«ГОРОД АНТОНЕСКУ»

После действий:
Маскарад

«Вседневный страх
есть та же казнь вседневная».

Публий Сир, Римский поэт, I век до н.э.

Одесса, июнь 1942 года
228 дней и ночей под страхом смерти

Лето в Одессе.
Отцвела акация. Облетают, кружатся в воздухе ее пожелтевшие цветки.
И кажется, что вместе с ними кружится здесь, в нашем городе, какая-то странная, нереальная, шальная жизнь.
Жизнь, превращенная в маскарад.
Мелькают в безумной пляске ряженные, скалятся маски.
Волки надели овечьи шкуры, лиса притворилась зайчиком, а кровавый палач - монахом. И все они вместе стали враз верноподданными румынского короля Михая I и почитателями Великого маршала Иона Антонеску.

И даже город, наш город, напялил на себя кривую маску «Города Антонеску».
Улица, названная именем русской императрицы Екатерины II, по приказу которой была основана Одесса, стала улицей фюрера Адольфа Гитлера, Преображенская – улицей короля Михая I, а Еврейская – улицей Дуче Муссолини.

Портреты этих «великих особ» украсили фасады зданий, витрины магазинов и даже стены частных квартир.
Главою города стал «Примарь», милиция превратилась в «Префектуру полиции», а в лексикон жителей города прочно вошли румынские словечки: «пофтым» - пожалуйста и «мульцумеск» - спасибо.
Торговки на Привозе теперь величают «одесских дам» не иначе, как «домна». И даже белоголовый мальчишка, новоиспеченный «чистильщик обуви» с Подбельской, выкрикивает на полу-румынском: «Почистим «боканчи»! Почистим «боканчи»! Дешево – всего пол марки!».

Особой аттракцией стали приехавшие в гости к мужьям из Бухареста жены высших румынских офицеров – ярко накрашенные, завитые «куконы», в легких крепдешиновых платьях и шелковых чулках, такие, как полногрудая красавица домна Фанци – жена военного прокурора Куртя-Марциалэ капитана Атанасиу, и смешливая тоненькая домнишора Ленуца – жена секретаря того же Куртя, подполковника Былку.
А наши домны и домнишоры, что они хуже?

И многие из них, такие, как Нинка, дочка дворника Прокоши Юрченко с Прохоровской, 11, тут же сделали себе «шестимесячную завивку» и обрядились в купленные на Толчке крепдешиновые платьица и шелковые чулочки. Теперь их можно было встретить по вечерам на Дерибасовской, благоухающих дешевыми «заграничными» духами, под руку с румынскими офицерами, жены которых еще не приехали из Бухареста, или уже, погуляв в Одессе, укатили обратно в Бухарест.

Удивительно, но в «Городе Антонеску» как-то сразу возник странный симбиоз оккупируемых с оккупантами, какое-то странное, противное Б-гу, «русско-румынское общество» - наглое, бесшабашное, напрочь забывшее о идущей где-то войне и, вообще, забывшее обо всем, не имеющее никаких обязательств, никаких табу и желавшее только все «успеть»: все «съесть», все «выпить» и получить максимальное количество всяческих «удовольствий».

На углу Дерибасовской и короля Михая I в подвальчике воскрес из пепла воспетый Куприным кабак «Гамбринус». Совсем, как прежде, темные его низкие сводчатые залы и выщербленые ведущие к ним двадцать каменных ступеней узкой лестницы. Как будто время повернулось вспять.
В Пассаже мадам Бродесску открыла престижный бордель. Еще несколько борделей попроще открыл заместитель примаря Константин Видрашку.
Пышным цветом расцвел знаменитый одесский Толчок.
Вполне легально действуют десятки всяческих притонов и игорных домов.
Из Бухареста прибыл давнишний кумир одесситов – «король романса» Петр Лещенко, и самой модной песенкой в Одессе стал «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый…».

