«ГОРОД АНТОНЕСКУ»

 

Яков Верховский,
Валентина Тырмос

Послесловие
По ком звонит колокол?

«Вседневный страх
есть та же казнь вседневная».
Публий Сир, Римский поэт, I век до н.э.

 

 

Одесса, январь 1944 года

Новый 1944 год ворвался в Одессу….
Нет, конечно, не боем Кремлевских курантов…
Ровно в полночь захрипели черные тарелки радиоточек, и жители Одессы услышали двенадцать мерных ударов церковного колокола.
Дон… Дон… Дон… Дон-н-н…

Так и хочется спросить: «По ком звонит колокол?».
Но вот незадача, трудно получить ответ на этот сакраментальный вопрос, потому что люди, по которым звонит погребальный колокол, обычно этого не сознают.
Так и в ту новогоднюю ночь в Одессе – вслед за ударами колокола румынский диктор торжественно поздравил своих слушателей с наступлением нового «счастливого» 1944 года и фривольно заметил, что «в этом году все мужчины станут на год старше, а все женщины на год… моложе». (1)

Ох, не стоило, не стоило румынскому диктору так уж радоваться наступлению этого «счастливого» нового года и так фривольно шутить на его счет!
Линия фронта проходит теперь всего в 260 километрах от Одессы – через неделю, 8 января 1944-го, будет освобожден Кировоград, а в окулярах мощного военного бинокля на западном берегу Днепра уже хорошо видны контуры Херсона.
Ни для кого уже не секрет, что наступает последний этап этой войны.
Германия истощена и не способна противостоять все возрастающему натиску антигитлеровской коалиции.

Особенно возмущает Гитлера противоестественный, с его точки зрения, союз Великобритании с большевистской Россией. Все эти годы он ждал, надеялся, что этот союз развалится и братья-британцы станут под его знамена - ведь не случайно он послал в Лондон самого близкого ему человека – Рудольфа Гесса. Рискнул жизнью друга, бесконечно преданного ему Гессерела, и в день его героического перелета, 10 мая 1941-го, даже прекратил бомбежку Лондона. (2)

Но, несмотря на все его усилия, союз Лондона с Москвой почему-то не развалился, и вся антигитлеровская коалиция почему-то не хотела разваливаться и даже, наоборот, со дня на день как-то укреплялась.

Так 28 ноября 1943 года в Тегеране состоялась даже личная встреча лидеров стран, входивших в эту коалицию – Франклина Рузвельта, Уинстона Черчилля и … кто бы мог подумать?.. Иосифа Сталина.

Узнав от своих шпионов о готовящейся встрече, Гитлер, естественно, пришел в ярость и поручил оберштурмбанфюреру Отто Скорцени уничтожить эту ненавистную ему «Тройку».

Оберштурмбанфюрер Отто Скорцени…
Бандит из бандитов, головорез из головорезов, шеф VI-S - одного из самых кровавых отделов кровавого гитлеровского РСХА – взрывы, поджоги, похищения, отравления, убийства.
В послужном списке Скорцени немало «подвигов», в том числе и сенсационное освобождение из заключения Бенито Муссолини.
Мы уже рассказывали вам о том, как в июле 1943-го в Италии пал фашистский режим и вслед за этим дуче арестовали и заключили в плавучую тюрьму «Персифона». В дальнейшем, в целях безопасности, его переводили из одного места заключения в другое и в конце концов он оказался в самом как будто бы надежном и скрытом от людских глаз месте – на горе Гран-Сассо в маленьком туристическом отеле под охраной двух сотен карабинеров.
И из этого-то надежного и скрытого от людских глаз места выкрал его Скорцени. Во главе десятка своих головорезов на особом планере он бесшумно взлетел на высоту в три тысячи метров и, приведя храбрецов-карабинеров в ужас, без единого выстрела освободил Муссолини. (3)
Операция была блестящей.
Вся Германия восхищалась Скорцени – наглая его морда, изуродованная шрамами, ухмылялась во всю ширину киноэкранов, поганила первые страницы газет во всех столицах мира. И теперь Гитлер ждал от него такой же блестящей операции по уничтожению «Тройки».

«Уничтожить!», - неистово орал фюрер. – «Выкрасть, убить, подорвать, отравить, сжечь…».
«Яволь, мой фюрер!», - ответствовал Скорцени.
И тут же разработал совершенно фантастический план операции под кодовым названием «Длинный прыжок».
По этому плану в предместьях Тегерана должны были высадиться две группы немецких парашютистов. Вначале – вспомогательная группа разведчиков, а вслед за ней – основная под командованием самого Скорцени.
Но на этот раз удача изменила бандиту.

То есть группа разведчиков все-таки высадилась, но сразу же была схвачена службой Лаврентия Берия, собственной персоной прибывшего в Тегеран для охраны «Тройки».
О провале вспомогательной группы Скорцени был «оповещен» … смешно!.. самим Берия. Можно было, конечно, скрыть провал, дождаться высадки основной группы и захватить Скорцени.
Ох как это было бы красиво!
Но Сталин уже прибыл в Тегеран и Берия не решился рисковать.

Уловка с «оповещением» удалась – узнав о провале вспомогательной группы, Скорцени, к разочарованию Гитлера, отменил операцию «Длинный прыжок», и Тегеранская конференция началась в назначенный день и час.

