Для начала мне хотелось бы в своём рассказе о Джурине сослаться на какой-нибудь более или менее достоверный исторический источник. Мне показалось, что лучше всего этому соответствует «Исторический путеводитель,100 еврейских местечек, выпуск 2-й: Подолия. Исторические справки». И вот фрагмент из путеводителя, касающийся Джурина.

Джурин (старые названия Чурилов, Чуринцы, Джурилов) - село Шаргородского района Винницкой области, до 1923г. - местечко Ямпольского уезда Подольской губернии. Село Джурин расположено при слиянии рек Деребчинка и Вовчина, перед впадением их в реку Мурафу, у автотрассы Винница - Немиров - Могилёв-Подольский. Расстояние до Могилёва-Подольского около 50 км., до Шаргорода - 18 км. Через село с севера на юг проходит узкоколейная железная дорога. Поселение Чурилов упоминается уже в документах ХV в., а также в королевской грамоте от 1547г. Повидимому, в те времена оно было защищено укреплённым замком. В VIII в. поселение принадлежало магнатам Потоцким. В 1767г. владельцы добились для Джурина городских прав и привилегии на проведение ежемесячных ярмарок.

В 1765 г. в Джурине было 35 еврейских домов, где жили 84 человека, все приписанные к общине Мурафы. По переписи 1775 г. в местечке было евреев: 65 мужчин, 69 женщин, 14 мальчиков, 10 девочек, а также помимо членов семей домовладельцев два человека прислуги. Раввином Джурина в то время был р. Лейб Файбишович. В 1852 г. в местечке было 26 евреев-ремесленников, продававших продукции в совокупности на 350 рублей в год. В 1853 г. община Джурина содержала синагогу и молитвенную школу(1004 прихожанина), раввином был р. Меир Глейц. В 1863 г. губернское начальство, выполняя закон об ограничении числа синагог и еврейских молитвенных школ (на каждые 30 еврейских домов полагалось не более одной молитвенной школы, а на каждые 80 не более одной синагоги), пыталось одну из них закрыть. В 1871 г. в местечке было в общей сложности 292 дома, 1221 житель принадлежал к торговому сословию ( в большинстве евреи) и 1454 - к сельскому. В 1889 г. еврейская община, насчитывавшая 1320 человек, содержала по-прежнему две синагоги, а в начале ХХ в. - три. По роду занятий среди евреев значительную долю составляли ремесленники, многие евреи работали на сахароваренном (построен в 1880-х г.г.) и кирпичном (построен в начале ХХ в.) заводах. Евреи владели всеми (более тридцати) лавками, аптекой и аптечными складами, постоялыми дворами (местечко стояло у почтового тракта Могилёв-Брацлав). Врач-еврей заведовал больницей при сахароваренном заводе.

В годы Гражданской войны джуринские евреи неоднократно подвергались погромам. Так, в июле 1919 г. военнослужащие армии Директории взяли в заложники нескольких евреев, потребовав за них огромный выкуп. В результате учинённого при этом погрома было убито около 40 человек. В ноябре 1919 г. деникинский конный полк подверг местечко ультразверскому погрому, оставив 18 убитых, множество раненых, 60 изнасилованных, 3 дома, сгоревших вместе с людьми, и ещё 50 подожжённых и частично сгоревших домов. Джурин был одним из немногих мест, где украинское население пыталось оказать помощь евреям во время погрома, устроенного солдатами Добровольческой армии.

При советской власти в 1923 г. Джурин стал районным центром (до 1930 г.). В 1924 г. здесь был организован еврейский колхоз под названием «Союз еврейских хлеборобов», куда вошли 50-60 семей, а в середине двадцатых годов - еврейский сельсовет. С 1935 г. в колхоз стали вступать и украинские семьи. Председатель еврейского колхоза Шулем Месожник в предвоенные годы стал председателем сельсовета.