На улицах «Города Антонеску». Одесса, июнь 1942

В это трудно поверить, но в растерзанной оккупированной Одессе, улицы которой еще так недавно были залиты кровью и усыпаны трупами, в страшном 1942 году, кроме всегда переполненных «Оперного театра» и «Русского театра драмы и комедии», действуют еще более десяти различных театров и театриков: «Гротеск», «Бомонд», «Интим», Театр-сад «Транснистрия»…
А еще кинотеатры – тоже более десяти, и тоже все переполнены. А еще – концерты, футбольные матчи, мотогонки, боксерские бои, какие-то легкоатлетические соревнования, конные бега на ипподроме, выставки картин и керамики. А еще – народные гуляния в Александровском парке, с музыкой и лотереей… Весело! Ничего не скажешь…
Немудрено, что Одесса, как в былые времена, стала этаким центром притяжения всяческих «гастролеров» из Румынии и Италии.

В город хлынули оперные певцы и дирижеры, театральные трупы, футбольные команды и даже делегации бухарестских школьниц. Ну и, естественно, всяческие спекулянты с чемоданами, набитыми дешевым женским бельем и так называемые «коммерсанты», горевшие желанием открыть в этом новом «Клондайке» очередной бордель, или, если повезет чуть-чуть, то и «прикарманить» какую-нибудь гостиницу или ликероводочный завод.

Но самым важным «гостем» нашего города был в эти дни, конечно, Ион Антонеску.
Да, да, сам Великий маршал снова, уже во второй раз, прибыл в Одессу.
И знаете, что удивительно, он прибыл сюда … в день своего рождения.
Именно в этот день Антонеску исполнилось 60 лет, что для того времени было достаточно много. Но, как отметила вышедшая в этот день «Одесская газета» № 90, «…Маршал, слава Б-гу, полон сил, энергии и, очевидно, ему суждены еще многие великие дела…».
На этот раз Антонеску прибыл к нам не на поезде, а на самолете.
Самолет приземлился 1-го июня 1942 года, ровно в 6 часов вечера, на недавно введенном в действие «международном», как его называли, аэродроме, в деревне Татарка, и маршал, после небольшого устроенного для его удовольствия военного парада, перебрался в ожидавший его личный поезд.
Антонеску на этот раз пробудет в Одессе гораздо больше времени, чем в свой первый приезд - аж две ночи и один день.
Но большую часть этого времени он проведет … в своем поезде!
Здесь он будет завтракать, обедать и ужинать. Здесь он будет спать по ночам, причем с наступлением ночи поезд будут отводить подальше от этого опасного города.
В первый день приезда, 1-го июня 1942-го, «храбрый солдат» из поезда так и не вылез и вынужден был принять всех пришедших к нему на поклон в вагон-ресторане. Но на следующий день, 2-го июня, в день своего рождения, он, видимо, осмелел, высунул нос из поезда и отправился «по делам». Побывал в армейской казарме и в муниципалитете, принял участие в крещении детей в одном из сиротских домов и к трем часам дня заявился в Оперный театр, где насладился оперой Джакомо Пуччини «Тоска».

Антонеску в одесском Оперном театре. Лобби перед Царской ложей. Одесса, 2 июня 1942

На этот раз, как указывает «Одесская газета», театр был полон и «зрители устроили маршалу манифестацию».
Что касается «манифестации», то вполне возможно, что таковая имела место быть. А вот, что касается «зрителей», то позвольте нам усомниться!
То есть, какие-то люди, наверное, заполняли зал и, действительно, устроили маршалу «манифестацию», но были ли это «зрители» в обычном смысле слова?
Ответ на этот вопрос дает интересное «объявленьице», помещенное в том же номере «Одесской газеты». Оказывается, что «билеты на оперу «Тоска», со штампом на 2 июня 1942-го, действительны на 6 июня».
То есть, не действительны на 2 июня!
Следовательно, в тот день, когда Великий маршал почтил наш Оперный театр своим присутствием, «зрители», купившие билеты на этот спектакль, в зал допущены не были!

