«ГОРОД АНТОНЕСКУ»

 

Яков Верховский,
Валентина Тырмос

 

Действие третье:
«AD LITTERAM!»

«Из дома № 25 по Каретному переулку

угнали на Дальник Олечку Полещук, 5 лет –

 одну, без  родителей . . .».
 

Акт Чрезвычайной Государственной

Комиссии  по  установлению злодеяний.

Архив Яд Ва-Шем. Иерусалим, 2000

 

23 октября 1941 года. 4 часа пополудни.

Итак, Дальник.
Решение принято. Приказ расклеен.
И в «Городе Антонеску» наступила тишина.
Странная тишина. Страшная тишина.
Тишина, которая, как казалось, еще полна была стонами повешенных – теперь уже мертвых людей.
Тишина, в которой, казалось, уже слышались предсмертные крики тех, которые будут мертвы завтра.
Но еще до того, как наступила ночь, жители «Города Антонеску», обманутые этой кажущейся тишиной, в надежде, что акция уничтожения закончилась, раскрыли ставни, сняли запоры и стали выбираться на улицу.
С ужасом смотрели они на свой город. С ужасом узнавали среди повешенных друзей, соседей и – самое страшное! – родных.

Боль за погибших усиливала страх за живых.
Страх за детей, за престарелых родителей. Страх за себя.
Что будет с ними, со всеми?
Сегодня? Завтра?
Недалеко было ходить за ответом - на воротах домов, на заборах, на афишных тумбах новый приказ оккупантов.
Вновь и вновь перечитывают они слова этого непонятного приказа:
« … жители еврейского происхождения – мужчины, женщины, девушки, дети, независимо от возраста …».
Независимо от возраста? Как это?
И трехмесячный Леничка, и совсем старенькая бабушка Сарра?
«… которые не подчиняться … будут наказаны смертной казнью …».
Убьют? Расстреляют?
Нет, скорее всего, повесят. Повесят, как тех, которые уже висят здесь, на Александровском проспекте, который, впрочем (и это ли не ирония?) на самом-то деле давно называется проспект Сталина, а теперь подучил новое звучное имя – проспект Гитлера.
« … явиться 24 октября…».
24-го октября… Это же завтра! Уже завтра?
«…в поселок Дальник . . .».
Но почему в Дальник?
И как можно туда добраться?
Пешком?


Последний рубеж

Это русское слово – «Да-ль-ник» – «намертво» врезалось в память румынских «завоевателей».
Дальник – проклятый Дальник – последний рубеж обороны Одессы, ставший могилой десятков тысяч румынских солдат и офицеров. Последний рубеж, который никак не могла одолеть доблестная румынская армия. (1)

Дальник, действительно, взять было непросто. За время осады города здесь была сооружена огромная разветвленная сеть противотанковых рвов - одесситы работали отчаянно, 10-12 тысяч человек ежедневно, в основном женщины и дети, с лопатами и носилками. Рвы копали глубокими, с крутыми откосами-эскарпами.

Именно здесь, на Дальнике, против румын впервые вступили в бой знаменитые русские ракетные установки, названные ласковым женским именем «Катюша». (2)
«Катюши» прибыли в Одессу в конце августа 1941-го на транспорте «Чапаев» из Севастополя - восемь новых ЗИС-ов, в кузовах которых тщательно укутанное брезентом скрывалось будущее «оружие Победы». Здесь же, в кузовах, размещались и приданные «Катюшам» боевые расчеты – вооруженные карабинами бравые парни в тщательно отглаженных черных комбинезонах, что, само по себе, было удивительно для военного времени.

Сразу же после выгрузки, под покровом ночи ЗИС-ы проследовали через весь город на Дальник и были надежно укрыты в специально вырытых для них траншеях.
И когда 2 октября 1941-го в предрассветной мгле румыны в очередной раз пошли в атаку на Дальник, они неожиданно были встречены неслыханным оглушительным ревом. Клубы черного дыма заволокли небо, и десятки огнехвостых ракет взвились в воздух. Эффект был потрясающим!
Огневой смерч ошеломил солдат. Вначале они замерли в оцепенении, а затем с истошными воплями пустились в бегство. Большинство было уничтожено. А тех, кто сумел спастись, ждала еще более страшная смерть. Их догоняли, расстреливали и давили гусеницами знаменитые одесские «НИ!» - тракторы, превращенные на заводе имени Январского восстания в нечто похожее на танки. Эту свою остроумную придумку одесситы назвали «НИ!», что означало - «На испуг!».

Как со стыдом доложил в Бухарест начальник штаба 4-й румынской армии генерал Тэтэряну, « . . . при появлении танков 8-й пулеметный батальон был охвачен паникой и отошел в беспорядке».
За один только день 2 октября 1941-го на Дальнике было уничтожено более 1000 солдат и офицеров румынской армии, и сотни две сдались в плен.
И в последующие дни на последнем рубеже обороны Одессы продолжались жестокие бои с участием «Катюш», «НИ!», бронепоезда «За Родину!» и «Черных дьяволов» - неустрашимой морской пехоты.
«Дальник» стал проклятием для румын.
Завтра он станет проклятием для евреев Одессы.
А пока на улицах города раскачиваются на ветру повешенные евреи, и люди, оставшиеся в живых, толпятся возле приказа, требующего выхода евреев на Дальник.



Траурный поезд

День клонился к вечеру. В это время на восстановленной наспех платформе разрушенного бомбежкой одесского железнодорожного вокзала проходила необычная церемония. (2)
Небольшая группа румынских офицеров прощалась с погибшими при взрыве комендатуры.
Здесь были генералы Мачич и Трестиореану, полковник Стэнкулеску, новый военный комендант города генерал Генерару, примарь Пынтя, претор Никулеску-Кока.
Бывший военный комендант генерал Ион Глогоджану, в виде обгорелых останков, в ящике из оцинкованного железа на специальном траурном поезде отправлялся в Бухарест, где его встретят, как героя и похоронят со всеми почестями.

Вместе с Глогоджану в таких же ящиках ехали останки еще нескольких офицеров 4-й румынской армии – их тоже похоронят в Бухаресте. Погибшие солдаты не удостоятся такой чести - их похоронят позднее – неподалеку от взорванного Дома на Маразлиевской – в парке имени украинского поэта Тараса Шевченко.
Траурный поезд генерала Глогоджану сопровождает особая свита во главе с полковником Ионом Попеску.
И тут наступает самое, удивительное: как и каким образом связана личная судьба румынского полковника Попеску с трагической судьбой евреев Одессы?

Траурная церемония была короткой, но и она утомила участников: нужно принять во внимание, что большинство из них всю прошлую ночь (с момента взрыва комендатуры!) не сомкнули глаз, а весь последовавший за этой ночью день были заняты организацией массового повешенья. Так что все они с нетерпением ожидали окончания этой процедуры.
Но, вот, наконец, отгремел салют, траурный поезд дал прощальный гудок и отправился в путь - через Тирасполь, Тигину и Кишинев в Бухарест.

Теперь и глава траурной свиты, полковник Попеску, утомленный хлопотами по отправке «героев» в Бухарест (добыче оцинкованных ящиков, венков), мог отдохнуть. Попеску удобно устроился в одноместном купе, сбросил парадный китель, стер с лица подобающее случаю траурное выражение и принялся за принесенный денщиком обед. Покушать этот толстяк любил, и на его здоровый аппетит не могли повлиять ни ящики из оцинкованного железа, загруженные в соседний вагон, ни предстоящая еще одна траурная церемония в Бухаресте.

По правде сказать, Попеску сам напросился на эту поездку – соскучился по любимой жене Мириям, да и Одесса с ее улицами, заваленными трупами, могла свести с ума любого. Полковник был рад, что покинул «Город Антонеску» и уже предвкушал удовольствия, ожидавшие его в Бухаресте.
Но у судьбы были на его счет другие планы.

Вечером того же дня, когда траурный поезд остановился на несколько минут в Тигине, начальник расположенного здесь штаба 4-й румынской армии генерал Тэтэряну вызвал Попеску в штаб.
И приказал ошарашенному полковнику собрать свои вещи и немедленно возвращаться в Одессу. При этом он вручил ему запечатанный многими сургучными печатями секретный пакет, который следовало передать в собственные руки генералу Николае Трестиореану.

Ну вот, снова секретный пакет и снова генерал Трестиореану. И снова «немедленно», точно так же, как в случае с полковником Стэнкулеску. И снова, как это вскоре выяснится, речь идет о евреях.
Делать нечего. Разочарованный полковник Попеску на предоставленной ему штабной легковушке отправился обратно в Одессу. К утру 24 октября 1941-го он был уже в городе и лично вручил пакет генералу Трестиореану.

Тот сорвал печати и вскрыл пакет.
В пакете был новый приказ Антонеску – Ордонанс № 562. (3)
Ордонанс № 562 - «приказ – камуфляж»/

Что же произошло?
Чем вызвана такая срочность?
Ведь и суток не минуло с тех пор, когда, после взрыва на Маразлиевской, 22 октября 1941-го, около полуночи, Антонеску отдал свой первый приказ – Ордонанс № 561.

