«ГОРОД АНТОНЕСКУ»

 

Яков Верховский,
Валентина Тырмос

 

Интермедия третья:

 Уходят из Одессы корабли…

 

«Назначить Председателя Государственного Комитета
обороны и Народного комиссара обороны товарища Сталина И. В.
Верховным главнокомандующим всех войск рабоче-крестьянской
Красной Армии и Военно-морского флота …».
Из Постановления Президиума Верховного Совета ССССР,
Центрального Комитета ВКП(б) и Совета Народных
комиссаров СССР.
Утренняя сводка Советского Информбюро. 8 августа, 1941
Диктор Юрий Левитан.

 
8 августа 1941
До трагедии Одессы остается 68 дней.
... Сегодня передовые отряды 4-й румынской армии прорвались к Хаджибеевскому лиману. Черная удавка румынских дивизий все теснее прижимает Одессу к морю.

Антонеску не терпится, и он не находит ничего лучшего, как приказать командующему армии генералу Чуперкэ немедленно… слышите, немедленно! ... «уничтожить неприятеля на всей прилегающей к городу территории» - от Днестра до Тилигульского лимана.
Вот так, просто – взять да и уничтожить!

ИЗ ОПЕРАТИВНОЙ ДИРЕКТИВЫ № 31
На основании приказа № 899/1941
8 августа 1941
Задача 4-й армии продолжать преследование и полностью уничтожить неприятеля на территории между Днестром и Тилигульским лиманом и возможно скорее захватить Одессу…
Начальник Генерального штаба генерал Ионициу.
8 августа 1941, 9:00 часов
[Arh. M. M.C. G. Vol. II, f. 52-53]

При всей нелепости этого приказа, продиктованного, вне сомнений, манией величия «Красной Собаки», положение Одессы действительно опасно. Город, фактически, полностью окружен.
И именно с этим была связана известная директива Ставки Верховного Главнокомандующего за номером 00729: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот».
Директива Ставки вышла 5 августа 1941-го и уже на следующий день командующий Черноморским флотом вице-адмирал Октябрьский назначил подчиненного ему командующего военно-морской базой Одессы контр-адмирала Жукова начальником военного гарнизона города и создал специальный отряд кораблей, целью которого было поддерживать огнем сухопутные войска, обороняющие город.
Это было важное решение.
На контр-адмирала Гавриила Жукова можно было положиться. Этот 42-летний опытный моряк, герой гражданской войны, герой Испании, уже три года командовал одесской военно-морской базой и пользовался большим уважением одесситов. В городе, который всеми фибрами души слился с морем, где каждый ребенок с пеленок мечтает стать капитаном дальнего плавания, а каждый взрослый так или иначе связан с портом, командующий военно-морской базой был известной личностью. Его назначение начальником гарнизона должно было стабилизировать обстановку, внушить населению уверенность в возможности отстоять Одессу и прекратить повальное бегство «контингента, не подлежащего эвакуации», нужного для жизни и обороны города.

Одним из первых приказов контр-адмирала Жукова, как начальника одесского военного гарнизона, было объявление осадного положения.

ИЗ ПРИКАЗА № 25
Начальника гарнизона гор. Одессы
8 августа 1941
1. С 19:00. 8 августа сего года гор. Одесса с окрестностями объявляется на осадном положении.
2. Въезд гражданам в город без специальных пропусков запрещается.
За нарушение приказа виновные будут привлекаться к строжайшей ответственности по законам военного времени.
Начальник гарнизона гор. Одессы, контр-адмирал Гавриил Жуков
Комиссар гарнизона Дитятковский
Комендант гарнизона Проценюк (1)

Ну, вот и все…
Теперь не только выезд из города, но и въезд в него, воспрещен.
Мышеловка захлопнулась!

Ровно месяц прошел с того дня, когда по указанию Государственного Комитета обороны началась эвакуация Одессы, не вызванная, кстати, в то время очевидной военной необходимостью.
За этот месяц из города было вывезено все оборудование Станкостроительного завода им. Ленина, все наиболее ценные механизмы завода им. Январского восстания, все оборудование завода сельскохозяйственных машин им. Октябрьской революции, сталепрокатного завода им. Дзержинского, Джутовой фабрики, завода «Кинап».
И одновременно с этим эвакуировано более четверти гражданского населения Одессы. В основном это были, конечно, «подлежащие эвакуации» рабочие и инженерно-технический персонал эвакуируемых заводов. Но случались и «не подлежащие», частью - «доставшие» или «купившие» эвакоталоны на корабль или на поезд, частью - сумевшие бежать на свой страх и риск по старой Николаевской дороге.
Теперь покинуть Одессу можно только морем, и смогут сделать это лишь обладатели эвакоталонов. Все остальные не только не попадут на корабль, а даже в порт не пройдут – территория порта окружена плотным кольцом бойцов истребительного батальона.
Между тем из Одессы ежесуточно уходят до 20 судов.
Хотя погрузка связана с большой опасностью: ведь именно порт является главной целью немецких и румынских бомбардировщиков. Из 360 варварских воздушных налетов на Одессу, 270 пришлось на порт.
Днем и ночью ревели сирены.
Рушились портовые здания. Корежились краны.
Тонны воды и ила обрушивались на пришвартованные к пирсу корабли.
А по гавани, просто, как ни в чем не бывало, сновали буксиры, на пирсе теснились люди, и в очереди на погрузку стояли колонны грузовиков.
Порт жил и работал под огнем.
Во время одной из первых бомбежек, 23 июля 1941-го, пострадал стоящий у пирса грузопассажирский пароход «Новороссийск», на который уже успели погрузиться 900 мальчишек-допризывников. Как «молодежь, годную для военной службы», их вывозили в Херсон. Немецкая бомба пробила правый борт корабля, но, к счастью, не взорвалась. Хотя несколько сот пассажиров все же были ранены и убиты. Очевидицами этой трагедии стали матери, пришедшие проводить своих сыновей. Не скоро доведется им узнать о судьбе этих мальчишек – несмотря на пробоину в борту, «Новороссийск», дав прощальный гудок, ушел на Херсон. (1)
Уходят из Одессы корабли…
Судьба одного из караванов взволновала в те дни всю Одессу.
Речь идет о том, печально знаменитом караване, во главе которого шел флагман Черноморского флота красавиц «Ленин».

В последний рейс «Ленин»…
Странная судьба у этого корабля!
Так иногда бывает и с человеком – один и родится-то нежеланным, и жизнь проживет бессмысленно, и в мир иной уйдет незаметно, не оставив следа. А другой - и пожить-то, как будто бы, не успеет, а вот взовьется шутихой, рассыплется на тысячи искр, осветит все вокруг, и навечно войдет в историю.
«Ленин» был построен для русского флота в Германии в 1909-м.
Тогда, на заре своей жизни, он назывался «Симбирск» и ходил из русского порта Владивосток в Японию и Китай. В советские времена «Симбирск» переименовали в «Ленин». Перегнали на Черное море и начали использовать этот элегантный корабль по его прямому назначению - как прогулочный на Крымско-Кавказской линии. В те «веселые» предвоенные времена многие одесситы и гости города, имевшие счастье попасть на «Ленин», могли убедиться в удобстве его кают, уюте салонов и комфортабельности прогулочных палуб.

А сегодня этот немолодой уже (30-летний!), но все еще комфортабельный и быстроходный, корабль, переоборудованный и перекрашенный в серо-зеленый цвет, стал «солдатом».
Свой первый военный рейс «Ленин» совершил 12 Июля 1941-го. Тогда он вывез из Одессы запасы сахара и около 1000 человек партийной и советской элиты. Рейс был удачным, «Ленин» благополучно добрался до Мариуполя. На обратном пути, под самой Одессой, его, правда, пытались атаковать немецкие бомбардировщики, но их отогнал крейсер береговой обороны «Коминтерн».
И вот сегодня снова в море.

На этот раз «Ленин» должен был вывезти ценности Одесского Государственного банка – 450 тонн золота в слитках, и несколько тысяч человек все еще остававшейся в городе элиты. Эти люди хотели покинуть город именно на «Ленине», не только более комфортабельном, чем другие корабли, но и более надежном, ведь не случайно же ему доверили ценности Госбанка!
Посадка на корабль была разрешена, естественно, исключительно по эвакоталонам. Но сгрудившиеся на пирсе люди буквально атаковали трап. Они совали в руки проверяющим матросам какие-то записки, подписанные именами различных функционеров, и прорывались.
Были среди прорвавшихся и люди, не имевшие ни эвакоталонов и ни записок - это были родственники и друзья членов экипажа и капитана корабля Ивана Борисенко. Этих команда принимала самовольно и размещала в матросских кубриках и в каюте капитана, считая, что таким образом они как бы и «не занимали места».

Давка на трапе была невероятная. В ход шли и локти, и кулаки.
Кого-то столкнули в воду. Кому-то сломали руку. И было абсолютно понятно, что всем желающим, с эвакоталонами и без них, места на корабле не хватит.
В течение часа «Ленин» был переполнен. Забиты были не только каюты и палубы, не только салоны и кубрики, но даже коридоры и камбузы. А тут еще пришел приказ вне всякой очереди принять на борт 1.200 новобранцев и несколько сотен раненных. Новобранцев поместили на верхней палубе, а раненных втиснули в каюты, выдворив оттуда «высокопоставленных» пассажиров.

В результате на «Ленине» оказалось около 4.000 человек, что почти в 10 раз превышало 472 дозволенных по регистру. Да и груза в двух носовых трюмах было наверняка больше положенных 400 тонн.
Но тут, наконец, капитан Борисенко, понимая что корабль перегружен, прекратил посадку и, не обращая внимания на возмущенные крики на пирсе, приказал отдать швартовы.
И «Ленин», медленно отвалив от причала, на полчаса раньше намеченного времени, в 22:00, отправился в рейс. Как оказалось, в последний!