А теперь мы расскажем вам об обряде массового крещения сирот, по окончании которого 2 июня 1942 года Антонеску прибыл в Оперу.
Вы только, пожалуйста, не подумайте, что речь идет о крещении еврейских сирот с целью сохранения их жизни.

«Одесская газета», № 90. Одесса, 2 июня 1942

Нет, нет, крещение «таких сирот» было строжайше запрещено, и старые русские священники, пытавшиеся нарушить запрет, подвергались гонениям.
Еврейские сироты даже не подлежали содержанию в одесских сиротских приютах – сразу же после поимки их отправляли в гетто на Слободке, а после очистки гетто, уже непосредственно в Березовку, на смерть.
Так что, обряд крещения, в котором участвовал Великий маршал касался только «большевистских нехристей» - христианских детей, которые в советское время не были крещены и, следовательно, остались «нехристями».
Правда, одному пятилетнему еврейскому мальчишке все-таки «посчастливилось» пройти этот обряд и запомнить его на всю оставшуюся жизнь.
Этот мальчик рос сиротой.
Видимо, мать его, в дни сталинского террора, желая избавить сына от участи детей «врагов народа», оставила его, годовалого, на пороге сиротского приюта.
Там он и воспитывался под случайно полученным именем Михаил Армейцев, не раскрывающим его истинную национальность. (1)
Приезд Антонеску в приют стал сенсацией.
Готовясь к этому торжеству, сирот очистили, елико возможно, от вшей, обрядили в чистую одежду и выстроили перед входом в приют на пыльной, оцепленной жандармами площадке. Там же расположился и военный оркестр, сопровождавший, как будто бы, каждый шаг маршала в нашем городе.
Ждать пришлось долго.
Наконец, во втором часу дня, к дому подкатило несколько легковых машин и две военные каруцы, на которых укрытые серой рогожей лежали привезенные высоким гостем «подарки».
Оркестр грянул «Трэяскэ Романия» и … из головной машины вылез сам Великий маршал. А вслед за ним уже из других машин посыпались румынские офицеры, какие-то важные дамы и господа, еще и еще жандармы и священник в полном церковном облачении.
Начался обряд крещения.
Вот как рассказывал об этом ныне уже покойный Армейцев: «…Попы громко молились, кадили, брызгали святой водой, после чего маршал обошел детские ряды, щедро оделяя своих крестников конфетами из каруц…».
Нет, вы только представьте себе.
Пыльная площадка перед сиротским приютом, оцепленная румынскими жандармами.
Какая-то, как говорит Армейцев, «импровизированная купель».
Лоханка что ли?
И священник в полном церковном облачении громко молится и разбрызгивает из лоханки «святую» воду, наверняка, стараясь, не дай Б-г, не накапать на стоящего рядом с ним Великого маршала.
Священник явно торопится – ведь маршалу к 3-м часам пополудни нужно быть в Опере – там начинается «Тоска».
Великое таинство крещенья превращается в маскарад!
В тот самый безумный маскарад, в котором уже несколько месяцев кружится оккупированная Одесса.
Удивительно, но после этого «маскарада», который устроил Антонеску в сиротском доме, обряд крещения сирот неожиданно «вошел в моду». Как сообщает газета «Молва», уже 30 июня 1942-го аналогичный обряд провел известный нам содержатель дешевых борделей Константин Видрашку.


Константин Видрашку. Одесса, 1942	Крещение «большевистских ехристей». Крайний слева в белом костюме со свечой «благочестивый» содержатель борделей. Сиротский приют им. генерала Василиу. Одесса, 30 июня 1942

Таинство совершали отец Александр Светлов и отец Пиструй. На торжестве присутствовали офицеры 22-го батальона 4-й румынской армии, сам достопочтенный домнуле Видрашку, попечительница приюта домна Ольга Никифорова, директриса приюта домна Арцыбашева-Бауман и другие уважаемые представители нового «русско-румынского» общества «Города Антонеску».