И вот теперь новый - того же содержания: речь идет о взрыве румынской комендатуры на Маразлиевской и о карательных мерах, которые следует применить к виновникам этого взрыва.
Но ведь этот, второй, приказ Антонеску, фактически, дублирует первый? Зачем это нужно?
А вот зачем.

Вы помните - Ордонанс № 561 требовал повесить на площадях Одессы 18 тысяч евреев.
Антонеску отдал этот приказ ночью, сгоряча, а утром, проснувшись, как видно, понял, что совершил ошибку.
Сам ли он до этого додумался, или же известный специалист по международному праву Михай напомнил ему о IV Гаагской конвенции 1907 года, это уже не имеет значения.

Во всяком случае, теперь Антонеску уразумел, что с точки зрения международного права, его Ордонанс № 561 был преступным приказом. Ведь IV Гаагская конвенция, и в частности, пункты «а», «в» и «с» 23-й статьи приложения к ней, решительно запрещают любого вида террор в отношении гражданского населения. Конвенция требует от воюющих сторон обращаться с людьми, не участвующими в военном конфликте, гуманно, ограждать их от страданий и даже, в случае необходимости, предоставлять им медицинскую помощь.
На этом фоне Ордонанс № 561 выглядел просто чудовищным.
Таким, каким, собственно говоря, он и был в действительности.

Проблема Антонеску теперь заключалась в том, как избежать ответственности за этот чудовищный приказ.
Просто отменить Ордонанс № 561 не представлялось возможным, тем более, что его уже начали выполнять. Оставалось только его каким-то образом прикрыть, закамуфлировать.
Так и было сделано.

Ордонанс № 561 подменили Ордонансом № 562.
Теперь первого как бы и не существовало. Тем более, что написан он был от руки, в одном экземпляре и, как надеялся Антонеску, попав по назначению, был тут же уничтожен.

Ордонанс № 562 стал, таким образом, единственным приказом Красной Собаки. В нем уже нет речи о 18 тысячах евреев, которых следует повесить на площадях. Число намеченных жертв не названо прямо, а связывается с числом погибших при взрыве офицеров и солдат. При этом «виновников взрыва» следует «не повесить», а «казнить», что тоже звучит вроде бы менее чудовищно.
И самое главное, будущие жертвы названы не «евреями», а «коммунистами», которых можно считать преступниками, осуществившими взрыв. Евреев приказ обязывает не вешать и даже не казнить, а только задерживать в качестве заложников.
Так что все стало гораздо «приличнее»: за каждого погибшего офицера казнить столько-то коммунистов, а за каждого солдата – столько-то.
И все …
И никаких евреев.
И никаких массовых повешений. (4)

ОРДОНАНС № 562
23.10.41, 12. 30
Военный Кабинет Руководителя Государства
для VRANCTA (код Военного командования Одессы, Авт.)
Как следствие того, что произошло с Военной комендатурой Одессы 22 окт. 41г., Маршал Антонеску приказывает:
Военное командование и Власть Одессы будут
располагаться вне города – в зданиях, которые были предварительно проверены и разминированы …
Так как мы почти уверены, что акция в Одессе была задумана местными коммунистами, и чтобы на будущее предотвратить такие акции, господин Маршал приказывает начать жестокие репрессии, следующим образом:
А) За каждого немецкого или румынского офицера,
погибшего вследствие взрыва, будет казнено 200
коммунистов.
За каждого мертвого солдата по 100 коммунистов.
Экзекуции произвести сегодня же.
В) Все коммунисты Одессы будут взяты в заложники, а
также по одному члену из каждой еврейской семьи…

Принятые меры будут объявлены в Одессе и в окрестностях сегодня же.
Шеф Военного Кабинета,
полковник Давидеску

Ордонанс № 562 не подлежал уничтожению, и даже наоборот – он должен был сохраниться и стать, в будущем, своего рода «алиби» для Антонеску.

В 1946-м, на процессе румынских военных преступников в Бухаресте, Красная Собака не только не стал отпираться от Ордонанса № 562, а даже пытался использовать его для своей защиты. (5)

Общественный обвинитель господин Сэраку спросил:
«Кто дал приказ казнить200 человек за каждого офицера и 100 за каждого солдата?».
И Антонеску уверенно ответил:
«Я дал этот приказ. Подобные приказы я давал и ранее в Румынии. Я отдавал много еще более репрессивных приказов, как это делали все государства в то время …
Мы не казнили евреев.
Мы не казнили детей.
Я издавал приказы для репрессий, а не для убийств…».

Ордонанс № 562 настолько вошел в историю, настолько запомнился, что в любой энциклопедии, в любой архинаучной монографии, в любых мемуарах, вы обязательно найдете о нем упоминание. И сможете прочесть, что в октябре 1941-го в Одессе (какой кошмар!) румынские оккупанты за каждого погибшего при взрыве комендатуры офицера казнили 200 коммунистов, а за каждого солдата – 100. И что первая акция против евреев началась после взрыва комендатуры – как бы в отместку за взрыв.(6)

И все это ложь!
Ордонанс № 562 никогда не выполнялся!
Да и не мог быть выполнен.
Ну, давайте посчитаем. При взрыве румынской комендатуры погибли: генерал Глогоджану, 4 немецких офицера и 15 румынских офицеров. И, кроме этого, еще 46 румынских унтер-офицеров солдат и гражданских лиц. Всего 66 человек.

Простой расчет показывает, что казнить в таком случае было необходимо 8600 коммунистов: за офицеров - 4000 (20х200), а за унтер-офицеров, солдат и гражданских лиц еще 4600 (46х100).
Но где, скажите на милость, румыны могли найти для казни столько коммунистов?
В Одессе и до войны их было всего чуть более 12-ти тысяч (точнее, по спискам – 12192). Большая часть, партийная и советская элита эвакуировалась на Восток, а те, что рангом пониже, ушли на фронт. Речь могла идти о сотнях, а не о тысячах человек.

И еще. Полковник Попеску доставил Ордонанс № 562 в Одессу ранним утром 24 октября 1941-го. К этому времени по Ордонансу № 561 уже были повешены 5 тысяч евреев, и шла ускоренная подготовка ко второму этапу уничтожения – на стенах домов, на воротах и на афишных тумбах уже был вывешен приказ всем жидам города Одессы явиться в Дальник, где их ожидала смерть.
Так что, не надо «охать и ахать» по поводу «страшного» Ордонанса № 562. В жизни и смерти евреев Одессы все было гораздо страшнее.

Судьба полковника Попеску

Но вернемся к полковнику Попеску.
Передав секретный пакет генералу Трестиореану, разочарованный полковник вернулся к исполнению своих обычных мучительных для него обязанностей.

Это может показаться странным, но полковник Попеску испытывал неодолимое отвращение к актам истребления евреев.

Такое, скажем прямо, нетипичное поведение офицера румынской армии, было связано с тем, что любимая жена Попеску – та красавица Мириям, по которой он так скучал, и которую так надеялся увидеть в Бухаресте – была еврейкой.

Этот прискорбный факт мешал военной карьере полковника и отравлял ему жизнь. Коллеги сторонились его. Начальство смотрело косо и, в конце концов, поставило его перед выбором: армия или еврейка.
Попеску выбрал еврейку, и был уволен из армии.

Мириям не смогла простить себе несчастья, постигшего мужа по ее вине, и покончила жизнь самоубийством.
Вернувшись однажды в свой дом в Бухаресте, где он жил после увольнения из армии, Попеску с ужасом увидел в гостиной висящую на люстре жену. Окна гостиной были распахнуты, и труп Мириям легонько раскачивался на сквозняке.
Полковник был в шоке.

И перед его глазами сразу возникла Одесса, и проспект Гитлера, и тысячи-тысячи повешенных евреев – на ветвях акаций и каштанов, на фонарных столбах, на балконных решетках.
Как будто несчастная Мириям заплатила своей жизнью за его, Попеску, быть может, невольное, участие в этом злодействе.

Минули годы. В Румынии к власти пришли коммунисты, и Попеску, вместе со всеми участвовавшими в войне румынскими офицерами, был арестован. Единственным его обвинением (вот ирония судьбы!) была доставка в Одессу Ордонанса № 562, того самого, который, как известно, никогда не выполнялся!
Ион Попеску был приговорен к пожизненному заключению.

И какой невероятный парадокс: в душной камере Бухарестской подземной тюрьмы «Жилава» баловница судьба свела офицера румынской армии Попеску, арестованного, якобы, за участие в уничтожении коммунистов и евреев, с еврейским юношей Шмайей Авни, арестованным за сионистскую деятельность в послевоенной Румынии.
И чего только не бывает на свете – они подружились!

Сердобольный юноша Шмайя опекал одинокого тучного и неопрятного старика, доживавшего свои дни на нарах третьего яруса, под потолком, куда он с трудом мог забраться, и даже помогал ему выносить из камеры переполненную нечистотами парашу, которую румыны называли «пушкой».