Основным вопросом этой исторической конференции был, естественно, вопрос последнего этапа войны – разгром Германии и наметка послевоенного устройства мира. Или, если хотите, попросту «передел мира» между тремя великими державами, как их стали теперь называть.
Тегеранская конференция завершилась 1 декабря 1943 года подписанием особой декларации.

ИЗ ДЕКЛАРАЦИИ ТРЕХ ДЕРЖАВ:

«Никакая сила в мире не сможет помешать нам уничтожить германские армии на суше, их подводные лодки на море и разрушить их военные заводы с воздуха. Наше наступление будет беспощадным и нарастающим.
Мы прибыли сюда с надеждой и решительностью, мы уезжаем отсюда действительно друзьями по духу и цели.

Рузвельт, Сталин, Черчилль

Возвратившись из Тегерана, Сталин сказал соратникам: «Рузвельт дал твердое слово открыть широкие действия во Франции в 1944 году.
Думаю, что он свое слово сдержит.
Ну, а если не сдержит, у нас хватит и своих сил добить Гитлера». (4)

«Добить Гитлера!».
Эти жестокие сталинские слова были теперь у всех на устах.
И была в них какая-то правда, какая-то даже историческая справедливость…
«Добить Гитлера!». И добивают…

Особенно страшное впечатление на мир произвела операция британских королевских ВВС против Гамбурга. Несколько сот «Летающих крепостей», полученных англичанами из Америки по «ленд-лизу», в ночь на 26 июля 1943 года атаковали спящий город.

Сегодня, наверное, это звучит чудовищно и не политкорректно, но в те далекие дни никого не смущало, что объявленной целью бомбежки было снести Гамбург с лица земли - просто уничтожить город вместе со всеми его жителями.
Точно так же, впрочем, как в начале войны немцы уничтожили Ковентри.

Операция получила кодовое название «Гоморра» - имя легендарного иудейского города, на который Бог ниспослал огонь за грехи его жителей.

В Гамбурге после бомбежки тоже бушевал огонь – огненный смерч с небывалой скоростью несся по улицам и в этом смерче горели заживо десятки тысяч людей.
Сталин был в восхищении!
Его восхитил и масштаб операции, и ее библейское название.
«Так надо работать!», - сказал он Жукову и послал Черчиллю поздравительную телеграмму.

ИЗ РАССЕКРЕЧЕННЫХ ДОКУМЕНТОВ:
Строго секретное и личное послание
от премьера И.В. Сталина премьер-министру г-ну У. Черчиллю
30 июля 1943 год.
Ваше послание, которое информировало меня об удачной бомбежке Гамбурга, я получил.
Я поздравляю британские военно-воздушные силы и приветствую Ваше намерение усилить бомбардировки Германии…
И. Сталин

И действительно бомбардировки усилились. Англичане продолжали бомбить Европу. Бомбили жестоко, нанося огромные разрушения, не считаясь с гибелью гражданского населения. И, вместе с тем, как-то исключительно точно, по выбранным заранее и утвержденным высшими инстанциями целям. Можно даже сказать, что бомбили «ювелирно».
Обратите внимание – в Гамбурге они разбомбили центр города, прилегающие к нему жилые кварталы, порт и судостроительные заводы.
А вот частные виллы вдоль Эльбы остались нетронутыми, поскольку предполагалось после поражения Германии разместить в них главный штаб английских войск.
Каково?!
Какая удивительная уверенность в победе и какая исключительная точность бомбардировки!
Впрочем, и русские, и американцы в ту войну действовали не хуже.

Вот как командование американских ВВС в Египте сообщает о бомбардировке румынских нефтяных месторождений в Плоешти:

«2 августа 1943 года, Каир.
Соединения из более чем 175 бомбардировщиков В-24 «Ли-берейтор» … провело тяжелый налет на румынские нефтяные месторождения в Плоешти.
Бомбардировщики подошли к Плоешти на большой высоте, и совершив затем пикирование на цель до 140 метров, они сбросили свой груз, 300 тонн на производственные сооружения…
После этого бомбардировщики опустились на высоту до 20 метров и стали расстреливать цели из бортового оружия…».

Невероятно!
Тяжелые бомбардировщики В-24 «Ли-берейтор», при их-то скорости и весе, работают на высоте 20 метров, почти вплотную к крышам домов и верхушкам деревьев!?
Это возможно было осуществить только с помощью точной навигационной техники, которой были оснащены в те дни боевые самолеты антигитлеровской коалиции, и только благодаря героическим летчикам, рисковавшим в таких операциях своей жизнью.

И трудно понять, почему эти исключительные возможности не были использованы для того, чтобы разбомбить, скажем… подъездные пути к лагерю смерти Освенцим?
Аккуратненько разбомбить, ювелирно.
Разбомбить подъездные пути и остановить гитлеровскую машину смерти!
Остановить, хотя бы на время - на день, на час.
Сохранить жизнь людям, хотя бы немногим - сотне, десятку.
Сохранить жизнь хотя бы одному человеку - одному ребенку.
Спасти одну детскую душу…

Это только слишком серьезная и больная для нас тема, да ей, наверное, и не место в этой книге. Мы сказали об этом вскользь, просто потому что не могли не сказать.

А теперь нам пора возвращаться в Одессу, где в странной квартире бабушек Александровных все еще скрывается Ролли.
Удивительно, но Одессу тоже бомбят
Это началось еще в июне 1943 года.
Каждые два-три дня над городом неожиданно появлялся советский самолет. Румыны обычно в панике объявляли воздушную тревогу, но бомбежки не было – самолет лишь сбрасывал листовки и уходил в море.