В начале 1920-х гг. в Джурине была открыта еврейская начальная четырёхклассная школа, она располагалась недалеко от семилетней украинской школы, напротив почтового отделения. В школе преподавали трое или четверо учителей, её директором был Лев Авербух, выпускник Одесского еврейского учительского института.

В советское время здание большой синагоги власти заняли под зернохранилище, миньян собирался в малой синагоге, располагавшейся в центре местечка. Обязанности раввина и шойхета исполнял р.Гершл Коральник.

В 1765 г. в Джурине проживало 84 еврея,

в 1775 г. - 160,

в 1784 г. -253,

в 1787 г. -269 евреев.

в 1847 г. -972,

в 1897 г. - 1585 (34% населения).

в 1923 г. - 396 евреев,

в 1939 г- 1027(19% населения).

в 1989 г. - более двадцати евреев,

в 1998 г. - 8 евреев.

В первые дни войны Джурин подвергся бомбардировке, в результате которой было ранено и убито около десяти человек, была повреждена малая синагога. Крестьяне разграбили в местечке склад и магазины. Немецкая воинская часть вступила в Джурин 22 июля 1941 г. Евреи получили распоряжение обозначить свои дома шестиконечной звездой и носить специальную повязку на рукаве. В праздник Рош Хашана (возможно, в Йом Кипур) оккупанты вместе со служащими украинской полиции ворвались в малую синагогу и избили молящихся.

С установлением режима румынской оккупационной власти в местечке было создано гетто, разместившееся в стоявших на холме еврейских домах. В Джурин были депортированы около трёх с половиной тысяч евреев из Буковины, Румынии (из Радауцев), а также из Хотина и соседних с ним бессарабских местечек. Среди переселенцев был р. Барух Хaгep из вижницкой династии цаддиков и его хасиды. По распоряжению пользовавшегося непререкаемым авторитетом раввина Гершеля Коральника местные евреи приняли депортированных в свои дома, а около тысячи человек, которым не хватило места, поселились в здании Большой синагоги, в хлевах и складах. Буковинские евреи, выгодно отличавшиеся от местных внешним видом, воспитанием, уровнем образования, были и намного богаче. Около 120 их семей смогли поселиться вне гетто, дав взятки оккупационному начальству.

В совет гетто, организованный весной 1942 г., вошли руководители общины Радауцев. Председателем совета был назначен М. Розенраух, оставивший о себе недобрую память, его заместитель М. Кац был реальным руководителем гетто. Совет гетто обложил налогами, порой весьма высокими, все доходы евреев от ремесла и торговли, а также все денежные суммы, получаемые из Румынии. Была создана еврейская полиция в составе 20 человек, суд, больница, аптека, столовая для бедных, основанная р. Хагером, и детский дом для 50 сирот. Больницей руководили врачи из числа переселенцев, их квалифицированная работа позволила существенно уменьшить смертность от эпидемии тифа среди узников гетто - до 400 человек. При помощи взяток руководство гетто смогло добиться отмены многих притеснений и даже дальнейшей депортации. Тем не менее евреев использовали на принудительных работах внутри местечка и на прокладке дорог.

Между маем и сентябрём 1943 г. четверо бывших студентов, работавших в больнице гетто, выпускали рукописную газету «Курьер» на румынском и немецком языках. Когда об этом стало известно оккупационным властям, совет гетто распорядился немедленно прекратить её издание.

В 1943 г. в Джуринском гетто находилось около четырёх тысяч евреев, из них около тысячи - местных. За годы войны в Джурине погибло около 500 человек, наименьшее число жертв среди всех гетто Транснистрии. Красная Армия освободила Джурин 19 марта 1944 г.

С окончанием войны румынские евреи покинули Джурин, в местечке осталось несколько сотен местных евреев. В 1946г. Джурин на некоторое время снова стал районным центром.

К концу 1980-х гг. в селе среди примерно пятитысячного населения проживало немногим более десяти еврейских семей, в 1998 г. - 8 евреев.