В благодарность за это старик, вынимая из холщевого мешочка свои «сокровища» - две пары штопаных носков, очки в поломанной оправе, беззубый гребешок и пожелтевшую фотографию молодой красавицы еврейки - рассказывал своему молодому другу о далеком прекрасном городе Одессе. Который в октябре 1941-го стал монстром по имени Антонеску, о пяти тысячах повешенных евреев и о том, что случилось дальше - об Ордонансе № 562, который сломал ему жизнь.

Шмайя Авни выбрался из тюрьмы «Жилава» и сбежал из коммунистической Румынии в Израиль.
Ион Попеску умер в тюрьме.

 

В Дальник - на смерть

24 октября 1941
Хмурое осеннее утро.
Рваные клочья тумана, словно из милосердия, белым саваном окутали трупы повешенных. Мертвая тишина, как беззвучное эхо прошедшей ночи, накрыла улицы своим крылом. Мертвая тишина, тем более странная, что город начал уже заполняться живыми людьми.
Это евреи …
Они выходят из своих домов, и с каждой минутой их становится все больше и больше – сотни, нет, тысячи, тысячи.
В основном, это женщины – старые и молодые.
Женщины с детьми.

Но как не похожи они на наших нарядных еврейских женщин, на наших шумных еврейских детей!
У этих женщин бледные лица. Покрасневшие от слез глаза. На головах мятые темные платочки. В руках узелки и корзиночки с какой-то едой. Дети одеты тепло – в пальтишках и шапочках с наушниками, на тонких шейках заботливо повязаны яркие шерстяные шарфики. Красные, зеленые, желтые шарфики.
Боже ты мой, почему их так много, этих веселых шарфиков?
Боже ты мой, почему их так много – детей?

Медленно идут евреи, неуверенно. Словно не понимают, куда они, собственно, идут. Словно еще не решили – идти или не идти. Словно все еще ждут какого-то чуда, которое вот-вот случится, и тогда … и тогда уж не надо будет никуда идти.
Но чуда нет. И они идут.
Пробираются меж трупами повешенных. Обходят трупы замученных, лежащие на земле. Стараются не наступить на лужи уже запекшейся со вчерашнего дня крови.
Идут…

И вот их уже целые толпы, со всех концов города тянутся на Молдаванку – по Софиевской и Елисаветинской, по Херсонской и Нежинской, по Преображенской, Еврейской, Успенской, по Большой и Малой Арнаутской, по Новорыбной …
Тянутся к Прохоровской, которая выведет их на бесконечную Дальницкую, а оттуда уже прямая столбовая дорога на Дальник.

Но у самого устья Прохоровской, в треугольном Прохоровском садике, на бывшем Толкучем рынке, где лет пятьдесят до революции, а потом и во время НЕПа, торговали всяким старьем, они почему-то останавливаются и не спешат идти дальше.

Историки потом напишут, что это румынские власти дали евреям приказ собраться в Прохоровском садике. Но это, конечно, не так. В румынском приказе речь шла только о Дальнике ( « …явиться в п. Дальник для регистрации…»), а люди стали собираться здесь сами, спонтанно. Вместе они, видимо, чувствовали себя увереннее. Всех ведь не смогут повесить, Не смогут убить.

Долго топтались они в нерешительности здесь, на родном им «толчке». Собирались группками, по три-четыре-пять человек. Переходили из одной группки в другую. Прислушивались к разговорам, и сами вступали в разговор, пересказывали слухи. Страшились и в то же время надеялись – не на смерть же – на регистрацию паспортов.

Туман постепенно рассеивался, и вот уже хмурое осеннее утро обернулось не менее хмурым осенним днем. Время приближалось к полудню.
Нужно было идти. И евреи двинулись. Первыми - немногие молодые и смелые. И так, когда-то шумящий и гомонящий, с утра и до вечера кипящий жизнью Прохоровский садик стал символом смерти – началом «Дороги смерти» евреев Одессы.

И только ступили они на Дальницкую, все стало вдруг до ужаса ясно: улица оцеплена солдатами, и обратной дороги нет. Теперь они фактически шли под конвоем, теперь их уже гнали вперед прикладами, добивая, пристреливая отстающих.

А по обеим сторонам улицы стояли неведомо как попавшие сюда обыватели (нет, нет, конечно, не жители нашей Одессы, а мародеры из «Города Антонеску»!) и сдергивали с женщин платочки, вырывали у старух мешочки с едой, стаскивали с детей их яркие – красные, зеленые, желтые – шарфики.

В 1944-м, после освобождения Одессы, отец Валентины Тырмос неожиданно оказался под следствием - органы госбезопасности хотели знать: почему это нас, евреев, румыны не уничтожили, почему это мы, евреи, остались в живых. Следствие вел полковник Семен Борисович Штейман. На одном из допросов отец попытался рассказать Семену Борисовичу о подонке, на совести которого было много еврейских жизней. На что Штейман, еврей и, наверное, порядочный человек, благодаря которому наша семья после войны избежала сталинского ГУЛАГа, честно сказал отцу: «Если бы мы стали заводить дело на каждого, кто сорвал платок с головы еврейской женщины, нам пришлось бы посадить пол-Одессы¹».

Вся дорога до Дальника была усеяна трупами.
Между тем и положение в городе изменилось. Тех, кто не вышел с утра на Дальник добровольно, теперь выгоняли из домов силой.
Из Тюремного Замка на Люстдорфской дороге, где все еще в темном углу под лестницей на расстеленном бабушкином пальто сидела маленькая Ролли, румынские солдаты штыками и прикладами выдворили около 16 тысяч евреев и тоже погнали на Дальник. В суматохе этой акции девочку и ее родителей, прикрытых распахнутой входной дверью, просто не заметили.

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО
24 октября 1941
«У нас во дворе с утра рев. Оказывается, расклеен приказ, чтобы все евреи до одного собрались и пошли регистрироваться в Дальник, а это всего 19 км. расстояние.
Я пошел по улицам до центра города. Всюду во всех дворах и на всех кварталах собираются все евреи со своими необходимыми пожитками и узлами и направляются в Дальник.
Приказ грозит смертью всем, кто из евреев не послушается данного приказа, а также и русским скрывающим их.
Описать всю эту картину невозможно.
Старики и старухи, еле волочащие ноги, больные и калеки на костылях …
Большинство женщин и детей, молодежи не видно.
Я себе не могу представить, как они все пройдут это расстояние в 19 км… Едва ли часть их сможет доползти за черту города.
Уже два часа.
В семь совершенно темно…». (7)

А вот свидетельства, собранные Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков (8):
Из дома № 21 по Каретному переулку ушли на Дальник муж и жена Тернопольские. С ними был мальчик – сын 6-и лет.
Из дома № 23 по тому же Каретному ушла на Дальник старушка Бродская, 65 лет.
Из дома № 25 по Каретному угнали еврейку Еву Господино, 30-ти лет с 3-летним сыном Шуриком.
Из того же дома № 25 по Каретному переулку угнали на Дальник Олечку Полищук, 5-и лет – одну без родителей.

Акты… Акты… Одесские улицы, переулки.
Детские имена…
Все эти Олечки, Шурики, Эрики, Яники, Семочки …
Олечка, Олечка Полищук. Да неужели в доме № 25 по Каретному переулку не нашлось ни одной соседки, ни одной истинно русской женщины, которая взяла бы тебя к себе в дочки и спасла бы тебя, пятилетнего ребенка, от смерти?

Счастливый случай …
На Мясоедовской, во дворе Городской клинической больницы №1, которая всегда называлась Еврейской, поскольку построена была в 1800 году на деньги еврейской общины, да и обслуживала в основном еврейских жителей Одессы, собираются врачи, сестры, медицинский персонал. Все они евреи, получившие около часа назад распоряжение главного врача больницы профессора Кобозева выйти на Дальник. Распоряжение было настолько неожиданным и настолько срочным, что люди даже не смогли оповестить об этом своих родных.

Профессор Иван Алексеевич Кобозев (видный окулист – ученик всемирно известного профессора Филатова), получив сегодня утром приказ оккупантов отправить на Дальник всех подчиненных ему евреев, тоже был удивлен. И даже более того, профессор был в шоке. Ну, прежде всего, по свидетельству многих, хорошо знавших Кобозева, профессор был исключительно порядочный человек. А, кроме того, у него с евреями была, можно сказать, родство: жена его Мария Михайловна, по слухам, была еврейкой, а значит и дети, в том числе и жившие с ним в эти дни две дочери – Таня и Наташа, были наполовину еврейками. Не говоря уже о любимых внучатах – Вовочке и Толике, отцы которых тоже …
Ах, да, что говорить? Беда…

Нет, профессор, конечно, не мог предположить, что ждет евреев на Дальнике. Да и кто мог?
Но все равно профессору это не нравилось, и с не легкой душой он отдал свое указание.

Между тем евреи уже собрались во дворе больницы и прикрепили на рукава белые повязки с Красным Крестом.
Этот отличительный знак – Красный Крест на белом фоне – был учрежден для медицинского персонала еще в 1864 году на Международной конференции в Швейцарии, где была подписана Женевская конвенция. Потому, наверное, и цвета его были выбраны в честь Швейцарского флага, где Белый Крест красуется как раз на красном фоне.
С тех давних пор во всех последующих войнах Красный Крест служил охранной грамотой для врачей и сестер милосердия. Они считались нейтральными и могли без помех оказывать помощь раненным и больным любой стороны вооруженного конфликта. Их нельзя было брать в плен, и нельзя было интернировать, не говоря уже о расстрелах.