На пирсе остались многие, не сумевшие попасть на «Ленин», и им хорошо запомнились счастливые лица людей, стоящих на палубе отплывающего корабля.
Этих, не сумевших попасть на «Ленин», комендант порта распорядился принять на танкер «Ворошилов», который должен был двигаться в кильватере флагмана. И можно только представить себе, что произошло на пирсе, когда с «Ворошилова» спустили трап. Сотни людей, имевших печальный опыт посадки на «Ленин», ринулись на штурм «Ворошилова».

Летчик 69-го истребительного полка Герой Советского Союза Алексей Череватенко, жена и сын которого должны были эвакуироваться из Одессы на «Ленине», вспоминает:
« . . . В порт мы все же успели вовремя. Однако когда я стал наводить справки, оказалось, что теплоход «Ленин», на котором должна была отплыть моя семья, снялся с якоря полчаса тому назад. Я растерянно переступал с ноги на ногу, и дежурный стал объяснять, что «Ленин» ушел раньше, так как погрузка была закончена досрочно, а оставаться в порту небезопасно: фашистские самолеты не дают покоя.
Опоздавших комендант порта распорядился отправить на танкере «Ворошилов». Мы воспрянули духом: танкер уходит сегодня и приблизительно через час начнется посадка.

Не успели спустить трап, как на берегу началось нечто невообразимое.
Сотни людей с чемоданами и узлами, словно подгоняемые вихрем, ринулись через проходные ворота к пирсу . . .
Но когда мы почти подошли к трапу, надрывно завыли серены.
Воздушная тревога . . . Послышался свист летящих бомб, внезапно земля вздрогнула, к небу взметнулись оранжевые столбы . . .
Объявили отбой, и люди снова прихлынули к трапу . . .
Наконец мы на палубе. Отыскали уголок между горами канатов и ящиков, сложили скарб . . . Палубы, узкие коридорчики, корма буквально впритык заполнены людьми . . .». (2)

Так же как и ушедший в море «Ленин», «Ворошилов» был загружен против всех норм и правил. В трюмах - оборудование Джутовой фабрики, на верхней палубе около 1.000 сопровождающих это оборудование рабочих и еще около 1.000 новобранцев. А все остальное пространство, как вспоминает Череватенко, - чемоданы, узлы и тысячи человек гражданского населения.
Среди узлов и чемоданов вповалку лежали ученые, врачи, директора предприятий. В их числе, профессора Медицинского института Ясиновский, Хаютин, Гогоберидзе, историк Боровой, директор Оперного театра Петрашук, главный художник театра Злачевский, секретарь партбюро психоневрологического диспансера «Свердловка» Рубинштейн.

Все они, конечно, подлежали эвакуации и получили эвакоталоны на своих предприятиях, в больницах, в институтах. Кто на «Ленин», на который они, как видно, не попали, кто на «Ворошилов».
Вспоминает профессор Саул Боровой:
« Мне сообщили, в ректорате института, чтобы я был наготове.
Решением соответствующих инстанций была определена внеочередная эвакуация из города «ведущих ученых», к которым отнесли и меня: «Подготовьтесь, ждите указаний и талонов на посадку на пароход . . .». (3)
Да, так было в те дни в Одессе: «соответствующие инстанции», тщательно выверенные списки «ведущих ученых», «указания», «талоны на посадку», да еще и сама «посадка», которую не каждый в силах был одолеть.

И все же, были на «Ворошилове» и «простые люди», те, которых профессор Боровой в своих воспоминаниях несколько свысока называет «мещанско-обывательская публика». Эти люди различными путями сумели «достать» эвакоталоны. Так один из сотрудников Черноморского пароходства Муля Тростянецкий устроил на «Ворошилов» всю большую семью своей жены Лизы: отца жены – старого одесского портного Мойше Шварца, четырех его дочерей, одного из зятьев, по возрасту не подлежащего мобилизации, и четырех внуков – двухлетнего Яника, шестилетнего Эмчика, восьмилетнюю Беллочку и десятилетнего Нолика.(4)



И весь этот разномастный пестрый и, может быть даже, в обычных условиях несовместимый, конгломерат одесситов волнуется, кричит, причитает, плачет и требует немедленной отправки в путь.
Чего еще ждать? Ведь все они, к счастью, уже на корабле!
Не на «Ленине», правда, но на худой конец…
Летчик Алексей Череватенко: «Всеми овладело нетерпение: почему стоим, чего ждем, надо сниматься с якоря, ведь стервятники могут снова налететь…
Но вот переполненный корабль внезапно замирает и в наступившей тишине разноситься: «Провожающим оставить танкер!».
«Ворошилов» выходит в море вслед за «Лениным»».

В ту летнюю ночь Черное море было удивительно спокойно, но «Ворошилов» шел медленно – его скорость составляла всего 5 узлов.
Знали ли люди, которым счастьем казалось попасть на корабль, что «Ворошилов» практически непригоден к плаванию?
Еще с начала войны эта старая развалюха стояла на капитальном ремонте на заводе «Марти» и, хотя он не был закончен, сегодня вышла в рейс.
Вот что рассказывает о первом военном рейсе «Ворошилова» помощник капитана по политической части Александр Белинский:
«Без пробы, без ходовых испытаний, в ночь под 24 июля т/х «Ворошилов», груженный до отказа ценнейшим оборудованием эвакуируемых заводов, приняв дополнительно к этому на борт 3.000 пассажиров, снялся в свой первый военный рейс.
Нас не покидала одна мысль, как бы вернуть судну его боевые качества. Поэтому решили, помогая фронту, то есть, не прекращая плавания, одновременно вести ремонт левого двигателя, добиться, если не полного, то хотя бы частичного восстановления его работоспособности.
На борт взяты все детали – все есть.
Не хватает только одного: секции вала.
Общее мнение – это не беда! Сделаем вал не 6-ти, а 5-ти коленчатый.
По плечу ли укладка вала на ходу? Справимся ли?
Попробуем-попытаемся-справимся». (5)

Итак, «Ворошилов» вышел в море.
С четырьмя тысячами взрослых на борту и несчетным количеством детей, которых пропускали без эвакоталонов. С ограниченным запасом продуктов питания. С небольшим запасом пресной воды, достаточным даже в нормальных условиях только для нужд экипажа. С примитивным временным одноочковым гальюном на верхней палубе, к которому сразу же выстроилась длиннющая очередь.

«Ворошилов» шел медленно, и удивительно, что несмотря на это, где-то на траверзе мыса Луколл он догнал вышедшего на несколько часов раньше него (и, как будто бы, быстроходного) «Ленина».
Это было, конечно, очень кстати: на «Ворошилове», как и следовало ожидать, окончательно вышла из строя машина, и он потерял способность двигаться самостоятельно.
И тут, в нарушение всех правил, перегруженный сверх всякой меры «Ленин» сходит с курса, берет на буксир «Ворошилов» и тянет его в Севастопольскую бухту «Казачья».

Двое суток простоял «Ленин» на якоре в бухте «Казачья», ожидая пока завершится ремонт «Ворошилова». И именно здесь произошло это маленькое, но хорошо запомнившееся очевидцам событие - одно из тех событий, которые, смеясь над родом человеческим, так любит устраивать шалунья судьба.
Семья какого-то высокопоставленного советского функционера со скандалом требовала перевести ее с «Ворошилова» (на который она попала «совершенно случайно!»), на «Ленин», где ей («по статусу!») надлежало находиться. Семья, как видно, была действительно «высокопоставленной», и требование ее было, в конце концов, удовлетворено. На воду спустили шлюпку, и всю семью отправили на «Ленин». А вместо нее на «Ворошилов», прибыла другая, «менее высокопоставленная» семья, которая долго во всеуслышание возмущалась «несправедливостью».

А потом, наверное, всю оставшуюся жизнь благодарила судьбу за эту «несправедливость!
С «Лениным» связан еще один любопытный психологический феномен.
В процессе работы над книгой мы проинтервьюировали около сотни наших друзей-одесситов, покинувших город вместе с родителями. Многие из них (даже большинство!), те, кто эвакуировался морем, утверждали, что должны были плыть на «Ленине», или, что их корабль шел вслед за «Лениным». И даже более того, дети, родившиеся после войны, вспоминая об эвакуации их родителей, так же, на удивление, связывают ее с «Лениным»!

Ремонт «Ворошилова» был закончен 27 июля 1941-го.
Солнце уже зашло, когда в 19:00 «Ленин» во главе каравана, в который входила, кроме «Ворошилова», и подоспевшая к тому времени в Севастополь «Грузия», снялся с якоря и взял курс на Новороссийск.
Рейс проходил в очень трудных условиях: по узкому фарватеру, сдавленному советскими оборонительными минными полями, и при особом, так называемом «манипулятивном» режиме маяков, когда маяк, как в известном одесском анекдоте «то тухнет, то гаснет». В связи с этим проводку каравана осуществлял специально присланный на флагман военный лоцман Иван Свистун.
О том, что произошло дальше, рассказали многие: капитан «Ворошилова» Александр Шанцберг, его сын–радист Женя, матросы и пассажиры «Ворошилова», и даже оставшиеся в живых матросы и пассажиры «Ленина».