Говорят, что однажды, 31 июля 1943 года, в самый разгар купального сезона один такой самолет появился над пляжем «Ланжерон». На бреющем полете он прошел над самыми головами отдыхающих и сбросил листовки прямо им в руки.
А еще говорят, что прежде чем уйти, как обычно в море, он якобы как-то даже издевательски махнул крылом.
Ну, что ж, все может быть!
В Одессе знают, что говорят…
Только с каждым прошедшим днем советские самолеты становились все наглее и в начале 1944-го город уже бомбили по-настоящему.

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРДЖЕХОВСКОГО:
10 января 1944 г.
… Сегодня уже 3 или 4 раза прилетали совет. Разведчики, это предвестники прилета бомбардировщиков.
Жуть берет, когда вспоминаешь прошлые бомбардировки, и нам предстоит пережить такие же ужасы. Избави Бог и помилуй…
11 января 1944 г.
… Сегодня были красные визитеры.
Первые два визитера были достаточно скромными, т. к. невинно пролетели над портом, хотя их весьма нешуточно встретили зенитки, но на третий раз прилетели с подарком, каковой сбросили в порт, но к счастью попали в воду…
12 января 1944 г.
… Сегодня была четыре раза тревога и наконец в четвертый раз они сбросили бомбу недалеко от Греч моста, говорят, что метили в гор. Совет, несколько бомб бросили на порт…
…. Сейчас 8 ½ ч. вечера, свет потух, через окно видны сильные взрывы, пулеметный огонь не умолкает, небо усеяно цветн. ракетами…
Кончилось наше двухлетнее спокойствие…

Так писал Адриан Орджеховский в своем дневнике 12 января 1944 года, а вот на следующий день, 13 января, в нашем городе произошло уже совершенно невероятное событие, и связано оно было тоже с советскими самолетами.

В воздушном бою под Одессой был сбит один такой самолет.
Летчик – капитан военно-воздушного флота Андрей Кондратьев погиб.
И вдруг, неожиданно, румынские власти приняли решение устроить советскому летчику, фактически врагу, пышные публичные похороны со всеми положенными героям воинскими почестями.
После торжественного богослужения траурный кортеж прошествовал по запруженной народом Дерибасовской. Гроб, установленный на лафете пушки, был открыт, и столпившиеся на тротуарах одесситы могли видеть строгое лицо мертвого героя.
В начале процессии шли священники в полном церковном облачении, а вслед за гробом почетный караул – два взвода румынских солдат.
Военный оркестр наяривал траурные марши.
И ничего не скажешь – зрелище было внушительным, и трудно было поверить, что это происходит в оккупированной Одессе

Город был в смятении.
Загадка не давала жителям покоя.
А разгадка была проста, и лучше всего об этом сказал Черчилль еще на Тегеранской конференции: «Антонеску ищет страну, перед которой он мог бы … капитулировать…».

Нет, на самом деле, Черчилль, любивший «побаловаться» острым словцом, выразился намного грубее, и мы из скромности смягчили его лексику, но в принципе он был абсолютно прав: Антонеску давно уже искал страну перед которой мог бы…
И, видимо, самым удобным для него было бы это сделать перед Сталиным, поскольку именно советские войска приближаясь к границам Транснистрии, представляли для него наибольшую опасность.

Почести, оказанные погибшему советскому летчику, были в данном случае прямым посланием Сталину – еще одним намеком на возможность получить без боя Одессу, Транснистрию и всю Романию Марэ.
Но Сталин почему-то предпочитал не замечать намеков и не спешил принимать предложенный ему «подарок». Как видно, у него в те дни уже созрел совершенно другой план и Антонеску вскоре о нем узнает.

Зато Гитлер, наоборот, прекрасно понял «намек» - он давно уже видел «странные пируэты» своего верного союзника и прекрасно понимал, что румыны не будут «стоять насмерть у ворот Европы» и придется, видимо, рассчитывать только на свои силы.
Гитлер уведомил Антонеску, что в связи с создавшейся ситуацией власть в этом регионе переходит к немцам и защищать Одессу и Транснистрию будет германская армия.
Антонеску чувствовал, что Транснистрия уплывает из его рук и это было ужасно, и само по себе, и особенно потому, что теперь ему даже нечего будет предложить Сталину в обмен на сепаратный мир и пропуск в «клуб будущих победителей». В отчаянье он пробует убедить Гитлера, что будет, будет «стоять насмерть», и с этой целью 26 января 1944 года снимает с поста гражданского губернатора Транснистрии профессора Георге Алексяну и, вместо него, назначает военного губернатора генерала Георге Потопяну.
Но это уже не имеет никакого значения.
В Одессу входит германская армия.

 

«Oh, Tannenbaum!»
Одесса, 1 января 1944 года

В ту новогоднюю ночь в комнате бабушек за большим обеденным столом под елочкой, охраняемой Дедом Морозом и украшенной сохранившейся с дореволюционных времен Вифлеемской звездой, собралась очень странная кампания: кроме бабушек, и известной вам еврейской семьи, здесь сидел очередной Николай Николаевич и… совсем уже что-то невероятное… два мордатых немецких унтера со своими «либе фрау».