Предполагая, что именно так будет и на этот раз, сотрудники больницы, с белыми повязками на рукавах построились в некое подобие колонны, вышли из ворот больницы и двинулись в направление Дальника.
Больше их никто никогда не видел.
Все они погибли на Дальнике.

В этой колонне врачей Еврейской больницы должен был идти один ребенок - и, как вы уже догадались, один из авторов этой книги - десятилетний мальчик Янкале Верховский.
И только по счастливой случайности не пошел.
Удивительно, но много таких «счастливых случайностей» будет на его пути за 909 дней и ночей оккупации – все вместе они помогут ему остаться в живых.

Янкале все последние месяцы, с тех пор как начались бомбежки города, жил вместе со своей мамой Фаничкой, бабушкой Слувой и старшей сестрой матери Цилей в бомбоубежище на территории Еврейской больницы. Фаня работала здесь секретарем-машинисткой, и ей разрешили, как и многим другим сотрудникам больницы, поместить свою маленькую семью в это бомбоубежище.

Сегодня утром, в общей спешке не вполне уразумев, о чем речь, Фаня, взяв с собой Янкале, вместе со всеми евреями вышла во двор больницы и даже приладила на рукав повязку с Красным Крестом. Но затем, обнаружив, что не только врачи и сестры, а все, абсолютно все, находящиеся на территории больницы евреи, обязаны выйти на Дальник, поняла и то, что, ни десятилетний сын ее, ни старуха-мать, ни сестра, страдавшая с детства полимиелитом, не смогут проделать пеший такой далекий поход на Дальник.

А поняв, приняла единственно возможное решение: идти одна, оставив всю семью на несколько дней (до своего возвращения с Дальника) в больнице. Правда, для этого нужно было разрешение жены профессора Кобозева, бывшей в Еврейской больнице чем-то вроде главной «хозяйки». Фаня надеялась: Кобозева ей не откажет (ведь разрешила же она, когда начались бомбежки, поместить всю семью в больничном бомбоубежище), и, строго настрого наказав Янкале ждать ее во дворе, бросилась на поиски Кобозевой.

Марья Михайловна Кобозева была, мягко говоря, своеобразным человеком. Грузная, неопрятная, с всклокоченными седыми волосами, облаченная в какой-то бесформенный наряд и фильдиперсовые (как тогда говорили) чулки с не поддающимися штопке живописными дырами, она представляла весьма неожиданный контраст мужу – красивому высокому мужчине, неизменно ухоженному и элегантному.

Но Марья Михайловна была исключительно доброй женщиной, и Иван Алексеевич любил ее. Они прожили вместе более 40 лет, с тех пор, как во время Первой мировой познакомились в военном госпитале в Семиизе, где Маня, совсем еще юная медицинская сестричка, ухаживала за раненными. Ради нее будущий профессор Кобозев бросил законную жену и, забрав троих своих детей, начал новую жизнь с возлюбленной, которая воспитала его детей, как своих, и народила ему еще нескольких. И сегодня они все, одной большой семьей, с детьми и внуками, живут здесь в подвале одного из корпусов Еврейской больницы, которой она правит, как своим собственным домом, в то время как профессор занимается лечением больных.

Найти Марью Михайловну в больнице было легко: по всем палатам и коридорам раздавался ее зычный голос, которым она (дружелюбно, впрочем) распекала кого-то за нерадивость.
Фаня пошла на этот голос и, торопясь и смущаясь, высказала Кобозевой свою просьбу. Та как-то сразу согласилась, но только в отношении Слувы и Цили – присутствие старушки и инвалида в больничной палате ни у кого не должно было вызывать удивления. Но Янкале – это совсем другое дело. Положить ребенка, да еще еврея, в мужскую палату невозможно. Кобозева, конечно, не сказала Фане, что в этой мужской палате, они с мужем укрывали от оккупантов раненных моряков-защитников Одессы. За этот подвиг после освобождения города профессор Кобозев получил орден Красной Звезды.

А пока Янкале вместе со всеми взрослыми должен был идти на Дальник.
«Ребенка вам придется взять с собой», - сказала Кобозева.
Делать нечего. Фаня почти бегом бросилась в бомбоубежище.
Перевод матери и сестры в больничный корпус занял немало времени. Но вот, в конце концов, они были устроены.
Несколько прощальных слов: «Не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Я вернусь завтра вечером, или, самое позднее, послезавтра утром».
И снова: «Не волнуйтесь. Все будет хорошо…».

Оставив мать и сестру на попечении Кобозевой, Фаня побежала к воротам. Туда, где собиралась колонна врачей, с которой она, теперь вместе с сыном, должна была на Дальник.
Но … на пустом больничном дворе был один только Янкале, который послушно, «не двигаясь с места», ждал мать.
Колонна врачей ушла.
Фаня была в отчаянье. Как она сможет теперь одна с ребенком добраться до Дальника? Но что поделаешь?
Фаня взяла Янкале за руку и, тщетно надеясь все-таки догнать колонну, почти бегом двинулась в сторону Дальника.

Неужели это правда?
Евреи Одессы вышли на Дальник.
И тут произошло нечто невероятное.
В это трудно поверить, но по свидетельству Германа Пынти, узнав о том, что десятки тысяч евреев движутся на Дальник, он, испугавшись (чего????), бросился к главной военной власти города - высокочтимому генералу Николае Мачичу. Да не один, а (для храбрости???) с коллегой – прибывшим из Бухареста сразу же после взрыва комендатуры - корреспондентом газеты «Universul» Элефтерией Негель.
Оба они якобы заверяют Мачича, что евреи не виноваты во взрыве и просят его приостановить «шествие смерти».

Значит, знали они, изначально знали, что выход евреев на Дальник это «шествие смерти»!
А дальше снова невероятное.
Мачич выслушал ходатаев и … согласился!?
Согласился на что?
Согласился приостановить «шествие смерти»?
Согласился, вопреки приказу Антонеску?
По свидетельству Пынти, именно так.
И тогда Пынтя и Негель – вместе - выезжают из города в направление Дальника, догоняют колонны бредущих туда евреев и, останавливая машину через каждые 500 метров, на чистом русском языке объявляют людям об отмене приказа.

По словам Элефтерии, подтвердившим эту невероятную историю в 1950-м на процессе Пынти в Бухаресте, большая часть идущих на Дальник евреев, не веря в чудо, продолжали свой смертный путь, но были и те, которые повернули к городу, другим же просто не дали этого сделать солдаты.

Неужели это, действительно, правда?
Но, если так, это значит, что румынский примарь Герман Пынтя был единственным человеком, сделавшим попытку спасти евреев Одессы. Никто, кроме Пынти даже и не пытался этого сделать.

Не будем забывать, что большинство людей вышли из своих домов и отправились на Дальник добровольно. И если бы они этого не сделали, то румыны не смогли бы в течение полусуток выявить в растерзанном заполненном трупами повешенных городе такое количество евреев. Не сосредоточенных, кстати, в одном еврейском районе, как в других городах. И не только выявить, а и перегнать их на Дальник всех вместе, пешком, с малыми детьми и стариками.

Массовый добровольный выход на Дальник еврейских семей удивил самих оккупантов. И евреи Одессы никогда бы не сделали этого, если бы…
Если бы появилась одна, маленькая, пусть рукописная, партизанская листовка в то роковое утро в том самом Прохоровском садике, где они в нерешительности топтались так долго перед тем, как отправиться в свой смертный путь.

Одна, маленькая, пусть рукописная, партизанская листовка с предупреждением: не верить оккупантам, не выполнять их приказов, не идти на регистрацию, не идти на Дальник.

Надо сказать, что влияние партизанских листовок на население оккупированных территорий было огромным. Партизаны воспринимались как полномочные представители советской власти, как сама советская власть, а распространяемые ими листовки, чуть ли ни как прямые приказы Сталина.
И недаром в постановлении Государственного Комитета Обороны от 10 июля1941 года за подписью Сталина был абзац, посвященный листовкам: «Обязать главкомов разбрасывать с самолетов в тылу немецких войск небольшие листовки... с призывом к населению громить тылы немецкой армии, рвать мосты, развинчивать рельсы, поджигать леса…» [ЦАМО, ф. 228, оп. 701, д. 28, л. 16]

Партизанская листовка, наверняка сыграла бы свою роль и сегодня: ведь евреи, топтавшиеся в нерешительности в Прохоровском садике, на самом деле как будто бы ждали именно эту листовку, ждали намека, слова, предупреждения.

Но возможно ли было такое физически - доставить листовку в то утро в Прохоровский садик? Могли ли это осуществить, скажем, подпольщики из наземного отряда Молодцова-Бадаева?
Да, конечно, могли!
Это, кстати, было значительно легче, чем выяснить день и час секретного совещания высших румынских и немецких офицеров в Доме на Маразлиевской, передать эту информацию в катакомбы, а затем и через линию фронта.

