получили хорошее воспитание и образование. Им это удалось, дети состоялись, как личности, состоялись как специалисты.

 Связь с селом никогда не прерывалась. Шура – Марика каждое лето приезжала в село Тышковка с детьми вплоть до Надезиной кончины. Татьяна и Андрон дважды приезжали в Москву, проведать Милочку. Татьяна была почетным гостем на Милочкиной свадьбе в Москве.

 Весной 1990 года Дора ездила в последний раз в села, Тышковка и Митков. Поклонилась могилам дорогих её сердцу людей. О своём приезде она заранее не сообщала, Коваленки её не ждали.

 Анна Исаакиевна услышала Дорин голос, когда та разговаривала с Митей на подворье, ещё не заходя в хату. Старенькая, сухонькая, слепая женщина с большим трудом слезла с печи со словами:

 - Это же, моя Дорка! Я слышала её голос, только она так смеётся.

 Эта встреча была, как всегда, очень тёплая и откровенная.

- Спасибо, что не забываешь нас.

 Анна благословила свою девочку на дальнюю дорогу словами:

- Я знала, что ты и вся твоя семья уедете. Ты правильно делаешь, Дора. Твоё место среди евреев, ты должна ехать в Богом данную землю, в Израиль. Я благословляю тебя и твою родню, моя девочка. Будь там счастлива!

 Когда Дора от них уезжала, Анна, еле передвигая непослушные ноги, проводила её до самых ворот:

- Храни Вас всех Господь! - это были её последние слова, которые Дора навсегда унесла с собой, в своей благодарной памяти.

 Дора с мужем Павлом Айзенштейн 1928 г. рождения, вот уже пятидесятый год вместе, в любви, согласии в полном взаимопонимании. Они помогали друг другу учиться. Под его руководством Дора постигла не совсем женскую специальность, стала профессионалом в области элекромашиностроения. Они работали на одном предприятии, вместе решали сложные профессиональные и семейные проблемы. Павел и сейчас, в Израиле, используя свои знания и опыт, продолжает трудиться, несмотря на свой, так сказать, совсем не молодой возраст.

 Их единственная дочь Анна с мужем Марком Говзманом и двумя детьми, Полиной и Гаем, репатриировалась в Израиль вместе с родителями 7 сентября 1990 года.

 Мама, Шифра – Марика – Шура – Александра, Александра Яковлевна Малина, репатриировалась в Израиль в возрасте 82 лет, летом 1992 года. В Израиле она жила в семье Доры и Павла. В июне 1996 года мама поехала в Москву навестить своих детей, Милочку и Яшу с семьями, там она решила остаться в Москве. Остаток жизни, до 12 июня 2000 года, она прожила с Милочкой.

 Папа и мама покоятся рядом на Хованском кладбище в Москве.

 Только тут, в Израиле, Дора, наконец-то, чувствует себя равной среди таких же опалённых страшной войной и страдавших от чувства расовой неполноценности людей. Тут, на этой земле, она по праву пустила свои корни. Её внуки, настоящие израильтяне, служили в Армии обороны Израиля. Полина и её муж Алекс закончили университет. Полина адвокат. Гай после демобилизации из Армии поступил в престижный колледж. Он работает и учится. Три дружные семьи хорошо устроены, живут в своих квартирах в зелёном городе Рош – ха - айин.

 Надежде Яковлевне Бевзюк; Татьяне и Андрону Драч; Анне Исаакиевне, Даниле Ивановичу, Дмитрию Даниловичу Ковалеко, - всем этим замечательным, бесстрашным добрым людям 23 Марта 1995 года присвоено гордое звание ПРАВЕДНИК НАРОДОВ МИРА.

 Митя получил из рук посла Израиля в Украине, в торжественной обстановке, медаль и грамоту свою и родителей.

 Милочка получила медаль и грамоту Татьяны и Андрона в Москве из рук посла Израиля в России.

 Дора получила бабунину грамоту, она будет храниться в семье её наследников, внучки или внука в Израиле.

Спасибо, жизнь тебе, за каждый миг, прожитый на земле.

Спасибо за любовь, семью, детей, родных, друзей.

Спасибо, жизнь, за солнце, ветер, дождь, цветы и снег.

Спасибо всем, всему, пока жива, я вас любить не перестану.

книга первая  

назад