Очередной Николай Николаевич, как обычно взялся невесть откуда, а вот немцы несколько дней назад прибыли из Николаева на двух грузовиках, оборудованных огромными прожекторами, и являлись, видимо, техниками, обслуживающими эти прожектора, и одновременно водителями грузовиков. Путь их лежал в Польшу, а «либе фрау» - две смазливые украинские бабенки - ехали вместе с ними, прячась при проверках каким-то образом внутри прожекторного оборудования.

Как попали все они к бабушкам, непонятно, но были явно не постояльцами, а гостями и, даже, дорогими гостями. Да и с Николай Николаевичем они кажется были достаточно хорошо знакомы.
Так что вся эта странная компания чувствовала себя вольготно и пребывала в отличном настроении, вызванном, скорее всего, положением на фронтах.

Бабушка Александра Александровна, как старшая «по чину», восседала во главе стола и «правила бал», а легкая, как одуванчик бабушка Лидия Александровна порхала над гостями, одаривая каждого улыбкой и подкладывая на тарелки всякие невиданные яства, извлеченные из привезенных немцами консервных банок.

За столом было шумно, хотя каждый из присутствующих говорил на своем языке и плохо понимал остальных. Унтеры не знали русского и если «либе фрау» еще могли объясняться с ними на некой тарабарщине немецкого, то бабушки и Николай Николаевич совсем не знали этого ненавистного им языка, так что душой компании и переводчиком оказалась Тася – воспитанная в доме доктора Тырмоса иностранными гувернантками, она с детства знала три европейских языка и говорила по-немецки так же свободно, как по-французски и по-английски.

Изя больше помалкивал и в основном занимался Ролли, следя за тем, чтобы она не объелась шоколадом, подаренным ей немецкими унтерами.

Звон погребальных колоколов в двенадцать все выслушали с подобающим торжественному моменту волнением и посмеявшись шутке румынского диктора о возрасте женщин, выпили домашней наливочки бабушек и принялись петь песни.
Сначала все пели вместе с немцами: «Oh, Tannenbaum! Oh, Tannenbaum! О, елочка, о, елочка, ты мне очень нравишься!», а потом Николай Николаевич затянул: «Каховка, Каховка…», и Изя невольно втянул голову в плечи. Но тут один из немецких унтеров на чистом русском языке вдруг подтянул: «…родная винтовка, горячая пуля летит…».

Этот русский в устах мордатого немца был неожиданным и никак не вязался с его «мордатостью» и с его немецкой униформой, а слова «родная винтовка и горячая пуля» вообще производили странное впечатление. Но никто из присутствующих не выразил удивления и почему-то не задал ни одного вопроса.

Ну, а что там было дальше, Ролли не помнит, потому что она, несмотря на старания Изи, все-таки съела всю подаренную ей унтером плитку шоколада и, испачкав этим шоколадом белоснежную постель бабушки Лидии Александровны, сладко заснула на этой постели.

Проснулась она уже на своем диванчике, куда, наверное, ночью перенес ее папа. Проснулась она от того, что свозь морозные узоры окна ярко светило солнце, где-то за стенкой у бабушек играла музыка, а склонившейся над ней папа тормошил ее и дразнил «соней-засоней»: «Соня-засоня! Соня-засоня! Проснись, наконец! Уже полдень – мы опоздаем на обед к тете Наде!».

Тетя Надя…
Это особая тема в памяти Ролли.
Вы, наверное, помните, что секретари Румынского Военного Трибунала майоры Кера и Зембряну жили не в офицерском корпусе Куртя, а на частных квартирах у двух подруг – Надежды Ефремовой и Анны Дуковой, и Зембряну, продолжавший опекать еврейскую семью, познакомил Тасю с этими женщинами.

Надежда – молодая и очень привлекательная блондинка – была квартирной хозяйкой Николае Кера, который в те дни тоже был молод хорош собой и не очень обременен служебными и семейными обязанностями. И случилось то, что, наверное, не могло не случиться: муж Наденьки проливал кровь где-то на фронте, супруга Керы ждала его в Бухаресте, а эти двое, пока суть да дело, «играли в любовь».

Играли прилюдно, никого не стесняясь, и что удивительно, при полной поддержке свекрови – матери мужа Нади, проживавшей вместе с ней в ее небольшой двухкомнатной квартирке.

Свекровь, по ее словам, любила Надю «больше родной дочери», хотя на самом-то деле была на редкость вредной старухой, большой мастерицей рассказывать скабрезные анекдоты и всякие мерзкие сплетни. Тася прозвала ее «Тысяча Вторая ночь», утверждая, что сказочница «Тысячи первой ночи нашей Тысяче Второй и в подметки не годится».

Старуха на прозвище не обижалась и всегда с удовольствием принимала участие во всех посиделках, которые устраивала Надя. Вот и сегодня, 1 января 1944 года, у них должен был состояться большой праздничный обед, на который была приглашена их общая любимица Ролли с родителями и Зембряну со своей квартирной хозяйкой Анной.

Отношения этой пары тоже были значительно ближе, чем, наверное, должны были быть. Но, нужно сказать правду, в любовь они не играли - просто жили вместе потому, что так им обоим было удобно. Худющая и черная, как галка, Анна все глаза выплакала по ушедшему на фронт мужу, а толстяк Зембряну обожал, по его словам, свою «маленькую женку», рвался к ней в Тимишоару и мечтал увидеть только что родившуюся дочку, которую в честь Ролли назвал «Валерика».