В районе старой торговой площади и главной улицы села сохранились фрагменты традиционной местечковой застройки Джурина. Старая рыночная площадь расположена в северной его части, у крутого спуска в речную долину. Несколько уцелевших на ней домов с лавками, построенных в конце XIX - начале XX в. позволяют вообразить её былой вид.

На месте пустыря к западу от площади когда-то были расположены тесно застроенные еврейские кварталы. Среди жилой застройки еще в конце 1980-х гг. стояло здание большой синагоги, построенное, по-видимому, в середине XIX в. По каменному фундаменту можно оценить её размеры: в плане 12 на 20 метров.

Еврейское кладбище располагается к востоку от посёлка, сразу за его границей. На кладбище обнаружена одна резная стела XVIII в., остальные надгробия относятся ко временам от XIX до восьмидесятых годов XX в.

Вот такая история Джурина. Кое-что добавлю от себя о периоде, когда в Джурине хозяйничали оккупанты, а также местные полицаи. Так случилось, что мне выпала честь быть участником грандиозного проекта создания фонда видеодокументов, который возглавил известный американский кинорежиссёр Стивен Спилберг. В качестве интервьюера я беседовал в Украине и Америке более чем с 70-ю бывшими узниками гетто и концлагерей Винницы, Печоры, Шпикова, Могилёв-Подольского, Литвы... Брал интервью и у своих братьев Иосифа и Ефима. Ефим многое помнил о Джуринском гетто, так что кое о чём знаю в подробностях. Сейчас же я хотел бы привести свидетельства о Джуринском гетто людей, у которых я не брал интервью. Первое - рассказ о нашем земляке, который случайно нашёл в Интернете:

Побег

Давид бежит. Сердце бьет в груди бешеным молотом, поднимается к вискам и глушит. Надо тише, тише, заметят... Но он дышит все громче и чаще. Острое жжение в легких. Где же лес? Куда бежать, куда?

Ему 18, и он в числе пятерки беглецов. К утру они добрались до леса и залегли. Куда дальше? Они знают, что находятся километрах в 50-ти от гетто. Но в какой оно стороне? Что это? Собаки! Только не они! Собаки обязательно их найдут.

... Давид, его младшая сестренка и мама снимали крохотную комнатку в селении Джурин Винницкой области. Жили бедно. За десять дней до войны сестру, выпускницу 7 класса, отправили к тетке в Херсон. В субботу он послал ей по почте учебники, а в воскресенье - война. Через месяц немцы заняли их село. Все произошло так внезапно, что призванных в армию даже не успели забрать на фронт. Джурин делился на две части: поселение украинцев и поселение евреев. На еврейской территории немцы сразу устроили гетто. Дома евреев оцепили, побег карался расстрелом. Немецкие офицеры набрали полицаев из числа украинцев и чувствовали себя, как на курорте, - разгуливали по селу в трусах и ловили поросят.

В сентябре гетто передали в распоряжение румынских частей. Румыны затребовали контрибуцию. Единственной ценностью Давида было женское пальтишко со складочкой на спине. Его выдала Давиду школа в качестве помощи бедноте. Вот он и отнес его.

В это же время в гетто потянулись на подселение буковинские и бессарабские евреи. Те, что из Бессарабии, были еще беднее местных. Буковинские евреи казались сельчанам богачами, слишком много они привезли скарба. Буковинцы сумели договориться с румынами, чтобы им разрешили иногда устраивать базар. В этот день на территорию гетто заходили украинцы и меняли еду на вещи. Евреи выменивали гороховую муку, пекли из нее лепешки с горьковатым привкусом и каждый день ждали: что дальше, когда их начнут расстреливать?..

В базарный день некоторые смельчаки, закатав штаны, дабы походить на крестьянина, выходили за пределы гетто. Бежать оттуда не имело смысла - всю остальную территорию занимали немцы, а они куда более жестоко расправлялись с евреями.