Стояла густая беззвездная июльская ночь. Слева по борту едва заметны были очертания Крымских гор. И тишина - такая глубокая была тишина, что, кажется, ее не тревожил ее даже ласковый плеск волн.
И вдруг…
Неожиданно - где-то на траверсе мыса Сарыч, в голове каравана, там, где должен был находиться флагман «Ленин», - яркая вспышка огня и оглушительный грохот взрыва. Через минуту снова - вспышка и грохот…
«Ворошилов» застопорил машину и, пренебрегая правилами светомаскировки, включил прожектора. То же самое сделала «Грузия». То, что увидели сгрудившимся на палубах люди, никогда не изгладится из их памяти: 95-метровый гигант «Ленин», задрав корму в черное небо, почти вертикально, носом, уходил в морскую пучину.
Прошла минута, другая, и на месте красавца «Ленина» осталась огромная черная воронка, с дикой силой втягивающая в себя обломки корабля и выброшенных в море людей, которых мертвый корабль увлекал вместе с собой на дно.
И тут в наступившей как будто бы после взрыва минутной тишине раздался крик ужаса.
Кричали все: 10 тысяч человек!
И те, кто стоял на палубах «Ворошилова» и «Грузии», и те, кто погибал в воде: «Ря-туй-те! Спа-си-те! По-мо-ги-те!».

«Ворошилов» спустил на воду шлюпки. Но скольких могли спасти эти старые и разбитые, почти немедленно наполняющиеся водой, посудины?
На «Грузии» дело обстояло еще хуже. Когда капитан корабля Владимир Габуния отдал команду: «Шлюпки на воду!», находившиеся на палубе пассажиры, испугавшись, как видно, что и их корабль, как «Ленин», сейчас взорвется, бросились к шлюпкам. Говорят, что команда без всякой жалости отгоняла озверевших людей от шлюпок ударами весел…
Десятилетний одесский мальчишка Левушка Киржнер на всю жизнь запомнил эту страшную ночь. Семье его (матери, двум сестрам и полуторагодовалому племяннику) повезло - на «Грузию» их устроил родственник соседей Авербухов с Калантаевкой, 21, бывший, видимо, работником порта.

Киржнеры вместе с Авербухами даже расположились «с комфортом» - не на палубе, битком набитой людьми, а в каюте. Здесь они смогут хотя бы немного отдохнуть после посадки: «Грузию», так же, как «Ленин» и «Ворошилов», брали с бою. Для Киржнеров это было особенно тяжело.
Мама Левушки тащила на себе все их взятые в эвакуацию пожитки – большой узел, скрученный из парадной скатерти. А Левушке было поручено нести … чайник. Этот шикарный белый эмалированный чайник он с гордостью пронес через весь город и очень оберегал его во время посадки. Но в самый ответственный момент, когда они с мамой уже преодолели большую часть запруженного народом трапа и готовились вступить на палубу, чайник каким-то образом накренился и… Крышка! Крышка!
С чайника слетела крышка!
Слетела и …плюх-х… плавно ушла в ржавую воду у самого борта корабля.
Мальчик готов был броситься вниз по трапу - спасать упавшую крышку!
Но, к счастью, мама успела схватить его за руку, а напиравшие сзади безжалостно втолкнули их на палубу.
Крышка от чайника пропала!
Это была, наверное, первая серьезная потеря ребенка.

А впереди его ждали нашпигованное минами Черное море и незабываемая картина уходящего в морскую пучину «Ленина».
Когда на «Грузии» прозвучала команда: «Шлюпки на воду!», Левушка вместе со всеми выскочил из каюты и бросился по узкому, заполненному испуганными людьми коридору на палубу. Здесь уже было настоящее столпотворение.

Говорят, что боцман напрасно хрипел в мегафон: «Шлюпки спускаются для оказания помощи тонущим пассажирам «Ленина»!». Люди не слышали, не понимали и не давали возможности начать спасение. Много времени было упущено.
В результате, всем вместе - «Ворошилову», «Грузии» и сопровождавшему их сторожевому катеру «СКА-026» - удалось вытащить из воды около 500 человек. И если (по непроверенным данным) на «Ленине» было только эвакуированных (не считая команды) примерно 4.000, значит, погибли тогда в морской пучине более 3.000 человек!

Для справки: на знаменитом «Титанике» погибли всего (всего!) 1.500 человек!
Из пассажиров «Ленина» спаслись лишь те, кто в момент взрыва находился на палубе и умел хорошо плавать, либо сумел добыть себе пробковый пояс или спасательный круг.

 
«Высокопоставленные» семьи, разместившиеся в каютах или в матросских кубриках, в большинстве случаев там и остались. И среди них почти половина (43 человека) членов экипажа.
Говорят, что капитан «Ленина» Борисенко покинул корабль последним. Но как это можно было установить в той невероятной ситуации? Впрочем, капитана ни в чем не обвиняли.
А вот военного лоцмана 32-летнего лейтенанта Ивана Свистуна, проводившего «Ленин» среди минных полей, судили и расстреляли. Расстреляли, несмотря на то, что действительная причина гибели корабля, так и не была установлена.

Слухи в Одессе ходили разные.
Одни говорили, что «Ленина» потопила рыскавшая в Черном море румынская подводная лодка «Дельфинул». Другие, что перегруженный сверх всякой меры «Ленин» осел гораздо ниже ватерлинии и натолкнулся на глубоководную мину, предназначенную для этого самого «Дельфинула».
А третьи со всей уверенностью утверждали, что «это лоцман-предатель специально завел корабль на минное поле».
Чего только не придумают в Одессе!

Подобрав порядка двухсот оставшихся в живых пассажиров «Ленина», «Грузия» поспешила в Ялту и здесь высадила на берег часть пассажиров, в основном, раненных, для которых по рации были вызваны машины скорой помощи. А «Ворошилов» почти до утра дрейфовал на месте гибели «Ленина», опасаясь быть снесенным на минное поле, и еще более опасаясь двигаться дальше в темноте. И только с рассветом, после прибытия из Ялты нового лоцмана, медленно двинулся на Новороссийск. В пути его обогнала «Грузия», шедшая туда же.

Сошедших с «Грузии» в Новороссийске одесситов сразу поразило то, что территория порта оцеплена.
Измученные люди сгрудились на пирсе. Странная разномастная толпа. Пассажиры «Грузии», с детьми, чемоданами, узлами, имевшие даже после такого тяжелого плавания все-таки какой-то «человеческий вид». И спасенные с «Ленина» - почти все босые, полуголые, в прилипших к телу обрывках покрытой мазутом одежды, с черными от мазута слипшимися волосами, с ужасом от пережитого в широко раскрытых глазах.
Среди этой толпы выделялась тоненькая 18-летняя девушка – Нора Гринфельд. Она вместе с матерью Линой эвакуировались на «Ленине» - эвакоталоны для них достал главный врач Больницы водников доктор Раппопорт. В момент катастрофы обе женщины были на палубе, и после взрыва оказались в бурлящей воде. Прекрасные пловчихи, они, как видно, не растерялись и прилагали все усилия, чтобы не быть затянутыми в воронку тонущего корабля. Вначале Нора видела неподалеку от себя мать, а потом потеряла ее из виду.
Нору подобрала «Грузия». Среди спасенных маму она не нашла.
И тут начинается самое удивительное!

Два человека, незнакомых друг с другом – Нора Гринфельд, многие годы живущая в США, в Лос-Анджелесе, и Лева Киржнер, живущий на другом конце света - в Израиле, в городе Кирият-Ата, спустя полвека после случившегося рассказали авторам одну и ту же историю. (6),(7).
Лева Киржнер рассказывает, что в ту страшную ночь на палубе «Грузии» он видел, как одна спасенная с «Ленина» женщина (или девушка), не найдя на «Грузии» своей дочери (или матери), с дикими криками металась по палубе и хотела броситься в море.
Нора Гринфельд рассказывает, как не найдя своей мамы на «Грузии», она хотела снова броситься в море, чтобы спасти ее. Матросы «Грузии» с трудом удержали вырывавшуюся из рук девушку от этого очевидно напрасного и гибельного шага.
И теперь, стоя на пирсе Новороссийска, Нора, все еще в обрывках своей черной от мазута одежды, напряженно всматривалась в обманчиво тихую серебристую даль моря. Девушка ожидала «Ворошилов». Надеялась, что мама все-таки выплыла. Надеялась, что ее подобрали.

Но вот, наконец, показался «Ворошилов». Ведомый лоцманом, он медленно входил в порт, и с каждой минутой все явственней становились лица стоящих на палубе одесситов.
Одним из них был старый друг семьи Гринфельд – профессор Миша Ясиновский. Нора сразу увидела крупную фигуру Миши и в отчаянии замахала ему руками. Миша не мог, конечно, узнать в этой маленькой грязной фигурке на пирсе Новороссийского порта красавицу Нору, а узнав, не сдержал своей радости и закричал: «Но-ра! Но-роч-ка! Мама здесь! Мама жива! Мама жива!».
А еще через два часа, здесь же, на пирсе, среди расступившейся (в знак уважения к минуте!) толпы спасенных, мать и дочь плакали в объятьях друг друга. И кто знает, чего было в этих слезах больше – счастья или горя…

Расписка о сдаче лошади
Гибель «Ленина» произвела страшное впечатление на одесситов.
Трудно сказать, как и каким образом, слухи об этой трагедии просочились в Одессу. Но в городе только об этом и говорили. Спорили, что же все-таки «лучше»: оставаться и погибнуть под бомбами, или уезжать и вверять свою жизнь всем опасностям пути?
Свидетельствует профессор Саул Боровой:
«Больше тревожило другое: уезжать или ждать – чего?

В те дни с нами почти не расставался наш приятель Сева Розенберг . . .
Розенберг строил планы, как наиболее разумно в смысле безопасности выехать из Одессы.
Железной дорогой? - Он считал, что это особенно опасно, ведь поезда обстреливаются и т. д. он был прав, ведь очень рано железнодорожная связь с Одессой была прервана. Оставалось море, что было единственно реальным путем. Но об этом он не хотел и слышать: опасно, потопят.
И у него родился совершенно нелепый план. Достать подводу, с которой осторожно, не торопясь выбираться из опасного района. Он искал такого подводчика, говорил, что у него намечается реальная договоренность, и уговаривал нас присоединиться к нему. Конечно, я решительно отклонил этот план . . .
А бедный Сева так и не уехал. Он остался и, конечно, погиб».
Сева Розенберг остался в Одессе и погиб. Он был расстрелян весной 1942 года в Тюрьме на Люстдорфской дороге.