В данном случае листовку-предупреждение не требовалось даже размножать и расклеивать по городу.
Достаточно было одного рукописного клочка бумаги, который следовало принести в Прохоровский садик и незаметно сунуть в руку какой-нибудь испуганной женщине.
А дальше, листовка, наверняка, стала бы переходить из рук в руки, по садику прошел бы шумок, и люди даже не видевшие ее, а только что-то такое услышавшие, стали бы потихоньку выбираться из толпы и расходиться по домам. И те, кто смог бы добраться до дома, на этот раз избежали бы смерти.
Пусть только, на этот раз!
Но и это была бы невероятная удача в «Городе Антонеску» - отсрочка бойни на Дальнике, сбой рутины массовых убийств.

Да, да, то была уже наработанная рутина.
Так они действовали всегда, все – и немцы и румыны. Входя в каждый новый город, они после первых, якобы спонтанных, развеселых убийств, объявляли регистрацию евреев (с помощью лидеров - старейшин еврейской общины, или же без оных), выгоняли или же вывозили евреев на грузовиках на окраину города или села. Там, за городом, за селом, в поле или в лесу гораздо удобнее было их уничтожить – меньше свидетелей, меньше опасности, что разбегутся, спрячутся. Там всегда можно было найти какой-нибудь противотанковый ров, естественный яр, овраг или обрыв. Ну, а если уж нет – то, на крайний случай, евреев можно заставить самим выкопать себе могилу и стать на край ее или же даже лечь в нее лицом вниз.

А выманить их из города или села было не так уж трудно. Достаточно только сказать их лидерам или вывесить приказ, что готовиться переселение или всеобщая регистрация, или еще что-либо подобное, и они выйдут сами. Выйдут из своих домов и пойдут на убой сами – добровольно. Пойдут и повезут на колясках, на саночках своих детей, своих стариков. Пойдут и потащат свои жалкие пожитки, еду и одежду на трое суток – так, как велено в приказе. Пойдут и уйдут в вечность.

А как это все это следовало осуществить – как выманивать, регистрировать, копать, или не копать ямы, как укладывать жертвы или ставить их на край обрыва, как расстреливать, по команде или нет, как засыпать трупы – определялось специальной подробной инструкцией.
И кто, вы думаете, подготовил эту инструкцию?
Эту подробную инструкцию подготовил главный специалист по еврейскому вопросу оберштурмбаннфюрер СС Адольф Эйхман, будь проклято во веки веков его имя!

Об этом малоизвестном факте рассказал в своих воспоминаниях судья Майкл Масманно. Будучи в 1948 году председателем Американского военного трибунала, рассматривавшего дело «Эйнзатцгруппе», он имел возможность детально ознакомиться с этим вопросом. (9)
А как сия инструкция выполнялась, шокированный мир узнал из свидетельских показаний на Нюренбергском процессе командующего Эйнзатцгруппе «D» группенфюрера СС Отто Олендорфа. (10)

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ
ОТТО ОЛЕНДОРФА
Стенограмма заседаний Международного Военного трибунала 3 января 1946.
Допрос ведет обвинитель от США полковник Джон Харлан Эймен.

Эймен: Расскажите Трибуналу подробно, как проводились эти казни?..
Олендорф: Евреев после регистрации собирали в одно определенное место. Оттуда их позднее перевозили к месту казни.
Как правило местом казни был противотанковый ров или просто яма. Казни осуществлялись по военному, по команде …
Эймен: После того, как они были расстреляны, что делали с их телами?
Олендорф: Их хоронили в этой яме, или противотанковом рву…
Эймен: В каком положении расстреливались жертвы?
Олендорф: На коленях или стоя…

Так, строго по инструкции, разработанной Эйхманом, действовали немцы. Так это было в 1939-м в Польше под Острув-Мазовецком. Так это было двумя годами позднее - в сентябре 1941-го в Киеве в Бабьем Яру.
Но ведь именно так, точно так, действовали и румыны!

Создается впечатление, что они действовали по той же самой преступной инструкции. Создается впечатление, что они обязаны были действовать по этой инструкции.
А, собственно, почему нет?

Наверняка им и «лекции» читали по этому вопросу. И практические занятия под руководством опытных инструкторов проводили. Румыны, видимо, были способными учениками.

Вот только одно из многочисленных совершенных ими преступлений, представленное в мае 1946 года на Ясском процессе военных преступников в обвинительном заключении против полковника 6-го пехотного полка 3-й румынской армии Эмиля Матьяша:

«После того, как 8 июля 1941… румынская армия вошла в Меркулешты, всем евреям было приказано выйти на окраину местечка. Мужчин отделили от женщин и детей. И, прежде всего, отобрали все ценные вещи. Затем мужчин заставили углубить находившийся поблизости танковый ров.
С наступлением темноты лейтенант Юджин Михайлеску установил евреев группами по 10 человек лицом ко рву.
И расстрелял их из трофейного русского автомата…
Когда с мужчинами было покончено, настал черед женщин. С ними поступили так же.
Они стреляли даже в детей.
Когда последняя женщина была убита, на месте, где раньше стояли евреи, ожидавшие расстрела, остался только один мертвый младенец. Он лежал на земле, как никому не нужный сверток из грязных тряпок…»

В этот страшный день в Меркулешты случайно попал полковник румынской интендантской службы Александро Мандрейа. Как показал на процессе Мандрейа, он пришел в ужас, увидев на окраине местечка разбросанные обнаженные трупы евреев со вспоротыми животами и обломками досок, торчащих из женских детородных органов.
Все это было.
Было на окраине местечка Меркулешты 6 июля 1941 года.

Прошло три месяца, и никто ничего не сделал, чтобы предотвратить повторение трагедии в Одессе.
Евреи Одессы уже идут.
Идут на Дальник.
Идут на смерть…

Дальницкий ад

Дальник стал огромной могилой для евреев Одессы.
Несколько тысяч из них, тех самых молодых и смелых, которые первыми покинули «толчок» и засветло добрались до Дальника, расстреляли сразу в противотанковых рвах (11).

Их отбирали группами по 40-50 человек, связывали между собой веревками и, столкнув в ров, расстреливали. Пока расстреливали одних, другие, здесь же, ждали своей очереди.

Акция проходила под личным командованием военного претора Одессы Никулеску-Кока. А помогал ему командующий 2-м пулеметным батальоном подполковник Николае Деляну. И, хотя об этом никто прямо не говорит, где-то неподалеку от расстрельных рвов наблюдали за бойней профессионалы – командующий немецкой Эйнзатцкоммандо «ЕК-11в» Вернер Брауне и его прославленный начальник – командующий Эйнзатцгруппе «D» Отто Олендорф.

Ни один человек, ни один еврей не спасся из этого ада.
И то, что произошло дальше, известно лишь из свидетельских показаний самих убийц.

Шли часы.
А бойня на Дальнике все продолжалась и продолжалась.
Противотанковые рвы были уже до краев заполнены трупами.
А толпы евреев из Одессы все прибывали и прибывали.
Убийцы начали нервничать – «дело» двигалось медленно.
Пока удалось расстрелять всего около 4 тысяч. Вместе с теми 5 тысячами, повешенными вчера в городе, это всего 9 тысяч.
А Ордонанс № 561 требовал умертвить 18!
И Никулеску принимает решение.

Здесь же, неподалеку от расстрельных рвов, было несколько пустых амбаров для хранения зерна - в их стенах, как память о недавних боях, чернели пробоины.
Отлично! Нужно загнать евреев в амбары.
Чем эти амбары хуже противотанковых рвов!
И евреев стали загонять в амбары.
«Репеде! Репеде! Быстро! Быстро!» – орут убийцы.
Мужчин отрывают от женщин и детей. Крики, плач, выстрелы…
Ну, наконец! Несколько тысяч людей втиснуты в амбары.
В пробоины вставлены стволы пулеметов.
Именно этого требовал от своих храбрых солдат Ион Антонеску.
Именно эти слова произнес он на совещании Совета министров 8 июля 1941-го: «Если будет необходимость, стреляйте из пулеметов!»
Теперь «дело» пошло быстрее.

Час за часом косят людей пулеметные очереди, и их треск сливается с дикими криками жертв.
Наступает ночь. А убийство все еще продолжается.
В амбарах все еще остаются живые люди, те, которых не смог настичь пулеметный огонь, те, которые, чтобы укрыться от этого слепого огня, прижались к стенам, легли на пол.
Убийцам все это уже надоело.
И, в конце концов, они обливают амбары бензином и поджигают их вместе с запертыми там еще живыми людьми.

Всю долгую октябрьскую ночь полыхало пламя. Его гигантские языки окрашивали кровью весь небосвод и достигали, казалось, до самого Бога. Всю долгую октябрьскую ночь метались в амбарах сжигаемые заживо люди. Обожженные, голые, обезумевшие, они делали отчаянные попытки выбросить из огня детей, выбраться самим через крышу.
Мало кому это удавалось. А тех, кому удавалось, расстреливал из пистолета сам подполковник Никулеску-Кока.