Однажды к ним пробрался парень из соседнего гетто. Там он чудом остался жив и бежал. Он уже стоял голый на краю рва, но его не расстреляли. Педантичные немцы соблюдали рабочий день - расстрелы вели минута в минуту только до пяти часов вечера. Таким же образом спаслась и еще одна женщина с детьми - они тоже оказались у рва в пять часов вечера. Ей с детьми удалось в ночь бежать и тайком проникнуть в гетто Джурина. Здесь было очень голодно и тоже страшно, но пока не стреляли.

Давид переболел сыпным и брюшным тифом. Его выходила мама. В 42-м его угнали на работу - весь сезон насыпали дорогу. В 43-м Давида увезли в концлагерь под Тульчин. В этот раз угнанных на работу почему-то вычеркнули из списков гетто. В лагере копали торф - крохотными лопатками, стоя по колено в воде в глубокой яме. Через месяц Давид и четверо его товарищей бежали из лагеря в свое гетто. Там было больше надежды выжить. Их искали. Они прятались по подвалам, чердакам и сараям вплоть до марта 44-го года.

После освобождения из гетто Барштейн Давид Лейбович оказался на фронте. Он прошел Румынию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. Награжден орденом Отечественной войны II степени и медалью «За отвагу». В 1949 году женился на Полине Макогон, которая находилась в том же гетто, что и он. Ей было тогда 20 лет. Давид больше не встретился со своей младшей сестренкой. Ее вместе со всем теткиным семейством расстреляли в Херсоне.

Комментарий. Фамилия Барштейн в Джурине известная. Я, к примеру, помню Лёню Барштейна. Кстати, видел его на кассете, снятую на встрече земляков из Джурина в Ашдоде. Героя этого очерка не знаю. Возможно, его знаете Вы, дорогой читатель?

Сейчас хотел бы перенестись в Америку. 1998-й год. Мой брат Иосиф и я живём здесь, в Сан Франциско. В одном из залов Нью Йорка собрались на очередной форум бывшие узники гетто и концлагерей. В одном ряду оказались рядом и, как водится, разговорились две женщины. Одна из них некая Фира Стукельман, жительница Нью Йорка, занимающаяся проблемами бывших узников гетто и концлагерей, другая женщина - некая Этти Зиглер из Канады. По ходу разговора вскоре выяснилось, что Этти всю войну провела в Джуринском гетто, в доме, где хозяйкой была Фрума Бронштейн с четырьмя мальчиками. Фира Стукельман сообщила ей, что знает некоего Бориса Черепашенского, родом из Джурина, который, возможно, знает эту семью Фрумы Бронштейн. Борис, конечно же помнил нашу семью и знал, что мы в Америке. Делом техники было связать нас и заочно познакомить. Несколько лет мы переписывались с Этти Зиглер и перезванивались, обменивались фотографиями. В последнее время связь прервалась, телефон не отвечает, письмо возвратилось. Не знаю, жива ли эта, теперь уже весьма пожилая женщина.

Как-то, блуждая по Интернету в поисках сведений о родном Джурине, я набрал ключевое слово на английском языке и нашёл статью этой самой Этти Зиглер, в которой она рассказывает о своём пребывании в этом «раю». И вот этот рассказ в переводе моего сына Романа.

Шел март 1944 года. Я не помню точной даты, но помню, что это был Шаббат и один человек из нашей группы молился. Было холодно и сыро. Сквозь щели заколоченных окон нашей комнаты мы наблюдали, как немцы отступали вразброд. И хотя эти фанерные щиты были мрачные и сковывающие, мы были им благодарны - они защищали нас от лютого холода и от вида нацистов. Впрочем, последние были в нас менее всего заинтересованы в те дни. Через дорогу от хаты, в которой мы жили, стоял обветшалый почтамт, оставленный советскими властями два с половиной года назад. Именно здесь фашисты установили командный пункт и полевую кухню. Солдаты шлепали по грязным улицам Джурина, чтоб получить свой рацион.