По окончании таинства сироты под аккомпанемент пианино спели несколько румынских гимнов, прославляющих «Регеле» - короля Михая I и «Романие Маре» - Великую Румынию. А для «гостей» был сервирован «легкий завтрак».

С этого дня воспитанники сиротского приюта им. генерала Василиу вполне официально стали именоваться «крестниками» Константина Видрашку, так же, как раннее Михаил Армейцев стал «крестником» маршала Антонеску.

Можно, конечно, потешаться над тем, во что превратили оккупанты святое для православных таинство крещения, но этот обряд, как бы ни был он смехотворен, изменил всю жизнь Михаила Армейцева – еврей по национальности, официально он числился русским, что в годы советской власти давало ему несомненные преимущества.

Но принесли ли они ему счастье? Вот в чем вопрос!
Удивительно, но этот странный, а, может быть, даже богопротивный, обряд массового крещенья произвел впечатление и на Великого маршала.

Не взирая на то, что Антонеску достаточно часто бывал в церкви, а в публичных его речах постоянно присутствовало «имя Бога», на самом-то деле он не был верующим человеком. Скорее он был суеверным. Болезненно суеверным.
Он верил «вещим» снам, боялся «страшных знамений», а под его походной кроватью всегда были сложены какие-то кости, камни и другие «магические» предметы, служившие «оберегом».
А теперь обратите внимание на то, что обряд массового крещения сирот был проведен в день его 60-летия!
И это не просто совпадение. Это символично.
С его «языческой» точки зрения, это была «жертва».
Такой своеобразный «договор», или даже «торг» с Б-гом: «Я тебе Бог это, а ты мне…».
Интересно, чего он просил у Б-га, что «выторговывал»?
Победу в войне? Власть? Долгих лет жизни?
Во всяком случае, Б-г, как мы знаем, не принял «жертвы».

А, между тем, маскарад в «Городе Антонеску» продолжается.
Танцует, поет, обжирается, упивается в стельку, украшает свои маскарадные костюмы ворованным золотом и брильянтами, радуется своим «новым» «малированным» кастрюлям и своим «новым» шикарным квартирам в самых престижных районах города. Врачам, например, особенно полюбилась улица Коблевская, где жил достопочтенный ректор Одесского университета профессор Петр Часовников.

«Одесская газета». № 100.
18 июня 1942

Маскарад продолжается, а на фоне этого развеселого маскарада продолжается охота на евреев, сумевших каким-то невероятным образом затеряться в сутолоке маскарада. То и дело в газетах появляются сообщения о поимке того или иного еврея и о смертном приговоре, вынесенном ему Военно-Полевым судом «Куртя-Марциалэ».
Ролли с родителями все еще скрывается на 11-й станции Большого Фонтана, на даче тетки Арнаутовой, но их положение с каждым днем становится все опаснее.

Теперь Дерибасовка уже не кажется таким забытым Б-гом местом – она переполнена новыми шумными дачниками – элитой нового общества.
Изя теперь уже не работает на огороде. Целые дни он проводит в нанятой ими маленькой комнате, прислушиваясь к каждому шороху на хозяйской веранде, где забегавшие к Арнаутовой за молоком бойкие дачницы обсуждают с ней последние новости, в частности, расстрел одной их общей знакомой жидовки.
Для него, молодого, деятельного мужчины, такое положение нестерпимо. Тем более, что большую часть дня он, фактически, находится в одиночестве – Тася частенько уходит пешком в город «по делам», а Ролли в последнее время занялась усиленной ловлей бабочек.

Мысли о том, что своим присутствием он подвергает опасности дочь и жену, мучают Изю. С его точки зрения, только из-за него Тася не может покинуть ставшую опасной Дерибасовку и бежать вместе с Ролли куда-нибудь в сельскую местность.
Понимая, что их арест –это только вопрос времени и не видя выхода, Изя решает избавить жену и дочь от себя и покончить жизнь самоубийством.
16 июня 1942 года Изя повесился на люстре…

Все участники этой трагедии плохо помнят о том, что произошло.
Но, видимо, когда табуретка, которую вытолкнул из-под ног Изя, упала, стук ее совершенно случайно привлек внимание Ролли.
Девочка вбежала в комнату и … увидела висящего под потолком отца.
Она, естественно, испугалась и подняла истерический крик.
На этот дикий крик прибежали Тася и тетка Арнаутова. Вместе они вытащили Изю из петли и привели его в чувство.
Изя остался в живых.