И так уж случилось, что последней, видевшей его в живых, скорее всего, была Ролли. В те страшные дни декабря 1941-го, Сева Розенберг (друг и коллега ее матери адвоката Таси Тырмос), страдавший, как видно, от одиночества и голода, с риском для жизни приплелся в развалку на Софиевской, где получил возможность обогреться на маленькой кухоньке Эмилькиной квартиры и утолить голод тарелкой мерзлой картошки. О чем тогда говорили взрослые, Ролли не помнит. Помнит только жалкую улыбку Севы при прощании и поцелуй, который он, наклонившись, оставил на ее детской щеке.
Но сегодня, в конце жаркого июля 1941-го, одесситы все еще не знают, что же все-таки «лучше» - оставаться или уезжать?

И даже не все обладатели эвакоталонов решаются их использовать.
Так Гися Бейгельмахер, с трудом дотолкав до порта переполненную бебехами огромную двухколесную тачку и дотащив туда троих своих детей, попала под бомбежку и решила не уезжать. Толкать тяжеленную тачку обратно в город, вверх по булыжникам Военного спуска, против потока стремящихся к порту людей, машин и подвод, было конечно несравненно труднее, но Гися, на редкость крупная и сильная, 100-килограммовая женщина, работавшая (на удивление!) мясником на одесском «Привозе», справилась. Она вернулась домой на Белинского, 15, не воспользовавшись эвакоталонами, которые с таким трудом достал для нее муж сестры - директор «Привоза».

Гися осталась в Одессе. Вместе с детьми – трехлетней Фирочкой, одиннадцатилетним Иосиком и четырнадцатилетней Людой - она попала в Транснистрию, в чудовищный лагерь смерти «Богдановка», из которого никто не вышел живым. Но, к счастью, и здесь в «Богдановке», перед лицом смерти, Гися осталась сильной и мужественной женщиной, и вряд ли кому-нибудь (меньше всего, наверное, ее детям!) известно, что и как пришлось ей совершить и пережить, чтобы спасти семью. Все они (только без умершей маленькой Фирочки) вернулись в 1944-м в Одессу и дождались пришедшего с фронта отца.
Семья Бейгельмахер начала как будто бы новую жизнь в освобожденном городе, но ужасы пережитого в Транснистрии не могли их покинуть и не покинули. И сегодня, спустя 70 лет, Юра Кармели, бывший когда-то одиннадцатилетним мальчиком Иосиком Бейгельмахером, не может без слез вспоминать это клятое место, не может забыть виденную им там собаку, в пасти которой была окровавленная голова ребенка. (8)
Многие, очень многие, поступали так же, как Гися: имея эвакоталоны, оставались в Одессе. Оставались на смерть…

Американский историк Александр Даллин утверждает, что из всех, подлежащих эвакуации профессоров Одесского университета, покинула город лишь половина. (9)
Были случаи, когда не желавший эвакуироваться «ценный контингент», вывозили из города насильно. Так всемирно известного офтальмолога профессора Филатова насильно вывезли в Пятигорск, где он даже некоторое время работал в эвакогоспитале № 2171. А талантливый хирург профессор Часовников, ставший, кстати, во время румынской оккупации ректором университета, даже вынужден был прятаться от насильственной эвакуации на даче, на 10-й станции Большого Фонтана, где, если вы помните, оказывал первую помощь Ролли, которую лягнула в живот Приблудная лошадь.
В то же время, когда речь шла о рядовых жителях Одессы, то их нежелание покидать город в те дни воспринималось властями, как «патриотизм» и чуть ли не «героизм». О случаях такого героизма «с особым оживлением» рассказывал комиссар гарнизона Самуил Дитятковский прибывшему из Севастополя бригадному комиссару Илье Азарову:
«Дитятковский рассказал, что делалось в порту. Особенно оживился, когда говорил о возвращении из Вознесенска нескольких эшелонов с эвакуированными и с оборудованием заводов.
Дальше они продвинуться не могли: враг перерезал железную дорогу.
«Вы знаете, многие рабочие и их семьи даже обрадовались этому.
Мы хотели отправить их морем, привезли в порт. А они забрали свои вещи и ушли: «Будем защищать Одессу»

Руководители эвакуации пытались уговорить – не помогло. Их поступок подействовал и на тех, кто торопился попасть на транспорт. Посадка прошла исключительно организованно». (10)
Посадка на корабли, действительно, редко проходила «организованно».
Не менее трудно было втиснуться и на открытую платформу поезда. Хотя кто мог в эти дни подумать, что из Одессы уходят уже последние поезда.
На одном из таких последних поездов уезжала семья известного в городе учителя физики Исая Перель: сам Исай, не подлежавший призыва в армию по состоянию здоровья, жена его Клара и две дочери – четырехлетняя Саночка и десятилетняя Нюсенька. Эвакоталоны для всей семьи достал брат Клары, доктор Моисей Ксендзовский, доцент Медицинского института и по совместительству консультант поликлиники НКВД.

Как рассказывает дочь Ксендзовского, Лена, бывшая в те дни 15-летней, к отцу ее случайно попала большая пачка неиспользованных сотрудниками НКВД эвакоталонов, и он приложил все усилия, чтобы снабдить этими талонами своих родных и близких: «Отец достал много посадочных талонов на поезд, ходил по городу и всем, чьи адреса помнил, разносил эти талоны, которые дали возможность этим людям эвакуироваться. О чем мы узнали потом, после окончания войны от тех спасенных и очень благодарных ему…» (11)
Честь и хвала доктору Моисею Ксендзовскому!

Получив от Моисея эвакоталоны, вся семья Перель без промедления погрузилась на открытую платформу эвакопрезда и отправилась (вы не поверите! ) … в Нью-Йорк.
И самое удивительное, что когда-нибудь они действительно туда попадут.

Но пока, речь идет о другом Нью-Йорке.
Оказывается, в Донбассе, неподалеку от Донецка, есть маленький, забытый Б-гом, рабочий поселок по имени Нью-Йорк. Это звучное имя (наверное, в шутку!) дали ему американские инженеры, строившие там когда-то, в 20-х годах, химический завод.
Так и живет с тех пор этот рабочий поселок с известным всему миру именем Нью-Йорк.
Вспоминает Анна Галак, бывшая в 1941-м Нюсенькой Перель:
«Мне скоро 10…
Начала войны я не помню, но дальше – бомбежки, сводки по радио, суета, паника – это все достаточно ярко возникает в моей памяти.
Мои родители, сестричка Саночка, четырех с половиной лет, и я, жили тогда на улице Мечникова 42, а мои бабушка, дедушка и тетя Рузя с маленьким сыном Гришенькой жили на Мечникова 76, где во дворе была лесопилка и вход в катакомбы, куда мы все бегали, когда начинались бомбежки.
Бомбежки …. Их я хорошо помню: звуки сирены и гул самолетов.
Помню разговоры взрослых о необходимости выбраться из Одессы.
Но как?

Наш папа Исай Перель – учитель физики, освобожденный от воинской службы по состоянию здоровья, не имел возможности достать необходимые на выезд эвакоталоны. Родные папы – родители, братья тоже не могут нам помочь – они живут далеко - в Проскурове.
Хорошо помню такой эпизод: в один из дней середины июля 1941-го мы, дети, играем на огромной террасе, идущей вдоль всего второго этажа нашего дома, взрослых нет – кто-то на работе, а кто-то в поисках эвакоталонов. И вдруг я вижу, что по широкой лестнице на террасу поднимается запыхавшийся мужчина. Это мой дядя Цолек Перель из Проскурова. Он ищет папу. Рассказывает, что он, его беременная жена Фаня и маленький сын Виля несколько дней на открытой платформе товарного поезда добирались в Одессу из Проскурова.

Дядя очень спешит, а я ничем ему помочь не могу, и он направляется к выходу. Но тут появляется папа. Цолек просит у брата какую-нибудь фуражку и еще что-нибудь теплое для беременной Фани, так как они убегали из дому впопыхах.
Папа собирает для брата теплые вещи, а еще (и это, наверное, самое главное!) дает ему адрес родственников, у которых можно остановиться в поселке Нью-Йорк Сталинской области…
Тогда, в 1941-м, дядя Цолек с семьей добрался до Нью-Йорка, оставил своих и ушел на фронт, и погиб…
А тетя Фаня родила в Нью-Йорке сына Семочку, который так никогда и не увидел своего отца. [Режиссер Семен Перель, вместе с семьей - женой, дочерьми и внуками, сегодня живет в Израиле, в Герцлии. Авт.]

Теперь о нас.
Мы в Одессе. Возможности выехать пока нет.
Но тут на помощь приходит брат моей мамы Мойсей Ксендзовский, хирург, доцент Медицинского института. Он то и добыл несколько эвакоталонов для родственников, в том числе и для нас.
Конец июля 1941-го. «Погрузка» на товарняк.
На открытой платформе тюки, корзины, подушки. Едем ...
Темнеет. У станции Ковуны появляются немецкие самолеты. Свистят пули. Мама прикрывает наши головы подушкой. Слышны крики – кажется, убита женщина. Люди в панике прыгают с платформы. Мы тоже. Оказывается, состав наш стоит в поле, кругом снопы. В одном из них, головами в свежую душистую солому, прячемся от моря огня.