В 41-м, будучи хозяевами положения, нацисты и их союзники-румыны собрали людей в этом маленьком убогом городишке Южной Украины. В нем проживало 800 евреев, в основном старики, женщины и дети. Вскоре местечко разрослось до 4000 человек, когда оно было превращено в гетто.

Именно здесь был конечный пункт, куда депортировали нашу семью вместе с еще несколькими тысячами человек в октябре 41-го года. Именно в это время, за два с половиной года до того, как я видела солдат, сидевших возле подъездов или на грязной земле. Запуганные и ободранные, они все же внушали мне чувство страха .

Дорога была долгой и раны болели. Выселив из наших домов лишь с тем, что можно было унести, нас гнали как скот, сперва в товарные поезда, затем в грузовики, и отправляли на Украину. Мой дом был в Радауце, красивом мирном городе на севере Румынии. Позади осталась жизнь, полная надежд, друзей, семьи, образования, и веры. Один беглый взгляд назад перед тем, как меня толкнули в поезд - и все осталось позади. Впереди лежало Заднестровье и верная смерть от голода и болезней.

В конце изнурительного и мучительного 3-х недельного путешествия грузовик остановился. Мы оказались на окраине богом забытого Джурина. Остальную часть пути к лагерю нам предстояло пройти пешком и искать приют. В тот день еще были живы все семь членов моей семьи - нас ждали убогие переполненные помещения гетто. Трое из них никогда не вернутся.

Моя бабушка умрет от дизентерии. Моего гордого, трудолюбивого отца подкосит тиф. А мою милую любимую сестру унесет туберкулез легких после двухлетних мучений. Я все это переживу, будучи изуродованной приступами еще одной разновидности туберкулеза. Мое лицо покроют открытые гноящиеся раны, тело ослабнет, ощущения притупятся годами жестокого и несправедливого существования практически без пищи и условий в Джуринском гетто. Но я останусь в живых.

Я до сих пор по памяти рисую картины этого местечка, построенного на косогоре. Единственная шоссейная дорога, протянувшаяся через всё село и служившая главной торговой артерией. Остальные дороги были булыжные и грунтовые. Во время дождя местечко превращалось в болотное месиво. Я помню сахарный завод, где производство было остановлено во время оккупации. В освободившиеся помещения поселились депортированные из Бессарабии и Буковины.

Была и синагога, величественный фасад которой скрывал нищету и затхлый запах, так как там жили поселенцы из Бессарабии.

В центре поселка был рынок. Сюда приезжали крестьяне из соседних деревень, чтобы продать продукты. Поскольку лишь у немногих водились деньги, торговля велась путем бартера. Моя семья обменивала одежду на муку, зерно, и картофель. Это была борьба за выживание, и, если кончались скудные запасы для обмена, то ты обречен на голодную смерть.

Недалеко от рынка был разбит госпиталь, где было несколько палат с поломанными койками и соломенными матрацами. В нем работали несколько доведенных до отчаяния врачей и двух медсестер, беспомощных от того, что они не могли уделить нам никакого внимания из-за отсутствия инструментов и медикаментов. А болезни, особенно тиф, свирепствовали по всему местечку. На окраине села была школа, которая также была заселена депортированными, большинство из которых были мои земляки из Радауца.

Вода в Джурине была на вес золота. Единственный насос находился за версту. Мы все по очереди носили большие деревянные ведра через холмы к насосу, а затем обратно в хату.

Жизнь в основном состоит из того, что ты помнишь. Иногда я вспоминаю местечко, людей, гетто, и наши мучения короткими эпизодами, а иногда все это разворачивается как печальная повесть. Но это не было выдумкой, это было все так до боли настоящим!