Впрочем – это были уже не люди, а горящие факелы.
Да и подполковника Никулеску вряд ли можно было назвать человеком – весь покрытый копотью и кровью, он скорее похож был на дьявола из преисподней.

В мае 1947-го на одном из Бухарестских процессов, участник этого чудовищного преступления младший лейтенант 10-го пулеметного батальона Алексе Някшу рассказал, что в ту безумную ночь на Дальнике он видел в отсветах пламени ребенка, выброшенного матерью из огня. Мальчишка – ему было лет пять - подняв ручонки, бродил один между трупами.
Убийцы застрелили его не сразу – они подарили ребенку еще 10 минут жизни.(12).

Ордонанс № 563: «ВЗОРВАТЬ!»
25 октября 1941
Еще вчера, в разгаре убийств, когда залитые кровью евреи падали в расстрельные рвы, когда убийцы, в ужасе от содеянного, отходили куда-то в сторону и начинали молиться Богу, в Одессу пришла еще одна телеграмма из Бухареста.
Это был уже третий за последние сутки приказ Красной Собаки Антонеску – Ордонанс № 563.

ИЗ ОРДОНАНСА № 563 (302/858)
Генералу Мачич- командующему 2-го армейского корпуса.
24 октября 1941 ( без указания часа).
Маршал Антонеску приказывает:
Все лица, подлежащие казни по приказу № 562 от 23.10.41, но еще не казненные, а также те, которых можно подвести под этот приказ, должны быть загнаны в заранее заминированные бараки и взорваны.
Взрыв следует произвести в день похорон наших жертв.
Этот приказ следует уничтожить сразу же после ознакомления с ним.
Шеф Военного кабинета,
полковник Давидеску

Евреев Одессы уже расстреливали, вешали, сжигали живыми, теперь их ждет еще одна казнь – они будут взорваны в заминированном бараке.
Вот ведь, как ему, Красной Собаке, неймется!
Ему, видимо, кажется, что два предыдущих его приказа - № 561 и № 562 – были слишком мягкими, и он лезет из кожи вон, чтобы придумать евреям еще одну смерть – более мучительную.
Но при этом все-таки, чтобы обезопасить себя, требует уничтожить приказ сразу же после ознакомления.

Судьба Ордонанса № 563 кажется несколько странной.
Телеграмму из Бухареста принял капитан Иванэску вечером 24 октября 1941 года. Он был обязан тут же, расшифровать ее и передать генералу Мачичу, которому она была адресована.
Но, по его словам, в тот вечер он якобы «не нашел» Мачича.
Странно, не правда ли? Ведь были же у генерала адъютанты, помощники, заместители, наконец, которым можно и нужно было передать столь важную телеграмму?
Но Иванэску «не нашел» Мачича - ни вечером, ни ночью, и передал ему телеграмму только утром – 25 октября 1941-го.
Отчаянный капитан сделал еще одно вопиющее нарушение воинской дисциплины – сохранил копию расшифрованной телеграммы!
Дважды в Одессу звонили из Бухареста и напоминали о необходимости уничтожить все следы Ордонанса № 563.
И тем не менее…

И, тем не менее, телеграмма, содержащая текст приказа не была уничтожена и сохранилась до наших дней.
Дальнейшая судьба капитана Иванэску не известна.
Известно лишь, что его мужественный поступок не смог предотвратить преступление.
Один из заполненных евреями и еще не сожженных амбаров был заминирован и взорван. Взрыв прогремел точно в то время, что и взрыв Дома на Маразлиевской: в 17 часов 30 минут.
Мощная взрывная волна разбросала исковерканные человеческие тела по всей округе. Земля была залита кровью и усеяна останками.
Сами убийцы, солдаты и офицеры, были потрясены этой картиной. Даже на полях сражений не приходилось им видеть подобного ужаса.
Говорят, что в этом взорванном амбаре не было еврейских мужчин - только женщины и дети.

… и третий

На улицах города еще висели, раскачивались на ветру 5 тысяч повешенных евреев Одессы, за городом, на Дальнике уже были расстреляны в противотанковых рвах и сожжены в амбарах еще около 22 тысяч, когда 24 октября 1941-го немцы вошли в Харьков.
И все повторилось по тому же сценарию.
Как в Киеве, как в Одессе.

Вначале евреев просто вешали и расстреливали на улицах, а через несколько дней прогремел взрыв.
14 ноября в 3 часа и 30 минут утра взлетел на воздух дом № 17 по улице Дзержинской, который занимал генерал-майор Георг Браум - командующий 68 пехотной дивизии 6-й германской армии. В тот же день был взорван Холодногорский виадук и еще целый ряд важнейших объектов.
Сегодня уже известно, что все эти взрывы подготовил и осуществил полковник инженерных войск Илья Старинов.

Говорят, саперы ошибаются только один раз.
Старинов, видимо, ни разу не ошибся, потому что прожил жизнь длиною в 100 лет – с 1900 года, когда родился в тесной будке железнодорожного сторожа, где-то на пути из Москвы в Тверь, и до 2000-го, когда умер уже в самой Москве знаменитым профессором, опубликовавшим более сотни книг, посвященных минам.
Всю свою жизнь этот человек занимался минами: противотанковыми, противопехотными, мгновенного и замедленного действия, минами-ловушками, минами-сюрпризами и, наконец, минами, управляемыми по радио.

Одну из таких мин под его руководством установили в Харькове в доме № 17 по улице Дзержинской.
Этот известный всем харьковчанам одноэтажный особняк был построен в 30-х годах для первого секретаря компартии Украины, будущего «врага народа» Станислава Косиора. В 1939-м после расстрела Косиора сюда въехал Никита Хрущев, а после прихода немцев – генерал Браум.

Генерал не сразу занял этот престижный дом. Он панически боялся русских мин, а потому вначале расположился в небольшой хибарке на окраине Харькова, и приказал расклеить по городу приказ, в котором требовал от жителей сообщить обо всех известных им местах установки мин, грозя смертной казнью всем, кто утаит такую информацию. Пока же послал своих саперов в особняк для тщательной проверки.

Профессиональные немецкие саперы произвели проверку и быстро обнаружили в подвале под грудой угля заложенную там огромную мину. И никому, как видно, не пришло в голову, что эта мина была всего на всего обманкой, и что прямо под ней спрятана еще одна – гораздо более опасная, управляемая по радио, которая только и ждет сигнала на взрыв.

13 ноября 1941-го командир саперного батальона 68 пехотной дивизии, рыжий и веснущатый Карл Гейден доложил генералу Брауму, что Дом на Дзержинской «чист» и можно переезжать.
В тот же день около полуночи Браум и переехал.
А на рассвете раздался взрыв.

Радиомина была приведена в действие сигналом, посланным из Воронежа, с расстояния в 556 километров.
Когда растаял вызванный взрывом дым, от всего Дома на Дзержинской осталась лишь огромная яма да обломки черного рояля Косиора, занесенные на крышу соседнего дома.
Генерал Георг Баум погиб.
Точно так же как три недели назад погиб в Одессе его коллега – румынский генерал Ион Глогоджану.

Реакцию гитлеровцев не трудно было предугадать.
Она была такой же, как в Киеве, как в Одессе.
Правда, со времени взрыва в Харькове прошел месяц, когда 14 декабря 1941 года по приказу военного коменданта генерала Путкамера около 25 тысяч евреев согнали на окраину города в район Харьковского тракторного завода, где в рабочих бараках было организовано нечто вроде временного гетто. А затем, группами по 250-300 человек, перегнали в Дробицкий Яр и расстреляли.

И вот что удивительно, расстрелом евреев Харькова руководил прибывший специально для этой цели из Киева профессионал - палач «Бабьего Яра» Пауль Блобель, командующий Зондеркоммандо «SK-4a»,. Точно так же, как для уничтожения евреев Одессы прибыл палач евреев румынского города Яссы – подполковник Микаэль Никулеску-Кока.

Когда закончилась эта война, еще многие годы, во время паводков, из Дробицкого Яра всплывали человеческие кости. Белые и блестящие, они будто светились под лучами весеннего солнца и были видны издалека среди зелени первой травы.

Факты злодеяния, совершенного нацистами в Дробицком Яре, подтверждены актом медицинской экспертизы и засвидетельствованы на месте совершения преступления 5 сентября 1943 года членом Чрезвычайной Государственной Комиссии академиком Алексеем Толстым.

И тут возникает вопрос: почему все эти сверхсекретные взрывы, не имеющие вроде военного значения, были произведены на Украине, причем именно в тех трех городах – Киеве, Одессе и Харькове, где были более многочисленные еврейские общины.
Ведь именно эти взрывы дали возможность и немцам, и румынам в качестве карательных мер «с полным правом» предпринять массовое уничтожение гражданского населения.

И еще. Если было известно заранее, что взрывы объектов такого рода вызовут зверское убийство женщин, детей и стариков, то почему после Киева была Одесса, а после Одессы - Харьков?
Что же без этих взрывов уже невозможно было одолеть Гитлера?

И тут мы снова возвращаемся к IV Гаагской конвенции 1907 года, о которой так своевременно напомнил Красной Собаке утром 23 октября 1941 года специалист по международному праву профессор юриспруденции Михай.