Но шуму, видимо, было слишком много. По дачам пошли разговоры.
Тетки, Арнаутова и Федоренко, испугались. Они решили, что «хватит с них этих жидов» и, учитывая, что дачи теперь пользовались большим спросом, доложили о жидах в полицию.
Изю и Тасю арестовали.

Ролли осталась на попечении теток - Тася, чувствуя опасность, договорилась с ними заранее и, естественно, заплатила им.

В Дерибасовке не было местного отделения префектуры полиции, и, в следствии этого, Изю и Тасю повезли в город, но, к счастью, не в Сигуранцу на Бебеля, 12, а в одну из небольших префкетур на окраине.
Судьба их, казалось, была решена.
Но произошло непредвиденное: Тася сбежала из-под стражи.
И этим своим, невероятным, поступком, спутала карты Судьбы и в тысячный раз спасла мужа и дочь от неминуемой смерти.

«ОН - мой ПАПА»
Рассказ пятилетней Вали

Одесса, Большой Фонтан, дача Арнаутовой.
16 июня 1942 года, вторник.
244 дня и ночи под страхом смерти.

«Ааа-а-а-а!», - это кричу я.
«Ааа-а-а-а!», - этот крик до сих пор звенит у меня в ушах.
Я с разбегу влетела в комнату, остановилась и сразу же увидела . . . ЕГО.
ОН совсем не был похож на моего папу.
ОН висел высоко под потолком.
У него было страшное лицо, и синий, совсем синий язык.
И я закричала: «Ааа-а-а-а!».

А потом здесь уже оказались Тася и тетка Арнаутова.
Кажется, я дралась с ними. Кажется, я тянула ЕГО за ноги. Потом Тася оторвала меня от него, оттащила и выбросила в темный коридорчик. Сначала я била в закрытую дверь ногами и кулаками.
Кричала и плакала.
А потом - нет. Просто сидела на полу, прижавшись к двери, и только скулила, как собачонка.
Но Тася, наверное, все-таки стащила ЕГО из-под потолка. Потому что вечером ОН лежал на кровати совсем одетый. Лицо белое-белое, а шея замотана моим старым шарфиком. Но я знаю, видела: там, под шарфиком, есть коричневая полоса – это от веревки, на которой ОН висел.
ОН открыл глаза и вдруг снова, как раньше, стал моим ПАПОЙ.
ПАПА сказал, что хочет со мной серьезно поговорить.

Ой, как я это ненавижу!
Он один раз уже хотел со мной серьезно поговорить, когда объяснял, что мы все евреи и что когда-то, очень-очень давно, мы вышли из этого, ну, из Египта, где есть верблюды. Но потом, вроде, когда Тася придумала эти свои до-ку-менты, и стала бегать к нотари-усу, с усами, мы вдруг стали уже «не евреи».
«И даже слово это забудь!»,- сказал мне тогда папа.

Но я не забыла!
И правильно сделала, потому что, наверное, все эти Тасины до-ку-менты и нотари-усы – одни глупости, и мы все-таки евреи.
«Ты уже большая девочка. Ты должна понимать. Я хотел, чтобы вам, тебе и твоей маме Тасе, было лучше. Без меня вам было бы лучше. Ты же знаешь, я тебе уже говорил. Мы евреи».
Я знаю. Он уже говорил.
Я знаю. Я не забыла – мы евреи. И когда-то, очень-очень давно, мы вышли все из Египта, и там есть верблюды – только это секрет.
«Но теперь все усложнилось. Сегодня здесь, в этой комнате, было много чужих людей. На нас донесут. И тогда…нас арестуют и увезут отсюда.
Помни - ты остаешься. Ты остаешься у теток – Арнаутовой и Федоренко. Тася с ними договорилась».
Я поняла. Я запомнила.
Не плакать. Не кричать. Не драться. Не бить в дверь ногами и кулаками.
Тася договорилась. Я остаюсь.
Остаюсь здесь, на даче, у теток.
Я должна ждать.
Я должна ждать их – папу и Тасю.
Они придут. Они обязательно придут.
Папа мне обещал.

