Глава 6. Милые мои Грачики! 13 ноября 1942

Вот он, Донец, угрюмый, серый, негостеприимный, что-то ждёт нас, запорожцев, за Донцом? Лодочник перевёз нас через реку, и мы зашагали по казачьей земле, через лесок, по тропинке - куда? Хорошо, хоть одна она была, тропинка эта, а то, поди знай, по которой идти? А привела нас эта тропинка в хутор Гундоровские Грачики - пусть всегда будет Благословение Божье с тобой, милый наш хутор, приютивший, пригревший нас, спасший нас в лихолетье оккупации! И не наша вина в том, что, наверняка, наше спасение было оплачено жизнями 15-и евреев полгода назад. . . Вот так получилось, что ещё осенью 41го приехали в этот хутор три еврейских семьи, колхозники из какого- то еврейского колхоза, 15 человек - старики, женщины, дети, жили с казаками дружно, детишки вместе играли, да вот только недолго эта «дружба народов» продолжалась. Летом 42-го пришли немцы, кто-то донёс, приехали каратели и тут же, во дворах всех евреев пострелял- не везти же их за 25 километров, ещё чего! Одного мальчонку, правда, не добили, но недалеко ушёл жидёнок - по следу, по крови нашли и ошибку исправили. . . Потрясло это казаков здорово, другого слова не придумаешь - потрясло. Конечно, так-то оно всё правильно: бей жидов, спасай Россию! Всё ясно и понятно, чего там. . . И вдруг оказывается, что неплохие они люди, эти евреи, вон как вкалывают по крестьянскому делу, и детишки их вон какие ладные! И вот, на глазах хуторян эти эсэсы стреляют старика Моисея и дочь его Аню, а трёхлетнюю Лизочку . . . ой, да что же это такое делается, люди добрые, да за что же это их так?! И когда мы с мамой пришли в хутор, нам многие рассказывали об этой трагедии, но никто, никогда не спрашивал, кто мы такие, никто, никогда не спрашивал у нас документы - ни атаман, ни староста, ни полицаи (двое их было) - запретная тема! А знали если не все, то очень многие. Мама шила, нас кормили, а на запретную тему - ни гу-гу! 2 месяца вот так играли в молчанку, 2 месяца ежедневного, ежечасного, ежесекундного страха: выдадут - не выдадут? Выживём - не выживём? Придут наши - не придут? Отчаяние сменялось надеждой, надежда - отчаянием, и когда становилось совсем невмоготу, я вспоминал солнце, встающее навстречу. . . Бедная моя, милая, любимая мама, я становлюсь перед тобой на колени, целую твои натруженные руки - каково же было тебе всё это страшное время нести двойную нагрузку, как выдержало это сердце твоё, нервы твои, рассудок твой! В каком же я неоплатном долгу перед тобой!. . . И только когда пришли наши, заговорили хуторяне, подходили знакомые и незнакомые, хлопали по плечу, радовались, что уцелели мы. Обет, клятву давали, что ли - может быть, хоть этих двух спасём? Не знаю, не говорили. Спасли - и всё. Милый ты мой хутор Гундоровские Грачики, Глубокинский район, Ростовская область, навсегда ты в сердце моём!

А пришли наши 17-го января 43-го - в видавших виды ватниках, засаленных полушубках, бывших когда-то белыми, с милым, родным матом, с фронтовой неразберихой, с бомбёжкой, которая чуть было не свела на нет все наши попытки уцелеть в этой мясорубке. . . 2 дня бомбили немцы наш несчастный хутор, а у нас новость- мама тифом заболела! Вокруг дома 6 бомб, 6 воронок, крыльцо оторвало, осколок пробил бревенчатую стену, а маме всё до лампочки, лежит себе, как барыня, без сознания! И ведь опять Бог помог, и бомбить перестали, и мама оклемалась. . . Вот оно, солнце, встающее навстречу, а вы говорите. . .

А фронт - вот он, рядом, за Ворошиловградом, каких-нибудь 50-60 километров; и свалилась на меня новая напасть, болезнь - не болезнь, наваждение какое-то, что ли. Есть рассказ у Джека Лондона, кажется, «Любовь к жизни» называется, помните? Человек шёл по снежной пустыне, шел из последних сил, потом полз, перекатывался. . . Он добрался до берега, его увидели с корабля и спасли. Когда он пришёл в себя, на него «нашло» - он боялся, что не хватит продуктов. Он ненавидел всех, кто сидел за столом - они ели, они уменьшали запасы пищи! Все ему говорили, что продуктов много, водили в кладовые, на камбуз - но он не верил. Он клянчил сухари у матросов, он воровал сухари, его каюта была забита сухарями. Врач сказал, что это пройдёт - и это прошло. Он выздоровел. Что-то похожее было у меня. Я боялся возвращения немцев - до тошноты, до холодного пота, до страшной сухости во рту. Я очень плохо спал, с трудом дожидался утра - и начинался ежедневный ритуал: я ходил по хутору и обращался к каждому встречному военному с одним вопросом - как на фронте? Не вернутся ли немцы? Меня успокаивали, а я не верил. . . Когда фронт ушёл вперёд, военных на хуторе не стало, и муки мои усилились. Пришёл я в себя только в марте, когда мы с мамой двинулись на восток, в сторону Сталинграда. Нас тепло проводили - и прощайте, наши милые Грачики, храни вас Бог! И вас, 15 моих собратьев по крови, я никогда не забуду, вечная вам память и вечная благодарность наша! Простите нас, что живые мы остались. . .

 

предыдущая глава

читать дальше