Я вспоминаю плач трехлетнего сына нашей хозяйки и как я была этим плачем разбужена и вынуждена сосредоточиться на событиях, которые разворачивались за заколоченными окнами. Я снова наблюдала за солдатами, которые были заинтересованными в их собственной безопасности во время отступления. И все же мы продолжали чувствовать себя их пленниками и мы боялись самой возможности, что они могут причинить нам боль. Я надеялась, что глазея сквозь проемы фанерной двери, я не буду замеченной нацистскими солдатами.

В тревожном ожидании чего-то непредвиденного напряжение всё возрастало. В конце концов, мой брат не выдержал. Он неожиданно выскочил через заднюю дверь и побежал к дому, в котором жили оставшиеся в живых наши дядя и двоюродные братья. Он пробыл там несколько часов. Неожиданно он решил вернуться, как раз тогда, когда последние немецкие солдаты должны были уйти.

Неожиданно увидев бегущего брата, солдаты окликнули его и приказали ему подойти. Этот момент я не забуду никогда! Видеть моего брата, направляющегося к немецким солдатам, было самым страшным воспоминанием, оставшимся от Джурина. Я затаила дыхание в ожидании того, что станет с моим любимым, отчаянным братом. Все мы не без основания боялись, что ему, а может и нам всем, пришел конец. Мы наблюдали, как офицер начал допрашивать его. Онуй ответил на беглом немецком, и указал пальцем на нашу хату. Нацистский офицер осмотрел брата, обратив внимание на его ободранный вид, особенно ноги, обернутые в лохмотья. Партизан так выглядеть не мог. Он явно не был одет как тот, которого застрелили полчаса назад. Офицер отпустил Онуя. Так брат остался в живых. Мы вздохнули с облегчением...

Оглядываюсь на людей в нашем тесном помещении. Теперь нас 14 - пятеро взрослых, 5 подростков, и четверо детей, все ютимся в трех маленьких комнатках. Эти 14 человек были членами 4-х семей - Зингеры из Вижниц, Анна Харт, дальняя родственница моей мамы, Бронштейны, и мы, Адельштейны. Я думала о троих, которых уже не было с нами. Я в особенности вспоминала мою сестричку Рейзеле, о том, как её трясло и как страдала, и как мы пытались ее утешить, насколько могли. Мой брат Онуй и я перешли жить на кухню. Это была крохотная комната с земляным полом, маленький стол, сломанный стул, и одна на всех печь. Наверху печи мы соорудили спальное место для нашей сестры, чтоб как-то согревать ее. Мой брат спал на доске, подвешенной между столом и стулом, а я спала на полу. Когда Рейзеле умерла, моя сестра Мали перешла на кухню и разместилась там.

Наша хозяйка Фрума Бронштейн имела четырех сыновей в возрасте от трех до четырнадцати лет. Муж Фрумы воевал в составе Советской Армии, и к сожалению, ни разу не сообщал о себе. Фрума была приятной женщиной, которая кормила детей тем, что продавала неразграбленные остатки товаров со склада ее мужа. Дети не ходили в школу, поскольку еврейским детям было запрещено посещать школу. Тем, не менее, Фрума договорилась с раввином и шойхетом обучать Изю, старшего сына, ивриту, чтобы сделать Бар Мицву. У Изи была Бар Мицва незадолго до освобождения.

Фрума использовала одну комнату для себя и своей семьи, а три остальные семьи делили между собой другую комнату. Иногда она пускала нас в свою комнату, чтобы согреть нас (там было больше дров для поддержания огня), но в тот дождливый день дров не было. Как обычно, страх перед солдатами и их автоматами не давал нам выйти на улицу. Подростки собирали прутики и щепки за пределами гетто под покровом темноты, чтоб мы могли хоть как-то согреться. Однако чаще мы сидели в хате прижавшись друг к другу, сопротивляясь холоду и голоду.