Краеугольным камнем Гаагской конвенции несомненно является «принцип гуманизма». Но соблюдение этого принципа напрямую связано с самым сложным, пожалуй, самым темным вопросом войны: «военной необходимостью».
Между «принципом гуманизма» и «военной необходимостью» существует прямая корреляционная связь и … извечный вопиющий конфликт. И в этом конфликте Гаагская конвенция отдает безусловный приоритет «принципу гуманизма».

Война, по своей сути бесчеловечна, губительна и приводит к необратимым последствиям. По существующим международным законам государство для сохранения своего суверенитета имеет «право на войну». Но и во время войны оно обязано соотносить свои действия с «принципом гуманизма».

И никакая ссылка на «военную необходимость» не может оправдать создание угрозы (немедленной или же ожидаемой в будущем) для жизни, здоровья и достоинства людей. Насилие может быть применено только в целях «преодоления противника» и только против сражающихся (комбатантов) и против явных военных объектов.
Эта норма международного права вытекает из законов человечности и требований общественной морали.
Нарушение этой нормы является военным преступлением. (13)

После освобождения Харькова при раскопках Дробицкого Яра был найден труп десятилетней девочки в осеннем пальтишке, со сквозным пулевым ранением через обе теменные кости.
И еще один труп – семилетней девочки в пальтишке, валенках и теплой шапочке, с размозженным черепом
И еще один труп двухлетней девочки …
И еще один труп… И еще… И еще… (14)

«Все мы – выпавшие из своих колыбелей – в расстрел.
Все мы - выползшие из-под мертвых идей и тел.
Мертвецами мы были завалены.
Труп - на трупе, а сверх всего
придавило нас трупом Сталина, -
еле выбрались из-под него…».
Евгений Евтушенко
«Дробицкие яблони», Тбилиси, 2004

«AD LITTERAM!»

26 октября 1941
Рассвет…
Мы снова на Дальнике.
Все кончено.
Безумная ночь уступила место зловещему утру.
Еще не остыла кровь в расстрельных рвах, еще дымятся пепелища сожженных и взорванных амбаров. Утренний осенний воздух еще пропитан запахом гари, крови. Запахом смерти.

Сворачиваются и уходят из Дальника убийцы: солдаты 10-го пехотного батальона, агенты Оперативного Эшелона SSI, преступники из немецкой Эйнзатцкоммандо «ЕК-11b». Завтра воскресенье – убийцы уходят на заслуженный отдых.

Завтра в 10 часов утра начальник Военного кабинета полковник Давидеску потребует от командующего 4-й армией генерала Якобич доложить о результатах выполнения Ордонанса № 563 от 24 октября 1941 года.
Ответ штабного офицера полковника Тудосэ будет краток:
«Секретный Ордонанс № 563 выполнен AD LITTERAM».

Секретный Ордонанс № 563 выполнен «до последней буквы».
Преступления, которые совершили убийцы по приказам Красной Собаки в городе и на Дальнике так ужасны, что человеческий разум отказывается постичь его.

Тот же примарь Герман Пынтя, проснувшись утром 23 октября позже обычного из-за вчерашнего взрыва на Маразлиевской, услышал какой-то странный шум на улице, выглянул в окно и … увидел. Господи, да что же это такое?
Прямо под окнами своего шикарного особняка на Французском бульваре он увидел виселицу и на ней висящих людей.
Пынтя пришел в ужас.

В том, своем личном письме к Антонеску, где он рассказывает о событиях, предшествовавших взрыву, и о своей попытке приостановить шествие смерти евреев на Дальник, Пынтя просит Красную Собаку сместить его с поста мэра, потому что в «таких условиях» он просто не сможет выполнять порученную ему работу.
«Я не защитник евреев, - пишет Пынтя. – Но это варварство, это позор от которого мы никогда не отмоемся перед лицом цивилизованного мира…».

Пынтя передал свое письмо через посетившую Одессу в эти дни принцессу Александрину Кантакузину. Заметим, что принцесса, принадлежавшая к старинному знатному роду, прибыла в город, как представитель румынского Красного Креста. А это значит, что и Международный Красный Крест уже в октябре 1941 года знал о зверствах, творимых оккупантами в Одессе, не мог не знать об артиллерийских складах, о тысячах повешенных на улицах и площадях, не мог не знать о кровавой бойне на Дальнике.

Эти зверства не могли остаться незамеченными. Уже 10 ноября 1941 французский посланник Жак Труайе, который уже писал о погроме в Яссах, снова направил рапорт в Виши: «Под видом репрессий в связи с взрывом 22 октября, приведшим к большому числу жертв в Одессе, 25 тысяч евреев были собраны в бараки, и по ним открыт огонь из пулеметов и орудий, а затем румынские войска подожгли их…».

Преступления, которые совершили убийцы, так безумно, что новый военный комендант Одессы - генерал Николае Гинерару, который, будь его воля, «сжег бы весь этот город вместе с его жителями», решил придать этому безумию видимость законных действий, для чего использовал Ордонанс № 523. В «Одесской газете», первый номер которой вышел именно сегодня, 26 октября 1941-го, он поместил объявление, в котором доводит до сведения жителей города об успешном выполнении Ордонанса № 523.

На первый взгляд это объявление выглядит достаточно зловеще.
Но только на первый взгляд.
На самом деле нет в нем ни слова правды.
Ни слова о том, что за 10 дней варварства в Одессе было уничтожено – расстреляно, повешено, сожжено, взорвано – более 64 тысяч – взрослых и детей. Большинство – евреи.

Вот он – кровавый счет убийц:
17-18 октября на улицах города и в порту убиты - 8 тысяч;
19 октября в артиллерийских складах сожжены – 25 тысяч;
23 октября, после взрыва, повешены – 5 тысяч;
24 октября на Дальнике расстреляны – 4 тысячи;
24-25 октября на Дальнике сожжены и взорваны - 22 тысячи.
И, как насмешка над жертвами этого злодеяния, румыны уже весной 1942 года сравняли с землей большой участок земли на Дальнике и посадили на нем фруктовые деревья, создав «Парк героев», чтобы будущие поколения «Города Антонеску» вечно помнили тех, кто сложил свою голову при штурме «крепости Одесса».

Торжественное открытие парка почтили своим присутствием губернатор Транснистрии профессор Георге Алексяну и примарь Герман Пынтя.

На Дальнике погибло всего около 26 тысяч евреев Одессы.
Но ведь вышло-то на Дальник больше, гораздо больше. По самым скромным подсчетам, 90-100 тысяч.
Что стало с ними?

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО
24 октября 1941, вечером.
Пробило 8 ч. вечера.
Темень на дворе ужасная.
Выстрелы очень редки, вероятно потому, что всех «врагов" выгнали из города.
Я с Тосей сидим у стола и читаем при нашей коптилке…
Наша мысль невольно следует за этой неиссякаемой толпой, которая сейчас или еще плетется, или где-нибудь у дороги сделала привал на ночь.
Но где, в степи, на голой мокрой земле, с ребятами, стариками, больными, усталые, продрогшие и голодные.
Ведь вся эта толпа состоит не меньше 100 тысяч людей, если не больше.
До Дальника они не могли дойти за такое короткое время, т. к. в путь пошло не раньше 11-12 часов, а многие и того позже. Значит, за 8 ч. пути 19 км. не пройдут медленным шагом без привычки и с тяжелыми узлами в руках. Да и в Дальнике для них нет пристанища, для такой массы людей.
А сколько нужно времени, чтобы эту массу зарегистрировать?
По моему мнению, никакой регистрации там не будет, а просто подержат их там некоторое время и отправят по домам.
Правда, это было бы в лучшем случае.
Но что еще можно придумать?».

Придумали!
Те, которые пришли на Дальник в первой половине дня, все, до единого, были уничтожены – расстреляны, сожжены, взорваны.
А тех, которые добрались сюда к вечеру, загнали за ограду близлежащего кладбища. Последних пришельцев уже размещали просто в степи у ограды кладбища. Так, как и предполагал Орджеховский – «на голой мокрой земле, с ребятами, стариками, больными …».

К ночи 24 октября 1941 года здесь скопилось более 50 тысяч - взрослых и детей.
Палач Никулеску-Кока даже несколько растерялся.
Что с ними делать, со всеми «этими жидами»?
Уничтожить их в одночасье нет никакой возможности. Ни во рвах, ни в амбарах места больше нет. Да и солдаты устали.
Пока начальство там, генералы Мачич и Трестиореану, решают, как быть дальше, Никулеску приказывает оцепить весь район и оставить всю эту массу здесь – на кладбище и вокруг него - на ночь.
Для предотвращения возможных эксцессов убийцы отобрали немногих бывших там мужчин, увели их в ближайшую балку и расстреляли.

Затем – еще один «необходимый шаг» – сбор «холодного оружия» и «драгоценностей».
И все. На этом интерес убийц к «жидам» пропал, людей оставили в покое. И наступила ночь.

В эту ночь вряд ли кто-либо из пришедших на Дальник евреев мог уснуть. Эта ночь, освещенная заревом горящих амбаров и наполненная дикими криками сгорающих заживо людей, показалась им удивительно короткой. Слишком короткой.