Желтая бабочка
Рассказ Вали

Одесса, Большой Фонтан, дача Арнаутовой.
Утро 21 июня 1942 года, воскресенье.
249 дней и ночей под страхом смерти.

У тетки Арнаутовой на огороде развелись бабочки.
Белые - капустницы и одна желтая с черными точечками.
Эта, желтая, мне особенно понравилась.
Я даже решила ее поймать, чтобы она у меня жила, в банке, вместо куклы с чернильным носом, которую я забыла в развалке на Софиевской, там, где наша Эмилька лежит в черной луже.
Но Тася, конечно, не разрешила мне ловить бабочку. Она сказала, что бабочку ловить нельзя, что она не захочет жить в банке, что ей гораздо веселее жить на огороде.
Зато папа сразу же за меня заступился.
«Оставь ее, - сказал он Тасе, - оставь, она и так…».
Что «и так…» я не поняла, но все равно обрадовалась, потому что папа обещал мне сделать сачок из марли на палочке, чтобы я смогла поймать эту бабочку. Он сказал, что сразу же пойдет к тетке Арноутовой и попросит у нее кусочек марли, а я могу пока побежать на огород и посмотреть, не улетела ли моя бабочка.
Я побежала на огород – бабочка была там.

Так я немножко за ней побегала по огороду, а потом побежала домой за сачком, который, наверное, уже сделал мне папа.
Прибегаю, а у нашего крыльца целая толпа людей стоит. Тихо так стоит и смотрит. А на что смотрит, не видно.
Так я потихоньку пролезла под ними и вылезла, и очутилась впереди всех.
Вижу: на лесенке, по которой теткину на веранду поднимаются, чужой солдат сидит и папироску курит, и на землю плюет, хотя Тася говорит, что плюваться некрасиво.
Ну вот еще…
Как же я теперь в нашу комнату проберусь и заберу сачок, который мне сделал папа? Бабочка ведь может улететь!
Но тут, вдруг… дверь веранды открывается и на крыльцо выходит какой-то важный командир.
А за ним… мой папа!!!
Только он почему-то опять на папу не похож, весь согнутый какой-то и руки за спину закручены и веревочкой связаны…
Папа спускается по лесенке медленно-медленно и смотрит куда-то вниз, и меня не видит, хотя я на самом виду стою.
Я хотела крикнуть ему: «Папа! Па-поч-ка!!!».
Но не крикнула.
Даже губы сжала, крепко-крепко, чтобы не крикнуть.
Даже рот ладошкой прикрыла.
Вы же знаете, я вам уже говорила, что папа ка-те-горически запретил мне кричать. Мне нельзя кричать, потому что мы все евреи и вышли когда-то, давно еще, из Египта, где есть верблюды.
За папой на крыльцо выходит Тася, а за ней еще солдаты.
Руки Тасины тоже за спину закручены, и она тоже смотрит куда-то вниз.
Но мне кажется, что она, Тася, как раз меня видит и даже говорит мне, без слов, глазами.
Я знаю, что она говорит мне. Она уже говорила мне это: «Помни, Роллинька! Тебя теперь зовут ВАЛЯ. Так все тебя будут называть, и ты так сама себя должна называть. Имя «Ролли» забудь. Забудь его навсегда…
И еще: если нас арестуют и увезут отсюда, ты остаешься у теток – Арнаутовой и Федоренко. Ты остаешься…
Ты должна слушаться этих теток и ждать нас, и молчать.
Слышишь, самое главное – молчать!
Ты должна молчать… Молчать… Молчать… Молчать…».
Ну вот, теперь их, кажется, все-таки арестовали. И увезли…
Я не крикнула. Я смогла.
И меня теперь зовут ВАЛЯ, и я остаюсь.
Остаюсь одна, без папы и даже без Таси…
Я буду ждать. Я знаю, они придут за мной.
Обязательно придут, когда смогут…
Папа мне обещал…
Соседи стали расходиться. Они оглядывались на меня и о чем-то тихо разговаривали между собой.
Я осталась стоять на том же месте.
Стояла долго. А потом сидела под лестничкой и плакала немножко.
А потом наступил вечер. Стало холодно и страшно.
Окошки на стеклянной веранды зажглись, засветились, как всегда, всеми своими маленькими стеклышками.
Я вылезла из-под лестнички, поднялась на крыльцо, приоткрыла дверь и проскользнула в щелочку на веранду.
На веранде, под лампочкой, за большим столом, сидели тетки – Арнаутова и Федоренко. Они пили чай и ели хлеб с маслом и с абрикосовым вареньем, которое вчера сварила тетка Федоренко.
На меня они даже не посмотрели.
Я быстренько проскочила через веранду в нашу комнату, залезла в Тасину постель и укрылась с головой одеялом.