В тот первый день нового 1944 года в комнате Нади тоже стояла украшенная игрушками елка и под ней тоже был Дед Мороз с бородой и усами из ваты, и стол уже был накрыт и уставлен закусками - Надя еще загодя, на прошлой неделе, сбегала на угол в бывшую булочную, где теперь был магазин Орджеховского, и накупила там всякой всячины. Кое-что приготовила и принесла с собой Анна, да еще «Тысяче Вторая» смилостивилась и напекла целую гору ватрушек с творогом.

Ролли каталась здесь, как сыр в масле, перелезала с колен отца на колени к Зембряну и объедалась сладкими ватрушками. И все было бы замечательно, если бы «Тысяче Вторая» не морочила ей голову: «Не суй свои грязные лапищи в блюдо с ватрушками! Не лезь на колени к Зембряну – чужому, между прочим, мужчине, и даже румынскому офицеру!».

Все здесь привыкли к старухе и пропускали ее выступления мимо ушей, и только добрая Надя чмокала ее в морщинистую щеку и уговаривала, как ребенка: «Ну, Тысяче Вторая, ну, перестань! Не порть себе самой настроение!».

Разговор вначале шел общий, но, когда обед подошел к концу и гости принялись за чай с ватрушками, которые так понравились Ролли, Зембряну перешел на диван и жестом пригласил Изю присесть рядом.
Они закурили, и румынский офицер начал тот необычный разговор, который должен был изменить судьбу Ролли.
Вначале он с возмущением стал говорить о том, что немцы в последнее время ведут себя в городе, как хозяева,
«Я думаю, - сказал, - что скоро нам придется прикрыть нашу «бодегу» и убираться домой - «ла каса»».
Назвав Румынский Военный Трибунал «бодегой», Зембряну горько улыбнулся и продолжал уже совершенно серьезно: «Если власть в городе окончательно перейдет к немцам, всей вашей семье будет грозить смертельная опасность».
Изя был поражен - впервые румынский офицер говорил с ним так откровенно, давая понять, что ему известна их истинная национальность.
Зембряну, видимо, понял, что смутил Изю, он поспешил извиниться и объяснил, что позволил себе говорить откровенно только потому, что его волнует судьба Валерики и с его точки зрения единственной возможностью спасения девочки является ее крещение.
«Если у нее будет настоящее свидетельство о крещении…».
«Настоящее свидетельство…», - подчеркнул он, намекая на то поддельное свидетельство о крещении Таси, которое капитан Атанасиу в свое время предпочел не возвращать ей и скорее всего уничтожил.
«Если у нее будет настоящее свидетельство о крещении – это спасет ей жизнь!».
Изя был в шоке…

Крестить Ролли? Крестить по-настоящему? В церкви?!
В этом было что-то… что-то…
А Зембряну продолжал настаивать, убеждать.
«Поймите, - повторял, - в городе уже свирепствует гестапо и, если вас арестуют, я ничем не смогу вам помочь. Меня, скорее всего, здесь даже вообще не будет. Я же сказал вам уже – нашу «бодегу» закрывают».
И Изя вдруг понял, что этот необычный человек прав – в сложившейся ситуации только крещение может спасти его дочь от смерти.

«Но как это возможно осуществить?», - спросил он растерянно.
«Я это организую», - сказал Зембряну. – «Найду сговорчивого священника, заплачу ему и сам буду крестным отцом Валерики. Крестной матерью будет Надя. Я уже говорил с ней – она согласна. Если вас арестуют, Валерика останется у нее и она заменит ей мать. Вы знаете, Надя очень хороший человек и искренне любит вашу дочь – вы можете на нее положиться».
Вот так все и решилось…

Правда, как оказалось, организовать крещение семилетней рыжей еврейской девчонки в городе, где уже свирепствовало гестапо, оказалось не так просто. Но Зембряну все-таки нашел порядочного священника – отца Иоанна Сорокина и договорился с ним, что таинство крещения будет совершено в Свято-Ильинском храме – одном из старейших и красивейших храмов Одессы.

Свято-Ильинский храм. Одесса, ул. Пушкинская, № 79. Заложен в 1894 году.	Церковное свидетельство о крещении. Одесса, 23 февраля 1944 года. Оригинал, личный архив авторов.

После Великой Октябрьской революции и до прихода румын в течение 25 лет храм использовался, как амбар для зерна.

Деньги взять за церемонию батюшка отказался, согласившись лишь на небольшое пожертвование на храм.

Но сама церемония, учитывая ее, скажем так, «необычность», могла, к сожалению, быть проведена только после того, как Румынская Духовная миссия покинет Одессу и храм будет закрыт.

В конце концов крещение было назначено на 23 февраля 1944 года.
И это был уже, фактически, последний возможный срок, поскольку на следующее утро Зембряну и Кера также должны были покинуть город.
До церемонии оставалось еще около двух недель, и все ее участники были очень напряжены - церемония несомненно была опасной и все они, включая батюшку и румынских офицеров, рисковали жизнью. И только Ролли – героиня этой опасной церемонии - ни о чем не догадывалась и ничего не боялась. Она с нетерпеньем ждала этот торжественный день, училась читать молитву «Отче наш» и с интересом слушала «сказки» Нади о добром Боженьке и о его единственном сыне Иисусе Христе.

И вот наконец он настал – этот торжественный и опасный день.
Зембряну спланировал его до мелочей, как военную операцию.
Он сам прибудет в храм первым вместе с Керой на его легковушке и еще до начала церемонии успеет переговорить с батюшкой о внести пожертвование на храм.