О чем они думали, наши матери, бабушки, деды, сидя всю эту ночь на могильных плитах?
О чем молились? На что надеялись?

С рассветом, орудуя прикладами и штыками, солдаты подняли людей с земли, вывели за ворота кладбища и бесконечной колонной погнали куда-то в неизвестность.

В этой колонне шел и мальчик Янкале, добравшийся вместе со своей мамой Фаней до Дальника только к вечеру и проведший ночь на кладбище.
Отец его - Григорий Верховский был расстрелян здесь на Дальнике этой ночью.
А Янкале суждено было выжить, чтобы когда-нибудь вместе с маленькой Ролли написать эту книгу.

Мы бежим с Дальника.

Рассказ десятилетнего Янкале
24 октября 1941
Одесса - Дальник

Я помню.
Утро. Двор Еврейской больницы.
Большие черные железные ворота.
Много людей - врачи, сестры…
На руках у врачей белые повязки с красным крестом.
Вчера на стенах домов и афишных тумбах, румыны повесили приказ, что все евреи должны пешком пойти «на регистрацию» в Дальник, это село под Одессой.
Кто туда не пойдет, расстрел.

Что такое «регистрация» мы узнаем позже, когда всех будут убивать, и ничего уже нельзя будет сделать.
Наша семья тоже должна была выйти со всеми евреями на Дальник.

Моя мама работала в больнице, и мы все с начала войны, вместе с маминой мамой – моей бабушкой - и маминой сестрой тетей Цилей, жили здесь в больнице в бомбоубежище.
Но бабушке будет трудно дойти до Дальника, а Циля вообще не может ходить - у нее с детства парализованы ноги.
И мама решила попросить жену директора больницы, Кобозева оставить в больнице бабушку и Цилю, как больных, пока мы вернемся с этой «регистрации».
Кобозева согласилась.

Я ждал маму у ворот и уже начал волноваться.
Пока мама ходила к Кобозевой, все собравшиеся у ворот ушли.
Теперь нам придется их догонять.

Мама, наверное, выяснила, как попасть на этот Дальник,
потому, что шли мы очень быстро, почти бегом.
На тех, кто отстал, нападают бандиты.
Я слышу крик, оглядываюсь и вижу, как двое вырывают у старухи сумку с вещами.
Старуха упала. Кричит: «Люди, помогите! Грабят!».

Но мы не можем ей помочь, не можем справиться с бандитами. Мы идем почти что бегом.
Спускаемся по Мясоедовской, по Прохоровской и дальше вниз, по Дальницкой.
Идем очень долго. Мы устали, но отдыхать нельзя, нужно до темноты добраться до Дальника, успеть на регистрацию.

Наконец, справа от дороги каменная стена и ворота.
У ворот румынские солдаты. Они загоняют нас внутрь.
Что это? Кладбище?
Люди садятся землю, на камни. На плиты могил.
Мы тоже садимся на землю.
Земля влажная.
Холодно. Стал накрапывать дождь.
Хочется есть. Мама достает из сумки сухари.
На «закуску» - кусочек сахара, я запиваю его водой.

Рядом с нами на земле Фима - парень в очках из нашего дома. Он один, без родных.
Фима показывает нам пулемет на каменной стене.
Мы не думаем о том, что нам угрожает - скоро мы пройдем регистрацию, и нас отпустят домой.

Мама оглядывается, ищет врачей из нашей больницы, тех, что ушли на Дальник раньше нас и которых мы не смогли догнать. Но их нигде нет.
И тут мама заметила моего отца. Он не жил с нами, но часто приходил ко мне: «Яшенька, посмотри, вон папа, подойди к нему!».
Я подошел к отцу.
Он увидел меня, обрадовался.
Поцеловал, спросил, где мама.

Но тут румыны стали собирать мужчин на работу.
«Гайда! Гайда! Ла лукру!» - «Пошли, пошли, на работу!»
Отец наклонился ко мне:
«Беги к маме! Слышишь, беги! Быстренько - к маме!»
Я побежал . . .
Это была моя последняя встреча с отцом.

Я вернулся к маме. Сел рядом с ней на полу ее плаща и, не зная сам почему, заплакал.
Румыны стали обходить людей, отбирать ножи, ножницы и другие острые предметы.
Фима отдал им свой перочинный ножичек.
Потом они стали отбирать ценные вещи: в поднятые полы их шинелей люди бросали кольца, браслеты, сережки.
Мама тоже сняла с пальца и отдала им свое колечко.

Стало быстро темнеть.
Я очень устал и хотел спать, положил голову маме на колени. Она старалась укрыть меня своим плащом и обняла одной рукой, чтобы было теплее.
Земля была сырой и неровной.
Со всех сторон подбирался холод.
Я спал и не спал.
Сквозь сон я слышал какие-то крики:
«Врача, врача! Здесь женщина рожает!».
Где-то был пожар, потому что пламя освещало все небо.
Слышались выстрелы, треск пулеметов.
Так проходила страшная ночь.

Мужчины, отобранные «на работу», не вернулись.
Не вернулся и мой отец.
Больше я его никогда не видел.
Мой отец Григорий Верховский был расстрелян на Дальнике. У меня не осталось даже его фотографии.

Я все-таки заснул.
Вдруг слышу, мама шепчет мне на ухо:
«Проснись, детка, проснись! «Нужно идти!».
Открываю глаза. Вижу: солдаты поднимают людей.
«Станд мама та, репеде!» - «Встать, вашу мать, быстро!».

Люди поднимаются с земли. Собирают вещи, бредут к воротам.
Кто-то спросил: «Куда нас гонят?»
Кто-то сказал: «На станцию Дачная».
Люди идут, выходят через ворота на дорогу и сворачивают направо. Мама держит меня крепко за руку.
И тут . . . она наклоняется ко мне и говорит: «Яшенька, мы должны бежать».
Я не понял.
Как бежать? Куда бежать?
Мы выходим на дорогу, идем по краю у самой придорожной канавы, и …
Мама оглядывается по сторонам и тащит меня за руку куда-то вниз. Мы падаем в канаву.
Прижимаемся к земле. Вдавливаемся в грязь.
В утреннем тумане нас никто не заметил.
Все.

Затихли окрики румын - все ушли.
Мама выглянула из канавы: вокруг никого нет.
Мы осторожно выползаем на дорогу.
И идем. Идем обратно, откуда пришли.
Идем обратно в город.

В Одессу . . .

---

1. Это не преувеличение. Сергей Сушон, тогда семилетний одессит, чудом избежавший смерти (ныне зам. председателя Всеизраильской Ассоциации "Уцелевшие в концлагерях и гетто"), свидетельствует: "Доносительство и мародерство были повсеместными. Многие жители лично расправлялись с евреями. Если бы после освобождения власти решились наказать преступников, пришлось бы пересажать всю Одессу". Румынское командование поощряло эти преступления, издавая приказы, обещающие не только безнаказанность, но вознаграждения и привилегии преступникам. Сами румынские солдаты давали мародерам практические уроки: перед убийством они отбирал у жертв ценные вещи. (прим. ред.)
 

БИБЛИОГРАФИЯ

(1) «73 героических дня». Изд. «Маяк», Одесса, 1974
(2) ש.אבני, '' מסיפורי הכלא של אסיר ציון ברומניה'', הוצאת ספרים
ירון גולן, תל-אביב, 2000
(3) Jean Ancel “Transnistria”, “ATLAS”, Bucuresti, М., 1987
(4) Matatias Carp “Cartea Neagra, 1940-1944”, Societatea Nationala de editura, Bucuresti, 1947
(5) ז'אן אנצ'ל, ''תולדות השואה. רומניה'', יד ושם, ירושלים, תשס''ב
(6) Alexander Dallin, “Odessa, 1941-1944”, Oxford, 1998
(7) «Дом князя Гагарина». Сборник научных статей и публикаций. Одесский литературный музей. Вып.4. «Моряк», Одесса, 2007
(8) Копии актов, реестров и сводных данных по злодеяниям, совершенным румынско-немецкими оккупантами в районах Одесской области. Заверено председателем Одесской Областной Комиссии по расследованию злодеяний А. Г, Колыбановым и ответственным секретарем Комиссии Г. А. Гуртовым. Архив ститута «Яд-ВаШем». Иерусалим.
(9) Майкл Масманно «Специальные команды Эйхмана», Центрполиграф, М., 2010
(10) «Нюрнбергский процесс». Сборник материалов в семи томах. Государственное издательство юридической литературы, М., 1959
(11) С. Я. Боровой «Гибель еврейского населения Одессы во время фашистской оккупации», «Исторични Зошити» № 4, Киев, 1991
(12) «Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941-1944).
Сборник документов и материалов под редакцией Ицхака Арада, Яд-Ва-Шем, Иерусалим, 1991
(13) Арцибашев И. Н. Егоров С. А. « Вооруженный конфликт: право, политика, дипломатия». «Международные отношения». М., 1992
(14) «Документы обвиняют». Сборник документов. Выпуск II, ОГИЗ, Государственное издательство политической литературы, М., 1945