На рассвете – тихо. Состав наш разбит до основания. Оставшиеся в живых люди разбредаются в разные стороны. Мы тоже идем пешком. Ночуем где-то, кажется, в селе Арбузиновка. Идем дальше.
В немецкой колонии Сталиндорф нас накормили и дали подводу и лошадь. Водителем этого «экипажа» должен был стать мой папа. А папа умеет показывать ученикам очень оригинальные физические опыты и доходчиво объяснять суть математических проблем. А вот запрягать и распрягать лошадь и тем более управлять ею… !?
Но едем... Все-таки едем...
В колонне таких же подвод, которой кто-то руководит.
Переезжаем мост через Днепр. Гроза, дождь, и снова налет. Опять пулеметные очереди, опять зажигательные бомбы…
До сих пор слышу крик: «Женщины и дети, под подводы!».
Стихает… Пересчитываем своих… Все живы…
Двигаемся дальше. В сторону Донбасса. В Нью-Йорк!».(12)

И первое, что сделал в Нью-Йорке глава семьи - одесский учитель физики Исай Перель - это «сдать» полученную в Сталиндорфе «государственную собственность» - лошадь и подводу.
Он просит 17-летнего сына родственников, Люзика Галака, не тратя времени, ехать в ближайший совхоз, сдать лошадь и подводу и получить расписку о сдаче. Да, да, самое главное – обязательно получить расписку!

Недолго длилась мирная жизнь семьи Перель в Нью-Йорке.
Начались бомбежки, и нужно было бежать дальше.
Все было на этом пути – моря и реки, пески Каракума и солончаки Каратасса. Они шли пешком и ехали на подводах, тряслись в кузовах грузовиков и задыхались в переполненных теплушках товарных поездов, спускались по Волге из Сталинграда в Астрахань на речном пароходе «Академик Тимирязев» и переплывали Каспийское море из Астрахани в Атырау на корабле «Гелиотроп». Они пересекли четыре республики, одолели многие тысячи километров, пока, наконец, спустя год, попали в Ташкент, откуда весной 1945-го вернулись в освобожденную Одессу.

И вот, оказывается, что не все рассказанные нами истории имеют печальный конец.
Тогда в 1941-м 17-летний Люзик Галак (тот самый мальчишка, который по просьбе Исая «сдавал» под расписку «государственное имущество» – лошадь и подводу) ушел добровольцем на фронт. Он геройски прошел всю войну, был трижды ранен, награжден орденами и медалями, и всю свою жизнь, как реликвию, хранил запачканный кровью блокнот, который (вместе с его ногой!) прострелила немецкая пуля в бою за Польшу. (13)

Но вот, наконец, закончилась эта война, и Люзик, нет, нет, молодой лейтенант Лазарь Галак, вернулся домой и стал мужем повзрослевшей за эти годы Нюсеньки Перель. И сегодня в Нью-Йорке (в настоящем Нью-Йорке!) за праздничным столом в кругу семьи – любимой жены, двух сыновей, четырех внуков и годовалого, рыжего, как солнышко, правнука – он с тихой грустью вспоминает тот 1941-й и тот далекий донецкий Нью-Йорк, и … «государственное имущество» - лошадь и подводу, которые сдал кому-то «под расписку».
Обязательно под расписку!
История со счастливым концом …



Репортаж из расстрельной ямы.
До трагической гибели «Ленина» оставалось еще двое суток, «Ленин» все еще стоял на якоре в бухте «Казачья», ожидая окончания ремонта «Ворошилова», а его пассажиры были все еще живы и счастливы тем, что выбрались из осажденного города, когда в одесском порту началась подготовка к рейсу еще одного каравана кораблей: «Яна Фабрициуса», «Ингула» и «Ногина».

Грузовой пароход «Ян Фабрициус» был одним из самых старых кораблей Черноморского пароходства. Под различными флагами, и под именем «Антигона» он 26 лет бороздил моря и океаны, пока в 1932-м не был куплен Страной Советов и переименован в «Яна Фабрициуса» - по имени давно забытого всеми героя Гражданской войны.

И так уж случилось, что именно «Ян Фабрициус» 22 Июля 1941-го пострадал от первой бомбежки Одессы. Старика, правда, наскоро подремонтировали, очистили от ила и загрузили оборудованием завода им. Октябрьской революции, приняв на борт, как обычно, эвакуируемых инженеров и рабочих этого завода, сопровождающих оборудование.

Но вот что интересно: среди поднявшихся в тот день по трапу на «Ян Фабрициус» было немало людей, не имевших никакого отношения к заводу им. Октябрьской революции, и, тем не менее, снабженных эвакоталонами со штампом этого завода. Все они, как мы знаем сегодня, «приобрели» эти эвакоталоны (каждый по 2.000 рублей наличными!) у ответственного за эвакуацию – зам. начальника отдела кадров товарища Холодова.

Именно так удалось попасть на «Фабрициус» профессору Якову Гиммельфарбу, пережившему, если вы помните, вместе со своей семилетней дочерью Лилей первую бомбежку города на Соборной площади. Трудно сказать, что побудило профессора Гиммельфарба, известного специалиста по эпидемиологии, несомненно «подлежащего эвакуации» и даже имевшего уже направление на работу в Ростовский противочумный институт, все-таки купить эвакоталоны. Скорее всего, это было связано с желанием покинуть город без промедления вместе со всеми родственниками: семьями Беренштейн и Фишер - 11 человек, часть из которых по статусу не подлежали эвакуации. Эвакоталоны для всех организовал инженер завода Марк Беренштейн, заплатив за них Холодову астрономическую по тем временам сумму – около 20 тысяч рублей.
Вспоминает Лиля Гиммельфарб:
«Мне часто приходилось слышать, что люди пожилого возраста лучше и отчетливее помнят события детства и далекой юности, чем то, что произошло с ними вчера или на прошлой неделе. Вот и настал мой час подтвердить это наблюдение.
Ясно помню теплый летний день на даче на 11-й станции Большого Фонтана. Мама и папа подвязывают виноград «Изабелла» на веранде.
Папа стоит на лестнице, а мама и я внизу – подаем веревочки. Я с нетерпением жду, когда вся эта нудная работа закончится, и мы пойдем на пляж.
Вдруг от калитки слышен крик бабушки Мириям: «Ты только подумай, чем они занимаются!!! Ведь началась война!!!».
Сразу поднялась суматоха, в которой я не очень-то разбираюсь и только жалею, что мы едем в город, там, как говорит мама, есть радио.
Проходит какое-то время. Мы живем в городской квартире, и меня водят гулять на Соборную площадь . . .

Слышу разговоры старших о том, что нужно уезжать из города и брать с собой только самое необходимое. Мне разрешают взять куклу, названную Светланой - в честь дочери Сталина.
Мы едем в порт на подводе, которую «выделил» папе Бактериологический институт, где он работал. Здесь на пристани собирается вся наша большая семья. У всех нас есть посадочные талоны на пароход «Ян Фабрициус».
Посадку не помню. Помню только, что нас помещают в глубокий трюм, где уже собралось много людей – все сидят и лежат на своих тюках. На берег высаживаемся в Мариуполе, а оттуда уже на поезде едем в Ростов, где находится в Противочумный институт, в который папа получил направление . . .». (14)
Вся большая семья Гиммельфарб, устроившись в трюме «Яна Фабрициуса», благополучно добралась до Мариуполя.

Ну а как же работники завода им. Октябрьской революции?
Те, которые тоже должны были эвакуироваться в Мариуполь, но не сумели сделать этого, так как полагавшиеся им эвакоталоны на «Фабрициус» были проданы?
Нужно честно сказать, что товарищ Холодов позаботился и о них. Он организовал большой конный обоз, и все «подлежащие эвакуации» работники завода, не попавшие на «Фабрициус», вместе с семьями в те же дни покинули город сухопутным путем.

Об этом тяжелейшем пути – около 600 километров по выжженной солнцем голой степи, где не было ни деревца, ни кустика, чтобы спрятаться от бомбежки – тринадцатилетняя Беллочка, будущая известная одесская и израильская журналистка, Белла Кердман написала одно из первых своих стихотворений:

Я вспоминаю сорок первый год…
И ясно вижу пред собою снова
Украинскую степь и пеший переход
От раненой Одессы до Ростова.

Мне было в эти дни всего двенадцать лет,
Но я запомнила, и забывать не вправе
Тот дымно полыхающий рассвет,
Бомбежку на Днепровской переправе.

Хрипели кони посреди воды,
Качался берег, плакали старухи
И только мама посреди беды
Как будто сохраняла силу духа.

И вдруг, всему движенью поперек,
Рванул солдат в линялой гимнастерке
И сунул в руку мне походный свой паек –
Подмокший сахар с крошками махорки.

Я не запомнила его лица,
Но был похож он чем-то на отца.

 

Беллочка не случайно вспомнила об отце. Ей очень не хватало его все это время – весь этот долгий путь. Отец ее Феликс Кердман – инженер завода им. Октябрьской революции, - отправив с обозом жену и двух дочек, сам все еще оставался «на обороне города» - так тогда это называли.
Феликс Кердман догонит обоз в степи, уже перед самым Мариуполем. (15)


Так, как будто бы, все эвакуированные работники завода им. Октябрьской революции – и те, которые отплыли на корабле «Ян Фабрициус», и те, которые отправились сухопутным путем через степь – добрались до Мариуполя.
Мариуполь… Небольшой городок – около 240 тысяч жителей - порт на Азовском море. Неказистые одноэтажные домики день и ночь «опаленные» багровыми сполохами доменных печей заводов «Азовсталь».

Когда-то, в давние времена, на месте сегодняшнего Мариуполя было греческое поселение, да и в дальнейшем город был в основном населен греками. Здесь ровно сто лет назад, в 1841-м, в семье бедного сапожника-грека родился один из самых загадочных русских художников - Архип Куинджи. Но в 1937-м, во время террора, стараниями товарища Сталина коренные жители-греки исчезли, и Мариуполь стал украинско-русским.
А в июле-августе 1941-го этот город оказался одним из самых удобных пунктов для концентрации эвакуированных из Одессы.