Высадив Зембряну у храма, Кера отъедет за угол, на Малую Арнаутскую, и там подождет до конца церемонии, обеспечив всем при необходимости «отступление».
В точно назначенный час Надя возьмет за руку наряженную в белое платьице Ролли и поведет ее через весь город к Куликовому полю, где в самом конце Пушкинской стоит храм.
Через полчаса после них из дома выйдет Тася, а еще через три четверти часа – Изя.
Тася войдет в храм, а Изя останется на улице. Он и сам, мягко говоря, не горел желанием присутствовать при крещении, а тут еще батюшка постановил, что в церкви, кроме него самого и Ролли, будут присутствовать только восприемники и мать ребенка, которая, впрочем, должна будет стоять вдалеке - у закрытых кованных дверей храма.
Видимо еврейство родителей Ролли все-таки смущало батюшку!

Бабушек Лидию и Александру Александровных тоже уговорили не приходить и они, немного обидевшись, остались дома, а Анна должна была ждать окончания церемонии в квартире Нади, следя за тем, чтобы «Тысяче Вторая» вдруг не сорвалась и не понеслась куда-нибудь останавливать «богохульство».
Вот как-то так…
И с Бог-м!

Все было так, как задумал Зембряну, и батюшка Иоанн в конце церемонии вручил Наде настоящее свидетельство о крещении Ролли.

 

Этот документ уникален!
Вряд ли еще один еврейский ребенок был крещен в главном храме Одессы в феврале 1944-го, хотя бы потому, что в те дни в Одессе вообще живых еврейских детей не было. А еще потому, что в этом документе в графе «крестный отец» был указан румынский офицер – секретарь Военного Трибунала «Куртя Марциалэ», майор Аурел Зембряну.
Ну, вот!

А теперь нам видимо нужно затронуть еще одну трудную тему: молодые женщины Одессы, «гулявшие» во время оккупации с солдатами и офицерами вражеских армий.
Как утверждают историки, их было 30 тысяч!

Не очень понятно, правда, откуда взялась такая точная и такая высокая цифра – ведь при 150-тысячном населении города, учитывая наличие стариков и детей – это почти 100% всего возрастного контингента!? (5)
Считается, что какая-то часть из этих молодых женщин вышли замуж и в дальнейшем уехали в Румынию или Германию, другая, может быть большая часть, была любовницами румынских и немецких офицеров, а остальные – просто солдатские проститутки.

Все они пытались оправдать себя тем, что «нужно как-то выживать» и надеялись на то, что «война все спишет». (6)
Но не все «списала» война, и судьба большинства этих женщин после освобождения Одессы была трагичной.
Мы хотим вам рассказать о судьбе двух из них – Надежды Ефремовой и Анны Дуковой, которые, как вы уже знаете во время оккупации были любовницами двух румынских офицеров, секретарей Куртя Марциалэ - майоров Николае Кера и Аурела Зембряну.

Мы не можем, конечно, быть объективными, поскольку обе эти женщины принимали большое участие в жизни Ролли и она когда-то всех их по-детски любила.

Сначала об Анне Дуковой.
Вскоре после освобождения Одессы муж Анны вернулся домой.
Вернулся живой и к счастью даже не покалеченный. Он, видимо, много чего повидал за эту войну и теперь хотел все-все забыть и начать новую жизнь. Но «новая жизнь» не заладилась!

Соседи по дому, которым любовник Анны - Аурел Зембряну - во время оккупации сделал немало добра, теперь не жалели для женщины бранных слов, одним из которых и, видимо, не самым ужасным, было: «румынская подстилка».
Дуковы вынуждены были покинуть Одессу и переехать в ближайший к городу железнодорожный поселок, где купили для себя маленький домик.

О дальнейшей судьбе Анны мы узнали из письма Таси.
Как-то, в начале июня 1975 года, не имея долгое время вестей от Анны, Тася решила поехать к ней в поселок и попросила одну из своих подруг подвезти ее. Домик Дуковых выглядел нежилым: калитка сломана, двор зарос бурьяном, окна заколочены крест на крест досками. На шум подъехавшего «москвича» из соседнего домика вышла соседка с ребенком на руках, и как пишет Тася, «из уст этой Мадонны с ребенком я и узнала страшную правду».

Все эти годы прошлое Анны продолжало держать ее в своих цепких когтях. Даже здесь, вдалеке от Одессы, в железнодорожном поселке, она оставалась все той же «румынской подстилкой».
Для всех…
Для родных, для соседей, для мужа.
Особенно для мужа, который с годами все больше и больше пил, а упившись, пытался убить жену и гонялся за ней по всему поселку с топором.
Обычно ей удавалось улизнуть от него.
Но однажды не удалось.
Он догнал ее и … отрубил топором голову.
Анна погибла.
Дуков был признан невменяемым и помешен в психбольницу.

Теперь о Наде…
Муж Нади тоже вернулся домой живым и невредимым.
И первое, что услышал капитан советской армии Ефремов – герой, как говориться, вся грудь, в орденах – это рассказ об измене любимой жены.
Услышал рассказ о «любви» Надежды К румынскому офицеру.
Образный, грязный рассказ, со всеми подобающими случаю эпитетами.
Рассказ, который не мог быть ложным наветом.
Рассказ, который невозможно было оспорить, невозможно было смягчить.
Рассказ… из уст своей собственной матери.
Да, да, «Тысяче Вторая», которая как вы знаете, «любила Надю, как родную дочь», которая во всем поддерживала ее и даже в каком-то смысле была «движущей силой» всей этой странной «любовной истории», теперь, нисколько не жалея сына, выливала на его голову хорошо известные ей «подробности».
Старуха требовала от сына бросить жену, но капитан Ефремов решил иначе – он увез Надю из Одессы, от матери и от соседей, далеко-далеко в Ленинград, чтобы там, на одном из военных заводов начать жизнь, как он говорил, «с чистого листа».

