Борис Владимирович Сребник, Заслуженный работник высшей школы РФ, Действительный член
Нью-Йоркской академии наук, профессор Финансового университета.
Борис Владимирович – бывший малолетний узник немецкого концентрационного лагеря (Минского гетто), в котором уничтожено более 100 тысяч человек.
В этом концлагере погибли все его родные и близкие. В октябре 1943 г. в возрасте 9 лет, в день расстрела всего населения гетто ему удалось пролезть под ограду из колючей проволоки и вместе с несколькими мальчишками добраться
до 5-го партизанского отряда 2-й Минской партизанской бригады. После освобождения Минска от
оккупантов возвратился в город и был помещен в детский дом №3.
Война – это не только человеческие жертвы, потери в бою, это
и нравственные потери, это искалеченное детство, отчаяние и горе матерей. Во все времена, во всех войнах были убитые и пленные, но лишь в этой войне так страдали дети.
Фашизм не признавал возрастного различия. Сотни тысяч детей с матерями и без них оказались в концлагерях и гетто. Среди узников были и дети, насильно разлученные с родителями, угнанные далеко от родных мест, упрятанные
за колючую проволоку. Среди узников концлагерей были дети, малыши, новорожденные, которые тысячами гибли от голода, болезней и невыносимых условий жизни. Детей сжигали в печах, травили газами, брали кровь для немецких солдат, на них ставили медицинские эксперименты, испытывали новые препараты и заставляли до изнурения трудиться. До освобождения доживал лишь один из десяти...
В спальню детского дома, который находился в Минске, иногда по ночам входила воспитательница, с ней – солдат или даже два (случалось, полицаи), освещали спальню фонариками, заби-
рали нужного им ребенка под номером – заспанного, из постели. Назад никто не возвращался. Это был Минский детский дом №3...
далее >>
Cемье Йохевет удалось бежать из Варшавского гетто, спрятаться и выжить... Об этом ее книга, из которой предлагаем вам фрагмент.
- По гетто сломя голову бежит еврей. За ним гонится немецкий офицер. Еврей, едва дыша, добегает до кабинки уборной и запирается изнутри. «Открывай!» - кричит ему немец. Еврей молчит...
Мы сидим вокруг небольшого стола, занимающего середину тесной комнаты. Мы - это наша семья: папа и мама, шестилетний братишка Фишеле, бабушка Кайла из Лодзи и мой возлюбленный Моник.
Все наше немалое имущество нам пришлось оставить дома, в городке моего детства Скерневиче, откуда в мае 1941 нас заставили переехать в Варшавское гетто. За считанные месяцы мой братишка Фишеле разительно изменился. Он резко похудел и повзрослел. Но несмотря на постоянный голод, в его глубоких глазах по-прежнему искрится улыбка. Я всматриваюсь в бледное лицо моей мамы. Она у нас - как могучая скала. Ее дух несгибаем.
- Ну, Ядзинька. Еврей не отвечает эсэсовцу, и что же дальше? - подстегивает она меня.
Ободренная ее взглядом и возгласами окружающих, я продолжаю свой рассказ:
- Немец злится и кричит: «Юде, Вермахт!» Еврей чувствует себя неловко (на идиш «вер» означает «кто», а «махт» - «делает»). - Вероятно, - думает он, - офицер задает вопрос: «Кто делает?» После некоторых колебаний еврей отвечает ему громким голосом: «Это я, Янкель... делаю то, что обычно люди делают в уборной...» Немец кричит ему: «Эс-Эс!» (на идиш - «ешь!»). Еврей отвечает: «Сам ешь!»
Взрослые горько усмехаются. Личико Фишеле расцветает улыбкой. Рядом со мной на диване сидит мой возлюбленный Моник. Ощущение его близости согревает мне сердце. А снаружи, за стенами дома все сковано холодом смерти.
- Где это видано, чтобы на кладбище рассказывали анекдоты? - ворчит кто-то.
- Здесь люди умирают от голода, страх и ужас царят повсюду, каждый день из гетто уходят эшелоны смерти, нацисты над нами издеваются - а ты смеешься! Это, по-твоему, нормально?
- Я уже перестал понимать, что в этом мире нормально, а что нет, - отвечает папа...
далее >>
Фрагмент из книги об оккупации Одессы - "Город Антонеску". Это уникальное произведение, сочетающее свидетельство очевидцев, автобиографию, исследования, аналитику. И все это облечено в художественную форму.
Прослеживаются судьбы двух семей, детям из которых - будущим авторам этой книги - удалось более трех лет скрываться и выжить в оккупированном городе.
Ниже эпизод глазами пятилетней девочки - героини книги.
А мы все бежим, и бежим, и бежим... Сначала мы были дома. Ну, не у нас дома на Петра Великого 14 - в квартире дедушки Тырмоса на втором этаже, - а почему-то в другой, чужой и совсем пустой квартире на первом этаже.
И вдруг в двери этой пустой квартиры как начали тарабанить! И орать.
Сначала: «Открывайте, это дворник!».
А потом еще громче, но непонятно: «Дексидэць! Мама востра!».
Папа схватил меня руками и тихо закричал Тасе: «Это румыны! Нужно открыть!».
Но Тася не захотела открывать и стала тоже тихо кричать Папе: «Нет! Нет! Опасно! Нужно бежать!».
И она побежала по комнате. К окну! И открыла окно. И стала протискиваться через него на улицу. И протиснулась. И закричала оттуда, с улицы уже громко: «Тут низко. Скорее! Давай сюда ребенка!».
Папа поднял меня и передал Тасе через окно и вылез сам. И так мы все оказались на улице.
И тут нас как раз и поймали чужие солдаты, те самые, наверное, что раньше тарабанили в дверь.
Ух, как они сердились. И размахивали руками, И ругались, конечно, по-ихнему. А когда успокоились немножко, погнали нас по улице. Сначала по нашей, по Петра Великого. А потом по Садовой. Мимо моего любимого Цирка - на Новый базар, куда я с бабушкой ходила за черешнями.
Бежим по базару, а под ногами вещи всякие валяются, и куклы, и кофты, и шапки. А на карусели, на большой круглой карусели с разноцветными лошадками и колясочками, на которой все дети катались, когда приходили на базар с бабушками, теперь почему-то люди висят. И тетки, и дядьки. Грязные такие. Растрепанные. Ничего себе!
Папа поворачивает мою голову и больно так прижимает к своему боку: «Не смотри туда, Роллинька, не смотри...».
далее >>
на предыдущую стр