 
Наплыв специфической одесской публики, видимо, произвел «сильное впечатление» на рабочий люд Мариуполя, и вызвал определенную реакцию. Были даже отдельные «сознательные» граждане, которые, вспомнив уникальную лексику 1937-го, «почли своим долгом сигнализировать о безобразном поведении беженцев» и требовать их (беженцев!) - «беспощадно уничтожать». (16)

ИЗ ДОНОСА КОВАЛЕВА ИВАНА ИВАНОВИЧА
ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ
Мариуполь.
Хутор Бердянский, п/я №86, с/х артель им. М. Горького

Дорогой Иосиф Виссарионович!
Перед нашей страной нависла угроза германского фашизма, вероломно напавшего на нашу родину. Мы, советские патриоты, отомстим германскому фашизму за кровь наших братьев, жен и детей.
Но есть ряд партийных и советских организаций, которые не учли важности данной обстановки и создают панику внутри страны.

Руководители Одесской области создали не только панику в гор. Одессе, но и во всей области…
Много работников торгующих и финансово-банковских организаций
гор. Одессы, не отчитавшиеся перед своими организациями и не получившие путевки на выезд, ограбив магазины и другие учреждения первым делом умчались на машинах в гор. Мариуполь[??].
[Здесь и далее, выделено нами. Авт.].

Ряд случаев, когда в Мариуполе у беженцев из Одессы обнаруживали по 20-30 и больше тысяч рублей денег. Ведь такие деньги честным путем иметь нельзя…
Много людей, бежавших оттуда, бродит без учета.
Приехав в Мариуполь, ряд жителей Одессы, кому удалось присвоить товары и деньги, кричат во все горло – мы пострадавшие, мы беженцы, а этим моментом по спекулятивным ценам продают на рынке.
Вот таких людей, которые не получили расчета в учреждениях и не отчитались перед учреждениями, а была возможность, надо беспощадно уничтожать…

Заканчивая на этом, я хочу сказать, может быть, я неверно рассуждаю по своей малограмотности, может быть, я глубоко ошибся, но я советский гражданин, если надо будет, то и жизнь отдам за советскую родину, и я решил написать своему родному правительству и открыть все наболевшее.
Ведь об этом письме знаю я один, да Вы, если его получите, будете знать, да четыре стены, в которых я писал.
Если я этим письмом нанес политическую ошибку, то пусть советский закон покарает жестоко.
18 августа 1941г. И. Ковалев

В своем отношении к эвакуированным Иван Иванович Ковалев не одинок – многие местные жители чувствовали также. И это даже можно понять и объяснить экстремальными условиями, в каких оказались эти люди. Отцы и сыновья на фронтах ежеминутно рискуют жизнью (а многие уже и отдали свою жизнь!); матери и жены сутками в цехах заводов (самолеты, танки, боеприпасы – все для фронта!); дети, лишенные радостей детства (безотцовщина, безпризорщина, голод!).
А тут еще, понимаете, «понаехали».
От фронта спасаются.
Да еще с большими деньгами.
И одеты-то не по-нашему, и балакают как-то странно.

Эвакуированных расселяли по клубам, по школам, но и местное население «уплотняли», подселяя в их небольшие дома и тесные квартиры приезжих, усложняя этим их и без того тяжелую жизнь. Именно эти, так сказать, объективные, материально-бытовые причины, замешанные на вполне естественной ксенофобии, определяли отношение местных жителей к приезжим.

А вот что касается еврейской прослойки эвакуированных, то здесь дело обстояло еще хуже. В дополнение к материально-бытовым причинам, в дополнение к обычному подозрительному отношению к чужакам, здесь начинала действовать и генетическая юдофобия, получившая в последнее время «подпитку» со стороны гитлеровской расовой идеологии и неожиданную легитимацию со стороны сталинской национальной политики.

Эта «мудрая» сталинская национальная политика ставила перед собою среди прочих цель «отмыться» от обвинения в том, что «советская власть – жидовская власть». Обвинение серьезное - ведь за такую «жидовскую власть» и воевать-то, как будто не стоило!

О том, что пришлось пережить им в эвакуации, бывшие еврейские дети предпочитают не вспоминать, удерживая в памяти редкие добрые минуты: там кто-то погладил мальца по головке, там где-то дали голодной девчушке кусок хлеба или кусочек подмокшего присыпанного махоркой сахара.
Ну что ж и это, конечно, было – мир, как известно, не без добрых людей!
Но вот в Уфе в 1942-м местные подростки замучили эвакуированного мальчика-еврея, а жительница города Шадринска Челябинской области вспоминает, что среди эвакуированных «больше бросались в глаза евреи со своей картавой речью – дети сразу стали их копировать, а маленьких дразнить». (17)

Удивительно интересно влияние мудрой сталинской политики, на изменение статуса эвакуированных.
Если где-то в начале войны человек пытался эвакуироваться, его считали трусом, спасающим свою шкуру. А если оставался на территории, которая не сегодня-завтра могла быть оккупирована врагом – был героем. В конце войны все оказалось наоборот. Если эвакуировался человек – значит, был патриотом, питал ненависть к врагу. А если остался и оказался на оккупированной территории – значит предатель, значит готовился изменить Родине.
А что, если этот, оставшийся на оккупированной территории человек, еще и еврей по национальности?
А что, если он не только остался на оккупированной территории, но и (как это ему удалось?) … выжил?
О, тогда он до самой смерти будет нести на себе клеймо!
И до самой смерти при заполнении различных анкет - при поступлении в институт, приеме на работу или даже (смешно?) при записи в городскую библиотечку – на привычный вопрос: «Находился ли на оккупированной немецко-фашистскими захватчиками территории СССР?», он будет отвечать, как требуется, полностью: « Да, находился».
И в этом коротком ответе: «Да, находился» - сублимируется вся дальнейшая горькая судьба этого еврея, умудрившегося выжить на оккупированной убийцами территории?!

Итак, Мариуполь, который в июле-августе 1941-го буквально заполонили стекавшиеся сюда по морю и по суше эвакуированные одесситы.
Мариуполь, фактически, не был конечной целью этих эвакуированных.
Путь их лежал дальше, чаще всего, в Ростов. Но проблема заключалась в том, чтобы еще выбраться из переполненного города.

Макс Хромой вспоминает тысячи людей, расположившихся со всеми своими пожитками на улицах Мариуполя, прямо на земле, как цыгане, или (на специфическом одесском жаргоне Макса) «как на одесской Толкучке».
Макс вспоминает горы узлов и корзин, чемоданов и ящиков, вспоминает подводы и брички, перекрашенные в защитный цвет «эмки» и забрызганные грязью полуторки. И над всем этим столпотворением, вдруг, проливной летний дождь и раскаты грома, которые он, 12-летний ребенок, напуганный недавней бомбежкой на Днепровской переправе, принял за разрывы бомб.
Макс вспоминает, как молодой его дядька Лева, пользуясь своими лейтенантскими кубиками в петлицах пропыленной и мокрой от дождя гимнастерки, буквально насильно втолкнул всю их семью в вагон товарняка, уходившего на Ростов. (18)

Белла Кердман вспоминает, что и работники завода им. Октябрьской революции выезжали из Мариуполя в Ростов на товарняке, а ей с родителями досталось место в открытом тамбуре, где их с головы до ног засыпала угольная пыль из паровозной трубы. Один уголек попал девочке в глаз. Ух, как это было больно, пришлось даже во время короткой стоянки товарняка обращаться в медпункт.

Все наши друзья, к счастью, выбралась из Мариуполя, и Белла Кердман, и Марик Хромой, и Лиля Гиммельфарб, и маленькая Галочка Кармалюк, на всю жизнь запомнившая запах того, необыкновенного, посыпанного сахаром, кусочка черного хлеба, которым угостили ее матросы «Фабрициуса».(19)


Но были, были и те, кто не сумел, не успел, и все еще оставался в городе, когда 8 октября 1941 года, в полдень, в Мариуполь вошли убийцы.

О том, что произошло с этими евреями, свидетельствует совершенно невероятный документ. Документ, который можно назвать: «Репортаж из расстрельной ямы». (20)
Речь идет о дневнике молодой девушки, Сарры Глейх, эвакуировавшейся в Мариуполь из Харькова и вместе со всей своей семьей попавшей в противотанковый ров под Мариуполем, у агробазы им. товарища Петровского. Отец, мать, сестры, трехлетний племянник Владя – все они были расстреляны в этом противотанковом рву, и только Сарра чудом осталась в живых. Ночью девушка выбралась из-под трупов и после долгих блужданий по степи перешла линию фронта.

Сарра Глейх осталась в живых как будто бы для того, чтобы донести до нас свой невероятный дневник. Осталась в живых для того, чтобы некоторые из нас, прекраснодушные и забывчивые, вспомнили и содрогнулись!
Дневник Сарры Глейх – тоненькая школьная тетрадка в розовой веселой обложке - попала к Илье Эренбургу, и он включил его в «Черную Книгу», как надежду на то, «что люди не допустят повторения». (21)
Еще 1 сентября 1941-го сестры Сарры , жены военнослужащих Фаня и Рая, ходили в военкомат и просили эвакуировать семью из Мариуполя. Им отказали – мол, «эвакуация не предвидится раньше весны».
Прошел месяц. Положение с каждым днем ухудшалось, и 8 октября в военкомат отправилась Сарра. На сей раз начальник был более «великодушен»: сказал, что эвакуация семьи Глейх назначена как раз на завтра , 9 октября. Им следует собрать вещи, документы, в общем, подготовиться к отъезду.
Этот примечательный разговор происходил, повторим, 8 октября 1941-го, утром. А уже в 12 часов дня в город вошли убийцы.