«Тысяче Вторая» осталась одна и долго еще бродила по улицам и по базарам в стельку пьяная, осыпая бранью прохожих.
Прошло десять лет…

Ролли ничего не знала о Наде, хотя та, прощаясь перед отъездом, плакала и обещала писать. Но письма не приходили и это было странно потому, что Надя действительно была очень привязана к девочке, которую на самом деле считала своей дочкой.
И вот однажды студентка Ролли, будучи на практике в Ленинграде, решила навестить свою крестную мать и поехала на Васильевский остров, где по слухам проживали Ефремовы в общежитии одного из тамошних заводов.
Отыскав общежитие – огромный обшарпанный трехэтажный дом, похожий чем-то на муравейник, Ролли поднялась по железной лестнице на второй этаж, на пыльную стеклянную галерею, куда выходили двери комнат его обитателей. Почти у каждой двери стояла табуретка с шипящим примусом и несколько женщин, громко переговариваясь между собой, готовили на этих примусах еду.

На вопрос Ролли о Наде над галереей сразу повисла тишина, а одна из женщин, поперхнувшись смешком, сказала: «Да, вы подождите. Она сейчас явится».
И она действительно «явилась».
Но как непохожа была эта изможденная женщина на прежнюю Надю. Куда подевалась ее блондинистая шестимесячная завивка, улыбка ярко накрашенных губ, доброта, светящаяся из голубых глаз?
И самое страшное - Надя явно была пьяна и, видимо, это было ее обычное состояние, вполне объяснявшее странное отношение к ней соседок по общежитию.
Увидев Ролли, крестная как-то сразу узнала ее, но не обрадовалась, как можно было ожидать, а, схватив за рукав, буквально втолкнула в свою комнату. А там, в этом маленьком душном пенальчике, бухнулась на свою не застланную постель и даже не предложив Ролли присесть, стала громко и почти бессвязно говорить: «Уходи… Уходи… Деточка, уходи… Слышишь, гудок…Смена кончилась… Он сейчас придет…».
Это она, наверное, имела ввиду своего мужа – капитана Ефремова.
«Он сейчас придет… Придет пьяный… Он всегда пьяный… Он не простил… И никогда не простит… И если увидит тебя… если узнает, убьет… Убьет и тебя, и меня… Ты для него – это то время… Это Одесса… Это Кера… Это мой Кера…».
«Уходи… Христом Богом молю … Уходи-и-и-и… », - вдруг завыла она.

Ролли выскочила из комнаты. По лицу ее текли слезы – на самом деле она начала плакать давно, с той минуты, как увидела эту пьяную женщину, которая когда-то была ее крестной мамой - тетей Надей.

Иже еси ...
Рассказ Ролли-Валентины

Одесса, 23 февраля 1944 года.
Более 860 дней и ночей под страхом смерти.
«Нарекается Ва-лен-тина!», - бормочет батюшка.
Бормочет и бормочет, и размахивает кадилом, а из него, из кадила этого, синий дым валит и в глаза лезет так, что даже смотреть трудно.
А вокруг на высоких подставках - свечки, большие и маленькие.
Горят и огоньками своими, как головками, качают и от этого все здесь блестит и переливается.
Блестит и переливается длинная ряса батюшки, сшитая, я думаю, из фантиков шоколадных конфет. Блестят его длинные волосы и борода, и усы и, даже брови, сделанные, наверное, из ваты, как у Деда Мороза из-под елки у бабушки Лидии Александровны. Он вообще мне кажется немножко похож на этого Деда Мороза. Но я все равно его боюсь.

Я стою перед ним посреди этой церкви и дрожу.
Очень страшно стоять так, когда по углам темно и со всех сторон из этой темноты на тебя смотрят разные нарисованные глаза.
Стоять и слушать, как тебя на-ре-кают: «Вален-ти-на! Вален-ти-на-а-а!».
И эхо в пустой церкви повторяет: «Ти-на! Ти-на-а-а!».

Я дрожу… Мне холодно в белом платьице, которое мне сшила тетя Надя.
Тетя Надя, она теперь будет как будто бы моя мама, крестная мама называется, крестненькая. Все эти дни она мне рассказывала разные сказки про батюшку-Деда Мороза, про это крещение в церкви и про доброго Боженьку, который теперь будет меня беречь.

Очень хорошие сказки, но папе они почему-то не нравятся – он любит только свои сказки - про Белого Клыка, про мушкетеров и про этого всадника, которому оторвали голову.

А еще Надя учила вместе со мной молитву Господню – «Отче наш» называется. Я на самом деле много стихов знаю. И про Сталина, которые Тася не разрешает мне говорить, и про трех товарищей, которые живут в маленьком городе Эн. И еще про даму, у которой была маленькая собачонка и она сдала ее куда-то в багаж, и она там, в багаже, выросла.