Такими и застал нас день освобождения. Такой я помню нашу несчастную компанию, которая держалась вместе ради тепла, и охваченная страхом неопределенности. Ощущения праздника не было. Вскоре все нацисты ушли. Через пару часов вошли партизаны и расползлись по городу. Они стучали в двери и на русском языке, с ликованием сообщали, что немцы ушли из Джурина и скоро придет Красная Армия.

На следующий день Красная Армия вошла в город. Эту часть Украины они не знали вообще, а термин "Транснистрия" для них не значил ничего. На нас, голодных, несчастных депортированных из Транснистрии, они не обращали никакого внимания. К тому мартовскому дню 44-го года только треть из всех прибывших из Бессарабии выжили в Джуринском гетто. Война была еще не окончена, и Красная Армия сосредоточилась на том, чтоб прогнать нацистов с "родной земли".

Это был день так называемой нашей свободы, холодный, сырой день нашего освобождения наступающей Советской Армией. Некоторые из оставшихся в живых связали в узел свои вещи и приготовились к отходу, хотя они не знали, куда их приведёт грязная дорога. Другие волочились позади, в неопределенности гадая, куда они идут и зачем. Я надеялась, что мне удастся попасть в госпиталь, где мне смогут уделить столь нужное внимание. Свобода все еще была словом и ощущением, которые мы не способны были постичь. Те, кто были чуть здоровее и моложе, запрыгивали на советский военный транспорт, а иногда просто следуя за армией и надеясь на остатки солдатской пищи. Многие из этих несчастных выжили попрошайничеством.

Весна 1944го не положила конец страданиям беженцам Заднестровья, наши испытания были далеки от завершения и мы были за тысячу миль от отчего дома. В моём конкретном случае ещё потребуются годы лечения и хирургии, чтобы восстановить лицо, изуродованное туберкулезом. Мое здоровье также ослабло за два года недоедания, антисанитарии, и слабой защитой от дождя и снега.

Этот темный период в моей жизни оставил физические и душевные раны. Я была благодарна за божий дар сохранить силу духа и воли, которые помогли мне преодолеть разлуку с семьей и вновь начать жизнь в позитивном ключе. Благодаря безусловной поддержке и помощи членов семьи, оставшихся в живых, и позитивному отношению со стороны медперсонала и друзей, которых я встретила на этом длинном и трудном пути от больницы к больнице, я смогла увидеть перемены в моей внешности и реализовать свои цели.

Я вышла замуж за хорошего и порядочного человека и вместе мы вырастили замечательных детей - двух сыновей и дочь. Нам также повезло, что мы оказались в стране, в которой мы смогли предстать свидетелями гнусных преступлений нацистов и их приспешников во время 2-й мировой войны.

Мои дети и внуки из первых рук узнали о трагедии Холокоста. Теперь дело за ними - передать эти знания будущим поколениям. Только помня и постоянно напоминая себе и другим о катастрофических последствиях политики ненависти и необузданной дискриминации, мы сможем предотвратить подобные события в будущем.

После 55 лет борьбы, трудностей, и жертв я почувствовала мое истинное освобождение и удовольствие, когда мой внук Дов прошел Бар Мицву. Когда он произносил речь, в которой поклялся исполнять заповеди еврейской веры, со всеми обязанностями, возложенными на него, я поняла, что наследие живо. Наиболее трогательным для нас с мужем был момент, когда Дов, в своем рассказе, упомянул страдания его прародителей и других людей, испытавших ужасы Холокоста. Когда я смотрела на мою семью, собравшуюся на это знаменательное событие, я не могла не думать о моем отце. Как бы он гордился этим юношей! С огромным облегчением и удовлетворением я ощущала уверенность, что факел памяти будет передан следующему поколению и что память о тех, кто погиб в те печальные времена нашей истории, не исчезнет.

На этом можно и закончить экскурс в историю Джурина. Сейчас же спешу перейти к воспоминаниям о людях, в разное время живших в местечке. И начну, пожалуй, с моих родителей и братьев.