«Донэ муа парти!»
Рассказ Валентины

Одесса, префектура полиции.
Вечер 21 июня 1942 года, воскресенье.
249 дней и ночей под страхом смерти.

Эту невероятную историю я слышала много-много раз.
После войны Тася часто рассказывала её своим друзьям и знакомым.
Иногда они с папой говорили о пережитом между собой, вспоминали подробности, смеялись.
В тот летний день, когда по доносу хозяйки дачи они были арестованы, румынские жандармы посадили их на свою каруцу и повезли из Дерибасовки в город.

Дорога была долгой.
Каруца часто останавливалась, и румыны забегали в очередную бодэгу, чтобы подкрепиться – выпить, а иногда и перекусить.
И когда, наконец, каруца подъехала к префектуре полиции, уже наступил вечер. Папу с Тасей ввели в небольшую комнату, служившую приемной, и приказали сесть на деревянную скамью у дверей в кабинет следователя.

Так как день был воскресный и время позднее, следователя на месте не оказалось, но за ним послали, и он должен был появиться с минуты на минуту.
В приемной был полумрак. Её освещала одна лишь лампа под зеленым абажуром, стоящая на столе дежурного офицера. Низко склонившись над столом, офицер что-то писал. В этот поздний час, он был один в опустевшей приемной.
Папа с Тасей сидели рядышком на деревянной скамье, касаясь друг друга плечами, и молчали. Минуты шли…

И вдруг, неожиданно, Тася встает со скамьи и, не говоря ни слова папе, подходит к столу дежурного…
Дойдя до этого места в своем рассказе, Тася всегда делала драматическую паузу и многозначительно смотрела на папу. Папа с удовольствием вступал в разговор и говорил, что, если бы сам он не был участником этой невероятной истории и не видел бы все «своими глазами», то ни за что не поверил бы тому, что произошло.
Но что же, собственно, произошло?

Подойдя к столу дежурного, Тася сняла с руки дорогое брильянтовое кольцо и положила его на письменный стол перед офицером. Прямо на его бумаги.
«Донэ муа парти! Дайте мне уйти!», - сказала она по-французски, тоном приказа, отчеканивая каждое слово.

Оторопев от наглости этой жидовки и, видимо, не успев осознать происходящее, румынский офицер бросил: «Партэ! Идите!».
И Тася, даже не оглянувшись на окоченевшего от ужаса папу, своими большими шагами уверенно прошла к двери и вышла из префектуры на пустынную в этот час темную одесскую улицу…

Библиография
1.Феликс Рахлин. Крестник маршала Антонеску. - «Еврейский камертон», 5 октября 2006.