ИЗ ДНЕВНИКА САРРЫ ГЛЕЙХ
8 октября. Немцы в городе …
9 октября. Дома абсолютно нечего есть. Пекарни в городе разрушены, нет света, воды...
10 октября. По приказу еврейское население должно избрать правление общины в количестве тридцати человек. Община отвечает жизнью за «хорошее поведение еврейского населения»…
Еврейское население должно регистрироваться в пунктах общины (всего зарегистрировано 9.000 человек)…
14 октября. Гестапо уже в городе…
17 октября. Сегодня объявили, что завтра утром все
зарегистрировавшиеся должны явиться на пункты и принести ценности.
18 октября. В течение двух часов мы должны оставить город. Для стариков и женщин с детьми будут машины.
Рояновы [русские родители мужа Фани - сестры Сарры, Авт. ] пришли просить Фаню отдать им внука. Фаня категорически отказалась, плакала. Владю не отдала, решила взять его с собой…
20 октября. Мама и папа уехали в 9 ч. утра. Рая с Владей задержались, поедут следующей машиной…
Мы шли пешком, дорога ужасная, после дождя размыло…
Было часа два, когда мы подошли к агробазе им. Петровского.
Людей здесь много. Я кинулась искать Фаню и стариков. Фаня меня окликнула, стариков она искала до моего прихода и не нашла, они, наверное уже в сарае, куда уводят партиями по 40-50 человек…
Дошла очередь и до нас, и вся картина ужаса бессмысленной, до дикого ужаса бессмысленной и безропотной смерти предстала перед нашими глазами, когда мы направились за сараи.
Здесь уже где-то лежат трупы папы и мамы. Отправив их машиной, я сократила им жизнь на несколько часов.
Нас гнали к траншеям, которые были вырыты для обороны города.
В этих траншеях нашли себе смерть 9.000 евреев…
Нам велели раздеться до сорочки…
Гнали по краю траншеи, но края уже не было: на расстоянии в полкилометра траншеи были наполнены людьми…
Мы шли по трупам.
В каждой седой женщине мне казалось, что я вижу маму. Один раз мне показалось, что старик с обнаженным мозгом – это папа…
Фаня не верила, что это – конец… Лицо у нее сине-серое, а Владя все спрашивал: «Мы будем купаться? Зачем мы разделись? Идем домой, мама, здесь нехорошо!».
Больше я не могла выдержать, схватилась за голову и начала кричать каким-то диким криком, мне кажется, что Фаня еще успела обернуться и сказать: «Тише, Сарра, тише!», и на этом все обрывается.
Когда я пришла в себя, были уже сумерки. Трупы, лежавшие на мне, вздрагивали, это немцы, уходя, стреляли на всякий случай…
Где-то под трупами плакали дети, большинство из них, особенно малыши, которых матери несли на руках (а стреляли нам в спину), падали, прикрытые телами матерей, невредимы и погребены под трупами заживо.
Я начала выбираться из-под трупов.... выбралась наверх и оглянулась – раненные копошились, стонали, пытались встать и снова падали…
Какой-то старческий голос напевал: «Лайтенахт… Лайтенахт…»,
и в этом слове, повторяющемся без конца, было столько ужаса!».

«Лайтенахт… Лайтенахт…» - напевал над могилой евреев старческий голос.
«Светлой ночи… Спокойной ночи…» - напевала любимому внуку какая-то добрая еврейская бабушка. Не над детской кроваткой напевала – над разверстой могилою.

Всего за десять дней, с 20 по 30 октября 1941 года, в Мариуполе были уничтожены 8.000 евреев. (22)
Были среди них и коренные жители Мариуполя, и эвакуированные из Харькова, такие, как Сарра Глейх. Были среди них, наверное, и эвакуированные из Одессы, те самые, о которых писал Иван Иванович Ковалев товарищу Сталину, те самые, которые « ... кричат во все горло- мы пострадавшие, мы беженцы».
Сколько их было? Кто знает?
Ведь не даром писал товарищу Сталину Ковалев, что «Много людей, бежавших оттуда, бродят без учета»!
Какая ирония судьбы: выбраться из Одессы, пройти весь этот полный опасностью путь под непрерывной бомбежкой по выжженной солнцем степи, проплыть его в трюме грузового корабля по морю, нашпигованному минами, добраться до Мариуполя и … погибнуть.
Погибнуть в залитом кровью противотанковом рву у агробазы им. товарища Петровского.
Погибнуть в те самые страшные дни октября 1941-го, когда и в Одессе уже идет уничтожение. В те самые страшные дни, когда Одесса стала уже «Городом Антонеску».

Двойное предательство.
Эвакуация из Одессы любым путем – морским или сухопутным – была сопряжена с опасностью. Не всем удавалась добраться, в прямом и переносном смысле, до спасительного берега.
Да и берег, на самом деле, не был таким уж «спасительным».
Выбравшись из Мариуполя, одесситы в большинстве своем двигались на Ростов и дальше – на Северный Кавказ, в Казахстан, Узбекистан...
Но до этого нужно было еще выбраться из Ростова.

Ростов-на-Дону, вообще, заслуживает особого внимания, поскольку нацисты входили в него дважды. Дважды советская армия оставляла город, и дважды этот отход сопровождался предательством.
Первый раз это произошло 21 ноября 1941 года.
Но еще до этой трагической даты в Ростове, как и в других городах страны, была проведена эвакуация. В первую очередь был вывезен знаменитый ростовский завод «Ростсельмаш». Более трех с половиной тысяч железнодорожных вагонов понадобилось для эвакуации этого завода в Ташкент. Туда же в Ташкент были направлены «подлежащие эвакуации» рабочие и инженеры завода во главе с его директором Михаилом Титаренко.

Всего же организованно по эваколистам (так называли здесь, в отличие от Одессы, эвакоталоны) было вывезено около 150 тысяч человек, да еще около 50 тысяч бежали самостоятельно.
Так что Ростов в эти дни покинули порядка 200 тысяч. Среди них по непроверенным данным около 15 тысяч евреев. Это, к сожалению, было непростительно мало, так как число евреев в городе в последнее время почти удвоилось: к 27 тысячам коренных жителей Ростова добавилось, как минимум, еще 30 тысяч эвакуированных.

К счастью, на этот раз немецкая армия не смогла закрепиться в городе, и оккупация продолжалась всего восемь дней. Этого времени было недостаточно для организации акции «очистки» города. Тем более, что Зондеркоммандо «SK-10а», обязанностью которой было осуществлять убийства, задержалась в Мариуполе – как показали наши исследования, рапорт № 136 - «Города Мариуполь и Таганрог свободны от евреев…» - был направлен в Берлин только в день захвата Ростова - 21 ноября 1941-го.

Убийством евреев Ростова пришлось заниматься эсэсовскому Лейбштандарту «Адольф Гитлер».
Но эсэсовцы лейбштандарта, проявившие себя с самой лучшей стороны в 1934-м во время «Ночи длинных ножей», не были специалистами в деле очистки городов от евреев. За неделю они сумели убить всего каких-то 400 человек: 43 человека, стоявших в очереди за хлебом на 40-й линии; 90 жителей дома №2 по 1-й Советской улице; еще 60 человек около детского сада на 36-й линии; еще 200 на Армянском кладбище…
А 29 ноября бойцы Южного фронта ворвались в Ростов и выбили из города нацистов. Это была одна из первых успешных наступательных операций советских войск и даже вначале воспринималась, как перелом в войне.
Но не надо забывать шел 1941-й год. Немцы рвались на Кавказ, и Ростов стоял у них на пути.
Восемь долгих месяцев под Ростовом шли жестокие бои. И все это время из города шла эвакуация. Вывозили все, что не успели вывезти во время первого этапа: заводы, фабрики, сырье, население.
Около 100 тысяч человек выехали организованно по эваколистам и еще столько же бежали самостоятельно.
Казалось, учитывая, что во время первой короткой оккупации Ростова, было расстреляно несколько сот евреев, следовало на этот раз попытаться для предотвращения убийств вывезти евреев из города.
Но этого не случилось.
Так же, впрочем, как и везде – в Киеве, Харькове, Одессе…

Как свидетельствуют очевидцы, «никакой разнарядки» на эвакуацию евреев из Ростова не было. Правда, около 7-10 тысяч «нужных» евреев оказались в составе тех 100 тысяч, которые были эвакуированы организованно. Примерно столько же бежало самостоятельно. Говорят, что люди чуть ли не на ходу вскакивали в проходящие поезда, любыми способами доставали лошадей, или, просто, уходили, куда глаза глядят…

А 13 февраля 1942-го, за пять месяцев до вторичной оккупации Ростова, комендант ростовского гарнизона майор Борщ (который, кстати, впоследствии стал сотрудничать с оккупантами) отдал приказ, запрещающий выезд из города без его личного разрешения.
Что это? Опять мышеловка!
Мышеловка, аналогичная той, что была в Одессе.
И результат не заставит себя ждать…
После двухдневных уличных боев, 24 июля 1942 года, гитлеровцы захватили Ростов вторично.
И на этот раз надолго.
На этот раз спешить было некуда, и все можно было выполнить в соответствии с правилами и инструкциями, все «как положено».

На этот раз уже не нужны бесполезные расстрелы людей, стоящих в очереди за хлебом. На этот раз за дело взялись профессионалы – Зондеркоммандо «SK-10а», под командованием оберштурмбанфюрера доктора Курта Кристмана. Эта Зондеркоммандо входила в состав знаменитой Эйнзатцгруппе «D», действовавшей во всех городах на Юге Украины, а затем продвинувшейся на Северный Кавказ.
Прибыв из Мариуполя в Ростов, Зондеркоммандо «SK-10а» расположилась в помещении областного управления милиции, что на Красноармейской, 154, и приступила организации «очистки» города от евреев. Ответственным за проведение операции был почему-то назначен военный врач гестапо унтерштурмфюрер Герман Герц.