Но вот этого «Отче нашего» я никак запомнить не могла. Надя говорит, что там просто есть очень много трудных слов, «иже еси», например.
А что это такое за «иже» она мне объяснить не смогла, а у папы я и спрашивать не стала. Зачем, если он сердится?
Вот поэтому она теперь и стоит здесь рядом со мной и помогает мне читать молитву.

«Читай, девочка! Читай молитву Господня!», - говорит батюшка.
И я читаю, говорю, то есть: «Отче наш… наш… наш…».
Ну вот, конечно, дальше я забыла. В этом месте я всегда забываю.
«Иже еси, иже еси…», - подсказывает мне Надя.
«Иже еси…», - слышу я издалека отчаянный голос Таси.
«На небесех!», - говорю я, и перепрыгнув через это никому ненужное «иже», несусь уже во весь опор: «Да святится Имя Твое. Да при-идет Царствие Твое. Да будет воля Твоя…».
И наконец выпаливаю: «Но избави нас от лукавого».
Все!

Ой, кажется, я пропустила половину молитвы Господня.
Но батюшка-Дед Мороз не сердится на меня. Он улыбается через свои ватные усы и дотрагивается до моего лба холодной рукой, мокрой от святой воды. И от этого мне становится ещё холоднее.
И, вообще… мне очень нужно…
Я начинаю крутиться, тяну Надю за рукав…
Но тут дядя Зембряну кладет мне на плечо свою теплую руку и говорит:
«Потерпи, Валерика, потерпи немножко, скоро все кончится».

Дядя Зембряну тоже стоит здесь рядом со мной, как Надя, только с другой стороны. Ему можно здесь стоять, потому что теперь он мой крестный папа.
Ну и ну, чудеса какие-то: тетя Надя – моя мама, а дядя Зембряну – папа!?

Но батюшка-Дед Мороз и вправду уже кажется заканчивает свое бормотание. Он одевает мне на шею маленький крестик на цепочке, закладывает мне в рот зачем-то маленький кусочек хлебца и совсем по-другому громко и весело говорит: «Святый Боже! Святый Крепкий! Святый Бессмертный, помилуй нас! Слава Отцу, и Сыну, и Святому духу. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!».
«Аминь… Аминь…», - повторяет за ним Зембряну.

А Надя наклоняется ко мне, прижимает меня к себе и целует, больно так, то в одну щеку, то в другую, и еще, и еще. И смеется, и плачет, и всеми моими именами меня называет: «Валя, Валечка… Валюша… Валерика…».
Беленькие ее кудряшки совсем сбились на бок, красная помада размазалась по щекам. Я знаю: у моей крестной нет дочки, но зачем же она плачет - ведь теперь я буду как будто бы её дочка!?

Но дяде Зембряну уже кажется надоело все это целование. Он берет меня на руки, укутывает в пальто и несет на улицу к папе.
Тася и Надя теперь остались одни в церкви – они, сказали, должны еще о чем-то посоветоваться с батюшкой.
А мы с папой на улице прощаемся с дядей Зембряну.
Он сегодня уезжает от нас. Кажется, насовсем.
«Валерика!», - говорит он и дотрагивается легонько пальцем до крестика, который повесил на шею мне батюшка. - «Я хочу, чтобы ты меня не забыла».
И уходит, быстро так, наверное, торопится.

А мы с папой идем домой, к бабушкам, и оказывается, что мы тоже почему-то торопимся.
Папа крепко держит меня за руку и говорит: «Давай, Роллинька, постарайся, поторопись! Нам нужно как можно быстрее уйти отсюда.
И вообще, послушай, я теперь буду всегда называть тебя Валя.
Так нужно! Ты уже большая девочка, ты должна понимать!».
Ой, опять он с этим своим: «Ты большая девочка! Ты должна понимать!».
Очень я рассердилась и говорю: «Ну, папа, я и так уже все понимаю!».
Он, кажется, даже обрадовался, что я рассердилась и говорит: «Вот и отлично! Вот и отлично! Я знаю, что ты все понимаешь.
Ты понимаешь, почему мы сегодня тебя крестили здесь в церкви.
Ты понимаешь, что у нас не было выхода. Понимаешь?
У нас, правда, не было выхода. Никакого. Наш город перешел под власть немцев. Нас с Тасей могут арестовать.
Ты помнишь, как когда-то в Дерибасовке нас однажды уже арестовали, и ты осталась с тетками Арнаутовой и Федоренко? Тебе у них тогда было очень плохо – они не давали тебе кушать и называли жиденком.
Ну вот. А сейчас, если нас арестуют, бабушки отведут тебя к Наде. У Нади тебе будет хорошо – она тебя любит, и ты ее любишь.
И никто не сможет называть тебя жиденком, потому что тебя крестили в церкви.
Надя теперь твоя крестная мама. Она за тебя в ответе.
Перед людьми. Перед Богом. Перед её Богом!».

Библиография
1. «Дом князя Гагарина». Сборник научных статей и публикаций. Вып. 4. Одесса, 2007
2. Яков Верховский, Валентина Тырмос, «Сталин. Тайный сценарий начала войны», ОЛМА-ПРЕСС, М., 2005
3. Яков Верховский, Валентина Тырмос, «Жизнь, поставленная на перфокарту», Израиль, 2009
4. «Тегеран, Ялта, Потсдам». Сборник документов. Изд. «Международные отношения». М., 1971
5. Alexander Dallin, «Odessa , 1941-1944», Oxford, 1998
6. «Одесса. Жизнь в оккупации. 1941-1944» РОССПЭН, М., 2013