В Ростове в те дни еще оставалось более 35 тысяч евреев, частично местных, частично эвакуированных, но по вполне понятным причинам число их и местопребывание не было неизвестно нацистам. И посему, первое, что должен был сделать доктор Герц, – это определить объем предстоящей ему «работы»: идентифицировать евреев и выяснить места их жительства или укрытия.
Задача сложная, но, учитывая накопленный опыт, вполне выполнимая.
Идентификацию евреев следовало осуществить руками самих же евреев.
Это была давняя придумка Адольфа Эйхмана. (23)

Когда в 1938-м его, тогда еще молодого эсэсовца – унтерштурмфюрера - направили в Вену для организации «добровольной» эмиграции евреев из Австрии, он сразу принял решение воспользоваться помощью лидеров еврейской общины, не посвящая, естественно, их в свои цели.
Из самых авторитетных в городе евреев, врачей, адвокатов, он организовал некий «Еврейский комитет», или, как называли его нацисты, «Юденрат», задачей которого было выявить в гуще местного населения евреев, зарегистрировать их и подготовить к эмиграции.
Операция прошла успешно – Вена была «очищена» от евреев, а Эйхман снискал сомнительную славу «специалиста по еврейскому вопросу» и в 1939-м, когда было создано Главное Управление имперской безопасности (РСХА), был назначен начальником печально известного IV-еврейского реферата гестапо.
С тех пор нацисты использовали «методику» Эйхмана в каждой захваченной ими стране – вначале в Европе, а затем и в Советском Союзе.

Только теперь регистрации евреев вела не к насильственной эмиграции, а к тотальному уничтожению.
Регистрация евреев – простое, на первый взгляд, действие – была связана с огромными трудностями, и без помощи юденрата нацисты никак не могли бы ее осуществить. Достаточно вспомнить сентябрь 1939-го и регистрацию евреев в растерзанной Польше – города ее превратились в руины, улицы потеряли названия, дома потеряли номера. А люди – поляки, евреи, местные и депортированные из Германии – забились в подвалы, в щели, без света, без воды…
Как среди этой человеческой массы найти евреев?
Как их переписать – зарегистрировать?
Разве что…
Разве что евреи сделают это сами!
И они это сделали!
Глава варшавского юденрата инженер Адам Черняков разослал по городу своих людей, которые, переходя из подвала в подвал, из убежища в убежище, уговаривали, убеждали затаившихся там евреев в необходимости заполнения специальных опросных листов.
Число обнаруженных регистрацией евреев составило 268.016 взрослых и 91.611 детей до 15 лет – все они будут уничтожены.
А глава юденрата Адам Черняков покончит жизнь самоубийством.
В записке, оставленной им жене, всего несколько слов: «…Я беспомощен. Мое сердце разрывается от боли. 23 июля 1942». [Музей Холокоста, Будапешт, 2009].

Трудно сказать, как в каждом отдельном случае объясняли убийцы наивным еврейским лидерам важность проведения регистрации, но все юденраты почему-то стремились выполнить это мероприятие наилучшим образом – переписать всех, составить полные списки евреев!
В этом смысле не стал исключением и юденрат, организованный в Ростове.

Уже 4 августа 1943-го глава юденрата доктор Григорий Лурье, бывший директор ростовского Дома санитарной культуры, выпустил «Воззвание к еврейскому населению», обязывающее всех евреев, включая крещенных и детей с 14 лет, явиться лично на регистрацию.
В воззвании были указаны адреса регистрационных пунктов, и было также
подчеркнуто, что регистрация проводится под руководством Совета старейшин (именно так назвали на этот раз юденрат!) и что все лица еврейской национальности должны беспрекословно подчиняться распоряжениям Совета во избежание серьезных неприятностей.
К 9 августа 1942 года регистрация, видимо, была закончена, и в тот же день на стенах домов и в газете «Голос Ростова» появилось новое «Воззвание» доктора Лурье. Как и можно было предположить, на этот раз всем зарегистрировавшимся евреям предписывалось явиться на сборные пункты для организованного переселения в особый район.

Явка была назначена на 11 августа 1942 года.
Необходимость «переселения» объяснялась желанием немецких властей защитить евреев от участившихся в последнее время нападений местного населения.


С раннего утра 11 августа 1942-го толпы евреев Ростова потянулись на сборные пункты.
Но, ведь все это уже было!
Ведь уже тянулись евреи Киева на еврейское кладбище к Бабьему Яру, уже шли евреи Одессы на Дальник, евреи Харькова к Дробицкому Яру, а евреи Мариуполя к агробазе им. товарища Петровского. Ведь уже строчил пулемет, рыдали матери, и какая-то верно сошедшая с ума добрая еврейская бабушка напевала над разверстой могилой внука: «Лайтенахт! Лайтенахт!».

Все это уже было, уже повторялось не раз и не два - в сетябре-октябре-ноябре 1941-го, а теперь, почти через год, в августе 1942-го, повторяется снова - в Ростове. Евреи снова, как будто намеренно, оставлены на верную смерть. Намеренно? Неужели, действительно, намеренно?

Пришедших на сборные пункты евреев Ростова перегнали и перевезли на грузовиках в Змиевскую балку. Именно это проклятое место на окраине города, за Зоопарком и Ботаническим садом, на правом берегу реки Темерник, выбрал доктор Герц для проведения акции уничтожения.

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ЖИТЕЛЬНИЦЫ РОСТОВА
гражданки Марты Дергановой, 24 ноября 1943 года

11августа 1942 года в 17 часов дня немцы и наши русские, которые служили в полиции, пригнали 500 человек женщин с детьми к яме в питомнике Ботанического сада и начали их расстреливать.
Крик поднялся очень жуткий, невозможно было это пережить. Они стали разбегаться, немцы их ловили и живыми бросали в яму, и так продолжалось с перерывами день-два, пока их не расстреляли всех…
[Ростоблгосархив, Ф.Р.- 3613, оп.1, д. 90, лл. 15-16]

За двое суток, 11-12 августа 1942 в Змиевской балке было расстреляно и удавлено в душегубках более 27 тысяч евреев – взрослых и детей.
Вместе со всеми евреями погибли и члены ростовского юденрата во главе с председателем - доктором Лурье – пусть земля ему будет пухом…
Вместе со всеми евреями погибла и эвакуированная из Одессы - 30-летняя Розочка Адамович. (24)

Шанс на спасение.
Для жителей Одессы, для евреев Одессы, получить, достать, купить эвакоталоны, попасть на корабль, на открытую площадку товарняка, на грузовик, на расхлябанную телегу, было счастьем.
Люди, сумевшие это сделать, были счастливцами.
Их ожидал тяжелый, полный опасностями путь, трудные годы эвакуации, но у них был … ШАНС.
ШАНС на спасение! ШАНС на жизнь!
Остававшиеся в Одессе были лишены и этого шанса.
Оставшихся в Одессе евреев ждала неминуемая мучительная смерть.

Библиография
(1) «73 героических дня». Изд. «Маяк», Одесса, 1974
(2) А. Т. Череватенко «Небо Одессы, 1941», «Маяк», Одесса, 1978
(3) Саул Боровой «Воспоминания», Москва-Иерусалим, 1993
(4) Из интервью с Беллой Шнатман, Израиль, Тель-Авив, 2000. Личный архив авторов.
(5) Yad Vashem Archives, F/ M 37/201
(6) Из интервью с Левой Киржнером, Израиль, Кирият-Ата, 2007. Личный архив авторов.
(7) Из интервью с Норой Гринфельд, США, Лос-Анджелес, 2001. Интервью с Норой Гринфельд по просьбе авторов проводили Лиля и Леня Сокол. Личный архив авторов.
(8) Из интервью с Юрой Кармели, Израиль, Натания, 2007. Личный архив авторов.
(9) Alexander Dallin, “Odessa, `941-1944”,Oxford, 1998
(10) И. И. Азаров «Осажденная Одесса», Военное издательство Министерства обороны СССР, М., 1966
(11) Из неопубликованных воспоминаний Елены Ксендзовской, СЩА, Эль-Пассо, Техас, 2009. Личный архив авторов.
(12) Из неопубликованных воспоминаний Анны Галак, США, Нью-Йорк, 2006. Личный архив авторов
(13) Лазарь Галак «Я родом из Нью-Йорка», Нью-Йорк, «Форвертс» №544, 26 апреля 4 мая 2006
(14) Из неопубликованных воспоминаний Лили Гиммельфарб, Израиль, Кирият Бялик, 2006. Личный архив авторов.
(15) Из интервью с Беллой Кердман, Израиль, Мазкерет Батья, 2007. Личный архив авторов.
(16) АПРФ, ф. 3, оп. 50, д. 461, л. 84-86, заверенная копия
(17) Интернет – http://articles.excelion.ru/science/history/world/51582292.html
(18) Макс Хромой, «Одессит – это навсегда», Израиль, 2006
(19) Из интервью с Галей Кармели (Кармалюк), Израиль, Натания, 2007. Личный архив авторов.
(20) Илья Эренбург «Люди, годы, жизнь», Собрание сочинений в девяти томах. Изд. «Художественная литература», М., 1967
(21) «Черная книга». Изд. «Интербук», Запорожье, 1991
(22) «Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941-1944)», Сборник документов и материалов, редактор Ицхак Арад, Яд ва-Шем, Иерусалим, 1991
(23) Яков Верховский, Валентина Тырмос, «Жизнь, поставленная на перфокарту», Тель-Авив, 2009
(24) Леонид Дусман, «Помни! Не повтори!», Одесса, «Друк», 2001